Текст книги "Механика хаоса"

Саид улыбался улыбкой молодости, готовой к великим свершениям. Он попрощался с Гарри, но продолжал стоять рядом с ним, свесив руки, словно не спешил с ним расставаться. Теперь он моргал еще чаще, а его рот кривился в нервном тике.

– А сам-то ты откуда? – спросил Гарри, догадавшись, что парню хочется еще поговорить.

– Из Флёри, я ж тебе сказал.

– А до того?

– Из Ремирмона.

– Ну и как там?

– Жесть. Особенно по сравнению с вами. Здесь я как дома. Здесь кругом братья. Здесь лучше, чем в Марракеше. Прямо как в святом городе.

– Иншааллах!

Прежде чем уйти, Гарри улыбнулся новому знакомому.

Это была искренняя улыбка, появившаяся у него на губах сама собой.

Он понимал, что чувствует новый протеже М’Биляла. Понимал, но знал, что этот сопляк видит далеко не все. Он тоже любил этот городок, в котором жили его родители. Он любил его больше, чем Африку, о которой они мечтали, – храни их Господь, где бы они сейчас ни находились. Ему не надо было учиться любви – он получил ее, и продолжал получать, от них. Еще они оставили ему в наследство инстинкт самосохранения. Он тоже мог бы поддаться на лживые посулы М’Биляла. Соблазниться его деньгами. Но ему повезло: родители почти каждую ночь приходили и разговаривали с ним. Он знал, чем кончит Саид. В лучшем случае М’Билял, который уже нашел себе укрытие, оттрахает его по самое некуда. В худшем – ему предстоит стать убийцей и мучеником. Машина убийств уже запущена. Гарри постоянно напоминал себе, что, даже купаясь в окружающем дерьме, он должен следить за каждым своим словом и жестом. Наверное, это и есть первый шаг к взрослению, подумал он. «Мои крылья окрепли. Теперь я сам буду решать, что мне делать». Он попытался мысленно представить себе все существующие человеческие типы и определить, к какому из них он хотел бы принадлежать.

Когда-то давно он пошел в лес, потому что хотел умереть и соединиться со своими родителями. Но Бог решил, что он должен жить, и послал ему Брюно. Гарри, как всегда, шел быстрым шагом, но от утренней легкости не осталось и следа. После встречи с Саидом к нему в душу закрались сомнения. «А что, если я ошибаюсь? Правильно ли я поступаю, участвуя в заговоре против моих «братьев»?»

Вернувшись к себе, он открыл банку «Хейнекена». Прослушал на айфоне то, что в шутку называл «демоверсией» своей песни, сжевал вечный резиновый крокмесье, макая его в банку майонеза. Сейчас те же самые слова звучали хуже, чем утром. Нет, сегодня он не станет записывать видео. Он уже сделал несколько вариантов одного и того же текста. «Буду дальше работать. Торопиться некуда». Он думал перед сном заняться мастурбацией, но уснул, обкатывая в голове все новые слова.

18

Улица Волонтеров, Пятнадцатый округ Парижа, Франция

Ему позвонила Мари-Элен. Она потребовала, чтобы он срочно поговорил со старшей дочерью. Никаких подробностей она не сообщила. Брюно слегка встревожился. Часы показывали 10:30, а Лора обещала, что приедет к нему к десяти. «Вся в мать. Вечно опаздывает. Только бы с ней ничего не произошло…» Он приготовил дочери горячий шоколад и купил два круассана. «Интересно, что такого важного она хочет мне сообщить». Дверной звонок застал его врасплох. Лора с порога окинула критическим взглядом его крохотную студию. Он хотел ее обнять, но она только слегка чмокнула его в щеку. «Зачем она так коротко остриглась?» Она не давала ему даже хорошенько себя рассмотреть, потому что, ни на секунду не останавливаясь, порхала по комнате. «Тощая, но в ней уже угадывается будущая стройная фигура. Она больше не похожа на мальчишку, зато все больше напоминает Мари-Элен. С ума сойти…» От шоколада она отказалась, сказав, что предпочитает чай.

– Нет, спасибо, никаких круассанов. Ты хоть знаешь, пап, что это такое, эти твои круассаны? Десять граммов жиров и двадцать четыре грамма углеводов, из них четыре грамма – сахар. Слушай, а чего у тебя такая ужасная мебель? Это не квартира, а отстой…

Она не говорила, а тараторила, так что ему приходилось напрягаться, чтобы уследить за бегом ее мысли. В этой девочке-подростке, втиснутой в узкие джинсы, открывавшие верх голой задницы, он с трудом узнавал родную дочь. Ему почудилось, что на правой ягодице у нее набита тату. «Быть того не может. Мари-Элен ни за что не разрешила бы». У Лоры беспрерывно тренькал мобильник – эсэмэски сыпались одна за другой. Она слала ответные, не поднимая головы на отца. «Вроде бы она говорила, что хочет креститься. Может, она пришла посоветоваться насчет этого? Но что я ей скажу? Я вообще не понимаю, в каком тоне с ней разговаривать.

