Текст книги "Поправка Джексона"

– Це шо такое ты творишь, Оскарыч! – мешая русские слова с украинскими, возмутился повар. – Такую гарну девчину к немчуре на похибль отправлять. Побувся Боху! Она же ещо сувсем ребенок! Мене треба помошник, вот она и поможе мене на кухне.

Закончив, повар, не дожидаясь ответа, вышел из палатки. После этого демарша крик в палатке прекратился.

– Усё! Щитай тоби взяли, – улыбаясь во все лицо, сказал повар. – Тоби как величать-то буде? – спросил он.

– Маша.

– А меня дядька Аким, – широко улыбнулся он. – Пошли, Маша, картоху чистить.

Так она осталась в отряде, а дядька Аким стал ее опекать. Елена Казимировна, вторая женщина в отряде, была средних лет, очень добродушная и очень полная на коротких ногах-тумбах, которые с трудом влезали в сапожки. Большую часть времени она проводила рядом с дядькой Акимом. Длинный тощий Аким и маленькая толстенькая Елена Казимировна смотрелись вместе довольно смешно. Первое время партизаны плотоядно на Машу посматривали и перешептывались за ее спиной. Аким заметил это, и Маша слышала, как он сказал собравшимся у костра партизанам: «Шобы и мусли такой не было! Разумили?!» И для убедительности погрозил кулаком. А перед сном переставил ее палатку поближе к своей. Маше этого показалось недостаточно, и она стала на ночь брать с собой в палатку огромный кухонный тесак.

Шли дни. Они нанизывались на недели, недели на месяцы. Маше не только надоела чистка картошки, вся ее работа на кухне стала ей поперек горла. Она все чаще и чаще стала прислушиваться к разговорам партизан, вернувшихся с боевого задания, или когда командир давал им последние наставления перед операцией. И в конце концов Маша решила, что может не только работать на кухне. Вон неповоротливая Елена Казимировна тоже часто уходила на задание. Правда, она была медсестрой…

Маша стала проситься вместе с отрядом на боевую операцию. Ее с собой не брали. Она требовала, кричала на командира! Ей надо отомстить за маму и за папу! А про себя прибавляла: и за всех евреев, жителей Полонной, которых она знала в лицо, и за всех уничтоженных евреев во всех городах, которых она не знала. Наконец, она надоела командиру, и он дал ей автомат и назначил в боевую группу. Дядя Аким показал ей, как пользоваться оружием. Они вышли ночью. Маша шла в середине группы и все время пыталась понять, почему ее трясет. Это от страха или от возбуждения? Потом он поняла, что и от того и от другого.

Была яркая ночь. Луна светила как огромный фонарь. Они расположились на пригорке и ждали немцев, которые должны были проехать на мотоциклах по лежащей под ними проселочной дороге. Наконец они услышали треск, и время для Маши остановилось. Мотоциклы стали проезжать под ними, и партизаны начали стрелять. Она стреляла из автомата как одержимая, словно перед ней была вся немецкая армия. Казалось, длится вечность, а она все стреляет и стреляет и никак не может остановиться. Она стреляла до тех пор, пока лежащей рядом партизан не встряхнул ее рукой и не сказал, что все кончено, стрелять больше в некого. Ребята вокруг нее встали, она встала вместе с ними. Они сбежали с пригорка. Вся дорога была усыпана трупами и мотоциклами. Мотоциклы были или пустыми, или с мертвыми немцами, которые не успели соскочить на землю. Партизаны начали собирать автоматы убитых немцев.

После оглушительных звуков боя стояла мертвая тишина. Над ними повисло черное украинское небо, усыпанное мерцающими звездами. Между звездами ярко светила луна, огромным прожектором высвечивая разбросанные по земле трупы немцев. Маша подошла к одному. Это был еще совсем мальчишка, младше ее. Белое мертвое лицо, освещенное голубым светом луны, было красиво в своей невинности и покое. Маша долго смотрела на него, и ей хотелось плакать. Но она сдержала слезы. Как она может плакать по фашисту!

