Текст книги "Поправка Джексона"

10. Сувенирные орлы

На следующий день после сделки гостиную в квартире Кричевских было уже не узнать: все свободное пространство чуть ли не до потолка было заставлено коробками, в которых покоились деревянные орлы. В комнате свободным оставалось лишь место для обеденного стола, дивана и маленького телевизора на тумбочке. Вот за этим-то столом, попивая чай, сидели Нина с Броней, смотрели телевизор и не спеша беседовали.

– Дурацкий фильм, – прокомментировала Броня и повернулась к Нине. – Ты телевизор уже лучше понимаешь?

– Что ты, не сравнить. Я же вообще «глухонемая» приехала.

– Ты правильно сделала, что пошла в сиделки к аборигенке, – сказала Броня. – Как она, эта твоя Нэнси? Ничего?

– Она замечательная! Мне с ней так повезло.

– Это ей с тобой повезло.

– Да, она тоже так говорит, – согласилась Нина. – Но я ничего особенного не делаю.

– Это ты-то?! – возмутилась Броня. – Дети у нее есть?

– Дочь в Калифорнии живет. По-моему, хорошая сволочь. Когда у Нэнси умер муж, дочка приехала, взяла свою долю наследства и укатила назад. И вот уже два года от нее ни слуху ни духу, – сказала Нина. И, помолчав, добавила: – Нэнси сказала, что меня ей Бог послал.

– Она богатая? – спрасила Броня.

– Нэнси? Не знаю… Наверное… Мне все время такие подарки делает. Вот колечко на Новый год подарила. – Нина показала руку Броне.

– Смотри, она тебе так и наследство оставит.

– Что ты болтаешь! – рассмеялась Нина. – Мы с ней просто очень подружились. Она действительно чудо. И очень добрая. Вот только говорит много.

– Это то, что тебе надо.

– Я знаю, – согласилась Нина. – Но сама я все равно говорю ужасно. Ищу слова, начинаю нервничать, потом совсем теряюсь.

– Брось ты! Все говорят, и ты заговоришь. Конечно, надо было в Союзе заниматься, но всем же было не до этого. Все мучились, что везти с собой в Америку. Как сказал бы Жванецкий, приедешь – а у тебя именно этого и нету.

– Броня, что ты сравниваешь. У меня на руках был годовалый ребенок. Игорек не спал ни днем ни ночью, Саша сутками языком занимался, а у меня настроение было такое, что хоть вешайся, а не английский учи. Вот станет лучше английский, пойду учиться на медсестру.

– У Сашки завтра интервью? – перевела тему Броня.

– Завтра в десять. Сидит готовится. Жалко его: бледный, его тошнит… Его надо отвлечь. Когда Илья со своими коробками закончит, поднимемся к нам, у нас еще столько еды после Нового года осталось.

– Чтобы я отказалась доедать!

– Вася скоро приедет?

– Кого это волнует? – отмахнулась Броня. – Может совсем не приезжать.

– Поругались?

– Это я поругалась, да так, что у меня вот-вот инфаркт. А ему хоть бы хны. Уставится в пол и молчит. Я, естественно, еще больше расхожусь… Мне это нужно?

– Я так и не поняла – сказала Нина, – он взял деньги, а ты не знала?

– Ты можешь себе представить?! Он у нас дома занимается финансами, потому что мне они уже на работе осточертели. И вот пожалуйста, доверилась ворюге…

– И он заплатил за такси?

– Ты что! Медальон стоит тридцать восемь тысяч. Он дал задаток, остальное будем выплачивать. Да гори он огнем!

– Послушай, ну не хочет он в университете работать, что ты можешь сделать? Пускай своим такси занимается.

– Ради бога! Хочешь быть извозчиком, будь извозчиком. Мне-то что?.. Это пусть его мама в Ленинграде на себе волосы рвет. Но чтобы за моей спиной, втихаря взять деньги. Что он меня, за идиотку держит?

