Текст книги "Лавочка мадам Фуфур"

Глава 29
Драконий резонанс

Страшное осталось позади.

Веник сидел в кухне и крошил в пыль плитку просроченного шоколада. Кусочки, которые не удавалось расколоть, он обмакивал в кофе, щедро сдобренный молоком, и нервно, не жуя, глотал.

Мы съели всё, что было в холодильнике. Доели вчерашний суп, прикончили галеты, всухомятку сжевали две упаковки чесночных хлебцев. На десерт пошли корки от каравая, уже несколько недель бесхозно сушившиеся в шкафу, – сдобренные паштетом, они ушли на ура. И вот теперь Веник поглощал шоколад из своей протухшей заначки, а я наливал чаю, чтобы к нему присоединиться.

Да, после временной петли жутко хочется есть – я помнил это ещё по прошлому разу…

Меня лихорадило. Было не по себе. Как тошнота, поднималась паника – оттого, что снова пришлось окунуться в тот зыбкий коридор с текущими стенами и рябящим полом. Конечно, мы выбрались на поверхность – но на этот раз коридор не кончился вместе с концом коллапса. Он тянулся, петлял, вибрировал – только уже не под ногами, а в моём сознании. Вместе с Веником и Тошей на руках коридор вывел нас обратно в город, но больше отпускать не хотел.

И – из-за этого кое-что изменилось.

Я уже говорил, что меня периодически «перескакивает» с одной стороны Полиса на другую. Но раньше это случалось только в момент резонанса или крупного сходства, а теперь время резонировало постоянно: гнойная ранка на рыжей чешуе Ракушонка оказывалась гнилым мандарином из детства. Запах Веникова шоколада и кофе с молоком отдавался ароматом, окутывавшим, стоило войти в мамин любимый магазин. Втоптанные в тротуар ягоды рябины казались пластмассовыми пульками, которыми мы на пустыре перестреливались с Ваньком…

Долька лимона, блик на мельхиоровой ложке, заплатка на локте и ещё десятки мелочей повсюду вокруг – меня перебрасывало во времени даже от легчайших совпадений. Кидало, словно от борта к борту во время качки на корабле. Пока мы добирались до дома, это случилось раз пять, наверное… Я не считал точно.

К счастью, каким-то невероятным бонусом было то, что, куда бы ни заносили резонансы, Веник всюду следовал за мной. Казалось, он ничего не замечал, и это так и осталось для меня загадкой. Я пытался обмозговать это – позже, когда немного пришёл в себя, – но в конце концов махнул рукой. В конце концов, я технарь, а не хроноспециалист. «Хреноспециалист», – услышал я голос Вениамина. Или Ванька… Я уже плохо понимал, где я, и радовало только, что наш дракончик тоже был с нами, а значит, второе столкновение с временным коллапсом случилось не зря. Значит, я недаром вновь погрузился в рябящий коридор безвременья… Недаром… Он дал мне много поводов для размышлений. И самым тревожным был последний: Катины пальцы.

Я до сих пор так ярко, так тепло чувствовал их в своей руке – ощущение, которое подарило мне время. Это было глупо, и грустно, и непонятно, но это кружило, кружило голову… Кружило и тревожило до спазмов в горле – оттого, что я твёрдо знал: Катя никогда вот так не брала меня за руку.

Да, я целовал её. Да, мы шли за руку, но она была в серых пушистых варежках – я помнил это точно.

Тем не менее ощущение было чётким, близким, скрупулёзно детальным. Реальным. А это значило только одно: второй временной коллапс не просто расшатал мои резонансы и переходы с одной стороны Полиса на другую. Он вышвырнул меня на новую, третью плоскость.

Уже у выхода на поверхность, когда переходы D6 остались позади, меня отрезвило ужасом: что же готовит третья ипостась?.. Первая была настоящей жизнью. Вторая показывала альтернативы прошлого. А третья… Что ж, по логике вещей третья должна быть связана с будущим… Да?..