Ладно, главное – не выглядеть перед ней старым занудой…» Наконец она села и посмотрела ему в глаза:

– Я должна тебе кое-что сказать.

– Симпатичный пирсинг, – заметил он. – Я не поклонник, но этот у тебя в ушке выглядит неплохо. Такой скромненький. Тебе идет.

– Да? А я думала, ты на меня наорешь. Хорошо, что тебе понравилось. У меня еще один есть, вот, смотри… – Она высунула язык, и он с ужасом обнаружил на нем металлическую блямбу.

Глаза его маленькой Лоры, тонкие черты ее лица, даже ее детский розовый язычок излучали мощную энергию. Она смерила отца чуть презрительным взглядом. Она отлично понимала, что в борьбе с ним сила на ее стороне.

– Пап, – продолжила она. – Я давно хотела с тобой поговорить, но тебе все некогда. Короче. Дело важное. Понимаешь, я влюбилась. Конечно, я ни перед кем не обязана отчитываться, моя жизнь – это моя жизнь, но я решила, что будет честнее, если я тебе обо всем расскажу. Тем более что и мама так считает.

– Милая, ты правильно сделала. Я за тебя очень рад. Но ты уверена в своем чувстве? Как его зовут, этого счастливца? Он твой одноклассник? Сколько ему лет?

– Папа! Нельзя же быть таким предсказуемым! Ты рассуждаешь как раб стереотипов!

– Да что такого я сказал?

– Папа, я влюбилась в Маргариту! Это моя учительница по НЖЗ.

– Что еще за НЖЗ?

– Науки о жизни и земле. Это теперь мой любимый предмет. Слушай, я хочу познакомить тебя с Маргаритой. Только не у тебя. Сюда приличного человека приглашать нельзя. А она после уроков в школе еще увлекается дизайном…

19

Улица Эспигетт, Пятый округ Парижа, Франция

Мы поселились в идеальном месте: улочка в двух шагах от Пантеона, квартира из трех просторных светлых комнат, второй этаж, высокие окна на шпингалетах, выходящие в мощеный двор. Беломраморная лестница с чугунными перилами вела к двери зеленого цвета.

За три дня до отъезда с Мальты я получил письмо от молодого коллеги, разосланное веерным способом всем корреспондентам. Он уезжал преподавать в китайский университет и хотел сдать свою квартиру в центре Парижа, рядом с Высшей Нормальной школой. Мы созвонились, и я бегом побежал в отделение Western Union в Валлетте и перевел ему арендную плату за год вперед. Я даже взял на себя оплату электричества и коммунальных услуг. Этот коллега, невероятно талантливый парень, по первому образованию китаист, а по второму – археолог, спешил сменить место жительства почти так же, как мы, правда по менее пугающим причинам. Университет Нанкина сделал ему чрезвычайно выгодное предложение, и его контракт вступал в силу уже в конце текущего месяца. Он едва успел собрать вещи и купить билет бизнес-класса на самолет «Китайских авиалиний».

Рим первым делом торопливо обошла квартиру. Меня на миг посетило ощущение дежавю, но я был так заворожен ее манерой по-хозяйски знакомиться с новым жилищем, что не обратил на это внимания. Она сразу сказала, что квартира «похожа на наш дом в Карфагене». Очевидно, из-за обилия книг. Разумеется, от ее слов про «наш дом» я растаял. Плиточный пол устилали кавказские ковры. Я тотчас отметил (профессиональная деформация, не иначе), что у коллеги неплохая, хоть и эклектичная коллекция древностей со всего мира. Их разнообразие и оригинальность заставили меня вспомнить Брюса Четуина. Я замер перед небольшой мозаикой (династия Сефевидов?), изображающей виноградную лозу с листьями и гроздьями ягод, в превосходном состоянии.

В туалете лежали кипы журналов, посвященных теннису.

– Ты знал, что твой приятель играет в теннис? – со смехом спросила Рим.

– Нет, не знал.

Ее взгляд задержался на черно-белой фотографии, с которой смотрел парень с длинными темными кудрями и торжествующей улыбкой победителя турнира Большого шлема.