– Он боится тебя.

– Ты же понимаешь. Он же…

Броня не успела договорить, как входная дверь открылась и в комнату вошел мрачный Илья с очередной коробкой в руках. При виде женщин Илья сразу заулыбался, принимая чуть ли не счастливый вид.

– Еще одна осталась, и всё, – радостно сказал он, ставя коробку. – Ничего себе, всю квартиру заставили. Сколько, интересно, орлов в коробке? По сорок баксов за орла – представляете, сколько денег?!

– Ты же сказал, что он собирался по десятке продавать? – спросила Нина.

– А сейчас где-то разузнал и передумал. Будет по сороковке. Он еще тот жук. Ему палец в рот не клади, – весело ответил Илья.

– А что ты такой восторженный? – опустила его на землю Броня. – Тебя вокруг пальца обвели, а ты млеешь от удовольствия.

– Что значит обвели?

– За каких-то двести долларов Моисейка из твоей квартиры склад себе сделал, а из тебя грузчика.

– Почему за двести? – не согласился Илья. – За тысячу. Двести заплатил, а еще восемьсот одолжил на целый год. И процент меньше, чем в банке…

– Какое благородство. И как долго этот благодетель собирается твоим складом пользоваться?

– Пока не продаст или квартиру не получит. Он в наших домах на очереди.

– Илюша, ты знаешь, что в наших домах сейчас минимум на год очередь? – поинтересовалась Нина.

– Ну и что? Он сказал, что этих орлов он за полгода продаст, а больше присылать не будут.

– Ах, как его жалко. – Броня для убедительности поцокала языком. – Ну и сколько у тебя теперь денег?

– Тысяча шестьсот. За один день. Неплохо, да? – с гордостью сказал Илья. – Только не повезло, что Чапай за такси отдал перед самым Новым годом…

– А твой роллс-ройс? – спросила Броня.

– Кадиллак, – поправил ее Илья. – Тут осечка: Ленька забрал деньги.

– Почему? – удивилась Нина.

– Он поехал попижонить на Манхэттен, а на обратном пути машина не завелась, и он ее там бросил. Как я теперь оттуда ее буду забирать? Нина, ты собираешься медиком стать. Помоги мне этого гада официально прикончить, – попросил Илья.

– Вот когда стану, тогда и поговорим. А как ты собираешься доставать остальные деньги?

– Осталось меньше половины – достанем, время есть. Вечером за рюмочкой с Чапаем и Сашком посидим, обсудим ситуацию. Закуска еще осталась?

– Осталась, но Саша пить не будет: у него завтра интервью, – сказала Нина.

– И хорошо. На интервью надо идти, чтобы море было по колено. Как мамаша? Не выходила?

– Нет. Я заглянула – она, по-моему, спит.

– Слава богу. Я ведь забыл вас предупредить: она про шубу еще ничего не знает.

– Как не знает!? А кто у Моисея деньги одолжил? – удивилась Нина.

– Я сам. Она бы на коробки ни за что не согласилась.

– А как ты ей объяснил, зачем тебе деньги?

– Сказал первое, что пришло в голову, – Леньке проспорил.

– Три тысячи проспорил?!

– Ну да. Запросто.

– И на что ты, Илюшенька, спорил? – спросила Нина.

– Вот тут я немного маху дал. Сразу придумать не мог и ляпнул, что по трубе на крышу заберусь.

– На семнадцатый этаж?!

– Да. И забрался бы. Но я сказал маме, спор был на то, что заберусь голым. Среди бела дня.

– По трубе голым? Нина, ну что ты скажешь за этого мыслителя? – захохотала Броня.

– Это как раз ничего… Потом я только неудачно брякнул…

– Интересно что, – пыталась узнать Броня.

– Что Ленька в итальянской мафии. И если я через неделю не отдам долг, он мне ноги в цемент – и в Гудзон бросит.

– Вот сейчас я умру! – захохотала Броня.