⁂

Занятый этими мыслями, я не заметил, как мы добрались до дома. Наверное, нам помог тихий рассветный час, когда даже команды поисковиков, ликвидаторов и навигаторов разошлись по тёплым квартирам. А ещё – опыт вездехода Веника. Он умудрился провести нас домой самой укромной дорогой. Я до сих пор не понимаю, как мы – двое мужчин в громоздких костюмах ликвидаторов и пронзительно-апельсиновый дракончик – пробрались через пол-Полиса незамеченными.

…И вот мы дома. Ракушка досыпала последние часы действия снотворного, Веник доедал громадную плитку шоколада, Тоша отогревался и потихоньку приходил в себя. Я боялся, что с ним что-то неладно, слишком уж он было приторможенный, но Веник отмахивался: дескать, слишком перепугался. Поест, выспится – полегчает.

Ну а я сидел на диване, укутавшись в плед, и старался как-то стабилизироваться. Знобило. Укачивало. В глазах двоилось. Стоило мне перестать двигаться, как оба Полиса сходились воедино и наслаивались друг на друга, как опаршивевшая чешуя на Ракушкином хвосте. С каждой минутой мне становилось всё более худо. Я видел нашу с Веником привычную квартиру, но сквозь неё просвечивали другие комнаты – те, какими они могли бы быть, живи я тут один, или живи тут один Веник, или живи мы здесь вместе с Иванивой, или вообще будь тут не мы…

Этим новым зрением я смотрел на Веника и снова видел Ванька – вихрастого, задиристого, мечтавшего стать техническим мастером и гением конструкторского дела.

Я смотрел в окно – и замечал другие дома, другие башни…

Я смотрел на спящую Ракушку и не видел её: пожаропрочная плюшевая подстилка оказывалась пуста и пыльна, ни следа чешуи, ни отзвука пряного, тёплого драконьего духа.

На секунду я даже усомнился в существовании нашего ручного дракона. А ещё секунду спустя вся жизнь в этой квартире с Веником, работой, Катариной-Женевьевой, с нашими путешествиями и вылазками в Край Мира, с шефскими обязанностями, кафешками, перекусами, ночными дожорами и прогулками под монорельсом – всё это показалось выдумкой. Галлюцинацией. Я вдруг ощутил себя двенадцатилеткой, выпотрошенным и усталым, которого мама отправила в кровать, а сама в кухне готовит горячий чай и вот-вот войдёт в комнату с подносом, на котором дымится широкая кружка. Я прямо почувствовал, унюхал запах ароматного сладкого чая. Во рту набралась слюна. Я потянулся навстречу маме… и грохнулся с дивана.

– Ты чего? – вскочил Веник. – Тони? Ты как себя чувствуешь?

Я выпутался из одеяла, потёр лоб. От удара пространство вокруг перестало двоиться. Надолго ли? С ужасом интуитивной уверенности я думал о том, что скоро даст знать о себе и третий Полис – Полис будущего. Я сойду с ума.

– Веник. Веник, я тебе никогда не говорил. Но я уже имел дело с временным коллапсом. И я познакомился с тобой куда раньше, чем ты думаешь. Я знал тебя с детства. Только звали тебя тогда не Вениамином, а Иваном.

Он серьёзно смотрел на меня, не пытаясь перебить. Выражением глаз, сошедшимися у переносицы бровями его лицо вдруг очень напомнило мне лицо доктора из лечебницы, но остановиться я уже не мог. Рассказывал без продыху, боясь, что пространство опять раздвоится и я потеряю контроль над мыслями. Закончил своей теорией резонансов – о том, что Полисы пересекаются в момент когда и там, и там происходит что-то подобное. И что теперь со мной это происходит почти постоянно. Когда я умолк, Веник кивнул:

– Я слышал об этом.

