Текст книги "21.12"

21

Чель мчалась на запад города, не замечая царившего повсюду разгрома, пожаров и брошенных автомобилей.

– Он мог быть одним из них. – Голос Роландо в наушнике гарнитуры «свободные руки» то слышался отчетливо, то пропадал. Но его слова о том, что создатель кодекса из затерянного города мог быть одним из «троицы основателей» Киакикса, казались уже не такими невероятными, как вчера.

– Мы пока даже не знаем, существует ли до сих пор этот затерянный город, – сказала Чель.

– Его духовное животное – ара. Тебе не кажется, что именно такому человеку тысячи ара в одном месте могли показаться добрым знаком?

Чель мысленно сделала попытку собрать воедино миф и исторические факты. Человек знатного происхождения и две его жены бредут через джунгли, сбежав из обреченного города. И на третий день пути перед ними открывается поляна, вокруг которой на каждом дереве сидят сотни ара. Как и все древние майя, эти люди верили, что любая птица обладает огромной духовной силой. И эта троица посчитала, что именно такое место среди леса как нельзя лучше подходит для того, чтобы здесь поселиться. Так и был основан Киакикс.

– Вполне вероятно, что, закончив расшифровку текста, мы узнаем, что Пактуль женился на тех двух девочках и они основали деревню, – продолжал Роландо.

Но тут связь снова оборвалась, а Чель пришлось резко свернуть, чтобы объехать брошенный на дороге «приус», как раз напротив битумных озер Ла-Бреа. Множество животных попали в ловушку бурлящего битума и навсегда остались там с наступлением последнего Ледникового периода. В окаменелости-фоссилии тогда превратились все: от мастодонта до саблезубого тигра.

«Интересно, какая судьба ждет человечество через какие-нибудь десять тысяч лет?» – подумала Чель.

Проезжая дальше через Уилшир, она заметила, что там все покрыто новыми граффити. Городские «уличные художники» сполна воспользовались свободой, предоставленной им, когда у полиции нашлись дела поважнее, и покрыли красками каждый квадратный метр стен и заборов: здесь были эмблемы городских банд, подражания известным мастерам жанра и дилетантская мазня. Но на одном из домов в западной части авеню Ла-Бреа Чель увидела знакомый знак.

Огненного змея – бога Гукуматца, как называли его на к’виче, – иногда изображали в виде обычной змеи, заглатывающей собственный хвост. Чель знала, что это символизирует ежегодный урожай, повторяющиеся циклы времени и глубокую связь ее народа со своим прошлым. У греков он звался Уроборос, и для них он представлял схожие понятия. Но Чель понимала, что в этом месте рисунок появился совсем по другой причине. Гукуматца охотно взяли на вооружение сторонники теории декабрьской катастрофы, однако считали его при этом символом не обновления, а разрушения, которое грядет вместе с окончанием Долгого отсчета – напоминанием, что все предыдущие человеческие цивилизации исчезали, поглощенные прожорливым змеем времени.

Наконец сигнал мобильной связи восстановился, и Чель снова услышала голос Роландо:

– Алло! Чель? Ты меня слышишь?

– Да, слышу. Будь так любезен, дай трубку Виктору.

– Попробуй дозвониться ему по сотовому. Он поехал домой, чтобы найти какую-то журнальную статью еще из семидесятых, которая, как он считает, может помочь разобраться с глифом Акабалама. Похоже, у него весь дом завален подшивками за несколько десятилетий.

– Так оно и есть.

– Когда ты вернешься к нам?

– Как только смогу.

– А куда ты так спешно отправилась?

– Поговорить с человеком, который знает о Киакиксе намного больше, чем я сама.

Массивные бронзовые двери храма Богоматери Всех Ангелов, которые менее недели назад показались Чель воплощением чрезмерности, теперь воспринимались поистине даром Божьим. Она несколько раз постучала в них кулачком. Но когда они наконец приоткрылись, ее встретил ствол пистолета, направленный прямо в лицо.

– Боже, Йиналь, это же я, Чель!