– Зачем тебе все это? – спросила Нина. – Ведь все равно придется маме сказать.

– Я знаю, что глупо… Но у меня язык не поворачивается. Она в таком жутком состоянии. С самого приезда. Вы знаете, как она в Союзе жила: муж известный архитектор, подруги в рот смотрят, выставки, банкеты, квартира на канале Грибоедова, из окон Невский виден… А тут приезжаем в Америку, как она говорит, в вонючий Джерси-Сити, где сплошные пуэрториканцы и черные.

– Может, ей действительно замуж выйти? – спросила Нина.

– Я подумаю. Надо идти, Моисей ждет. Девочки, посидите с ней еще пять минут на всякий случай. Когда она нервничает, у нее давление сильно подскакивает. Перед отъездом из Союза она даже в больницу попала…

– Я удивляюсь, как она с тобой еще на тот свет не попала, – сказала Броня.

– Илюша, а что, если шуба стоит больше трех тысяч? – поинтересовалась Нина.

– Броня говорит, три, – твердо возразил Илья.

– Так Эйбу и скажешь, – посоветовала Броня.

– Так и скажу. Не волнуйтесь, девочки, все будет окей, – успокоил их Илья и, послав воздушный поцелуй, вышел из квартиры.

– Как я ему завидую, – глядя ему вслед, сказала Нина. – Он не умеет переживать больше пяти минут.

– Из них три он приходит в себя от этих переживаний. Он таки доживет до ста, а я со своей впечатлительностью уже одной ногой там.

Нина с Броней вернулись к просмотру телевизора. Там, видно, говорили о чем-то смешном, потому что Броня вдруг громко рассмеялась. Нина удивленно посмотрела сначала на нее, затем опять на экран и, покачав головой, продолжила молчать, стыдясь своего незнания английского. В это время из коридора в комнату вошла мать Ильи. Екатерина Владимировна с приезда в Америку значительно пополнела, но ее лицо, по-прежнему моложавое, сохранило высокомерное выражение, хотя глаза были пусты.

– Бандит ушел? – спросила она.

– С трудом избавились, – ответила Броня.

– Как вы себя чувствуете, Екатерина Владимировна? – поинтересовалась Нина.

– Как я могу себя чувствовать с таким сыном? Вот-вот умру. Слава богу, что хоть Левушка не дожил. Кому ни скажи – не поверят: сын Льва Кричевского оказался полным идиотом. Вот скажите мне, как можно умудриться проспорить три тысячи. Да у него самого больше трех долларов в кармане не бывает! Кто, вы думаете, купил ему машину?

– Ну он ведь тоже работает, – возразила Нина.

– Что он там работает? Продает за гроши вонючую страховку, которую никто не хочет покупать. На сигареты себе. Зато пособие получать ему гордость не позволяет.

– Он прав, Екатерина Владимировна, – защищала Илью Нина. – В его возрасте получать пособие… Он молодой, здоровый.

– Кто здоровый? Кожа да кости. Вот Ленька этот здоровый – и ничего, получает. Что, американское правительство обеднеет, если оно еще одному уроду будет платить? В конце концов, они нас сюда зазвали. Пусть помогают.

– Екатерина Владимировна, нас никто не зазывал. Нужны мы им! – возразила Броня.

– Вы лучше мне скажите, – не обращая внимания на реплику Брони, продолжала Кричевская, – что это мне мой сын мозги вкручивает? Как Леня Фридман умудрился стать итальянским мафиози? У них что, там своих бандитов не хватает?

– Они же все время друг друга прихлопывают, – пояснила Броня.

– Пугает он меня: ноги ему зальют цементом. Да пусть его всего зальют цементом! Напишут: «Круглый идиот» и поставят во дворе – хоть какая-то польза будет. Боже, что эмиграция с людьми делает!

– Не говорите, – согласилась Броня.

– Ему нужно было сюда ехать? – с горечью спросила Кричевская. – Мировой известности ему захотелось. А что он из себя представляет? Он же ничто.