– Да ты при… прика… прикалываешься…

Происходило странное. Язык заплетался. Я перестал воспринимать Вениамина как привычного Веника. Я видел перед собой то ли Ваню, то ли кого-то ещё. Собирая остатки разума, цепляясь уже не чувством, а памятью за его образ в моём сознании, я бормотал:

– Веник, я схожу с ума. Сделай что-нибудь. Веник…

– Похоже, ты – живое доказательство теории мультипространства. Пространства синхронизируются, или резонируют, по-твоему, когда во всех них происходят похожие события…

– Мне это мало помогает, – простонал я. Двоение в глазах вернулось, к нему прибавилась головная боль и дребезг в черепе. Я сжал виски, уткнулся лбом в колени и сдавленно пробормотал: – Веник, дай мне что-нибудь от головы…

Друг побежал за аптечкой и десять секунд спустя протянул таблетку и стакан воды. Откашливаясь, я проглотил капсулу. Меня тотчас вырвало чем-то цветным и вязким. Это не было похоже на остатки еды. Веник в ужасе отшатнулся.

– Веник! – прохрипел я. – Веник!!

Больше никаких слов я связать не мог. Меня выворачивало наизнанку, трясло, бросало то по одну, то по другую сторону реальности. Друг исчез из поля зрения. Я согнулся пополам, пытаясь хоть как-то успокоиться. Так дурно мне не было ещё никогда.

Я раздваивался изнутри.

Где-то на окраине сознания Веник звал нашу дракониху. Ему удалось растолкать её, и она помчалась ко мне – снося хвостом стулья и подушки и тоненько всхлипывая. Обняла меня обеими лапами и прижала к мягкой, оранжево-жёлтой шерсти на брюхе. Я ощутил тепло, потом сильный жар. Глаза слепил концентрированный янтарный свет, в голове свистело… Я не сразу понял, что происходит.

…Постепенно шторм внутри начал слабеть. Я почувствовал, как Ракушка баюкает меня, укутывая особым теплом и светом – драконьим, целебным и для людей, бесспорно, волшебным.

Глава 30
Немой не мой дракон

Когда я пришёл в себя, Кушки рядом уже не было. Надо мной хлопотал Веник – предлагал воды, бутербродов, заставлял проглотить какие-то порошки. Я помотал головой. Перед глазами заплелось каруселью.

– Лежи-лежи, – испуганно попросил Вениамин, кладя подрагивающую ладонь мне на грудь и не давая подняться. – Ракушка тебя еле-еле успокоила…

Он квохтал надо мной, как наседка: укрыл пледом, принёс чаю, спрашивал, не надо ли врача. Но делал всё это с каким-то отсутствующим видом…

– Вень.

Он то ли не услышал, то ли проигнорировал.

– Вень.

– А?

– Где Ракушка?

– Там. С… с мелким.

Веник отвернулся и ушмыгнул к кухне. Я привстал на локте и огляделся, преодолевая дурноту. Ни Ракушки, ни Тоши видно не было. Подстилка пустовала – только смятые резиновые курицы и растерзанный медведозаяц.

– Веник! – позвал я. – Вень!..

Он подошёл всё с тем же отсутствующим лицом.

– Что случилось? Где драконы?

– Не кричи ты. На балконе, – в рифму ответил он и невесело, криво усмехнулся. – Антон, этот коллапс перемешал мозги не тебе одному. Ракушка отворачивается от драконыша.

Это было дико – смешение ласкового «драконыш» и жестокого «отворачивается».

– В смысле?..

Я вздрогнул: никогда не слышал в своём голосе такой растерянности.

– Тоша никак не может проснуться. Я позвал Ракушку. Она его как увидела – бросилась со всех крыльев, запищала… Подбежала… и вдруг остановилась как вкопанная. Понюхала его и отошла. И ни в какую даже притронуться к нему не хочет. А он всё спит – глубоко-глубоко. Я уж и в ухо дул, и пузо щекотал… Бесполезно.

– Ты спрашивал у неё, в чем дело? – севшим голосом уточнил я. Дурное предчувствие окутало меня холодно и плотно.

– Ты же знаешь, я не слишком силён в драконьем. Она что-то лепетала. Повторяла «немой, немой». Не знаю, что это. Тоша вроде попискивал во сне…

Я сглотнул поднявшуюся в горле горечь.

