Текст книги "21.12"

16

После того как по городу прокатилась волна поджогов и погромов, в музее Гетти удвоили число охранников. В 2003 году багдадский музей лишился во время осады города бесценных сокровищ, и никто не хотел, чтобы подобное повторилось, если положение Лос-Анджелеса станет по-настоящему критическим. А потому теперь музей, откуда Чель и ее сподвижники не выходили уже два дня, стал одним из самых безопасных мест во всем городе.

Но Чель волновала судьба иммигрантов из числа аборигенов-майя. В выпусках новостей, которые они смотрели по телевизору, перенесенному ею из кабинета в лабораторию, сообщали, что «декабристы» и прочие сторонники теории апокалипсиса устраивали митинги, нарушая указание властей сидеть по домам. До появления ФСБ на подобных сборищах обычно обсуждали пути выживания и необходимые приготовления к «Судному дню». Теперь же, как рассказывали репортеры Си-эн-эн, введение карантина заставило митингующих сменить тематику и тональность выступлений. Отчаявшиеся люди искали козлов отпущения. А быть может, это вовсе не случайность, что как раз накануне 21 декабря именно представитель народа майя стал причиной появления в США смертельной инфекции? – вопрошали они.

В Сенчури-Сити местные майя слышали в свой адрес угрозы, а их дома изуродовали враждебными по содержанию надписями. В восточном Лос-Анджелесе некий мужчина жестоко избил своего соседа майя после перебранки относительно конца цикла Долгого отсчета времени. Пожилой гондурасец тоже стал жертвой нападения и лежал в коме. Лидеры «Братства» приняли решение, что городские аборигены нуждаются в убежище, где они могли бы чувствовать себя в безопасности. И с присущим ему христианским великодушием архиепископ согласился предоставить им такое место. Вскоре около 160 майя поселились в стенах храма Богоматери Всех Ангелов.

Но матери Чель среди них не было.

– Нам внушают, что лучше всего не покидать своих домов, чтобы не заразиться, – возразила она, когда Чель позвонила и стала уговаривать ее перебраться под защиту церкви. Работа фабрики Хааны была приостановлена, однако она отказывалась уехать из своего бунгало в западном Голливуде.

– Но там врачи на входе проверяют на ФСБ каждого вновь прибывшего, мама! Сейчас тебе не найти более безопасного места, чем храм.

– Я прожила в этом доме тридцать три года, и не было случая, чтобы меня хоть кто-то потревожил.

– Тогда сделай это хотя бы ради меня, – упрашивала Чель.

– А где будешь ты сама?

– На работе. У меня нет выбора. Я занимаюсь проектом, где крайне важен фактор времени. Но там тоже совершенно безопасно. Музей взят в кольцо надежной охраной.

– Ты будешь работать одна во всем городе, Чель. Долго тебе придется еще там пробыть?

Чель уже побывала дома и захватила с собой целый чемодан одежды. Она останется в музее ровно столько, сколько понадобится.

– Мне будет гораздо спокойнее, если ты укроешься в храме, мама.

Закончив разговор, обе женщины остались недовольны друг другом. Чель, чтобы унять эмоции, позволила себе сигарету, которую выкурила рядом с прудом в саду музея. И как раз в этот момент ее сотовый телефон сообщил, что пришло эс-эм-эс от Стэнтона. Чель и не ожидала, что текст будет длинным и эмоциональным, но он оказался совсем лаконичным: «Есть что-нибудь?»

Чель стала набирать пространный ответ, описывая трудности расшифровки, но потом одумалась. Стэнтон не нуждался в лишних деталях. У него самого забот был полон рот.

«Перевод продвигается. Место пока не определено. Будем продолжать, пока не установим». А потом чисто автоматически добавила: «Как вы там?» – и отправила сообщение, прежде чем успела понять абсурдность своего вопроса. Глупо было задавать его человеку, который занимался борьбой со смертельной болезнью. Она могла и так прекрасно себе представить, каково ему приходилось.