– Екатерина Владимировна, зачем вы так, – возразила Нина. – Илья прекрасный фотограф, его фотографии во всех журналах печатали. Он таких знаменитостей снимал.

– Благодаря отцу, – отмахнулась Кричевская. – И что толку? Чем он сейчас занимается? За этим он приехал? А я, идиотка, за ним! Я еще в молодости, до замужества, была ведущей закройщицей, а теперь латаю дырки на шубах. Устроила себе жизнь! Посмотрите, как мы живем… И это после шикарной трехкомнатной квартиры в центре Ленинграда. Помните, какая у меня была мебель, какие ковры, картины? А сейчас… Диван с помойки. В Америку приехала… Слава богу, что никто из наших этого не видит. Так он теперь здесь еще голубятник устроил.

– Голубятник – это когда голуби, а здесь орлы, – поправила Броня.

– Какое это имеет значение? – устало спросила Кричевская. – Вы посмотрите, что в квартире делается! И вообще, кто его надоумил пойти к этому жулику за деньгами?

– Мы обсуждали, где можно найти деньги, и я подумала, что у Моисея Марковича могут быть, – отвечала ей Нина. – Но какой он жулик? Старый человек.

– Положим, он не такой уж и старый. И даже интересный. Но вы знаете, чем он занимался в Союзе? У него был свой подпольный цех. Я бы с таким в Ленинграде за один стол не села, а сейчас я должна терпеть его, этих Штейнов… Здесь же не с кем общаться.

– Екатерина Владимировна, почему вы в Еврейский центр не ездите? – перевела тему Нина. – Там много русских. С ними языком занимаются, кормят их ланчем.

– Нужна мне их еда! Я пока еще не нищая.

– Зато общение.

– С кем? Сплошные Черновцы и Одесса. Ни одной порядочной семьи из Ленинграда или Москвы. Они мне там все иззавидовались…

– Екатерина Владимировна, – не выдержала Броня и вступила в разговор. – Между нами, чему уж так завидовать?

– Как чему?! Всему! Как я одеваюсь, какое мой муж занимал положение. Ну а когда они узнали, что у меня всегда была домработница, они там вообще полопались от зависти.

– Тогда я их понимаю, – согласилась Броня. – Домработницей вы кого угодно доконаете.

– Пусть знают, с кем имеют дело. Вы помните, какие я компашки собирала? Какие столы закатывала? Какие люди к нам в дом приходили? Одни знаменитости. А сейчас я должна торчать в этой дыре и общаться с Ривой из Ташкента. Да ни за что! Боже мой, боже мой… Что мы наделали! Ладно я. Я уже на своей жизни крест поставила, но мне его жалко. Какой ни есть, он мой сын. Что-то мне опять нехорошо. Я пойду полежу. Не уходите девочки, мало ли что…

– Конечно. Вам помочь лечь? – спросила Нина.

– Спасибо, деточка, я сама. Надо же, чтобы у такого подонка были порядочные друзья!

Тяжело вздохнув, Кричевская ушла в спальню. В комнате воцарилось молчание. И Нина и Броня сразу представили своих матерей, и им стало грустно. Очень грустно – так, что им понадобилось усилие, чтобы не заплакать.

– Какая она несчастная, – первой овладела собой Нина. И, переводя разговор, добавила: – Ты себя представляешь старой? Я не могу.

– Я где-то читала, что у молодости не хватает воображения думать о старости, а у старости не осталось ничего другого, как вздыхать по молодости. Я уже стала вспоминать студенческие годы. Значит, старею.

– А я все время вспоминаю детство, – задумчиво сказала Нина. – Делается тепло, сладко и хочется поплакать.

– Может, мне написать матери, чтобы сидела в Харькове?

– Не сходи с ума! У всех всё по-разному. Смотри, как Левитины устроились, Дворецкие… И даже Штейны довольны, если бы не Моисей.