– Веник-Веник… Не «немой», а «не мой». Ракушка говорит, это не её дракончик…

Друг помог мне подняться. Пошатываясь и опираясь на его руку, я вышел на балкон. Кушка стояла у перил, уставившись вниз совершенно обречённым взглядом. Ветер трепал её гребень, роговой у основания и такой нежный и кружевной наверху. От холода чешуя потемнела и из оранжевой стала рыжевато-ржавой. Дракониха даже не повернулась на звук открывшейся двери.

– А где… он?..

– Вон, – тихо ответил Веник, указав в угол, где посапывал рыжий комочек.

– Мне кажется или он стал меньше?

Веник пригляделся и удивлённо кивнул:

– Точно.

Скажу честно, трансформация с уменьшением меня напрягла и испугала. Но… Вы можете назвать меня чёрствым инфантофобом, и всё же в тот момент гораздо важнее малыша для меня была мама-дракониха.

– Куш, – тихонько позвал я. – Куша…

Она обернулась на голос, увидела меня и оторвалась от перил. Косолапя, медленно подошла к нам.

– Кушенька… Хорошая моя…

Я никогда прежде не обнимал дракона. Это что-то твёрдое и тёплое, чуточку шершавое, грустное и безнадёжное, как волшебство, которому никогда не прижиться в мире людей.

Глава 31
Режим потока

Вагон монорельса привычно встряхивало. Я дремал, вытянув ноги в проход. Какой-то пассажир прошёл мимо и едва не запнулся о мои ботинки. Я вздрогнул и вынырнул из дрёмы. Вагон выскочил на открытый перегон. Снаружи хлынули речной ветер, фонарный свет и мысли о том, что же делать дальше.

«Тоша» уменьшался. Что с ним происходило – кто знает. Было ясно, что это не тот дракон, что был раньше. Это вообще был не дракон, а существо-клон, образовавшееся во временном коллапсе, – спасибо за знания специальной литературе, моему умению толково составлять поисковые запросы и Венькиным связям с эльфами-ветеринарами.

«Возможно, – прокомментировал это Вениамин, – твой клон тоже слоняется по ту сторону Полиса. И каждый день мельчает».

Я вежливо посмеялся шутке, призванной хоть как-то разрядить атмосферу. А потом задумался: вдруг у меня правда есть клон, который бродит по ту сторону и становится всё меньше, меньше, меньше… и когда-нибудь совершенно исчезнет…

Временами эта догадка обретала болезненную уверенность. Мне то и дело снова становилось плохо, и приходило чувство, будто кто-то тянет мои силы. В периоды трезвого сознания я говорил себе, что это патетика и эффект плацебо. Но в периоды резонанса шутливое предположение друга казалось единственным объяснением.

Я сходил с ума понемножечку, наверное.

Ночами не спалось. Наша квартира превратилась в какой-то штаб неспящих. Веник сказал, что Иляна в командировке и некоторое время он, как и прежде, прекрасно поживёт со мной. Я думаю, он соврал, но был благодарен за эту ложь – и ему, и его Иляне.

Я не спал по причине дурнейшего самочувствия ночами. Лечился просто: пил кофе и таблетки – самое отвратительное сочетание, какое только может быть. Ракушка, по-моему, тоже заболела – от беспокойства за пропавшего детёныша или от отчаяния… Сидела молча за столом рядом с нами, сложив лапы на пушистом животе, и смотрела на нас своими потухшими черносмородиновыми глазами. Тоже не спала. А Веник, видимо, бессонствовал просто за компанию… Пока держался.

⁂

А всё-таки ничего не бывает зря, и эти ночи принесли свой плод. В одну прекрасную полночь Веник ввалился в дом, смёл со стола всё, что на нём стояло (тарелка гречки, упаковка плавленого сыра и любимый Ракушкой глазированный сырок, к которому она даже не притронулась), и разложил огромную, подробную, запутанную пёструю карту.

