Текст книги "Поправка Джексона"

Прилетев в Вену, они пошли в еврейскую организацию «Сохнут», в которой эмигрантов распределяли: несмешанные еврейские семьи уговаривали отправиться в Израиль, всех остальных направляли в другую еврейскую организацию – ХИАС, которая потом отправляла их либо в Америку, куда ехало большинство, либо в Канаду. Находились и те, кто просился в Австралию, и уж совсем экзотичные семьи пробивались в Южную Африку. Ведущая в «Сохнуте», прочитав документы с русской фамилией Мартынов и внимательно посмотрев на их совершенно русские физиономии, сказала, что организация занимается только еврейскими семьями, пусть даже и наполовину, извинилась и посоветовала обратиться в Красный Крест. Миша с Мариной обижаться на нее не стали, во-первых, потому что, по сути, она была права, а во-вторых, им было все равно, потому что их целью в любом случае была Америка. Пробыв пару дней в Вене, они с эмигрантами, отказавшимися ехать в Израиль, перебрались в Рим.

Сняв квартиру в Риме, Миша первым делом решил заняться коммерцией. Из Союза по примеру многих отъезжающих он привез десять комплектов льняного постельного белья и фотоаппарат «Зоркий» для продажи в Италии. В первое же воскресенье Миша с утра поехал в Порта-Портезе, где находился гигантский блошиный рынок. Он разложил на свободном прилавке свои комплекты постельного белья и, повесив фотоаппарат на шею, огляделся. Рядом с ним расположился явно его соотечественник. Перед тем на маленьком столике лежал раскрытый чемодан, наполненный русскими презервативами в унылой упаковке. Такое же унылое лицо было и у продавца.

– Как торговля? – бодро улыбаясь, спросил Миша.

– Какая торговля? – буркнул парень. – Второй день стою и даже штуки не продал.

– А зачем ты их привез?

– Изька, сука, надоумил. Сказал, самое выгодное. Советчики гребаные!

– Надо знать, с кем дружить.

Парень с ненавистью посмотрел на Мишу и ничего не ответил.

Фотоаппарат и большинство наборов белья Миша продал в первый же день. На следующий продал оставшиеся. Теперь у Мартыновых были деньги, чтобы немножко попутешествовать по Италии.

Для начала Миша пошел в туристическое агенство и заявил, что он советский эмигрант, направляющийся в Америку и что в СССР, в Москве, он работал экскурсоводом. В агентстве ему дали адрес организации, занимавшейся туризмом по Италии. В этой организации он, не моргнув глазом, повторил историю о своей работе экскурсоводом в столице СССР. Чтобы с ним долго не разговаривать, там решили от него побыстрее отделаться и дали ему бесплатный пропуск во все музеи Италии. Миша не постеснялся и попросил еще две пропуска – для жены и дочери. Ему и здесь пошли навстречу.

* * *

Наконец итальянским экскурсиям наступил конец, и семья Мартыновых вылетела в Америку. Так как там у них не было ни родственников, ни друзей, Красный Крест оставил их в Нью-Йорке. Им нашли квартиру с двумя спальнями в Квинсе, где наряду с Бруклином селились эмигранты из СССР, в основном из Москвы и Ленинграда. Через несколько дней представитель Красного Креста дал Мише направление в Колумбийский университет, в котором с ним согласились побеседовать. Университет входил в знаменитую Лигу плюща – десятку старейших и лучших учебных заведений Америки. Университету требовался физхимик для лабораторных работ на две недели. После окончания работ Мише дали чек на четыреста долларов. Это была первая его зарплата. И совсем не плохая. Миша поблагодарил и невинно спросил, что ему с этой бумажкой делать дальше? На нее можно что-нибудь купить в магазине? Например, колбасу? Ему очень терпеливо объяснили, что колбасу на эту бумажку купить вряд ли получится. Так что самый лучший вариант – отнести ее в свой банк и обналичить. А если у него банка еще нет, то надо пойти в их банк, адрес которого написан не чеке.