В это мгновение распахнулась входная дверь и как по мановению волшебной палочки в комнату вошел Моисей Маркович, за ним Илья с очередной коробкой. У Моисея Марковича сверкающее самодовольное лицо, Илья же весь как-то поник, съежился, и по всему видно, как он несчастен. Увидев молодых женщин, Штейн сразу подтянулся, втянул брюшко, постарался придать лицу галантное выражение и чуть ли не пристукнул каблуками по-гусарски, но вовремя остановился. При виде произошедших с Моисеем Марковичем перемен Нина с Броней переглянулись и хотя с трудом, но от улыбки удержались.

– Все, последняя. Моисей Маркович, это мои друзья еще по Ленинграду: Броня, Нина.

– Очень приятно познакомиться с такими интересными женщинами.

– Моисей Маркович, мы с Ниной гадаем: вы женаты или свободны? – кокетливо улыбаясь, спросила Броня.

– Вдовец, – тоже улыбаясь, ответил Моисей Маркович.

– А что эти ваши орлы? Они имеют смысл? На них можно прилично питаться и вообще?

– Я смотрю, вы шутница.

– Она старается, – сказал Илья. – Всё, девочки. Спасибо, что мамашу покараулили. У нас с Моисеем Марковичем бизнес.

– Ну и что? Обожаю общаться с обеспеченными мужчинами. В них что-то есть. – Броня, опять кокетливо улыбаясь, посмотрела на Моисея Марковича.

– Броня, ты иди, а я посижу с Екатериной Владимировной, ей действительно нехорошо. Илюша, позови меня, когда закончите. До свидания, Моисей Маркович, – попрощалась Нина и вышал из комнаты.

– Всё, Броша, домой, – выпроваживал Илья.

– Моисей Маркович, из чистого любопытства: вы действительно кое-что имели в Союзе? – не унималась Броня.

– Всё-всё-всё, – Илья подтолкнул Броню к двери.

– Да не пихайся ты! Никаких манер, – возмутилась Броня и наконец ушла.

– Ишь какая! Это ведь она меня подкусывает. Я не дурак, понимаю, – сказал Моисей Маркович.

– Она всех подкусывает. Не обращайте внимания.

– Ну меня-то особенно не покусаешь. Она из Одессы?

– Нет. Почему вы спросили? – удивился Илья.

– Говорит как одесситка.

– Это она играется.

– Пусть себе играется. А вторая-то какая красавица! Как зовут? Позабыл.

– Нина. Моисей Маркович, как насчет…

– Хороша! – перебил его Моисей Маркович. – Мне бы лет двадцать скинуть… Я в твоем возрасте промаху не давал.

– Могу себе представить. Моисей Маркович, скажите, пожалуйста…

– У тебя с ней романчик? – опять перебил Штейн.

– У меня?! С чего вы взяли? Она жена моего лучшего друга.

– Ну и что? Кого это останавливало? Я же вижу, как она на тебя смотрит. У меня глаз наметанный.

– На этот раз вы ошиблись.

– Ладно тебе! Ты ведь не женат?

– Нет.

– Вот это одобряю! Погуляй хорошо, жениться всегда успеешь. Я поздно женился. Сначала базу подбил. Естественно, в удовольствиях себе тоже не отказывал. А потом, с базой-то, можно было и жениться. Жену подбирать надо. Я в чувства не верю. От них суета и неприятности. А в семейной жизни нужен порядок. Как в хорошем бизнесе.

– Моисей Маркович, вы со мной сейчас рассчитаетесь?