Но, к невероятному ее изумлению, в течение нескольких секунд пришел ответ: «Трудимся на пределе. Пожалуйста, держите меня в курсе. Берегите себя. Вы и ваши люди нужны мне здоровыми. Позвоните, если что-то нужно. Габриель».

Вроде бы тоже лаконично, но в его письме было нечто, что успокоило и ободрило Чель. Похоже, он наконец стал рассматривать ее работу как важную часть решения проблемы? А быть может, так оно и обстояло на самом деле? Чель затушила сигарету и вернулась внутрь.

Роландо пинцетом продолжал выкладывать новые мелкие фрагменты кодекса на стол для реконструкции. Ранее они извлекли из коробки все ее содержимое и сфотографировали каждый обрывок рукописи, чтобы уже ничто не могло быть случайно утрачено. С тех пор как им удалось понять смысл пары глифов «отец-сын», Чель, Роландо и Виктор успели расшифровать первые восемь страниц. И хотя большая часть документа все еще оставалась не собранной воедино и не прочитанной, каждый из них уже знал: эта находка навсегда изменит представление об истории майя. Рукопись не только содержала личные размышления писца. Книга Пактуля была политическим протестом – в ней открыто обвинялся Властитель и высказывалось беспрецедентное сомнение в существовании одного из богов.

Чель почувствовала огромное облегчение, когда она осознала: что бы ни случилось с ней самой и с ее научной карьерой, мир все равно теперь узнает об этом сенсационном историческом памятнике. Данный труд был примером высокой морали, готовности образованного человека рискнуть жизнью во имя того, во что он верил, несомненным свидетельством глубокого гуманизма, проявленного одним из ее древних предков. Но сейчас перед лингвистами стояла гораздо более срочная задача. Им надо было определить, где создавался кодекс, чтобы помочь ЦКЗ найти первоначальный источник инфекции. Ни Чель, ни ее коллеги никогда не встречали такого топонима, но автор называл свою родину Кануатабой и в нескольких местах упоминал, что город раскинулся рядом с террасами. Вообще говоря, террасы были более характерны как способ ведения сельского хозяйства, когда древние майя создавали новые участки для посевов, вырубая в склонах холмов площадки, подобные ступеням. Однако так поступали на всей территории империи майя, а потому без уточняющих деталей это мало что давало для определения местоположения города.

– В базах данных нашлось что-нибудь об Акабаламе? – спросил Роландо.

Чель помотала головой:

– Созвонилась по этому поводу с Йаси в Беркли и Френсисом в Тулейне[26]26
  Университет в Новом Орлеане.


[Закрыть], но они ничего о таком божестве не знают.

Роландо рукой взъерошил себе волосы.

– Ближе к концу рукописи этот глиф встречается почти в каждом фрагменте. А мы до сих пор понятия не имеем, о ком идет речь!

Никогда прежде они не видели в кодексах такого количества глифов с обозначением имени одного-единственного бога. Таким образом, понимание его смысла становилось крайне важным для завершения перевода.

– Но это уже не вопрос синтаксиса, как пара «отец-сын», – заметил Роландо. – Более вероятно, что Пактуль посвятил ему все последние страницы.

Чель кивнула:

– Мне кажется, это похоже на древние рукописи Торы у евреев, где слово Адонай могло означать и «мой Господь», и «хвала Господу».

– Но здесь во многих абзацах автор высказывает крайне негативное отношение к Акабаламу, – сказал Роландо. – Разве не ересь для писца так откровенно восставать против божества?

– Вся его книга – это сплошная ересь. Уже в первых глифах он критикует правителя. За одно это его могли приговорить к смерти.

– Значит, продолжим изыскания. А пока ты не хотела бы поговорить о седьмой странице?

– О чем именно?

Роландо подошел к указанному им месту в рукописи и сказал так, словно сам стеснялся своих слов:

– Мне просто хочется знать, что ты думаешь об упоминании «тринадцатого цикла»?