До банка, который расположился в центре Гарлема, надо было добираться на метро. Если из Квинса до университета, находящегося в самом начале Гарлема, в вагоне еще были белые пассажиры, то по направлению в банк из университета в вагоне были одни черные. Выйдя из метро, Миша подошел к кучке молодых черных ребят, играющих в карты прямо на тротуаре. Он спросил у них, где находится этот банк, и показал им чек. Ребята как по команде поднялись и сказали, что отведут его туда, это недалеко. Банк действительно оказался совсем рядом. У входа стоял огромный черный полицейский, который, пробежав по Мише взглядом, стал рассматривать его чернокожих спутников. В банке все прошло очень просто и быстро, и, получив четыреста долларов наличными, счастливый Миша, который впервые в жизни держал такую сумму, вышел на улицу. Четверо парней продолжали ожидать его у банка. Полицейский тоже. Когда Миша, выйдя, направился к метро, пацаны молча двинулись за ним. Полицейский не раздумывая догнал Мишу и так же молча пошел рядом с ним. Так, довольно экзотичной группой, они и добрались до метро. Видя, как полицейский с Мишей стали спускаться на станцию, разочарованные парни опять сели на тротуар и достали карты.

На этом Мишино трудоустройство и закончилась. Марине Красный Крест предложил работу сиделкой у одной американской старушки. Марина не раздумывая согласилась. Во-первых, нужно было на что-то жить, пока Миша не нашел работу, но кроме того, это давало прекрасную возможность заговорить по-английски. Пока Марина работала, Миша читал объявления в газетах о найме. Вакансии инженеров-химиков совсем не попадались, но зато часто мелькало слово bouncer, которого Миша не знал. Посмотрев в словаре и увидев, что оно переводится как «вышибала», Миша расхохотался. Вот за этим он и приехал в Америку. Неожиданно на помощь опять пришел Красный Крест. В компанию US Testing, которая находилась в городе Хобокене штата Нью-Джерси, требовался инженер-химик. Представитель Красного Креста договорился о собеседовании, и Миша на следующий же день поехал в Хобокен. Интервью прошло с блеском, и Мише предложили пятнадцать тысяч в год. Для него это была фантастическая сумма, от которой сразу закружилась голова, и он стал лихорадочно подсчитывать, сколько это получается в неделю. Получилось почти столько же, сколько ему заплатили в университете. Единственное, что огорчало, – это время, которое придется тратить на дорогу. Марина отнеслась к этому более философски: не может быть всегда только хорошо. Миша ответил, что лично у него пока так и было, и рано или поздно они найдут квартиру в Хобокене. Миша оказался прав: им неожиданно повезло.

На этот раз им помогли русские соседи, жившие этажом ниже. Это была семья из Одессы. В отличие от земляков, за которыми прочно установилась репутация народа общительного и шумливого, хотя и с чувством юмора, соседи Мартыновых были довольно молчаливы и замкнуты. Может быть, этому способствовали долгие годы, что они провели в отказе. В Одессе они оба работали инженерами на одном предприятии, которое имело форму секретности. Они об этом знали, но документы на визу подали, рассчитывая, что пробудут в отказе максимум года два. Их промурыжили целых пять. В Америке им тоже пришлось непросто: работу по специальности пока смогла найти только жена. Но они не сдавались, и муж продолжал поиски. Работу жене помог получить американский адвокат из Джерси-Сити, что совсем рядом с Хобокеном. Адвокат этот, будучи евреем, помогал еврейским эмигрантам из СССР, причем делал это бесплатно. Но желание помочь было не единственной причиной его благотворительности. Это был еще и верный шаг, чтобы выстроить свое будущее в политике. Кроме устройства на работу он помогал и с жильем. Миша с Мариной поехали в Джерси-Сити и встретились с этим адвокатом. Он прямо при них сделал звонок и после короткого разговора дал им адрес в городе, где им готовы сдать очень дешево квартиру в великолепном многоэтажном доме, одном из лучших в Джерси-Сити. Тогда-то, возвращаясь из офиса дома, где им сказали, что они уже завтра могут переезжать, они встретились с Ильей Кричевским.