– Вот возьми мой случай. Пока жива была жена, семья у меня была – позавидовать можно. Отлаженная машина. А винтик вынули – и все разлетелось. Дочь вышла замуж за гоя, внук стал фарцовщиком, вот-вот посадят. И в бизнесе тоже. Я пояса делал. Естественно, я руководил, а делали люди. С властями за столько лет никаких проблем. И вдруг начали тревожить. А я уже и на покой ушел. Пришлось уезжать. Дочь не поехала. Она сейчас у меня Костякова. Внука со мной не отпустила. Теперь орлов пересылает. Вот так! Всю жизнь крутился, рисковал, всех обеспечивал. Был дом. Сейчас уже за семьдесят перевалило, и что? Дочь с внуком там, я здесь. Живу у чужих. Угла своего нет. Остались вот эти орлы. Ну ничего. Меня так просто не спишешь!

– Моисей Маркович, вы мне сейчас деньги отдадите?

– Что ты весь искрутился с этими деньгами?! Лучше бы я у Леньки орлов пристроил. Он бы полтинник взял и не надоедал.

– С Ленькой не стоит связываться, он в итальянской мафии…

– Все шутишь!

– Извините.

– С тобой я связался, потому что мать твою уважаю. Сразу видно, порядочная женщина… И отец, говорят, у тебя был известный человек… – Моисей Маркович задумался, потом сменил выражения лица с сурового на благодушное и продолжил: – Послушай, тебе ведь три тысячи надо было?

– Позарез нужно. Если бы вы могли еще полторы тысячи одолжить…

– Может быть, и одолжу…

– Моисей Маркович!

– Но, естественно, не за красивые глаза.

– Сколько я тогда буду должен? Но это неважно. Вы меня спасаете, Моисей Маркович! Говорите, я все сделаю!

– Ты знаешь, что я у Штейнов живу?

– Да, они ваши родственники.

– Дальние. В Москве, когда на кооператив не хватало, к кому бросились? К Моисею Марковичу. А сейчас» Как только к ним въехал, у них, видите ли гречневая крупа на глазах стала таять. Носки свои Боря найти не может… Нужны они мне! У меня такие носки, что Боря может их вместо галстука повязывать. Короче, они меня выживают. Я, конечно, могу снять в другом месте, на Ван Вагена например, но там одни пуэрториканцы. Лучше ваших домов нету.

– У нас классно. И метро под боком.

– Метро меня не волнует, я никуда не езжу. Значит, всё, что я прошу за полторы тысячи долларов, – пустить пожить к себе. Пока у меня очередь на квартиру не подойдет. Я думаю, не больше года.

– Целый год?! – У Ильи вытянулось лицо. – У нас даже спать не на чем.

– Достанем.

– Я здесь телевизор поздно смотрю.

– Смотри на здоровье. Я у себя в комнате свой телевизор поставлю.

– У себя в комнате?! Вы не здесь будете?

– Конечно нет, – ехидно улыбнулся Моисей Маркович. – Ты будешь здесь, а я у тебя.

– Мне надо будет с мамашей поговорить. Я же не могу без нее…

– Подожди, это еще не все. Ты знаешь, что на Штейнов уже в офис капали, что я у них живу?

– Ну и что? Кому какое дело?

– Находится кому. Пускать к себе жить в этих домах нельзя, потому что они программные. Так что на вас с мамой тоже будут капать.

– Это плохо, что нельзя пускать, – с облегчением сказал Илья. – Мама точно не захочет, чтобы на нее капали.

– Тогда надо все официально. Мы должны с твоей мамой расписаться.

– Расписаться?! Вы имеете в виду, пожениться?

– Именно! И как можно скорее. Я узнавал, это можно сделать.

– Ничего себе! – поразился Илья. – Мамаша под венец ни за что не пойдет!

– Так и не пойдет? С таким молодцом-удальцом, как я? – довольный Моисей Маркович засмеялся собственной шутке. – Думаешь, вы здесь одни шутники. Я тоже, когда надо, умею. А если без венца, просто пойти и расписаться? А? Всех дел!

– Не знаю… Она не планировала.

– Запланируй ты. Скажи, что это временно.

– Я?! Я должен с ней разговаривать?

– Ладно, черт с тобой. Пятьсот дарю, а остальные в долг. Пользуйся моей добротой. А то смотри, я сам предложение сделаю, плакали тогда твои денежки.