«А последние слова умирающего, которые слышали только мы – те, кто возвышался над шумной толпой, – прозвучали, словно мрачное предзнаменование будущих событий, черных, как сам конец “тринадцатого цикла”».

Чель присела за стол. Более чем пятитысячелетний Долгий отсчет времени майя разделялся на периоды продолжительностью примерно в 395 лет каждый, а 12 декабря 2012 года было датой окончания наиважнейшего «тринадцатого цикла», когда, как предполагалось, должен был закончиться и сам Долгий отсчет. Всего одна короткая надпись, вырезанная на камнях руин Тортугеро в Мексике – «ВСЕ ЗАКОНЧИТСЯ В 13-м ЦИКЛЕ», – породила там массовое строительство домов-времянок и культовое поклонение календарю майя, а теперь, стоило только «декабристам», уже и так перевозбужденным вспышкой ФСБ, узнать, что «тринадцатый цикл» упоминался даже в книге, появление которой было неразрывно связано с эпидемией, они грозили окончательно выйти из-под контроля.

Чель невольно бросила взгляд на дверь лаборатории, рядом с которой помещалось устройство внутренней связи. В случае необходимости именно по нему следовало вызвать охранников, расположившихся внизу по периметру холма, но она надеялась, что к этой мере прибегать не придется.

– Здесь, вероятно, имеется в виду тринадцатидневный цикл из «Календаря Цолькина», – сказала она после продолжительных раздумий. – Это может не иметь никакого отношения к Долгому отсчету.

Даже для самой Чель произнесенные ею фразы звучали не слишком убедительно, но она не могла сейчас отвлекаться на бредни о конце света в 2012 году, как не собиралась давать верившим в него никаких дополнительных аргументов.

И как раз один из верующих, которых имела в виду Чель, только что вошел в лабораторию, застав ее самую последнюю реплику. Короткие седые волосы Виктора, зачесанные назад, были влажными, словно после душа. Рубашку «поло» он сменил на такую же, только зеленую.

– Простите, что прервал вашу беседу.

Даже в самые скверные для Виктора времена Чель не уставала удивляться энергии этого давно уже немолодого человека. Когда она еще писала диплом, он мог работать над расшифровкой рукописей по двенадцать часов подряд, не отлучаясь ни для еды, ни хотя бы в туалет. Вот и теперь им удалось продвинуться так далеко за столь короткий срок только с помощью Виктора.

И все же как ни благодарна она ему была, ей не хотелось затрагивать тему декабря 2012 года в его присутствии.

– Ссылку на «тринадцатый цикл» действительно можно трактовать по-разному, – тем не менее высказался он.

– Вот и я так считаю, – заметила Чель осторожно.

– Пойду проверю, что у нас на компьютерах, – сказал Роландо и дипломатично удалился.

Виктор откашлялся и продолжал:

– Но в мире слишком много проблем, толкование которых субъективно и зависит лишь от личных пристрастий. У нас же сейчас есть нечто более важное, на чем надо полностью сосредоточиться. Ты согласна?

– Разумеется, – с облегчением ответила Чель. – Спасибо, Виктор.

Он взялся за листы той копии кодекса, с которой работал сам.

– Вот и отлично, – сказал он. – Этим и займемся.

Он положил ладонь на плечо Чель, и она ответила на движение – на короткое время их руки встретились.

– По моему мнению, – сказал Виктор, – в первую очередь нам надо выделить и обсудить все причины упадка, верно?

– Какие причины?

– Я имею в виду вероятность того, что рукопись говорит нам о причинах падения империи нечто, к чему мы пока не готовы, – пояснил он. – Что, например, лично ты отметила в описании Пактулем кризиса, возникшего в его городе?

– Он создает картину ужасающей засухи и попыток населения выжить в таких условиях. Пактуль пишет об опустевших рынках и голодающих детях. Засуха, по всей видимости, продолжалась не менее восемнадцати месяцев, после чего стали окончательно иссякать запасы воды в резервуарах.