– Извини, – сказал он на к’виче, убрал оружие в кобуру и закрыл за ней дверь. – Здесь совсем недавно собралась толпа демонстрантов. Им хочется, чтобы нас всех отправили туда, откуда мы прибыли. Ты ведь знакома с Караной Менчу? Так вот, у нее кончалось лекарство, и она вышла наружу через черный ход. Но они все равно схватили ее и начали издеваться.

– Она цела?

– С ней все обошлось, но, когда я видел ее в последний раз, она все еще плакала.

– Полицию вызвали?

– Да, – ответил Йиналь, – но только наша охрана сейчас не входит в число их важнейших задач.

Чель видела, как он взвинчен. Этого молодого человека она знала с 2007 года, когда он приехал из Гондураса, где прежде гнул спину на табачных плантациях. Чель коснулась его руки.

– Спасибо, что взял на себя заботу об общине, Йиналь, – сказала она.

– Посчитал, что это мой долг.

– Ты не видел мою маму? – Незадолго до этого Чель удалось все же убедить Хаану укрыться в церкви вместе с остальными членами «Братства».

Йиналь кивнул:

– Думаю, она в главном святилище.

Чель прошла мимо кабинета настоятеля и спустилась по ступенькам в колумбарий, где Гутьеррес впервые показал ей кодекс. По пути она миновала кафетерий, где несколько женщин в защитных козырьках как раз возились с огромным чаном, чтобы приготовить еду для большой группы людей. При входе в святилище ей, как всегда, ударил в нос сладковато-горький аромат благовоний. В свое время древние майя использовали в качестве благовония только издающий сладкий запах кротон, но их современные потомки стали предпочитать добавку копала. Его горький привкус казался им более подходящим при поминовении всех, кто отдал жизнь во благо аборигенов.

У алтаря молился Луис – один из младших жрецов.

– Пусть души их очистятся, чтобы эти люди снова обрели способность спать. Да спасутся они от саморазрушения и приникнут к матушке-земле, дабы восстановить связи со своими духовными животными.

Майя традиционно считали сон актом религиозным, временем единения людей с богами. Для них любая бессонница могла быть только результатом недостатка благочестия, и, как знала Чель, многие сородичи видели в появлении ФСБ наказание, ниспосланное небом. В этом мнении, сами того не сознавая, они полностью сходились с протестующими за стенами храма.

Чель прикинула, сколько спала сама за последние четыре дня. Ей удавалось ненадолго прикорнуть на диванчике у себя в музейном кабинете, но в общем и целом это было очень похоже на то, что происходило на ранних стадиях заболевания ФСБ. Она не веровала всерьез в божества своих предков, но ощущение было такое, что и ее тоже постигло общее наказание.

Ей навстречу по коридору шел мужчина в черных брюках и серой рубашке на пуговицах. Сейчас, когда все носили защитные козырьки, узнать человека было трудно. Только подойдя совсем близко, Чель разглядела седую бороду. Это был редкий случай, когда она видела Мараку не в традиционных одеждах жреца.

– Чель, хвала богам, с тобой ничего не случилось! – воскликнул Марака, обнимая ее.

– Здравствуйте, великий жрец, – прошептала она.

Марака бросил взгляд в сторону алтаря.

– Луис молится без остановки день и ночь, – сказал он, не считая нужным переходить на шепот. – Мне кажется это лишним. Боги всемогущи. Они и так слышат нас, поверь.

Чель не без труда улыбнулась в ответ.

– Однако, как я полагаю, сама ты пришла сюда не для молитвы?

– Мне нужно повидаться с мамой.

Марака указал ей в противоположный конец святилища, где вдалеке от алтаря на скамьях расположились несколько женщин из их племени.

Заслышав приближение Чель, Хаана оторвала взгляд от страниц журнала «Пипл»[31]31
  Журнал о светской жизни в США с очерками о звездах кино, политики и большого бизнеса.


[Закрыть], который в этот момент читала. Она встала и привлекла дочь к себе. Чтение подобного журнала не было чем-то неожиданным для Чель, но вот пылкие объятия застигли врасплох – прошли, должно быть, годы с тех пор, как мать открыто проявляла к ней столь нежные чувства. И потому она вдруг почувствовала душевную слабость, грозившую позволить волне усталости овладеть всем ее существом.

– Похоже, ты совсем не спишь, – заметила Хаана.