– Ладно. Но я не гарантирую. К мамаше подход нужен.

– Вот и найди. Скажи, что через пару месяцев разведемся, и я опять встану в очередь на квартиру. Конечно, если она не захочет разводиться, я настаивать не буду. Короче, ты с ней сегодня поговори. Во вторник можем расписаться, и в среду я перееду. Все. Пойду. Свадьба – дело серьезное. Надо готовиться.

– Вы как предпочитаете, чтобы я вас звал: папой или папулей? Мне больше нравится «папуля» – нежнее.

– Давай папулей, – согласился Моисей Маркович и, по-хозяйски оглядев комнату, направился к двери. Открыв ее, он обернулся к Илье и, прежде чем выйти, жестко добавил: – Только смотри, фамильярности я не люблю.

– Пошел ты! – вслед ему сказал Илья.

Пройдясь бесцельно по комнате, он остановился около коробок, посмотрел на них, несильно ударил по одной кулаком и сел на диван. Потом встал подошел к двери, ведущей в спальню матери, прислушался. Затем вернулся в гостиную и лег на диван, положив голову на сложенные в локтях руки. В это время из материнской спальни вышла Нина и, закрыв за собой дверь, прошла в гостиную. Увидев ее, Илья приподнялся с дивана.

– Заснула, – сказала Нина, подсаживаясь к нему.

– Слава богу! Она меня уже достала.

– Как ты можешь так о матери?! Кроме тебя у нее никого здесь нет.

– Я знаю…

– Ну и что это меняет? – Нина долго смотрела на него. – Я тебя совсем не узнаю, Илюша. Ты стал каким-то озлобленным. И это твое постоянное кривлянье. Откуда это в тебе? Ты был легкий, открытый, пусть иногда несерьезный, но ты никогда не был шутом. Неужели ты не понимаешь, что выглядишь жалко?

– Все я понимаю… И что толку? Мне страшно. Понимаешь? Первый раз в жизни мне по-настоящему страшно. И дело не только в шубе. В Союзе было все так просто. По крайней мере для меня. А здесь вдруг оказалось, что делать хорошие фотографии – это далеко не все, что нужно еще проделывать кучу всякого дерьма, без которого не обойтись. А я не умею это дерьмо делать. И не хочу…

– Но все равно ведь придется, хочешь ты или нет. Ты же знаешь.

– Да знаю я! – вскрикнул Илья и сразу спохватился. – Извини. Все я знаю. Это я так… поплакаться захотелось. Ладно, хватит обо мне. Ты знаешь, что этот жлоб сейчас сказал? Что у нас с тобой романчик. Представляешь?

– Представляю. Почему он так решил?

– Мы с тобой как-то не так друг на друга смотрим.

– Интересно… Я думала, что, кроме Брони, никто не замечает. Ну а ты все продолжаешь делать вид, что ничего не происходит?

– Разве что-нибудь происходит? Только не пугай меня.

– Происходит, Илюшенька… Уже давно происходит. Мы любим друг друга, вот что происходит. Но мы продолжаем жить наши жизни. Прячемся друг от друга. Делаем вид, что все у нас нормально. Играем в какую-то дурацкую игру. А время идет…

– Ты все это серьезно или на ночь Тургенева начиталась?

– Я перед сном читаю английскую грамматику. А то, что я сказала… Ты ведь знаешь, что я права.

– Ничего себе! Это тебе моя мамаша сказала, что я тебя люблю? Потому что я тебе этого не говорил.

– Мне не надо ничего говорить, Илюша. Женщины знают, когда их любят. Только ты ведь никогда не признаешься. Потому что трус.

– Я не трус, я храбрый.

– Тогда поцелуй меня.

– Ты что, рехнулась?! Мамаша за стенкой.

– Ну и что? Она спит. Я же говорю, трус. Только ты не мамы боишься, а меня. И себя. Дурачок. Я ведь люблю тебя. И ты давно меня любишь. Еще с Союза. Я всегда это знала.