– Нам известны и другие засушливые периоды в истории майя, – сказал Виктор. – Но почему ты не обратила внимания на новую технологию консервации пищи, которую они стали применять?

«Наша армия получила новый способ сохранения продовольственных запасов, засаливая их более круто, чем прежде, а потому она теперь способна совершать значительно более далекие походы».

– А почему это так важно? – удивилась Чель.

– Они научились делать настоящую солонину, то есть совершили открытие, неоценимое для ведения войн, – продолжал свою мысль Виктор. – Тебе должно быть известно, что многие войны между городами-государствами заканчивались для нападавших плачевно, потому что у них иссякали запасы продовольствия. Усовершенствование засолки позволило бы им сражаться более эффективно.

– К чему ты клонишь?

– К простому выводу о том, что, ввергнув себя в более многочисленные военные кампании, они сами стали более уязвимы.

– В каком смысле?

– Во всех смыслах.

Теперь до нее дошло. Это был «конек» Виктора задолго до того, как он поддался истерии апокалипсиса в 2012 году. Он полагал, что ее древним предкам более всего подходил простой и мирный крестьянский образ жизни, а в городах, какими бы величественными они ни возводились, зарождались тирании Властителей, которые вели к саморазрушению.

– Мои предки могли бы пережить еще не одно тысячелетие, если бы не засухи, – возразила Чель. – Они всегда умели поставить новые изобретения себе на службу.

Но у Виктора было свое мнение на этот счет:

– Не забывай, что майя, жившие в лесных деревнях, пережили куда более длительные засухи, чем их городские собратья. Стоило им всем уйти в джунгли по завершении классического периода, перестать воевать и возводить огромные храмы, выжигая леса для получения строительных материалов, как им стало намного легче выносить долгие периоды без дождей.

– Ты опять хочешь сказать, что они оставались всего лишь дикарями, приспособленными только для жизни в джунглях? Что им не под силу создать настоящую цивилизацию?

Виктор собирался ответить ей, но в этот момент в двери лаборатории показалась голова Роландо.

– Простите, что перебиваю, но есть нечто, на что необходимо взглянуть вам обоим.

В самом дальнем углу лаборатории они установили четыре компьютера с новейшим программным обеспечением, которые подбирали смысловые варианты для неизвестных прежде глифов и заполняли пробелы в тексте. Это существенно облегчало работу, потому что в силу индивидуальности стиля каждого писца порой даже знакомые слова выглядели на первый взгляд неузнаваемо. А компьютерным программам был задан сложнейший алгоритм, позволявший учитывать даже такую малость, как расстояния между штрихами в глифах, неуловимые человеческим глазом, и потом находить в памяти машины аналоги «почерка».

Роландо указал на серию тонких волнистых линий, обнаруженных в кодексе:

– Вглядитесь в этот глиф! Компьютер считает, что он в достаточной степени похож на обозначение «Скорпиона», прежде встречавшееся в изображениях на копале[27]27
  Твердая, трудноплавкая, похожая на янтарь смола; использовалась, в частности, для изготовления амулетов.


[Закрыть], чтобы говорить о полном совпадении. Так что перед нами ссылка на знак зодиака.

Расположения солнца и звезд определяли почти всю жизнь людей древности: по ним возносились молитвы богам, давались имена детям, исполнялись ритуалы, принималась пища, приносились жертвы. Причем древние майя изучали и поклонялись практически тем же созвездиям, что и греки или китайцы. Пока никто еще не смог установить, создали майя свою зодиакальную систему самостоятельно или она была привнесена из Азии через перешеек между двумя материками, существовавший тогда на месте нынешнего Берингова пролива. Но в любом случае сходство было просто поразительным.

– И если мы вставим такую интерпретацию в текст, – продолжал Роландо, – предложение будет читаться так: «Великая утренняя звезда миновала самую красную часть Большого небесного Скорпиона».