На следующую боевую операцию она идти отказалась. Она не могла больше убивать. Ей хватило крови и смерти в первый раз. И ей было наплевать, если в лагере подумают, что она струсила. Главное, она сама знала, что это не так.

В ноябре 1943 года советская армия докатилась до Харьковщины. Отряд присоединился к действующей армии, и Маша с ним распрощалась. Она устала быть причастной к убийствам и разрушениям. И мечтать о мирной жизни она тоже устала. Теперь она хотела этой жизнью жить. Она хотела домой. Где живет память о родителях, где сохранились их вещи, их фотографии, их запахи. Она хотела окунуться в них. Дяченко ушел с армией, и она пошла домой одна. Она уже научилась жить в лесу, как раньше жила в городе. Накинув на себя мамин плед, она уверенно пошла по направлению к поселку. Чем ближе она подбиралась, тем гулче колотилось ее сердце. Когда она подошла к калитке, то поняла, что в ее доме кто-то живет. Во дворе ходили куры, поленница была аккуратно накрыта брезентом, на окнах висели занавески. Маша постучала в дверь. Затем еще раз, уже сильнее и дольше. Дверь наконец открылась, и на пороге показалась женщина. Маша встречала ее раньше, но забыла ее фамилию. Женщина вдруг заорала не своим голосом, выскочила из дома и через двор выбежала на улицу. За ней, привлеченный ее криком, из дома вышел бывший полицай. Имя его Маша тоже забыла. Но он вполне мог быть тем полицаем, который приходил за ней после того, как она стала прятаться у Веры Ивановны. Он долго смотрел на нее и, вероятно, узнал, потому что лицо его неожиданно перекосилось.

– Чего надо? – выдавил он наконец из себя.

– Это ты что здесь делаешь?! Это мой дом! Выметайся! – Маша перешла уже на крик. Она чувствовала, как гнев заполняет ее и, ища выхода, вырывается наружу. Она посмотрела на лежащий около дров топор, подошла к поленнице, взяла его и, оттолкнув полицая, прошла в дом. Полицай, замерев от страха, молча следил за ней. Маша вошла в комнату и стала методично рубить мебель. Затем начала выкидывать остатки мебели во двор. Закончив, она подошла к полицаю и замахнулась на него топором. Полицай бросился бежать. Уже позже Маша долго думала, что бы она сделала, если бы он не побежал. И решила, что, скорее всего, она бы его ударила. Слава богу, этого не произошло.

* * *

Когда закончилась война, Маша решила вернуться в Одесский институт. На летние каникулы она, как и в июне 1941-го, поехала к себе в Полонное. Лето в тот год выдалось жарким, и уже в июне температура поднялась к двадцати семи градусам. Однажды, подходя к магазину, в очереди у бочки с квасом Маша увидела молодого мужчину, вытиравшего вспотевшее лицо большим белым платком. Лицо мужчины показалось Маше удивительно знакомым, и она даже остановилась, припоминая его имя. «Натан, – вспомнила она. – Его точно зовут Натан Гальперин».

Маша подошла к нему.

– Здравствуйте, Натан, – поздоровалась она. – Вы меня не узнаете?

Он долго смотрел на Машу.

– Нет, – сдался Натан. – Не могу вспомнить. Извините.

– Я Маша. Маша Вайсман. Дочка Бейлы и Абрама Вайсманов. Ну? Вспомнили?

– Машенька?! – воскликнул пораженный Натан. – Как же я мог вас узнать?! Вы так выросли. Превратились в такую красавицу!

От этих слов Маша впервые в жизни покраснела. А глядя на нее, почему-то покраснел и сам Натан. И тоже первый раз в жизни.

– Чем вы сейчас занимаетесь, Машенька?

– Вернулась в Одессу. Заканчиваю медицинский.

– А я только что окончил Киевский политехнический. Получил направление на работу в Москву.

– Вы воевали? – поинтересовалась Маша.

– Не пришлось. Я служил под Москвой. Заведовал артиллерийскими складами.

– Так вы большая шишка! Выпьете кваса с простой смертной?