– Уж если на то пошло… Что ты знала?! Ты ведь меня тогда в упор не замечала. Вся в Сашке. Разве до тебя было достучаться?

– Значит, я права: стучался.

– Руками и ногами. С первого дня! Как увидел тебя в первый раз на Невском и до самой вашей свадьбы. Но что толку было? Ты у меня в комнате никогда не была?

– Нет.

– Жалко. Там было много твоих отличных фотографий.

– Я видела. Помнишь, мы с Сашкой были у тебя на дне рождения? Я пошла в туалет, а дверь в твою комнату была приоткрыта. И увидела свои фотографии на стене. Только когда ты меня снимал, я не видела. Ты прав. Я тогда, кроме Сашки, мало что замечала.

– Что и требовалось доказать.

– Я еще в институте училась, когда мы с Сашей познакомились. После парней, которые вокруг меня крутились, он был совсем из другого мира: интеллигентный, весь мир повидал. А как он ухаживал, как в любви объяснялся… Мне казалось, что люблю его без памяти. Потом, уже после замужества, я стала узнавать про всех его Елкиных и Фролкиных…

– Ну и что? Это все было в прошлом.

– Сначала я тоже так думала, но оказалось, что нет. Я уже была Игорьком беременна, когда встретила его в метро с женщиной в обнимку. Он плакал, умолял, и я простила. Дура. Теперь у него опять кто-то есть.

– Перестань! Здесь-то откуда?

– Он найдет. С курсов, наверное. Да мне сейчас все равно. Я давно уже не та. Прошла и боль, и любовь. Когда ты сюда приехал, я уже на все смотрела другими глазами. И на тебя тоже.

– Ну и что ты во мне высмотрела? Что здесь любить?

– Не знаю. – Нина засмеялась. – Ты прав. Нечего.

– Вот я и говорю. Ты просто Сашке мстишь. За всех его баб. А тут я приезжаю – напуганный, несчастный. Как не пожалеть! Ты любовь перепутала с жалостью. Бывает.

– Ничего я не перепутала. Я люблю тебя, и все.

– Нина, у тебя любовные галлюцинации. Это, кстати, очень тревожное заболевание.

– Ну вот и вылечи меня. – Нина положила руки ему на плечи. – Поцелуй меня.

– Подожди, Нина. Я не могу. Действительно… Сашка мой друг…

– Забудь сейчас про Сашу. Я от него все равно уйду. Мне надоело врать. Мне вообще все надоело. Как только он устроится на работу, возьму Игорька и уйду.

– Куда?

– К тебе.

– Ну, ко мне некуда, видишь – сплошные орлы.

– Потеснимся.

– Слушай, а давай я лучше на целину уеду и ты меня забудешь. И с Сашкой у тебя все наладится.

– Тебе не повезло: в Америке нет целины. А с Сашкой у меня уже никогда не наладится. Да поцелуешь ты меня, в конце концов! Трус несчастный!

Илья притянул к себе Нину и долго и очень нежно целовал ее. Потом Нина отстранилась, взяла его лицо в руки и смотрела ему в глаза, как будто стараясь что-то в них разгадать. Затем встала, взяла Илью за руку и повела за собой в его спальню…

Уже под утро Илья долго настаивал, чтобы она пошла домой. В ответ Нина прижалась к нему и закрыла ладонью ему глаза. И Илья снова погрузился в сон. Когда он проснулся, Нины уже не было. Он прижал к лицу подушку, вдыхая ее запах, и в голове пролетела вчерашняя ночь: тяжелое дыхание Нины, ее стон, шелк ее кожи, ее тяжелая грудь и ее губы, жадные и нежные, как лепестки цветов, к которым он всегда любил прикасаться губами. Впервые ему отдавалась женщина, которую он любил больше всего на свете, один голос которой волновал его как не волновало ничто, даже его фотографии.