– Добыл всеми правдами и неправдами, – с видом триумфатора доложил он, но тут же сдулся, поглядев на осунувшуюся Ракушку, и шёпотом добавил: – Катя дёрнула какого-то знакомого. Она как-то рассказывала, что у неё есть друг-ликвидатор… Не делай такие глаза, Тони! Да, я поговорил с Катей! И всё, проехали! Зато у нас теперь есть карта – темпоральная карта временных петель, тупиков и перегонов, которые когда-либо возникали под Полисом, над Полисом и внутри Полиса.

– Вот это да… – Я вгляделся в переплетения цветных линий, которые словно создавали объём и вдавались вглубь бумаги. Провёл пальцем вдоль одной из самых ярких пульсирующих лент.

– Да-да, – кивнул Веник. – Зришь в корень, Антон. Самый свежий оттиск.

– Что? – Я глянул на друга почти бессмысленно.

– Это самый свежий оттиск. Вдоль этого следа открывались все недавние временные коллапсы. Видишь вот эти узелки? Которые вращаются и вибрируют?

Ещё бы я их не видел – они светились, мигали, и каждый кружился вокруг своей оси, как крошечная юла.

– Ничего необычного не замечаешь?

– Замечаю. Вот этот. – Мой палец уткнулся в крупный пылающий узел, гораздо ярче и подвижнее других.

– Именно, – кивнул Веник. – Очень нестабильный коллапс. А теперь приглядись и скажи мне, где он находится.

Я пригляделся. Перекрёсток улицы генерала Валеро и переулка Южной кровли. Чуть вбок – заброшенная кофейня, некогда одна из самых популярных в Полисе, а теперь – вечерняя забегаловка в окраинном нешумном районе Маргорито.

– Ну?

Чего он от меня ждёт? Я вгляделся в карту вокруг крупного узла ещё пристальнее. Сквозь вязь названий и параллелей разобрал чёрные значки двух станций монорельса. «Эндшпиль» и «Самурайский глаз».

Веник глядел на меня горящими глазами. Даже Ракушка оживилась, теребила мою руку и что-то пищала. А на меня нашло отупение. Словно уцепился за верную нить, но мысль никак не шла дальше, увязнув в тумане тошноты и бессонницы.

– Ты понял? – крикнул Веник. – Дошло? Самый нестабильный коллапс под станцией «Самурайский глаз»! Как раз там, где мы нашли анти-Тошу. Столь сильная нестабильность может быть вызвана только постоянным вмешательством в коллапс. А ведь мы достали оттуда раздражитель. Что, по-твоему, это значит?

– Это значит, там осталось что-то ещё, – выдал я, мучительно осознавая, что кроется за этой фразой. И тут меня осенило! Примерно так, как оно часто бывает, когда что-то очевидное, но недосказанное витает, сгущаясь в воздухе. А потом – раз, и ты всё понял и идёшь делать.

Нам понадобилось минут тридцать, чтобы достать информацию о самопроизвольном темпоральном клонировании, нарезать бутерброды, накормить Ракушку и отправиться в путь.

⁂

Прошло меньше часа, а мы уже входили в знакомый технический коридор, ответвлявшийся от основного тоннеля станции «Самурайский глаз». На этот раз с нами была Ракушка, и мы не сомневались, что она сразу опознает второго найдёныша.

Анти-Тошу мы тоже взяли с собой. Это не вызвало особых трудностей: к тому моменту он сжался до размеров куклы, и мы транспортировали его в кошачьей сумке, которая валялась в шкафу под раковиной ещё с тех пор, когда у Веника был кот по кличке Банан: одноимённый котяра из повести о секретной заброшенной лаборатории был Вениковым любимым литературным героем.

Итак, мы проникли на нижний технический ярус, под которым начинались лабиринты D6. Вениамин вынул из-за пазухи карту переходов, и мы двинулись вперёд. Сначала это напоминало цыганское шествие – мы, вновь обряженные в костюмы ликвидаторов, и огненная Ракушка, мотавшая хвостом. Но затем стало походить на плохой триллер: отовсюду неслись шорохи, по полу стелился ветер, где-то капала вода… Не хватало только эпической музыки, и она не заставила себя ждать – сверху донеслось характерное оперное пение. Мы недоумённо переглянулись и синхронно задрали головы. Пение стало громче, разобрать слова не получалось, но надрывные, грозные и уверенные интонации были вполне различимы.