– Красивый какой! Ты его знаешь?

– Так это же владелец квартиры!

– Да? А я думала, он старше.

– Он был моим студентом. Я тебе уже говорил…

В ее замечании не было ничего обидного. Разумеется, она решила, что этот коллега – мой ровесник. Я подошел поближе к фотографии. И правда, по сравнению со мной он выглядел пухлым курчавым младенцем. Я замолчал, и в бездну моего молчания ухнула память о Валентине. Я только сейчас сообразил, что оставил в Карфагене ее фотографию, которую возил с собой повсюду. Я словно наяву увидел себя в квартире на проспекте Гобеленов, которую мы сняли перед свадьбой, – нашей первой и единственной общей квартире. В ней было две комнаты, как и здесь, очень светлые. Вот откуда мое дежавю. Валентина повернула ключ в замке и не сдержала крика радости. Мы с хохотом обошли свои новые владения, а потом Валентина скинула с себя одежду и сказала, что хочет, чтобы мы занялись любовью. Бывают такие дни, которые впечатываются в память навсегда.

Вечером мы неожиданно оказались в темноте – электричество нам еще не подключили. Мы лежали на полу, тесно прижавшись друг к другу, и разговаривали, пытаясь представить себе наше будущее. Never lost[29]29
  Зд.: Мы никогда не расстанемся (англ.).


[Закрыть]. Я всегда думал, что впоследствии мы стали жертвами судьбы. Девица, с которой я целовался на кухне в девятнадцатый день рождения Валентины, ни капли меня не интересовала; у меня и в мыслях не было изменить своей жене. Что на меня нашло? И почему Валентина появилась на кухне ровно в тот момент?

Подошла Рим и погладила меня по подбородку. Потом взяла лист бумаги, достала из сумки подаренную мной ручку «Монблан» и каллиграфическим почерком написала: «Жизнь прекрасна! Да здравствуешь ты!» Она счастливо рассмеялась, в точности как Валентина, и легко, как бабочка, впорхнула в мои объятия.

Еще в аэропорту я заметил, как изменилась обстановка. Повсюду ходили вооруженные люди в военной форме. На лицах пассажиров застыло странное выражение – они как будто старались держаться подальше друг от друга. Рим ничего этого не видела – ей было не с чем сравнивать. Она впервые попала во Францию, которую считала надежной гаванью. Я позвонил в министерство Дютийо, поблагодарил его за помощь и сказал, что мы оба в Париже. Затем связался с Брюно; мы договорились встретиться завтра. Он проявил большое нетерпение, из чего я вывел, что он значительно продвинулся в своем расследовании. Рим заявила, что хочет увидеться с Хабибой, которая летела с нами в одном самолете. Ее встретили сотрудники миграционной службы и перевезли в образовательный центр куда-то в провинцию. Во время полета девчонки беспрестанно болтали. Рим взяла с меня слово, что мы обязательно навестим Хабибу в ее общежитии.

В свой первый вечер в Париже она захотела увидеть Эйфелеву башню. Она надела красные сапоги на каблуках, и мы отправились ужинать в ресторан на площади Альма, где устроились на террасе. Обратно мы возвращались пешком, держась за руки. Встречные прохожие пялились на нас, а некоторые даже оборачивались нам вслед. Поначалу я думал, что их привлекает красота Рим, которая и в самом деле выглядела сногсшибательно, пока не услышал, как группа парней, ничуть не стесняясь, обсуждает между собой, зачем «такой телке этот старый хрен». Их рассуждения снова вернули меня к мыслям о фотографии теннисиста. Но я себя успокоил: они мне просто завидуют. В чем проблема?

Рим всю дорогу не закрывала рта, комментируя все, мимо чего мы проходили. Фасады домов, Сену, мосты, огни речных трамвайчиков, первые рыжие листья на каштановых деревьях… Она уже планировала, как мы вместе проведем эту зиму в Париже. Возле дома я увидел на стене афишу с расписанием концертов в клубе New Morning.

В действительности – понимание этого пришло ко мне гораздо позже – я тогда поверил, что смогу заново переписать свою жизнь, второй раз ступить в ту же реку, отмотать пленку назад, начать все с нуля. С новой идеальной Валентиной, ее таинственной копией, из-за которой я терял ощущение времени, забывал о смерти и собственных метаморфозах. Впервые шаманский обряд замещения сработал в тот вечер, когда Рим без приглашения явилась ко мне в мой дом в Карфагене. Как выяснилось, в Париже – городе Валентины – он действовал не хуже.