– У меня слишком много работы.

– Ой, только не смеши меня, Чель! Работа! Что в ней может быть такого уж важного?

В западном приделе храма они нашли небольшую пустую комнату, похожую на школьный класс, где подковой были расставлены стулья. Стены здесь украшали акварели с библейскими сценами жития Иосифа, обладателя знаменитого покрывала. Чель едва ли была готова показать матушке кодекс именно в таком окружении, но ничего другого не оставалось. И она рассказала ей историю книги, о том, как она связана с возникновением новой эпидемии, и что Киакикс, возможно, имеет огромное значение для обнаружения источника болезни. При этом Чель намеренно умолчала о неприятностях, возникших у нее с ИТС и в музее Гетти, посчитав, что на это нет времени. К тому же именно сейчас ей совершенно не хотелось давать Хаане повод разочароваться в дочери.

Они быстро просмотрели страницы кодекса на дисплее портативного компьютера. Что значило для Хааны увидеть нечто подобное, а тем более узнать, что деревня, покинутая ею много лет назад, могла стать вероятным источником ФСБ, осталось для Чель загадкой. Лицо матери как было, так и осталось невозмутимо спокойным.

– Так вот, мама, – сказала потом Чель, – мне сейчас очень нужно, чтобы ты постаралась вспомнить все случившееся, когда Чиам отправился на поиски затерянного города.

Хаана положила ладонь поверх руки дочери:

– Я очень за тебя волновалась. Надеюсь, ты веришь мне. А теперь вижу, что волновалась не зря. Все это – невыносимо тяжкое бремя для тебя.

– Да нет же! Со мной все хорошо. Прошу тебя, мамочка, пожалуйста, постарайся все вспомнить.

Хаана встала и молча отошла к окну. Чель предполагала, что натолкнется на отказ, и потому заранее обдумала все доводы, чтобы убедить мать мысленно вернуться в прошлое, о котором та упорно не хотела больше вспоминать.

И снова ее ждал сюрприз, когда оказалось, что Хаану не придется уговаривать.

– Двоюродный брат твоего отца был самым искусным следопытом во всем Киакиксе, – начала она свой рассказ. – Он был способен выследить оленя в джунглях за много миль. Мы были еще почти детьми, а его уже считали лучшим охотником деревни. Но потом в Петен пришли правительственные войска, и нас – аборигенов-майя – стали без суда убивать прямо на улицах, вешать на крестах церквей и сжигать заживо. Когда солдаты добрались до Киакикса и арестовали твоего отца, Чиам заменил его. Это ведь он зачитывал вслух деревенской общине письма отца из тюрьмы.

Чель поразилась, с какой легкостью пока давалось матери повествование. Долгие годы та вообще отказывалась говорить хоть что-нибудь об отцовских посланиях из застенков, и потому сейчас Чель не смела перебивать ее вопросами.

– Но Чиам был настроен гораздо более воинственно, чем твой отец, – продолжала Хаана. – Он грозился расправиться с любым из нас, кто пойдет в услужение к «ладинос», и поклялся убивать их, как только представится случай. Он хотел уничтожать их так же безжалостно, как они уничтожали нас. Даже письма отца казались Чиаму написанными слишком мягко. Они в свое время много спорили между собой, но оставались самыми близкими друг другу людьми. Когда Алвара схватили, я догадывалась – Чиам сделает все, чтобы освободить его. Все знали, что заключенных можно было выкупить, если заплатить достаточно, и Чиам сошелся с тюремщиками в Санта-Крусе. За твоего отца назначили плату в сто тысяч кетцалей.[32]32
  Один гватемальский кетцаль по современному курсу равен 0,12 доллара США.


[Закрыть]

Чель вскочила с места:

– Так вот зачем Чиам отправился на поиски затерянного города! Почему же ты мне раньше никогда об этом не рассказывала?

– Чиам сам не хотел, чтобы люди узнали о его сделке с «ладинос», пусть даже ради спасения своего кузена.

К тому же даже если бы он нашел сокровища, то едва ли гордился бы тем, что обворовал своих предков, чтобы подкупить врагов. И все же он отправился в путь. А через двадцать дней вернулся и рассказал о своей находке. По его словам, там оказалось столько золота и оникса, что Киакикс мог безбедно прожить на вырученные деньги пятьдесят лет.