Чель отреагировала мгновенно:

– У нас есть возможность воссоздать положение Венеры на небесном своде в то время, когда Пактуль писал свой кодекс.

– На основании этого я пришел к выводу, что в тексте должны содержаться и другие ссылки на знаки зодиака, – сказал Роландо, – и дал компьютеру задание провести поиск всего, что может описывать созвездия.

– Нам нужна помощь специалиста в археоастрономии, – вмешался Виктор. – Патрик ведь работает с зодиакальными созвездиями, если не ошибаюсь?

У Чель защемило сердце.

– А нам вообще известно, где он сейчас? – спросил Роландо.

Ей это, конечно же, было известно. Когда ввели карантин, Патрик прислал ей электронное письмо, беспокоясь, все ли с ней в порядке. И чтобы она знала, где его искать, если что-нибудь понадобится. Но она не потрудилась даже ответить.

17

«Мое алое оперение покрыто голубыми и желтыми полосами. Прилетев сюда, я давно ничего не ел и мог умереть с голода, если бы он не спас меня. Я перелетал вместе со стаей, но отстал от своих, когда мы миновали Кануатабу, и только этот писец вернул меня к жизни. Я кормился червями, которых он находил для меня в грязи. Дождей не было так давно, что даже земляные черви стали полумертвыми и почти высохли. Но самое важное, что мы с этим человеком даем друг другу то, в чем каждый из нас нуждается.

Я – Пактуль, придворный писец Кануатабы, приободрен присутствием красного ары, залетевшего в мою пещеру.

С самого рождения моей духовной сущностью был назван именно ара, и эта птица всегда служила для меня добрым предзнаменованием, когда бы ни попалась мне на глаза. В ту ночь, когда убили Оксиллу, ко мне залетел подраненный попугай. Я дал ему земляных червей, потому что у меня больше нет фруктовых семян, чтобы накормить птицу, а потом напоил каплями крови из своего языка, чтобы приветствовать его. Через этот обряд мы стали единым целым. В своих снах я перевоплощаюсь в дух этой птицы. И теперь я так же рад ее прилету, как она радуется мне. Это большая редкость – обрести свое духовное животное во плоти, и для меня сейчас нет большего счастья.

Потому что и дождь мы видим теперь лишь во сне, а люди в Кануатабе с каждым днем страдают от голода все больше. Маис, бобы и перец стали так же недоступны, как и мясо, и многие уже питаются одними листьями кустарника. Выделяемый мне рацион я раздаю детям друзей, поскольку сам привык к долгому воздержанию в своих попытках общаться с богами, и мое тело больше не требует обильной пищи.

Хотя Оксиллу умертвили уже двенадцать солнц назад, это видение неотвязно преследует меня. Оксилла был хорошим человеком, почти святым, а его отец принял меня в свою семью, когда маленьким мальчиком я остался без родителей. Помню я только своего отца. Моя мать умерла, когда тужилась, чтобы вытолкнуть меня на свет из своей утробы. Отец не мог воспитывать меня один, но наш правитель Ягуар Имикс не разрешил ему взять другую жену из числа жительниц Кануатабы. И тогда он бежал к большому озеру близ берега океана, на землю наших предков, чтобы воссоединиться с ними, как птица воссоединяется со своей стаей. Назад он уже не вернулся, и тогда отец Оксиллы взял меня, круглого сироту, и сделал братом Оксиллы. И вот мой брат был жестоко убит Властителем, которому я служу.

Я вернулся во дворец в тот день, когда луна ополовинилась, а вечерняя звезда должна была пройти прямо сквозь Ксибальбу. Мне пришлось загнать внутрь свою тоску по Оксилле, потому что едва ли было разумно демонстрировать свое недовольство указом правителя. Меня вызвали к нему по причинам, мне неизвестным.