Проработав несколько месяцев и достаточно освоившись, Миша решил заняться прибором, мысль о котором у него появилась перед самым отъездом из Союза. Идея прибора была в том, что он должен был анализировать запахи, выделяемые паром из жидкости при нагревании. Процесс был довольно сложный, и сам прибор тоже. Он прекрасно мог использоваться и в медицине, и в производстве духов, вин и других издающих запахи вещей. Когда прибор был наконец готов, Миша его запатентовал и продал патент на изготовление крупной технической компании, оговорив, что техническое обслуживание прибора производить будет только он сам.

Прошло чуть больше года, и Миша Мартынов, бывший любимец московской дворовой компании и вовремя остановившийся диссидент, стал не только американским ученым, но и предпринимателем.

Как-то в начале девяностых на выставке медицинского оборудования в Нью-Йорке Миша познакомился с бизнесменом-евреем, тоже давно эмигрировавшим из Союза, жившим в Америке и имеющим дело в Санкт-Петербурге. В Питере у него была двухэтажная квартира на Старо-Невском, а в США – двухэтажный дом в маленьком городке Пеннингтон штата Нью-Джерси и квартира во Флориде. А в самом начале своей эмиграции он, как и Мартыновы, жил в Джерси-Сити. Звали его Дима Гинзбург.

14. Гинзбурги

Талант бизнесмена Дмитрий Гинзбург унаследовал от отца Самуила Ханоновича Гинзбурга, а тот, в свою очередь, от своего отца, Ханона Гидоновича Гинзбурга, у которого в маленьком штетле Калинковиче была своя скобяная лавка. Самуил Ханонович родился 1923 году в городе Вильно, который тогда принадлежал Польше. Учился в иешиве, к занятиям относился небрежно, но зато увлекался боксом. Чемпионом он так и не стал, но отстоять свое достоинство в драке мог всегда. Это еще одно качество, которое тоже перешло к Диме с отцовскими генами. Когда началась война, Самуил вместе с родителями сразу попал в известное Вильнюсское гетто. После нескольких месяцев семью разделили, и Самуила отправили в маленький концлагерь в районе поселка Понары. Больше семью Самуил никогда не видел. В Понары немцы свозили евреев из Вильнюсского гетто для расстрела в заброшенных котлованах. Согнанные в Понарский лагерь евреи, среди которых был и Самуил, эти трупы закапывали. Периодически их самих тоже расстреливали, а вместо них использовали новых заключенных. В 1943 году группа из шестидесяти узников из лагеря бежала. В их числе был и Самуил. В лесу бежавшие разделились на маленькие группки, которые самостоятельно стали пробираться к партизанам. Партизанские отряды в тех местах состояли в основном из поляков, которые, как известно, особой любви к евреям не испытывали. Если еврейские беглецы, не имевшие оружия, натыкались на польских партизан, то те их в лучшем случае с неохотой принимали, в основном же прогоняли, а иногда просто расстреливали. Группе, в которой был Самуил, повезло: в отряде уже было несколько евреев, которые хорошо себя проявили, и командир милостиво взял к себе группу.