– С удовольствием, Машенька.

Натан заказал две кружки кваса. Когда Маша протянула ему деньги, он укоризненно на нее посмотрел и покачал головой. У него было такое выразительное лицо, что Маша не выдержала и расхохоталась. Вслед ей расхохотался и Натан. «Какой он милый», – подумала она. Бочка нагрелась на солнце, и квас был теплый и противный. Не допив, они вернули кружки.

– Натан, как насчет того, чтобы пойти на речку? – спросила Маша.

– Конечно! Я и сам собирался предложить. Вы по-прежнему живете на Красноармейской?

– Я да. А вот где вы жили, я забыла.

– На Плеханова, – сказал Натан.

– Тогда нам в противоположенные стороны. Давайте встретимся на речке. Как насчет того, чтобы перейти на ты?

– С удовольствием.

Они разошлись, чтобы через полчаса встретиться. Они стали встречаться ежедневно. Время промчалось незаметно, и пришла пора Натану уезжать в Москву, а Машеньке возвращаться в Одессу. Незадолго до отъезда Натан сделал Маше предложение. Она не раздумывая согласилась. Маша перевелась в Московский медицинский институт. А 9 июля 1946 года у них родилась дочка, которую они назвали Верой. В честь учительницы Веры Ивановны, прятавшей Машу целый год в своем погребе. Спустя много лет, когда семья эмигрировала в Америку, они собрали необходимые документы и отвезли в Израиль. Теперь в Иерусалиме, в мемориале «Яд Вашем», на стене праведников мира, есть имя Веры Ивановны Клочко.

* * *

За новую парту, как до начала урока она грозила Володе Коэну, Вера не пересела. Более того, она согласилась на его предложение проводить ее домой. В последнюю переменку Володя подошел к Анюте и напрямую сказал ей, что пойдет провожать Веру Гальперину, их новую одноклассницу.

– Да пожалуйста, – сузив глазки, ответила Анюта. И презрительно добавила: – Ты все равно мне уже надоел.

Как бы Анюта ни старалась, ее слова Володю совершенно не задели. Его вообще кроме Веры сейчас мало что интересовало.

Теперь они каждый день возвращались со школы вместе. По дороге к дому, где жила Вера, они заходили в маленький садик, сидели на скамейке и разговаривали. Сначала они говорили о школьной жизни. Володя рассказывал об учителях: кто интересно ведет урок, а у кого в классе скукотища. Об одноклассниках – мальчишки Веру не интересовали, а вот о девчонках ей знать хотелось: с кем стоит подружиться, кого надо остерегаться. Покончив со школой, они стали рассказывать друг другу о себе.

– Давай ты первая, – предложил Володя.

– Это с какой стати? – спросила Вера.

– Потому что я джентльмен.

– Это кто тебе сказал?

– Мне не надо говорить. Я по твоим глазам вижу. А потом, помнишь, в самом начале ты заикнулась, какие у тебя необыкновенные мама и бабушка?

Вера молча кивнула.

– Вот я и хочу подробностей, – потребовал Володя.

Про бабушку Вера знала только со слов матери. Мама всегда восхищалась ею, считая, что бабушка спасла ей жизнь, и не только тем, что помогла убежать из дома за несколько минут до прихода полицаев, но и характером, который мама переняла от нее.

Вера рассказала Володе все, что знала о бабушке и о маме. Всю ее партизанскую историю до знакомства с ее папой. Говорила Вера очень ярко и эмоционально, словно сама пережила эту невероятную историю. Володя завороженно ее слушал, не отрывая глаз от ее напряженного лица.

– А плед, который бабушка кинула в окно моей маме, я до сих пор храню. Ну вот и все. Я закончила, – сказала она. И, немного помолчав, добавила: – Теперь твоя очередь.

– Не знаю, – не сразу ответил Володя. – О твоей семье можно прямо книгу писать. Моя история – детская сказка по сравнению с твоей.

– Так нечестно. Мы договаривались. Рассказывай.

Володя тяжело вздохнул и с неохотой начал рассказывать.