Конец истории Чель знала. Двоюродный брат отца внушал жителям деревни, что души их предков по-прежнему обитали там, глубоко в джунглях, и обокрасть их значило разгневать богов. Он считал затерянный город духовными вратами в иные миры, свидетельством того могущества, которого достигли когда-то майя, и предвестником славы, ожидающей их в будущем. Поэтому, увидев руины воочию, он не посмел потревожить ни единого драгоценного камня или унести домой хотя бы один предмет, обретший там свое место навсегда.

Проблема заключалась в том, что ему никто не поверил. Найти сокровища и просто оставить их на месте? – над ним долго еще потешалась вся деревня. Тогда Чиам не выдержал издевок и заявил, что готов на деле доказать каждое свое слово и отвести группу соплеменников к тому месту в джунглях. Но сделать этого он не успел. В числе десятков других революционеров из Петена он был повешен солдатами армии правительства.

– Но Чиам успел рассказать некоторые подробности, – продолжала Хаана. – Он описал двойную пирамиду, башни которой смотрели друг на друга, огромное патио с величественными колоннами, где наши предки собирались, чтобы обсудить политические вопросы. Ты могла бы сама в это поверить? Он наверняка говорил обо всем этом, чтобы воодушевить нас, показать, что мы ничем не хуже «ладинос». Но его план не удался. Все сочли его рассказ выдумкой. Он был смелым и добрым человеком, а вот его история оказалась сплошным враньем.

– Он говорил, что видел там патио с большими колоннами? – переспросила Чель.

– Да, что-то в этом роде.

– Какой высоты колонны он описывал? В тридцать футов?

– Он мог сказать, что хоть в тысячу. Все равно никто не желал его слушать.

Но ведь Пактуль тоже приводил описание колоннады на главной площади в Кануатабе, которая окружала небольшой внутренний двор, причем колонны были высотой в шесть или семь ростов человека. Двойные храмы-пирамиды украшали десятки древних городов майя, а вот колонны подобной высоты до сих пор удалось найти только в паре мест, располагавшихся на территории Мексики. В Гватемале ничего подобного не существовало. Здесь колонны были раза в два или три ниже.

– Значит, он действительно мог найти его, – сказала Чель, больше обращаясь к себе, чем к матери.

– О, Чель, не надо, прошу тебя!

Дочь попыталась объяснить ей, что два описания удивительным образом совпадали, но Хаана не хотела больше слушать.

– Наш затерянный город – это миф, – решительно заявила она. – Как и все якобы затерянные города.

– Но ведь такие города уже находили. И теперь они известны каждому.

Хаана лишь вздохнула:

– Мне понятно, насколько тебе хочется сейчас в это поверить, Чель.

– Здесь дело вовсе не только во мне.

– Верно. Каждый житель Киакикса хотел бы тоже верить в существование такого города, потому что это дает надежду на лучшее будущее, – покачала головой Хаана. – Но их не убедить, пока нет реальных доказательств. И все эти истории остаются для них не более чем легендами, передающимися из уст в уста досужими болтунами. Люди в Киакиксе просто не знают, как им самим изменить свою жизнь. Вот почему я и привезла тебя сюда – чтобы ты не осталась одной из них на всю жизнь.

И если сначала Чель приятно удивилась тому, как легко мать согласилась рассказать о Чиаме, то теперь поняла: какое бы влияние ни оказали на нее события последних дней, Хаана оставалась все той же – женщиной, бросившей семейное гнездо и отказавшейся от всего, во что верил ее муж. Все тем же человеком, потратившим тридцать три года, чтобы забыть прошлое, отрекшимся от культуры и традиций своего народа.

– Быть может, ты не хочешь верить в затерянный город, мама, потому что его существование заставило бы тебя слишком многое пересмотреть в своей жизни?

– Что ты хочешь этим сказать?

Но пытаться ей что-то доказывать было пустой тратой времени.

– Ладно, оставим этот разговор. Мне пора идти. У меня все еще много дел.