Вместе со своей птицей я прошел мимо других знатных особ, собравшихся в центральном патио перед дворцом. Среди них был Марува – член совета, которого ни разу в жизни не посетила собственная мысль. Он стоял, прислонившись к одной из великих колонн, окружавших патио, и казался карликом рядом с камнем, достигавшим высоты семи ростов обычного человека. Беседовал он при этом с послом Властителя, который, как знали все, снабжал черный рынок на Задворках галлюциногенами. Когда я проходил мимо, оба посмотрели на меня с подозрением и стали перешептываться.

Я достиг ступеней дворца, и один из охранников провел меня в покои правителя. Властитель и придворные только что покончили с едой – еще одним тайным ритуалом, к которому допускались только он сам и его подхалимы. Эти люди насладились поистине щедрым пиром. Мои ноздри заполнил аромат благовоний, подавивший запах употребленного ими мяса животных. Этот аромат ни с чем не спутаешь. Я уже попадал во дворец к окончанию пиров и всегда ощущал в воздухе этот горьковатый запах, исходивший от костра, который они возжигали, дабы освятить свою трапезу. Секретная смесь сжигаемых растений считалась еще одним источником могущества Властителя, и Ягуар Имикс был горд обладанием ею. Но когда я опустил свою птицу и поцеловал жалкий известняк пола, аромат изменился, и я больше не ощущал его где-то у себя в гортани, как это было чуть раньше.

Ягуар Имикс пригласил меня в нишу своих покоев и приказал сесть на пол у подножия трона, который великое светило озаряет во время солнцестояния, а свет луны возвещает восседающему на нем о наступлении периода сбора урожая. У Ягуара Имикса узкое и острое лицо, что он всегда считал признаком своего царственного происхождения. Нос его тоже заострен подобно птичьему клюву, а вот лоб плоский, но и это лизоблюды причисляют к приметам его богоподобия. Его одеяние сшито придворными портными из хлопковой ткани и окрашено в подобающий правителю зеленый цвет, и его почти невозможно застать без покрывающей голову шкуры ягуара.

И Ягуар Имикс, наш священный Властитель, заговорил, повысив голос так, чтобы ему могли внимать все присутствующие:

– Мы должны почтить великого бога Акабалама за те многочисленные дары, которыми он осыпал мое прекрасное государство. Воздадим же ему хвалу! Тебе, о Акабалам, посвятим мы готовящийся сейчас священный пир и принесем посильные жертвы, чтобы ты вновь дал нам свои неоценимые дары. Мы приготовим для пира мясо, какого еще никто никогда не пробовал в этом городе, и созовем на него всех жителей Кануатабы. Это станет празднеством в честь Акабалама и ритуалом освящения закладки первого камня новой пирамиды…

Я пребывал в полном замешательстве. О каком пире вел он речь? Откуда возьмется пища для подобного чревоугодия в то время, когда весь город голодает?

И я сказал:

– Прости меня, Высочайший, если я что-то неверно понял. В городе действительно намечается священный пир?

– Да такой, какого здесь не видели за последние сто оборотов Календарного диска!

– И что же это будет за пир?

– Мы обо всем сообщим, когда настанет время, писец.

Ягуар Имикс жестом пригласил одну из своих наложниц присоединиться к нам, а она открыла стоявшую рядом с ней шкатулку и достала полосу древесной коры. Девушка вложила ее в зубы хозяина, и он принялся жевать, когда заговорил снова:

– Пактуль, мой слуга! Впав в транс, я слышал глас богов, которые поведали мне о том, что ты не одобряешь строительство нового храма. А твои странные вопросы о пире в честь Акабалама лишь подтверждают услышанные мной божественные слова. Ты же знаешь, что от моего взора не укроется ничто, писец. Подтверди же правдивость божественных откровений. Признайся, что не считаешь меня сосудом, вместившим в себя всю их мудрость!