Отец Володи, Марк Гиршевич Коэн, родился в 1908 году в маленьком белорусском городке Пинске. В городе была многочисленная еврейская община, члены которой занимались традиционно еврейскими делами: сапожничали, портняжничали, владели лавками. И только Марк Коэн занимался совершенно не еврейским делом: сплавлял лес по реке Припяти. Роста он был высоченного, силы недюжинной, и другого применения своим физическим данным не видел. Пришло время, и Марк почувствовал, что многого одной силой не добьешься. А всю свою жизнь самому сплавлять лес он не собирался. Ему хотелось этим руководить. И значит, надо было идти учиться. Он попрощался с родителями, которые не только его очень любили, но и гордились им. Когда же они узнали, что он хочет пойти учиться, чтобы стать начальником, их гордость многократно возросла. Первым среди всего поколения Коэнов их сын станет образованным, да к тому же еще и начальником. Попрощавшись с родителями, Марк поехал в Ленинград, где поступил в Ленинградскую лесотехническую академию. Учился он довольно хорошо, и после окончания академии получил направление в Москву на деревообрабатывающий комбинат. Работал он отлично, да и характер у него был легкий, и он быстро пошагал по служебной лестнице. В тридцать один год он уже стал замначальника производственного отдела. Как-то на дне рождения одного из своих сотрудников он познакомился с очень милой девушкой. Она была довольно высокой, стройной, с хорошеньким лицом и вьющимися длинными черными волосами. Увидев ее в комнате, Марк сразу пошагал к ней.

– Здравствуйте. Меня зовут Марк, и, если вы здесь не с мужем, я сяду рядом с вами.

– А если я с молодым человеком? – улыбаясь, спросила девушка.

– Это не считается. Если вы не замужем, с этого момента я буду вашим молодым человеком.

– А если я не захочу?

– Захотите, – сказал Марк и сел на стоящий рядом с ней стул.

– Вы самоуверенны, – засмеялась девушка.

Девушку звали Фрида. Она заканчивала истфак в педагогическом институте. Они стали встречаться. Расписались они в апреле 1941 года. А в июне началась война. Марк сразу же решил записываться добровольцем, но ему категорически отказали: армии нужен лес, и он будет продолжать работать на комбинате. В ноябре 1941 года Марк отправил беременную Фриду в эвакуацию. Фрида как могла сопротивлялась, но Марк настоял на своем. В марте 1942 года в городе Кирове Фрида родила дочку, которую они назвали Гитой. В начале 1943 года Фрида с Гитой вернулись в Москву. А в конце апреля 1946 года у Коэнов родился сын, которого назвали Володей.

– Как видишь, поставка леса и жизнь в эвакуации – это не война в партизанском отряде, – закончил свой рассказ Володя.

– Глупости, – отреагировала Вера. – Без леса, который поставлял твой отец, войну мы бы не выиграли.

– Ты не думай, что я стесняюсь. Я знаю, что он делал важное дело. Хоть и не героическое.

После того как они рассказали друг другу о своих семьях, их отношения стали более близкими, более интимными. Теперь они не только вдвоем возвращались со школы, но и в школу стали ходить вместе. И выходные дни они по возможности тоже проводили вдвоем. С окончанием школы их пути не разошлись, хотя в институты они поступили разные. Володя поступил в институт связи, Вера – в педагогический на химический факультет. В 1968 году, после окончания института, они расписались. Володя по распределению попал на работу в Московскую телефонную сеть, а Вера – в химический НИИ. В 1970 году у них родилась дочь Маша.

В 1978 году у Коэнов произошло сразу три знаменательных события. Сначала Володина сестра Гита с семьей эмигрировала в Америку. Через несколько месяцев после ее отъезда Володю назначили начальником одного из крупных телефонных узлов Москвы. А в конце года у них родилась вторая дочь – Юля. Размышляя об эмиграции сестры, Володя все чаще и чаще задумывался о своей судьбе. В тридцать два года он достиг профессионального потолка, и с его фамилией никакие продвижения по службе ему уже не светили. Когда Володя поделился своими мыслями с Верой, та, к его удивлению, сразу согласилась на эмиграцию.