«Который час?» – подумала Чель и посмотрела на дисплей своего сотового телефона. Она не слышала, как пришло эс-эм-эс от Стэнтона: «Знаю, вы бы уже сообщили, если бы были новости. Просто хотел убедиться, что все в порядке. Г.».

Читая эту наспех набранную строчку, Чель поняла – ей нравится, что Стэнтон не забывает о ней.

– Ты и в самом деле будешь теперь искать те руины? – спросила между тем Хаана. – Несмотря на все, что происходит вокруг?

Чель встала.

– Я буду их искать именно из-за того, что происходит.

– И каким же образом?

– Сначала спутники изучат предполагаемый район, – ответила Чель, которая только сейчас сама для себя стала намечать подобие плана. – А если с воздуха ничего не будет видно, придется отправиться в экспедицию.

– Пожалуйста, обещай мне, что сама ты в джунгли не пойдешь, Чель.

– Если я буду нужна медикам, то пойду непременно.

– Это опасно. Ты прекрасно знаешь, как это опасно.

– Отец никогда не боялся делать то, что необходимо.

– Твой отец был тапиром, – сказала Хаана. – Тапир умеет сражаться, но никогда не полезет в логово ягуара, чтобы просто так быть съеденным.

– А ты лиса, – напомнила Чель. – Серая лиса, которая не боится людей, пусть они даже охотятся на нее. Но только ты потеряла свой вайоб, свое духовное животное, и связь с ним, когда бежала из Киакикса.

Хаана отвела глаза. Для человека из народа майя нет ничего обиднее, чем предположение, что он оказался не достоин своего вайоба, и Чель сразу же пожалела о сказанном. Ведь правда заключалась в том, что вопреки всем стараниям матери оторваться от своих корней ее духовное животное все еще было живо в ней.

– Ты помогаешь здесь многим бывшим нашим, – сказала Хаана на прощание, – но, как мне намекнули, всегда приходишь, когда молитвы уже закончились. Ты сама не веришь в древних богов. Так что мы все-таки с тобой похожи гораздо больше, чем ты хотела бы думать.

12.19.19.17.14—15 декабря 2012 года

22

Микаеле Тэйн было тринадцать, когда оправдательный приговор, вынесенный полицейским, избившим Родни Кинга[33]33
  Афроамериканец, ставший в 1992 году жертвой произвола американской полиции.


[Закрыть], спровоцировал погромы и массовые поджоги зданий по всему Лос-Анджелесу – от корейского квартала до восточных районов. Мать тогда еще была жива, и она продержала Микаелу и ее брата взаперти четыре дня, чтобы они могли лишь по телевизору наблюдать, как протестующие бесчинствуют в городе. Тогда она в последний раз видела Лос-Анджелес таким, каким он предстал перед ней сейчас.

По радио в машине можно было слышать, как известные политические обозреватели спорили, на самом ли деле именно утечка информации из мэрии спровоцировала беспорядки. Один из комментаторов утверждал, что это почти десять тысяч инфицированных, доведенных до отчаяния, шли во главе погромщиков. Противники введенного с подачи Стэнтона карантина заявляли, что все это – неизбежный результат попытки удержать на ограниченной территории десять миллионов человек. Но сама Тэйн, которая достаточно долго жила и работала в этой части Лос-Анджелеса, знала, что людям здесь не нужно было особых причин для вспышки гнева – скорее стоило удивляться, что это не происходило постоянно.

Перед самым поворотом к Пресвитерианской больнице она в зеркале заднего вида заметила, как Дэвис, который следовал за ней в своей машине, чтобы обеспечить безопасность, намеренно слегка увеличил дистанцию. И понятно: как раз здесь никакая опасность ей уже не угрожала – в воздухе кружили вертолеты, джипы контролировали периметр территории, вооруженные национальные гвардейцы расположились у всех входов, словно это была военная база в Кабуле.

Вернувшись из Афганистана, Тэйн проводила в больнице все рабочие дни, каждую третью ночь и почти все выходные. Она работала и в праздники, вызываясь добровольно дежурить в те смены, когда найти желающих было особенно трудно. Коллеги уважали ее за самоотверженность, но правда заключалась в том, что Тэйн попросту некуда было больше пойти. Больница функционировала 24 часа в сутки 365 дней в году, как любой военный госпиталь. А для Тэйн есть в общей столовой фаршированную индейку на День благодарения или пить на Новый год шипучку из пластмассовых стаканчиков было все же лучше, чем сидеть дома в полном одиночестве.