– Что это? – одними губами спросил я. Веник вдруг рассмеялся:

– Я думаю, это социальный проект. Помнишь, его везде рекламируют: «Опера в Моноре́»?

– Что за дурацкое название, – пробормотал я, подхватывая кошачью сумку.

– Это аллюзия на «в миноре».

– Что-то тут не особенно минорно. – Я вслушался в рулады сверху и скривился. – Если звук проникает даже сюда, то там, на станции, у всех, наверное, перепонки лопаются. Вовремя мы спустились.

– Ага. – Веник двинулся вперёд и поманил Ракушку. – Куш, не засыпай. Идём.

Эта опера меня странным образом развеселила. А может быть, просто стало легче от того, что скоро всё это закончится. Мы найдем в коллапсе настоящего Тошу – я был уверен в этом той пуленепробиваемой уверенностью, которая из доказательств может похвастать лишь интуицией. А с нахождением настоящего Ракушонка я отчего-то связывал общий финал брожений: и с дурным самочувствием, и с Катей-Женей, и, главное, с метаниями в версиях настоящего и прошлого. В конце концов, когда всё это закончится, окажется, что я побывал в ядре времени трижды. А шуточка всегда заходит на третий раз, верно?

⁂

Мы споро подбирались к коллапсу. Стены и пол привычно шли рябью, и я уже различал – не зрением, не слухом, а каким-то внутренним чутьём, – как впереди дышит и движется цветное, зыбкое и тягучее временно́е ядро. Я готовился вновь ощутить этот снегопад ощущений: дожди, касания, шероховатости… Я ждал, что вот-вот произойдёт что-то необыкновенное, невиданное, что-то, что наконец расставит на места проблемы не только настоящего, но и прошлого – в частности, вставит мои мозги на место и даст понять, где же я всё-таки нахожусь, Ванька рядом или Веник, что делать с Катариной и хочу ли, а главное, могу ли я вернуться туда, в детство, в самое начало…

Но надеждам моим сбыться было не суждено. У самой цели мы натолкнулись на стену – прозрачную, неосязаемую и прочную. В метре от нас пульсировало ядро коллапса, внутри темнел сгусток – как раз размером с настоящего Тошу, и как в тот раз не заметили! – но мы не могли ни дотронуться, ни дотянуться, ни даже просто вытянуть вперёд руку.

Попытались разрушить стену – тщетно. Возможно, что-то в чемоданчике ликвидаторов и могло бы с этим справиться, но, увы, мы не обладали достаточными компетенциями этой профессии.

И – а что было делать? – бесславно, несолоно хлебавши ушли, за хвост оттаскивая Ракушку от проклятой стеклянной стены. Зато теперь мы точно знали, где Тоша, и были почти уверены, что это действительно он. А ядро, как выразился Веник, просто не дозрело – мы слишком недавно вытащили оттуда Тошиного двойника, и, чтобы вновь вмешаться в его структуру, нужно было подождать.

– Возможно, оно как-то охраняет само себя. Окутывается чем-то вроде споры на время регенерации, – мудро заметил Вениамин, хлопнув меня по плечу, и обратился к драконихе: – Ничё-ничё, крепись, мать солдата. Мы его найдём!

⁂

Нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Но в конце концов наш поход принёс если не результат, то хотя бы гипотетическое будущее решение проблемы. Мы запланировали наведаться сюда следующей ночью и посмотреть, что изменилось. Бутеры и термос, что взяли с собой, решили оставить у стены – устали жутко, и тащить тяжёлое лукошко обратно не хотелось. Тем более завтра всё равно возвращаться, вот и оставим заначку.

– Право, как к себе домой! – не удержался Веник.

Я улыбнулся, и даже Ракушка хихикнула. Видимо, тоже чуть-чуть обнадёжилась. И мы отправились домой. А там завалились спать, и Веник с Ракушкой дрыхли сладко и долго, а я проснулся к вечеру и больше уснуть не смог. Выпил кофе и клюквенный компот, а потом отправился на улицу, сел в монорельс и поехал в сторону Зелёного перегона.