После войны Самуил вернулся в родной город, который уже носил название Вильнюс и принадлежал Литовской ССР. Из всей семьи выжил он один, и было ему всего двадцать два года. Не особенно размышляя о будущем, Самуил, выросший в скобяной лавке отца, поступил в торговой техникум. В 1946 году он познакомился с девушкой, которую звали Ида. Встреча произошла на танцах. Когда Самуил вошел в танцевальный зал районного клуба, все нетанцующие девушки проводили его взглядом, да и танцующие тоже обратили на него внимание. Самуил был высоким, хорошо сложенным молодым мужчиной, лицо которого, благодаря орлиному носу и широко расставленным карим глазам, было не только красивым, но мужественным и даже суровым. Сам же Самуил, когда вошел в зал, первой увидел танцующую девушку необыкновенной красоты. Он не был знатоком живописи, но в какой-то книге однажды видел картину, на которой, как объясняла подпись, была изображена Юдифь, поставившая ногу на отрубленную голову Олоферна. Самуил не знал, ни кто такая Юдифь, ни кто такой Олоферн, ни имени художника Джорджоне, написававшего эту картину, и, прочитав все это в книге, моментально позабыл. Не позабыл он лишь одно: необыкновенной красоты лицо Юдифи. И глядя сейчас на девушку, он подумал, что на картине была изображена именно она: тонкие черты лица, слегка приспущенные глаза, смотрящие в пол, тонкая рука, лежащая на плече партнера. Когда Самуил проходил мимо, девушка оторвала глаза от пола и посмотрела на него. И глаза ее оказались такими огромными и такими черными и бездонными, что ему, весьма далекому от романтических мыслей, подумалось, что в этих глазах можно утонуть. Он застыл на месте. Девушка вдруг улыбнулась ему одними глазами, и ощущения тяжести как будто и не бывало, наоборот, его тело стало легким, даже воздушным, и он улыбнулся ей в ответ. Все это длилось каких-то пару секунд, но, когда Самуил оторвал свой взгляд и пошел дальше, он уже твердо знал, что скоро он на этой девушке женится. Так оно и произошло. Правда, ждать пришлось несколько лет, пока Самуил окончит торговый техникум. В июле 1949 года у них родился первенец – очаровательны мальчик, которого назвали Борей, а через два года второй мальчик, которого назвали в честь покойного отца Иды Дмитрием. С самого рождения стало ясно, что Дима будет копией своего отца, а со временем стало очевидно, что сходство будет не только внешним.

По окончании торгового техникума Самуила Гинзбурга направили на работу заведующим в один из крупных продовольственных магазинов Вильнюса. Через несколько лет он уже руководил целым кустом магазинов, а еще через несколько лет уже начал делать левые дела, которые обогатили его семью. Бизнес оказался простым, но очень доходным. В магазин приносили на сдачу пустые бутылки, которые стоили пятнадцать копеек. В поисках пустых бутылок пьяницы бродили по улицам, ковырялись в урнах, набивая находками авоську. Потом с этими авоськами, в которых весело позвякивали пустые бутылки, звук от которых болезненно, но вместе с тем обнадеживающе отдавался в тяжелой требующей похмелья голове, они топали в магазин, где их надежда сразу оказывалась под угрозой – на окне магазина приговором висело объявление: «Бутылки не принимаются в связи с отсутствием тары».

Но наш народ так просто не возьмешь, и тащиться с авоськами, набитыми пустыми бутылками, домой он не собирается, потому как душа требует опохмелиться. И вот бедолаги начинают сначала угрожать приемщику, но недолго, чтобы не переборщить, а затем, взывая к человечности, умолять его дать хотя бы по десять копеек за бутылку. Тот для вида отказывался, но в конце концов милостиво соглашался. Потом долго тщательно рассматривает каждую бутылку и некоторые возвращает – щербатые или грязные не берут. Сдававший забирает бутылку и тут же выбрасывает ее в урну, из которой приемщик потом ее оттуда достает. Самуил и представить себе не мог, что вот на такой мелочевке можно сколотить целое состояние, пока его и еще тридцать других начальников кустов за эту мелочевку не арестовали и не устроили показательный суд, на котором им вкатили по три года лишения свободы.