В своей работе я иногда использовал технику гиперспектральных изображений, когда-то предложенную астрофизиками для изучения цвета звезд. Этот метод, основанный на фильтрации тех или иных частей светового спектра, позволяет исследовать объект и «разглядеть» некоторые его особенности, не видимые невооруженным глазом. С Рим я не нуждался ни в каких хитрых технических приемах. Она светила мне светом Валентины. Я смотрел, как она двигается, смеется, разговаривает. Я закрывал глаза и спрашивал себя: «Где я? В Париже? Или в Карфагене? На проспекте Гобеленов или в квартире археолога-китаиста?» Лица Валентины и Рим сливались в одно. Я решил, что надо как можно скорее устроить вечеринку в клубе New Morning.

20

Особняк «Матиньон», улица Варенн, Седьмой округ Парижа, Франция

– Все в укрытие! Он идет! – крикнула секретарь, бросаясь к дверям отдела пресс-службы. Жандармы, стоявшие на посту внизу ведущей на второй этаж лестницы, еще с начала утренней смены поняли, что сегодня им вряд ли удастся в свое удовольствие побродить по Сети в поисках самых выгодных скидок и акций. Стрелы общественного недовольства нацелились на директора полиции и главу службы разведки. Все крупные газеты вышли с одним и тем же заголовком, набранным огромными буквами: «БЕСПОМОЩНОСТЬ».

Ворота особняка, выходящие на улицу Варенн, распахнулись. На мостовой быстро развернули две стальные ленты с шипами для принудительной остановки транспорта. Во двор с помпой въехал кортеж. Часовой не успел распахнуть дверцу автомобиля, когда из него выскочил премьер-министр и бросился на крыльцо. За ним спешили два члена его кабинета, таща в руках охапки папок.

Ламбертен сидел в холле второго этажа и листал журналы. При появлении премьер-министра он приподнялся, но тот не обратил на него никакого внимания и быстрым шагом проследовал в свой кабинет. Пару минут спустя явился министр внутренних дел. Ламбертен снова привстал, но министр – бледный, с застывшим лицом, выражавшим холодное нетерпение, – проследовал мимо него, не здороваясь. Он собирался снова сесть, когда заметил, что по коридору идет его коллега Буле – тот самый, что затеял дело о роспуске его отдела под предлогом борьбы с «архаичными и скандально непрозрачными методами» Ламбертена. Буле улыбнулся ему и, хлопнув его по плечу, сказал:

– Ну, пободались, с кем не бывает. Ситуация сложная. Но теперь тебе возвращают отдел. И «виллу» тоже. Мы добились.

– Спасибо, что прислал за мной машину.

– Министр сообщил про совещание, когда мы выходили из Елисейского дворца. Я сразу тебе позвонил. Там в трех метрах ждала толпа журналистов, пришлось от них отбиваться…

Вел антикризисное совещание премьер-министр. Вокруг него под лепниной с потускневшей позолотой сидели члены его кабинета; министр внутренних дел пришел со своими ближайшими помощниками; здесь также присутствовал советник президента Республики по безопасности и борьбе против терроризма – бывший сотрудник «виллы», покинувший службу во время последних президентских выборов и оставшийся работать с победившим кандидатом. Именно он потребовал от министра вернуть в игру Ламбертена. Сам Ламбертен сидел на краю стола, рядом со стажером, занимавшимся связями с общественностью. Премьер-министр сделал короткое заявление: «Мы должны принять все необходимые меры. Складывается впечатление, что мы неспособны предотвратить новые теракты, хотя выясняется, что имена террористов известны нашим спецслужбам. Господин министр внутренних дел, ваши предложения?»

Министр поднялся, тяжело дыша и подыскивая слова. За последние три месяца репутация этого незаметного человека разлетелась в клочья. Он наклонился к своей чашке кофе. Паузы между фразами, ровный, почти женский голос, манера подносить руку ко рту, словно он боялся, что окружающие прочтут у него по губам то, что он хотел бы от них скрыть, – все это вновь превращало его в мелкого заговорщика-троцкиста, каким он был в молодости, когда день и ночь пропадал в студенческом профсоюзе, внося в его ряды раскол, пока не стал его лидером. Таким образом он боролся с одиночеством, к которому годы успеха так его и не приучили. В его словах звучала пустота, характерноя для служебных документов. Послушаешь его, думал Ламбертен, и мир смерти и ненависти с его терактами, изуродованными трупами, взорванными машинами и полицейскими, убитыми во сне в собственной постели, покажется чем-то, не имеющим отношения к реальности. «Он никогда не работал на земле, и долгое время это сходило ему с рук, но теперь времена изменились». Министр перечислил ряд стандартных мер, преподнеся их как нечто исключительное, после чего с фальшивой доброжелательностью передал слово Ламбертену, уточнив, что назначает его своим «особым советником» по антитеррористической борьбе.