И вот теперь дремал в вагоне, а какой-то мужчина едва не споткнулся о мои вытянутые в проход ноги. Ветер снаружи врывался в открытое окно охапками сухих листьев и золотых и плоских осенних одуванчиков. А я сидел и думал, что делать дальше, но теперь уставшие мысли вились уже не вокруг Ракушки и анти-Тоши, а вокруг меня самого. Это может казаться просто гадостью – печалиться из-за личной жизни, когда одно живое существо, приручённое тобой, места себе не находит, а со вторым вообще неизвестно что творится. Вы можете назвать меня чёрствым зоофобом, однако в тот момент я всё-таки печалился и из-за своей личной жизни тоже.

Мы всё ещё встречались Катей-Женей – ни шатко ни валко. Бродили по городу, заходили в кафе, пили кофе. Но с исчезновением Тоши отчего-то пропала искра, выключилась лампочка – и, похоже, это чувствовал только я. Она продолжала рассказывать, выспрашивать, улыбаться, красиво одеваться, смеяться и задумываться. Она даже продолжала мне нравиться. Но искра куда-то пропала. Я связывал это с тем, что в тех двух Полисах – прошлого и будущего – нашим отношениям ничего не светило.

С удивлением и грустью я вспоминал ощущения, накрывшие меня, когда я прикоснулся к чистому времени. Катина ладонь, Катины пальцы… И что? Сейчас я с большей теплотой думал о незнакомой мне Вениковой Иляне, о которой тот уже прожужжал мне все уши. А Катя стала… нет, не надоевшей куклой, конечно нет! Катя осталась красивой, умной, блестящей, но стала совсем чужой. Просто так, без повода. Может, мои нервы, вкусы и принципы слегка подрасшатались от временных брожений. А может, просто такова неверная человечья (или конкретно моя) природа – в отличие от драконьей… Порой я с жалостью чувствовал, как внутри, словно угольки, на которые подул ветер, вспыхивают быстрые искры. Так случилось, например, в кондитерской, когда я поднял глаза от витрины и увидел Катино отражение в стекле: в обрамлении вечерних огней, оранжевых, жёлтых и красных, она держала большое безе, такая милая и такая близкая. Но Катя улыбнулась, спросила, не хочу ли я чаю, я покачал головой, и наваждение ушло. Наваждение…

Неужели и раньше, до всей истории с временным коллапсом, это тоже было наваждением?

Думать так было печально, но одновременно это словно оправдывало мою прохладу к ней. Я не понимал только, как Катя сама умудряется этого не ощущать. Не понимал, мучился от этого и не знал, как всё прекратить. Теперь я сам оказался на месте Веника – правда, к счастью (или наоборот), у меня не было никого, кто бы мне за такое поведение вмазал.

Поезд нёсся.

…Поезд нёсся уже по второй части перегона за Техностанцией, и я глядел, как в окнах проплывают ранние вечерние огни.

В тумане темнеет рано… В конце концов, по своей пагубной привычке отсрочивать решения, я постановил для себя следующее: дождусь зимы и снега. Может быть, это загостившаяся в Полисе пасмурность так действует на меня – становлюсь раздражительным, злым, нетерпеливым. Может быть, снег и яркое зимнее солнце разбудят и искру…

И вот от этой фразы меня едва не стошнило. Муха болезненного самолюбия мощно укусила меня своим гадким жалом. Я решил немедленно звонить Кате – как только выйду из метро – и развязаться с ней тотчас.

Но, как всегда, всё закрутилось иначе. Меня вызвал Веник: сказал, что понял, как разрушить стеклянную стену около временного коллапса (видимо, опять поболтал со знакомыми с несостоявшейся новой работы). Велел, где бы я ни был, быстро подруливать к «Самурайскому глазу».

– Так не ночь же!

– Так и шо?

В общем, так и полетели. Про Катю-Женю я на время позабыл.