Лагерь, в котором Самуил отбывал срок, занимался пошивом ватников, а его работа заключалась в пришивке к этим ватникам пуговиц. И эти пуговицы навели сообразительного Самуила на мысль, чем он займется после освобождения…

* * *

Так же как Самуил с ранних лет тянулся к бизнесу, Ида с детства увлекалась рисованием. Но портреты и рисунки природы у нее получались плохо, а вот нарисовать мамино или свое платье выходило хорошо. И она начала делать зарисовки одежды, которую видела. А повзрослев, стала придумывать одежду сама. Так вырисовалась будущая профессия Иды: она твердо решила, что будет модельером женской одежды. Она поступила на соответствующие курсы. Но произошло непредвиденное. Мулиньку, как ласково звала мужа Ида, посадили, и она осталась одна с двумя детьми и без средств к существованию. Еще до замужества она научилась и шитью. И вот сейчас, используя знакомых как заказчиц, она стала заниматься пошивом на дому. И деньги потекли неплохие, и за детьми был глаз. Три года без Мулиньки тянулись бесконечно, но в конце концов они закончились, и муж вернулся домой. Вернулся и сразу же занялся новым бизнесом – созданием на дому пуговиц.

Пуговицы он делал всех мастей: и для женской одежды, и для мужской. Делал и на заказ, и впрок. Он закупал болванки разных размеров и обтягивал их материалом либо принесенным заказчиком, либо оставшимся у Иды от ее шитья. Чтобы не было проблем с фининспекцией, он свой бизнес зарегистрировал как артель и исправно платил налоги, правда, указывая лишь десятую долю того, что делал. Вскоре пуговицы, производимые Самуилом Гинзбургом, стали настолько популярны, что все пошивочные ателье стали делать заказы у него. Самуил явно не справлялся, поэтому подключил к работе жену. Старший сын Боря заниматься этой «мелочевкой» отказался. Зато Дима, которому исполнилось только десять лет, с удовольствием согласился. Тогда же он начал и свой первый бизнес. Захватив пару болванок и необходимый материал, Дима уходил в туалет и делал там пару пуговиц, предпочтительно для шуб, за которые он брал по десять рублей за штуку. Он понимал, что этим обкрадывает отца, но с другой стороны, отец ему за работу, которую он делал, не платил, так что он забирал то, что ему было положено. Так уже в детстве Дима почувствовал вкус денег, который с возрастом у него только разрастался и был одной из главных причин, сделавших его успешным бизнесменом. Но сначала это была только забава, приносящая нужную копейку для веселой и беспечной жизни в подростковом, а затем и юношеском возрасте.

Когда Дима окончил школу, наступило время думать о дальнейшей жизни. Он удивил и папу, и маму, и самого себя, решив поступать в медицинский институт. Для родителей это решение стало предметом гордости: их сын будет врачом. Они, пока он рос, очень переживали, что Димка, когда вырастет, повторит их судьбу и всю свою жизнь проведет в темной кустарной мастерской, изготовляя пуговицы по заказу. Но Дима всегда в семье был белой вороной и довольно рано почувствовал в себе то, что американцы называют драйвом. Поэтому он шире смотрел на мир, считая, что в нем намного больше возможностей, чем пришивание пуговиц. Например, медицина. Как-то старшего брата Борю прямо в их парадной дворовые пацаны хорошенько побили, сломав ему руку. Сначала Дима по-боксерски быстренько раскидал парней в разные стороны, затем, приведя брата домой, соорудил ему настоящую шину и повез в больницу. Их семья уже владела машиной «Победа», и Дима за хорошее вождение был выбран шофером. Когда врачи увидели наложенную Димой шину, они пришли в восторг и спросили, нет ли у него медицинского образования. «Нет, – ответил Дима. И, подумав, добавил: – Но будет». В этом был весь он. Когда ему что-то нравилось или он в чем-то видел перспективы, он тут же принимал это к сведению, какое-то время обдумывал, а потом или отбрасывал, или начинал этим заниматься. Попав в больницу, он сразу почувствовал себя на своем месте, а врачи, надев на него халат, даже позволили ему наблюдать, как накладывают брату гипс.