Ламбертен говорил хрипловатым голосом, но вполне дружелюбно, без намека на высокомерие, слегка играя на своем имидже энергичного и слегка усталого человека, много повидавшего на своем веку и понимающего, что адекватное представление о действительности неизбежно сопряжено с некоторым пессимизмом. Он начал с краткого обзора юридических аспектов ситуации, вокруг которых в последнее время в обществе велись жаркие споры.

– Вам известно, что в нашем распоряжении имеется два правовых инструмента. Административный кодекс, созданный для профилактики правонарушений, и уголовный кодекс, применяемый по факту совершенного преступления. На протяжении десятилетий из административного права постепенно вымывалось реальное содержание в пользу права уголовного, которое стало единственной гарантией соблюдения индивидуальных свобод. В мирное время с этим легко можно мириться, но сегодня, когда над нами нависла террористическая угроза, подобное разделение сфер ответственности больше не отвечает нашим интересам.

Ламбертена перебил премьер-министр, который до этого слушал его, одобрительно покачивая головой:

– Господин особый советник! Вы хотите сказать, что мы, зная, кто эти люди, не имеем возможности арестовать или обезвредить их до тех пор, пока они не совершат задуманное преступление?

– Именно так, господин премьер-министр.

Ламбертен не случайно заговорил об административном праве. Он знал, что делает, и позаботился о том, чтобы перед началом атаки фигуры на доске стояли так, как надо.

– Мало того, – развивая успех, добавил он, – с нами случилось то, что я назвал бы двойным отрицанием реальности. Шесть лет назад наши коллеги из службы внешней разведки, работавшие по Сирии, пришли к выводу, что режим Асада падет в течение недели, о чем и сообщили президенту в своих отчетах под грифом «Секретно». В результате вся наша дипломатия, нацеленная на разрешение сирийского кризиса, строилась исходя из этого ключевого пункта – ухода от власти Асада. Достаточно перечитать аналитическую справку, подготовленную для министра иностранных дел одним из наших виднейших специалистов по Арабскому Востоку. У англосаксов есть хорошее выражение – wishful thinking, – которое я перевел бы как «добровольное ослепление»; думаю, оно прекрасно подходит под описание сложившейся тогда ситуации. В итоге сирийская трагедия обернулась катастрофой: территория страны стала масштабным центром вербовки и подготовки джихадистов, куда со всех концов земли стекаются любители весьма своеобразных приключений.

Премьер-министр опустил глаза на стол, где перед ним лежал смартфон, прочитал и в два клика ответил на несколько эсэмэсок, после чего повернулся к своему советнику по вопросам дипломатии, который нервно листал какую-то толстую папку. Найдя нужный документ (копию справки, упомянутой Ламбертеном?), он молча протянул его премьер-министру, и тот углубился в чтение. Ламбертен в это время перебирал свои собственные бумаги. Через выходящие в парк окна в зал совещаний проникал свет, рисуя солнечные квадраты на версальском паркете, перенесенном из бывшего кабинета генерала Шарля де Голля. Министр внутренних дел сидел с кислой физиономией, всем своим видом показывая, как ему неприятно, что его вынуждают выслушивать всякую чепуху. Премьер-министр подозвал к себе советника, и они о чем-то пошептались. Затем он кивнул Ламберте-ну, предлагая продолжить выступление.

– Благодарю вас, господин премьер-министр. Я уже почти закончил. Итак, второе отрицание реальности заключается в следующем. На протяжении последних двадцати лет многие наши территории оказались обойдены вниманием и щедростью Республики. Эти заброшенные территории служат тылом и рассадником для террористов, как иностранцев, так и французов.

– Вопрос не по теме! Зачем его обсуждать? – Министр внутренних дел пошел ва-банк. Он старательно изобразил негодование и воззвал к мудрости премьер-министра. – Эти территории – свидетельство провальной социальной политики наших предшественников. Связанная с ними проблема носит чисто социальный характер и не имеет отношения к национальной безопасности.

Премьер переглянулся с советником президента и после краткой паузы сказал:

– Продолжайте, Ламбертен. В словах министра иностранных дел есть доля истины, но вы все же изложите свою точку зрения по этому вопросу.

– Я полагаю, что нам необходимо заняться этими территориями, включая самые запущенные. Мы живем, действуем и строим планы, находясь в непозволительном отдалении от самих себя и от своей страны.