– Но только вместе с родителями, – было ее единственным условием.

– Естественно, – с облегчением ответил Володя.

После похода в ОВИР наступили сумасшедшие дни: необходимо было собрать целую кучу документов. Начали с самого трудного – справки с места работы. Перед тем как выдать справку, в коллективе проводили собрание, где потенциальных эмигрантов «разгневанные» сотрудники, не стесняясь в выражениях, клеймили как предателей родины. Чтобы избежать этого унизительного собрания, Володя лег в больницу якобы с желудочными болями. Заведующей отделением гастроэнтерологии была близкая подруга его сестры Гиты. Перед тем как лечь в больницу, он подал заявление об увольнении по собственному желанию в связи с эмиграцией в Израиль. А на следующий день Вера пошла в кадры и объяснила, что муж сам забрать подписанную справку об увольнении не может. У него очень сильные боли в желудке, и он лег в больницу на обследование. Сказав это, Вера торжественно протянула справку из больницы.

– Знаем мы ваши справки. Знаем мы ваших врачей, – хмуро посмотрев на нее, пробурчал чиновник.

– А что же вы у этих врачей лечитесь? – не удержалась Вера и тут же об этом пожалела. Сейчас было не время бороться с антисемитами. Но с другой стороны, если не сейчас, то когда?

Со справкой для самой Веры все было просто. Ей не надо было объяснять причину увольнения. Советское государство заботилось о женщинах и разрешало им не работать. Заботу о своих гражданах советская власть иногда проявляла. Правда, пересчитать эти заботы можно было по пальцам одной руки. Когда наконец все документы были собраны, Коэны всем семейством пошли в ОВИР.

После этого потекли невыносимые дни ожидания. Ожидание требовало денег, которые из-за увольнений перестали поступать. Володя уже довольно давно приобрел себе москвич и его обслуживанием всегда занимался самостоятельно. Не из экономии, а просто из любви возиться с машиной. Теперь же он стал заниматься ремонтом машин как подпольным бизнесом. Часть денег он отдавал знакомым механикам, и они позволяли ему пользоваться их мастерской. Деньги получались приличные, даже больше, чем он зарабатывал, будучи начальником телефонного узла. И деньги эти в дальнейшем очень пригодились. Когда их наконец вызвали в ОВИР, ведущая даже как-то торжественно заявила, что им в эмиграции отказали.

– И на сколько? – спросил Володя.

– На сколько понадобится. Это государству решать.

Государству понадобилось целых девять лет, чтобы решить эту важнейшую для него проблему. Сразу же после первого отказа Володе пришлось устраиваться на работу. И не из-за денег – он по-прежнему ремонтировал машины. Но работа нужна была официальная, иначе ему приписали бы тунеядство. Он устроился электромонтером в дом быта. Чтобы не дразнить властей, Вера тоже устроилась на работу. В лабораторию, где брали медицинские анализы. Каждые шесть месяцев они приходили в ОВИР, где им говорили, что еще не время. Когда их время наконец наступило, в начале лета 1987-го они всей семьей эмигрировали.

Володина сестра, приехав в Америку, не теряя времени, сразу принялась за подготовку к экзамену TOEFL, необходимому для подтверждения своего медицинского образования. Экзамен был сложным, подготовка к нему обычно занимала около года, и тем не менее большинство с первого раза никогда его не сдавало. Но Гита сдала, и, проработав после этого три года в больничной резидентуре, она открыла частную практику. К приезду Володи с семьей она уже зарабатывала настолько хорошо, что смогла купить им маленький домик.