В этих словах, по сути, содержался мой смертный приговор, и мне сделалось страшно, как никогда прежде. Глаза всех придворных были устремлены на меня, и во взглядах читалась жажда крови. Даже ара, сидевший в клетке рядом со мной, почувствовал это. Оксиллу принесли в жертву за меньшие прегрешения. Мне вырвут сердце на алтаре! Я посмотрел на карлика Якомо, который с шумом прихлебывал из чаши шоколад с корицей и чили. И тут же понял, что боги здесь совершенно ни при чем, а за всем этим стоит всего лишь этот злокозненный карлик.

С переполнявшим сердце страхом я заговорил:

– Ягуар Имикс, священнейший из Властителей, да будешь ты пред всеми превозвышен! Во время собрания я всего лишь задался вопросом, насколько идеально нынешнее время для строительства нового храма. Мне бы хотелось, чтобы новая пирамида простояла десять Великих циклов, а твое имя навечно прославилось как святейшее из святейших. Все мои помыслы о том, как я украшу ее фасад тысячами глифов, прославляющих тебя, но только мне не хотелось бы делать это по ничтожному известняку, а более достойных материалов и людей для строительства у нас сейчас нет.

Закончив, я смиренно склонил голову, и при виде этого Ягуар Имикс сплюнул кору изо рта на пол и сверкнул зубами. При этом он показал самый красивый набор ониксов и жемчужин, когда-либо созданный в Кануатабе. Имикс потому и любит улыбаться, что напоминает этим нам всем о сокровищах своего рта. Беспредельная верность – вот главное, чего добивается он от своих подданных, и сколько же раз я сам был свидетелем, как он наслаждался унижением человека, но все равно приказывал казнить его, прежде чем великая звезда завершала свой ежедневный путь по небесному своду.

Я закрыл глаза в ожидании появления палачей. Они отведут меня на вершину пирамиды и, подобно Оксилле, принесут в жертву.

Но затем Властитель произнес слова, которых я никак не ожидал:

– Пактуль, мой смиренный слуга, ты прощен. Я отпускаю тебе грех несдержанности и ожидаю от тебя искупления вины участием в приготовлениях к великому празднеству в честь Акабалама.

Все еще не веря в услышанное, я открыл глаза. А правитель продолжал:

– Мой сын и наследник благоволит к тебе, и это главная причина твоего помилования – ты призван будешь

продолжать обучать Песнь Дыма прислушиваться к голосу своей благородной крови и готовиться к уготованной ему судьбой власти в будущем. Ты расскажешь ему все об Акабаламе – этом величайшем из богов, который снизошел до того, чтобы стать моим покровителем. И ты объяснишь моему сыну высочайший смысл грядущего празднества.

С дрожью в голосе я с трудом выдавил из себя:

– О, Святейший! Я изучил наши великие книги, но не нашел в них упоминания об Акабаламе. Я просмотрел все, но нигде не обнаружил его описания среди великих циклов времени. Я исполнен самого горячего желания учить наследника, но что мне взять при этом за основу?

– Ты будешь продолжать давать ему уроки, как и прежде, смиренный писец, пользуясь великими книгами, которые познал так досконально. А когда закончатся приготовления к пиру в честь Акабалама, я открою тебе истину,

и ты сможешь написать новую священную книгу, чтобы Песнь Дыма, а потом и его наследники, Божественные Властители, могли следовать его указаниям отныне и во веки веков.

Потом я покинул тронный зал, и голова моя еще долго кружилась, неспособная до конца постичь, как случилось, что правитель подарил мне жизнь.

Но конечно же, это моя должность наставника сына Властителя перевесила все наветы и спасла меня от участи принесенного в жертву! Я, как мог, справился с дрожью во всем теле и пошел в дворцовую библиотеку, чтобы встретиться с наследником, и только птица в клетке, телесное воплощение моего духа, разделяла пережитый мной страх.

Библиотека, где я обычно даю уроки для Песни Дыма, – это чудеснейшее место во всем нашем раскинувшемся на многочисленных террасах городе. Для меня оно было вместилищем огромных знаний, накопленных нашими мудрецами за десять самых больших оборотов Календарного диска. В нем хранились книги на любые темы, преисполненные священными для меня сокровищами, несравнимыми со всем золотом мира. Здесь были, например, труды боговдохновленных астрономов, представлявших себе небесный свод в виде двуглавого змея.

И вот я вошел в библиотеку – просторный зал с каменными стенами, убранными в драпировки самого благородного из оттенков синего цвета. Квадратное окно в стене отбрасывает на ткань белый отсвет. Так на рассвете в день летнего солнцестояния лучи бьют в окно, словно пробуждая в каждом жажду познания всего, что наши предшественники поняли об устройстве мироздания. На полках расположены книги, целые груды книг. Причем некоторые из них лежат в развернутом виде. Их ведь создавали еще в те времена, когда листов из коры фиги у нас имелось в достатке, и ни одному писцу и в голову не пришло бы похищать их для создания собственного труда.

Миновало уже около тысячи солнц с тех пор, как Властитель доверил мне обучать своего сына мудрости предков, помочь ему понять суть времени – этой бесконечной петли, которая, искривляясь, вновь неизменно замыкается на себе. Ведь только познав наше прошлое, можем мы осмелиться мечтать о будущем.

Песнь Дыма, наследник престола, крепкий мальчик, который прожил на свете уже двенадцать оборотов диска календаря. Глаза и нос у него отцовские, но по натуре он совсем не злой, и когда я вошел в библиотеку с птицей в клетке, то застал его в глубоком беспокойстве.

Он сказал мне:

– Учитель, я присутствовал при жертвоприношении Оксиллы. А на площади заметил его дочь – Огненное Перо, которая мне очень нравится, оплакивавшей смерть отца. Ты, случайно, не знаешь, где она сейчас?

Я невольно бросил взгляд на Кавиля – личного слугу наследника, который неизменно дожидался в стороне, когда закончится наш очередной урок. Кавиль – хороший слуга, мужчина очень высокого роста. Сейчас он, по своему обыкновению, стоял молча, уставившись взглядом в одну точку.

Для меня было бы слишком болезненной темой обсуждать судьбу дочерей Оксиллы, и потому я ответил просто:

– Не волнуйся, мой господин, она будет жить, но только тебе следует теперь выбросить из головы все мысли о ней, ибо она стала неприкасаемой. Тебе нужно полностью сосредоточить внимание на наших занятиях.

Мальчик, казалось, опечалился еще сильнее, но потом он заметил мою птицу и спросил:

– А это что такое, учитель? Ты принес это мне?

Мое духовное животное относится к числу самых дружелюбных и общительных, и потому я не побоялся выпустить ара из клетки, чтобы наследник смог как следует разглядеть его. Мы уже обсуждали однажды духовных животных, но, чтобы сделать урок более наглядным, я заново объяснил своему ученику, что свое я обрел в виде этой птицы и, дав ей каплю своей крови, стал с ней единым целым. А потом птица, мое воплощение в мире зверей, стала летать по залу, доставив мальчику удовольствие от этого зрелища. Мы даже взлетели на крышу, а потом вернулись, облетели наследника вокруг и уселись ему на плечо.

Я объяснил ученику, что мое духовное животное остановилось в Кануатабе на пути великой миграции, которую каждый ара совершает со своей стаей. Через несколько недель, набравшись сил, мы продолжим это путешествие в поисках земли, куда наши предки-птицы уже тысячи лет возвращаются в период сбора урожая.

– Каждый человек должен быть способен преодолевать пределы повседневной рутины своей жизни, и его духовное животное помогает достичь этого идеала, – сказал я наследнику.

У Песни Дыма духовное животное – ягуар, что только и пристало будущему правителю. Я наблюдал, как он взял мою птицу на руку и стал внимательно разглядывать ее, размышляя, каким образом этот ара мог превратиться для меня в мост, переброшенный в другой мир. И мне стало грустно, когда я подумал, что сам Песнь Дыма может уже никогда не увидеть свое духовное животное во плоти. Ведь в окрестных джунглях ягуары стали огромной редкостью.