Работать в Пресвитерианской больнице никогда не было легко, и порой им приходилось проявлять даже большую изобретательность, чем в палатках полевого госпиталя в горах. Им не хватало персонала из-за чрезмерного количества поступавших сюда больных. И все же Тэйн и ее коллегам, несмотря ни на что, удавалось предоставлять вполне квалифицированную помощь десяткам тысяч пациентов. Они еще ухитрялись при этом помогать в других местах, выполнять любые просьбы умиравших, выслушивать жалобы друг друга на жизнь и вместе порой крепко напиваться в попытке ненадолго отключиться от всего этого. За последние три года сотрудники Пресвитерианской больницы стали для Тэйн чем-то вроде одной огромной, беспорядочной, но такой любимой медсанчасти.

А теперь многие из них сами умирали в этих стенах, и от больницы, как она понимала, скоро и воспоминания не останется. Даже если эпидемию удастся остановить, им никогда уже не избавиться от прионов на полах, стенах, мебели, раковинах умывальников, кроватях и больничном оборудовании. Здание снесут, а остатки зароют до последнего кирпича глубоко в землю как опасные для жизни материалы.

В коридорах толпились сотрудники ЦКЗ, занимаясь вновь поступившими пациентами, успокаивая давно ждущих помощи, постоянно давая друг другу не всегда внятные указания. Тэйн с трудом различала их лица сквозь стекло шлема костюма биологической защиты, в который пришлось сразу же облачиться, но это значило, что и ее лицо мало кому бросалось в глаза. Ей же и нужно было оставаться неузнанной, чтобы свободно перемещаться между палатами. В костюме было жарко и неудобно двигаться, но она скоро приспособилась к нему и пошла вдоль дверей, за которыми пациенты либо лежали, бессмысленно уставившись в потолок, либо нервно расхаживали из угла в угол.

Первым делом ей необходимо было попасть на четвертый этаж к Мередит Фентресс – полноватой женщине, которая всего неделю назад была безраздельной хозяйкой приемного отделения. Сколько ночей провела с ней Тэйн, сплетничая или обсуждая игры местной баскетбольной команды, сокрушаясь, что от этих парней всем только одно расстройство!

А теперь она увидела Фентресс, которая стонала и металась на постели, вся покрытая потом.

– Тебе скоро станет лучше, – прошептала Тэйн, введя антитела из шприца в капельницу и наблюдая, как чуть окрасившаяся в желтое жидкость стала поступать в вены пациентки. На какое-то время Тэйн задержалась, чтобы, как научил ее Стэнтон, убедиться в отсутствии негативной реакции, которая потребовала бы немедленного вмешательства.

Реакции не последовало. Успокоенная этим, Тэйн стала переходить из палаты в палату. Лишь изредка ей приходилось выжидать, пока уйдут врач или медсестра, но по большей части она чувствовала себя человеком-невидимкой.

Эми Зингер была миниатюрной белой блондинкой – студенткой третьего курса, с которой Тэйн несколько раз дежурила по ночам в реанимации. Вводя ей антитела, она вспомнила, как они обе просто покатились однажды со смеху, когда один из подслеповатых стариков пациентов их перепутал. Хохотали так, что долго не могли остановиться.

Внезапно в палату вошла медсестра в таком же биокостюме. Она посмотрела на Тэйн не без подозрения, но лишь спросила:

– Вам нужна помощь?

Тэйн сунула ей под нос удостоверение сотрудницы ЦКЗ, которое добыл для нее Стэнтон.

– Нет, – ответила она. – Мне лишь поручено взять повторные пробы. Мы отслеживаем, как быстро множится количество белков.

Медсестру это объяснение вполне удовлетворило, и она пошла дальше своей дорогой, но Тэйн все равно вздохнула с огромным облегчением. Пока все шло как по маслу. Не будь она так занята, Тэйн, наверное, сейчас молила бы Бога, чтобы антитела начали свою спасительную работу.