Как и многие эмигранты из Советского Союза, Володя, приехав в Америку, первым делом подумал о работе программиста. Курсов по подготовке программистов в русском Нью-Йорке было множество, в основном в Бруклине и в Квинсе. Но Володя решил посмотреть курсы на Манхэттене – так было намного ближе. Курсы находились в здании, примыкающем к высоченному, упирающемуся шпилем в небо Эмпайр-стейт-билдингу. Занятия уже шли, и все места в аудитории были заняты. Володя прислонился к косяку двери и стал слушать. То, о чем говорил преподаватель, ему вскоре наскучило, и он стал рассматривать сидящих там слушателей. Вдруг он заметил знакомое лицо и начал вспоминать, где он этого парня видел. Но как бы он ни старался, вспомнить у него не получалось. Махнув на это рукой, Володя из аудитории вышел. Мужчиной, привлекшим его внимание, был Юра Грановский.

Володя, выйдя на улицу, о парне уже не думал. Он переваривал услышанное в классе. И чем дольше он об этом размышлял, тем больше тверже к мнению, что программирование не для него. Ему это показалось скучным. В конце концов, у него есть специальность. Да и необходимости срочно искать работу у него не было, так как Вера уже месяц как работала специалистом-форензиком в одном из полицейских участков в Бруклине. Как-то навестив Веру в Бруклине, Володя по дороге к метро увидел магазин с выставленными за стеклянной витриной персональными компьютерами. Он зашел туда. Внутри за прилавком молодой китаец возился в чреве разобранного компьютера.

– Вы продаете компьютеры? – на ломаном английском спросил Володя.

– Да, продаю. Хочешь купить? – на еще более ломаном языке и с сильнейшим акцентом спросил китаец.

– Нет. Но я могу продавать их русским на Брайтоне.

– Как я могу тебе доверять? – поинтересовался китаец.

– Я похож на жулика? Но чтобы ты не нервничал: у меня жена в вашем полицейском участке работает.

– Как ты их будешь продавать? – не ответив на вопрос, спросил китаец.

– Я открою магазин. Тридцать пять процентов с продажи мои.

– Двадцать, – возразил китаец.

– Тридцать, – покачал головой Володя. – Меньше мне нет смысла. На Брайтоне дорогая рента.

– Договорились.

Вернувшись домой, возбужденный Володя рассказал Вере о встрече с китайцем и о решении открыть свой магазин. Вера поддержала его. Впрочем, она всегда его поддерживала. Единственное, что ее беспокоило, – открытие магазина требовало денег, которых у них не было. Они никогда не одалживали, у них просто не было для этого необходимости. Но сейчас у них не было другого выхода. Они решили одолжить деньги у Володиной сестры. Но перед тем как идти к ней, попробовали взять ссуду в банке – в конце концов Вера работала и у них был собственный дом. Так что, возможно, банк пойдет им навстречу. Банк навстречу пошел, и к их облегчению, надобность одалживать у Гиты отпала.

Через пару недель Володя открыл на Брайтоне магазин. Для названия он взял их с Верой инициалы: V&V Computers.

* * *

Продажа компьютеров шла успешно, и Володя уже начинал подумывать о расширении, когда однажды к нему в магазин зашел молодой мужчина и заговорил с ним по-русски. Представившись Майклом и осмотрев компьютеры, он сделал Володе деловое предложение. Майкл вместе со своим партнером, американцем Ленни, владел франшизой компании «Компьютерленд». Фирма имела сеть магазинов по всей Америке и в большинстве стран Европы, кроме СССР. Из Союза Майкл уехал с родителями, когда был еще совсем молодым парнем, поэтому связей там у него не было. Естественно, не было их и у американца Ленни. Майк предложил Володе партнерство во франшизе с условием, что тот возьмет на себя открытие франшизы в СССР. Володя посоветовался с Верой, которая неохотно, но все же поддержала его. Вера на работе узнала имя хорошего адвоката, и уже через несколько дней Володя вместе с Майклом и Ленни официально зарегистрировали компанию, назвав ее МВЛ. В мае 1992 года Володя полетел в Москву, где у него осталось много друзей.

Прошло всего пять лет с тех пор, как Володя оставил Союз, но ему показалось, что он прилетел совсем в другую страну. Даже внешне Москва была другая. И не из-за выросших новостроек – их как раз было не так много. Поразительно изменился облик города. Над улицей Горького висели плакаты с идиотской рекламой. Его рассмешила особенно одна двухстрочная: «Хотите отмыть не только посуду, но и душу, buy GE dishwasher только в магазинах Kisilev & son». На улицах на каждом углу попадались ларьки с дешевыми книгами в бумажных обложках, на которых красовались полуобнаженные девицы или крутые мужики с пистолетами в руках. У входа в метро стояли понурые плохо одетые люди, предлагающие различные атрибуты одежды, овощи, видимо со своих огородов, и даже щенков и котят. В основном это были пожилые мужчины и женщины. Володе запомнилась одна сгорбленная старушка, державшая в вытянутой руке стакан сметаны. От ее вида у него сжалось сердце, и ему почему-то стало стыдно.

Из гостиницы Володя позвонил Эдику Веснику, лучшему другу еще со школьной скамьи. У Володи была Вера, а Эдик встречался с Раей, девушкой из соседней школы. Вера с Раей тоже дружили. Эдик был Володиным свидетелем на свадьбе, а Рая – свидетельницей Веры.

– Вовка! Чертяка! – заорал Эдик, услышав его голос. – Ты откуда звонишь?! Из Америки?!

– Нет. Я в Москве. Давай я за тобой заеду. Ты там же живешь?

– В Москве?! Охренеть!

– Так ты там же живешь? – повторил вопрос Володя.

– Да, там же, там же. Куда я денусь? Я буду тебя ждать внизу.

Эдик всегда был нетерпеливым, и Володе частенько приходилось его сдерживать. Когда такси подъехало, Эдик уже стоял внизу, покуривая свою любимую американскую сигарету More. Сигареты были длинные, коричного цвета и хранились в красного цвета пачке. Эдик был известным пижоном. На заднем стекле его красненького москвича красовалось множество импортных наклеек, а на зеркале заднего вида висел французский флажок. В свое время он первым из их компании приобрел джинсовый костюм «Левайс», который носил с английскими ботинками на огромной подошве. Мода на высокие подошвы была как никогда для него кстати. Эдик был среднего роста, но рядом с высоченным Володей смотрелся низеньким. Подошвы эту разницу в росте значительно сокращали. В школе он был одним из лучших учеников и с легкостью окончил Высшее училище имени Баумана, или, как ее звали, Бауманку. После учебы он получил хорошую работу в известном НИИ, который неожиданно сделали секретным, и Эдик стал невыездным.

Друзья долго обнимались, хлопая друг друга по спине, радостно улыбаясь, рассматривали друг друга, поражаясь произошедшим с ними изменениями. Володя затащил Эдьку в такси, и они поехали в «Арагви», их любимый ресторан еще с институтских времен. Рассказы о своих жизнях они начали сразу в такси. Эдька потребовал, чтобы первым рассказал о себе Володя, и причем подробно, ничего не опуская, с самого момента переезда в Америку. Продолжил свой рассказ Володя уже в ресторане, а закончил, когда они уже принялись за вторую бутылку водки. Эдькина жизнь за эти годы изменилась в соответствии с коренными изменениями, произошедшим во всей стране. Закончив рассказы, стали вспоминать самых близких друзей. У них была небольшая, но спаянная компания. Кроме Володи Эдика и их жен был еще холостой Владька Круглов, в прошлом отчаянный бабник, который, по словам Эдика, окончательно рехнулся и сбежал со своей молоденькой мачехой во Владивосток, подальше от отца, отставного генерала. Четверым был Марик Шапник, с детства мечтающий стать врачом и уехавший в Израиль еще до эмиграции Володи с Верой. Если с Эдькой они дружили по школе, то с Владькой и Мариком они жили в одном доме, который, следуя героям их любимого романа «Звездный билет», называли «Барселоной». Стержнем их компании был Володя, обладавший буйной фантазией и неутомимым энтузиазмом. Он придумывал и планировал затеи, и руководил ими. Например, поездкой на летние студенческие каникулы на целину, чтобы заработать деньги на беззаботную зиму. Трое из друзей имели собственные москвичи, а у Владьки Круглова была «Волга» принадлежащая отцу, но отданная в его полное распоряжение. На целину они, конечно же, поехали на «Волге». После окончания работ стали обсуждать возвращение назад. Володя предложил возвращаться в Москву более коротким путем – через пустыню.