Экзамены в институт Дима сдал, и даже довольно неплохо, но все равно не прошел по конкурсу. На следующий год ему грозила армия, и, чтобы избежать ее, он решил поехать в Ленинград и поступить в медицинское училище, готовящее армейских фельдшеров. Родители и на это дали ему благословение и обещание, что в деньгах у него нужды не будет. В Ленинграде он снял однокомнатную квартиру в самом центре города, на улице Желябова, в двух шагах от Невского проспекта. И побежали шальные дни, которые он долгие годы считал лучшими в своей жизни. Учеба давалась ему легко, оставляя более чем достаточно свободного времени для кутежей, к которым он оказался очень предрасположен. Живя с родителями в Вильнюсе, он не был, конечно, паинькой, но его родители, несмотря на бизнес, были людьми высоконравственными, и обстановка в семье была весьма благопристойной. Отец Димы к спиртному относился равнодушно, а женщина в его жизни была одна – его несравненная Ида. Так же и Дима до отъезда из дома был равнодушен к выпивке. Что же касается женщин, то он резко отличался от отца по весьма понятной причине: он еще не встретил свою «Иду». Внешне Дима очень походил на Самуила Хановича, и девушки, да и взрослые женщины начали обращать на него внимание, когда он был еще совсем юн. Невинность он потерял в четырнадцать лет. Произошло это и неожиданно и быстро, но в памяти оставило след надолго. Он был дома один, когда к ним пришла заказчица за набором пуговиц для пальто. Родители знали о ее приходе и оставили Диме для нее пакет, напомнив, что она должна будет передать деньги. Заказчица оказалась женщиной лет под сорок, как решил Дима, с хорошей фигурой, которую подчеркивало узкое платье с большим вырезом на груди. Дима извинился, что родители не смогли ее дождаться, и протянул пакет с пуговицами. Забирая пакет, она вызывающе улыбалась, глядя Диме прямо в глаза, и задержала его сразу вспотевшую ладонь в своей горячей руке.

– Тебя зовут Дима? – продолжая держать его руку и почему-то понизив голос, спросила она.

В ответ он нервно кивнул.

– А когда твои родители придут?

– Они пошли в театр. – Дима почувствовал, как у него неожиданно подкосились ноги и пересохло горло.

– Посиди со мной, Дима, – приказала она, устраиваясь на диване и не отрывая от него своих прищуренных глаз. – Я тебе нравлюсь? – понизив голос, спросила она.

– Да, – прошептал в ответ Дима.

– Хочешь потрогать мою грудь? – Не дожидаясь ответа, она взяла его руку и положила себе на грудь. – Не бойся, сожми ее. Вот так. Молодец. – Затем она расстегнула верхние пуговицы и, обнажив грудь, прижала к ней его голову. Потом она отстранила его, сняла через голову платье и, раздвинув ноги, притянула его к себе…

– Ну все, я пошла, – одевшись, сказала она и направилась к двери. – Ты способный мальчик, мы еще это повторим. Надеюсь, то, что у нас было, останется между нами.

– Конечно. А деньги за пуговицы? Папа сказал, что вы должны ему пятнадцать рублей.

– А ты, однако, нахал. Тебе было хорошо со мной?

– Да. Очень.

– А за удовольствие надо платить, мой милый, – сказала она и вышла из комнаты.

После этого случая наступило долгое затишье, пока Дима не уехал на учебу в Ленинград. Здесь, оказавшись на свободе, он стал наверстывать упущенное. Друзья на хату с выпивкой нашлись сразу, а с ними и женщины.

Безумное время проскочило незаметно, и после окончания училища Диму направили в военную часть. Помогли родители с их неисчерпаемыми денежными ресурсами, и Дима получил назначение военфельдшером в часть, находящуюся в двадцати минутах езды от Вильнюса. В части у него было свое жилье, неограниченное количество спирта, а в находящейся неподалеку деревушке – польские девушки, полногрудые и с льняными волосами. Но на втором сроке службы с ним приключилась беда, которая навсегда изменила его отношение к жизни: он впервые столкнулся с антисемитизмом. Как-то он возвращался из деревушки, куда проводил очередную полячку, когда навстречу ему попались два хорошо выпивших офицера. Дима, как положено, отдал им честь и собрался продолжить путь, когда один из них, майор, пошатываясь, крикнул:

– Эй ты, морда жидов…

Договорить Дима не дал и прямым ударом в челюсть отбросил майора на несколько метров. В это время, как нарочно, проезжал милицейский фургон, который сразу же остановился. Из него выскочили два милиционера и забрали не сопротивляющегося Диму в милицию. Он, намекнув на приличное вознаграждение, с трудом упросил дать ему возможность позвонить домой. Мама примчалась в этот же вечер. Она долго разговаривала с начальником милиции, который, получив свою долю вознаграждения, посоветовал ей обратиться к начальнику гарнизона. Словно предвидя такой поворот событий, мама привезла с собой каракулевую шубу, запихнув ее в большую сумку. В кабинете полковника она приоткрыла сумку и показала шубу полковнику.

– Вы же понимаете, товарищ Гинзбург, что за нападение на офицера вашему сыну грозит трибунал. Но, учитывая обстоятельства, – какие обстоятельства, полковник не уточнил, – я могу послать его либо в штрафбат, либо в тюрьму. Выбирайте сами.

Мама поблагодарила полковника и, оставив сумку с шубой в его кабинете, помчалась в камеру к сыну. Дима выбрал тюрьму, в которой отсидел четыре срока, по десять дней каждый.

Выйдя из тюрьмы, он оставшиеся годы службы провел спокойно, без эксцессов, хотя случались моменты, когда ему приходилось сдерживаться. Демобилизовался Дима уже совсем другим человеком. Его родителям стало казаться, что борьба за оскорбленные чувства семитов превратилась у него в навязчивую одержимость. Но он пошел даже дальше и стал нетерпимо относиться не только к малейшим проявлениям антисемитизма, но и вообще к любым проявлением несправедливости независимо от вероисповедания пострадавшего. Он заделался этаким Дон Кихотом, только копье и шпагу ему заменили огромные кулаки, бывшие всегда наготове. Неоднократно он попадал в милицию, и родители каждый раз приходили на помощь, что, естественно, стоило приличных денег. Но не деньги волновали их. Их беспокоило, что однажды может произойти непоправимое, и тогда уже никакие деньги не помогут. Долгими бессонными ночами Самуил с Идой вели бесконечные беседы о младшем сыне, о его неукротимом характере.

– В кого он у нас такой драчун пошел? – удивлялась Ида.

– В меня, – виновато ответил Самуил. – Я тоже умел драться, правда, делал это крайне редко. Когда не было выхода.

Их старший сын Боря был полной противоположностью Димы, и с ним никогда проблем не было. Боря окончил институт, женился, подарил им двух внуков. Но горе от Бори пришло с совершенно неожиданной стороны: в 1972 году он вдруг эмигрировал с семьей в Израиль. И теперь, обсуждая, что же им делать с Димой, как уберечь его от неизбежной тюрьмы, они решили, что единственный выход – отправить его к Боре в эмиграцию. Боря к этому времени уже успел перебраться в Канаду. Дима принял предложение родителей с радостью, но только не понимал, почему они не могут уехать все вместе.

– Не волнуйся, малыш, – успокаивал его отец, – закончу все с бизнесом, переведу деньги, и мы с мамой к вам присоединимся.