Обойдя еще десять больных, она обнаружила Брайана Эпплтона неподвижно лежащим на койке. Глаза он закрыл, но Тэйн, конечно же, понимала, что он не спит, а лишь погружен в опасное забытье на границе двух миров. Еще ей бросились в глаза три глубокие багровые царапины у него на щеке. Когда она закончит, нужно будет привязать ему руки к поручням кровати для его же безопасности. Эпплтон был работником кухни, который порой едва ли не силой заставлял Тэйн хоть что-нибудь съесть во время долгих ночных дежурств. Он прекрасно понимал, что при мизерных зарплатах врачам пришлось бы трудно без бесплатной подкормки, и на столе в приемной постоянно волшебным образом появлялись тарелки с овсяным печеньем, ломтики дыни, соки и кофе.

Тэйн снова задержалась и убедилась, что жидкости ничто не мешает свободно попадать из капельницы в вену на его руке. Потом она попыталась повернуть его так, чтобы легче было прихватить кисти специальными ремнями по обеим сторонам койки.

Глаза Эпплтона открылись.

Он схватил ее за рукав костюма биозащиты.

– Что ты делаешь? – громко спросил он. – Что ты со мной делаешь?

Как можно осторожнее Тэйн высвободила свою руку.

– Помнишь меня, Брайан? Я – Микаела Тэйн. Мне нужно было дать тебе лекарство.

Эпплтон резко сел на кровати:

– Мне не нужно твое треклятое лекарство!

Выражение глаз стало бешеным. Звуковые сигналы с монитора рядом с его койкой заметно участились. Сердце его выдавало сейчас 180 ударов в минуту.

– Тебе нужно снова лечь, Брайан, – сказала Тэйн. Мужчиной он был крупным, но ей случалось справляться и не с такими здоровяками. Она склонилась над койкой, готовая перенести на нее весь вес своего тела. Что с ним такое? – размышляла она. Это и есть аллергическая реакция на антитела? Или тахикардию вызвал обычный у больных ФСБ приступ злобы, стресса и агрессивности? В любом случае необходимо его успокоить.

– Пожалуйста, приляг на минутку и постарайся расслабиться.

Но Эпплтон изо всех сил ударил ее.

– Не прикасайся ко мне, мать твою! – заорал он, когда, зацепившись за тумбочку, она повалилась на пол.

Тэйн буквально почувствовала, как огромный синяк расплывается у нее на голове, но она знала, что у нее есть всего несколько секунд, чтобы встать. Пошатываясь, она поднялась и бросила взгляд на показатели давления

Эпплтона: 50 на 30.

У него развился анафилактический шок.

Нужна была незамедлительная инъекция эпинефрина. Но он уже срывал с себя все трубки. Подступиться к нему теперь становилось задачей весьма сложной.

– Прошу тебя, Брайан, – умоляла она. – Твой организм неправильно отреагировал на лекарство. Позволь мне дать тебе другое.

– Так ты отравила меня! – завопил он, поставив ноги на пол и пристально глядя на нее. – Я убью тебя, сучка!

Тэйн обогнула кровать и бросилась к двери. Крики Брайана эхом разносились по коридору, и скоро другие пациенты уже барабанили в двери своих палат, требуя немедленно их выпустить.

Тэйн направилась к лестнице. Нужно было как можно скорее убираться отсюда. Но в костюме она задыхалась и двигалась медленно. На площадке третьего этажа она практически врезалась в мужчину в больничном халате, стоявшего у начала следующего пролета. Это был Мариано Купершмидт – охранник, несколько дней дежуривший у двери палаты Волси. На Тэйн накатила волна жалости: этот человек годами пытался уберечься от любой инфекции с помощью масок. Но ему и в голову не пришло защищать глаза.

– Отстаньте от моей жены! – выкрикнул он, явно уже достигнув той стадии заболевания, когда начались галлюцинации.

Тэйн попятилась.

– Все в порядке, Мариано, – сказала она. – Это же я – Микаела Тэйн.

Но мужчина со злобным оскалом ухватил ее за нейлоновый воротник биозащитного костюма и столкнул с лестницы. Шея Тэйн сломалась раньше, чем ее тело ударилось о стену на площадке внизу.