– Ты рехнулся?! – запротестовали остальные. – Ты забыл, как по телеку недавно показывали семью, заблудившуюся в песках? Они бросили машину, оставив записку, что пошли искать людей. Так до сих пор их и ищут.

– Мужики, вы чего? – заулыбался Володя. – Они же с собой в пустыню компот взяли и печенья. Тут бы и Пржевальский дуба дал. А мы возьмем ящик «Гамзы». Нет. Два ящика!

– Я думаю, что три тоже не помешает, – радостно воскликнул Марик, который был большим любителем болгарского вина «Гамза».

– Значит, договорились: едем через пустыню. Да и пустыня – это лишь одно название. Через нее проходит проселочная дорога. Так что лихо проскочим, как по немецкому автобану.

Но лихо проскочить им не удалось. Машину они загрузили под завязку – спальными мешками, канистрами с бензином, тремя ящиками «Гамзы» и дынями, которые наполнили салон невероятным восточным ароматом. Марик, который учился в медицинском и на время поездки был ответственным за здоровье компании, настоял на том, чтобы взять, нанизанные на ветку крупные головки чеснока. Выехали рано утром, а уже к полудню солнце, забравшись на самую верхушку безоблачного неба, раскалило крышу их машины до такой степени, что всю компанию можно было выжимать от пропитавшего их крепкие тела пота. Они решили, что пришла пора освежиться, и открыли первые две бутылки вина. Чтобы бутылки сильно не нагревались, они перед отъездом накрыли ящики с вином плащ-палаткой. Но помогло это мало, и вино было теплым, а скорее даже горячим. Они заели вино такой же теплой дыней и поехали дальше. До наступления сумерек они ехали без приключений. Они решили не останавливаться на ночь, а менять друг друга за рулем. На бесконечном ночном небе высыпали звезды, а луна, сменив солнце, стала освещать прохладным голубым светом нагревшуюся за день и готовую ко сну землю. Вскоре машина первый раз забуксовала в песке, полностью покрывшем узкую проселочную дорогу. Марик как самый мелкий остался за рулем, а Володя, Эдик и Владька толкали машину. Так повторялось несколько раз.

– Мужики, остановимся отлить, – предложил Эдик.

– Не проблема, – сказал сидевший в этот момент за рулем Володя.

Проехав по инерции еще пару метров, он остановился. Машину он выключать не стал и пошел вперед, освещаемый ярким светом фар. За ним потянулись остальные. Вдруг Володя резко остановился.

– Е-мое, – крикнул он и опасливо сделал еще шаг. – Мужики, осторожно! Смотрите!

Прямо перед ними в свете фар была видна огромная глубочайшая траншея. Перед ней на земле валялся предупредительный знак.

– Ни хера себе! – сказал подошедший Владька.

– Еще минута – и нам бы всем кабздец! – воскликнул Володя.

– Хорошо, что мне отлить захотелось, – сказал Эдик. – Вы мне по гроб жизни будете обязаны.

– Когда мы разбогатеем, мы тебе прижизненный памятник поставим, – пообещал Владик.

– Не перебарщивайте. Мы после его жизни поставим, – сказал Марик.

– Нет, при жизни, – возразил Володя и добавил: – В виде унитаза. Причем импортного. Чешского.

До Москвы они доехали безо всяких приключений.

Сейчас, сидя за столиком в «Арагви» и вспоминая это дальнее приключение, они словно повторно почувствовали близость к смерти, как тогда.

– Значит, нам суждена долгая жизнь, – сказал Эдик.

– Вот за это и выпьем, – предложил Володя.

Они выпили и перешли к делу.

– Старик, так с какого бодуна ты в Москву приехал? – спросил у него Эдик. – Только не говори, чтобы со мной потрепаться.