Весной 1974 года Дима прилетел в Рим. Сдавая багаж сына на таможню, Самуил дал приличную взятку начальнику, и Дима провез через границу два чемодана, набитых матрешками. Распродать всех матрешек у него заняло неделю, за триста долларов из полученных денег он купил подержанную немецкую машину. Квартиру он снял в Остии, на узенькой тенистой улочке, совсем недалеко от пляжа. На следующий же день после переезда он обратил внимание на женщину, уютно расположившуюся в ярком шезлонге с книжкой в руке. У нее была потрясающая фигура и пышные черные волосы. Когда женщина вдруг оторвавшись от книжки и посмотрела в его сторону, Дима увидел, что она необыкновенно красива. Он помахал ей рукой, и она, улыбнувшись ему, ответила. Еще несколько секунд она смотрела на Диму, а затем вернулась к своей книжке. Он продолжал наблюдать за ней, пока она не поднялась с шезлонга и, помахав рукой, не ушла с балкона. Дима продолжал сидеть, ожидая, что она опять появится на балконе. Но вместо этого он увидел, как она выходит из дома в широкой шляпе, больших роговых солнечных очках и с пляжной сумкой в руке. Выйдя на улицу, она подняла голову и вновь помахала Диме. Проводив ее взглядом, он помчался надевать плавки, схватил пляжное полотенце и побежал на пляж. Он увидел ее на лежаке под зонтиком. Звали ее Лючия. Она прекрасно говорила по-английски и была замужем за сицилийцем. Димин английский был намного хуже ее, зато у него был большой опыт с женщинами, и он прекрасно владел языком любви. На следующий день она пришла к нему. Они виделись ежедневно. Дима почувствовал, что первый раз в жизни влюбился. Он стал уговаривать ее уехать с ним в Америку. В ответ она лишь смеялась, отвечая, что муж найдет ее, куда бы она ни уехала. Когда их связь в конце концов раскрылась, она исчезла. Все попытки Димы выяснить, куда она уехала, были безрезультатными. Перед отъездом в Америку он продал машину и накупил себе вещей. Среди них был белый пиджак, в котором Дима решил полететь в Америку. Для понта. На пиджак, кроме сидящей рядом с ним в самолете старушки, внимания никто не обратил.

* * *

ХИАС поселил Диму в гостиницу «Мейфлауэр», что находилась в Джерси-Сити, на Монтгомери-стрит. В этом номере уже жил еще один эмигрант из Союза – Владимир Козловский. Козловский приехал из Москвы, там он работал синхронным переводчиком с английского. Кроме таланта переводчика Козловский обладал тонким чувством юмора, что и было его основной работой в Америке: он вел трехминутную рубрику на русском радио, в которой описывал последние события. События он подавал с таким юмором, что эмигрантская братия как один включала свои приемники. В ХИАС Диме выдали сто долларов на расходы и посоветовали как можно быстрее устроиться на работу. Подходя к метро, Дима увидел черную проститутку, которая призывно помахала ему рукой. Он подошел к ней и спросил цену. Проститутка назвала десять долларов. Немного подумав, Дима согласно кивнул. Эта была первая проститутка в его жизни, да еще чернокожая. Выйдя от нее, он решил, что больше никогда услугами проституток пользоваться не будет. Слово свое он не сдержал. Однажды, увидев в баре китайскую, а может быть корейскую, проститутку, он не удержался, оправдывая себя тем, что надо же попробовать дальневосточную девочку – вдруг будет что-нибудь необычное. Ничего необычного не было, и на этом с дамами легкого поведения было покончено.

Учитывая фельдшерское образование Димы, ХИАС довольно быстро нашел ему работу в одной из больниц Джерси-Сити. Работать ему пришлось в операционной, где он должен был подготавливать и стерилизовать инструменты. В этой же больнице он по ночам подрабатывал на скорой помощи. Зарабатывать он стал настолько хорошо, что позволил себе снять квартиру там же, на Монтгомери, в высокоэтажном доме на десятом этаже, с балконом и видом на статую Свободы. Переезд в новую квартиру словно возвратил его в бурную ленинградскую жизнь с вечеринками, круговоротом друзей и женщин, пока на одной из его вечеринок не появилась Таня, которая пришла с малознакомым ему парнем, считающим себя его другом. Она резко отличалась от всех девушек в комнате, да и от всех, кто был у него раньше. Она была высокая, с хорошей, слегка полноватой фигурой. Короткие светлые волосы не закрывали высокий лоб. Выражение ее больших серых глаз на красивом открытом лице было спокойным и пытливым. Дима сразу подошел к ней и, протянув руку, представился: