Текст книги "21.12"

12.19.19.17.12—13 декабря 2012 года

15

10-е шоссе перекрыли в районе Клаверфилда, чтобы Национальная гвардия могла без помех доставлять продукты и предметы первой необходимости в западную часть города. И потому Стэнтон вынужден был воспользоваться узкими проулками, вдоль которых располагались временно закрытые торговые центры, здания начальных школ и многочисленные автомастерские. Хотя машин было немного, поток двигался медленно, сдерживаемый постами национальных гвардейцев, выставленными чуть ли не в миле друг от друга. Губернатор Калифорнии вынужден был принять вызвавший много споров план Каванаг и Стэнтона, подписав чрезвычайный указ о введении первого в истории США карантина в масштабах целого города.

Границы зоны взяли под охрану бойцы Национальной гвардии: от долины Сан-Франциско на севере до Сан-Габриеля на востоке, от Оранжевого округа на юге и до океана на западе. Ни одному самолету не разрешали подняться в воздух из местных аэропортов, а пограничники распределили вдоль побережья около двухсот катеров, чтобы полностью перекрыть порт и выходы в открытое море. Поначалу в большинстве своем жители Лос-Анджелеса приняли карантин спокойно и пошли навстречу властям с охотой, которая удивила самых отчаянных оптимистов в Сакраменто и даже в Вашингтоне.

В придачу к карантину ЦКЗ организовал массовое тестирование всех, кто недавно посещал Лос-Анджелес или его обитателей, которые сами совершали путешествия за последнюю неделю. Медики прошлись по спискам всех пассажиров, вылетавших из Лос-Анджелеса, вычисляли пользовавшихся услугами железной дороги по номерам кредитных карт, пущенных в ход при покупке билетов, а автомобилистов – по квитанциям с платных дорог и съемкам камер наблюдения. Подобным образом удалось обнаружить восемь заболевших в Нью-Йорке, четверых в Чикаго и троих в Детройте, не считая уже тысячи ста пациентов с ВСБ в самой Калифорнии.

Стэнтон видел удручающую тенденцию к росту числа жертв эпидемии, но все, что он сам и другие медики могли сейчас сделать, – это поместить больных в как можно более комфортабельные условия. У большинства заболевших после краткого латентного периода проявлялись частичная бессонница и потливость, за которыми следовали спазмы, лихорадка и уже полная потеря сна. Тяжелее всего было наблюдать за теми, кто не спал трое суток и более. У них начинались бредовые видения, приступы панического страха, а потом галлюцинации, от которых они впадали в буйство подобно Волси и Гутьерресу. Смерть почти неизбежно наступала в течение недели. Стэнтон понимал это, но был бессилен помочь. Почти двадцать инфицированных к этому времени уже скончались.

Вид окрашенных в защитные цвета бронетранспортеров, вооруженных мужчин и женщин в военной форме на бульваре Линкольна почему-то произвел на Стэнтона особенно угнетающее действие, пока он дожидался своей очереди предъявить документы, чтобы проследовать дальше в Венецию. Коротая время, он просмотрел на дисплее своего мобильного телефона самые последние списки заболевших. Инфекция охватила все этнические, расовые и социальные группы населения, не зная никаких возрастных ограничений. Некоторым счастливчикам вроде его самого помогли обычные очки, но так повезло совсем немногим. Единственными, кто обладал иммунитетом против ВСБ, оказались слепые, у кого оптические нервы не были уже связаны с мозгом, и новорожденные. У младенцев оптические нервы не развиты, и до тех пор, пока оболочка вокруг них не формировалась окончательно, у инфекции не существовало пути проникновения в мозг. Но эта защита переставала работать уже у шестимесячных, а потому давала коллегам Стэнтона лишь слабое утешение.

Он продвинул свою «ауди» немного вперед вместе с очередью и вернулся к списку. В нем значились фамилии врачей и медсестер, которых он встречал в Пресвитерианской больнице, как и двоих работников ЦКЗ – в прошлом его хороших знакомых.

А потом ему попались имена Марии Гутьеррес и ее сына Эрнесто.

Предполагалось, что врач с его опытом должен уметь спокойно воспринимать смерть. И в свое время уже насмотрелся на всякое. Но все же к этой напасти он оказался совершенно не готов. Ему нужна была сейчас хоть какая-то опора, и при других обстоятельствах он непременно позвонил бы Нине. Покинув его дом, она снова ушла в море, а когда он связался с ней, чтобы сообщить, что ВСБ передавался воздушно-капельным путем, разговора у них не получилось – оба то и дело неловко умолкали, мысленно возвращаясь к их последней встрече и ночному выяснению отношений. Формально Стэнтон обязан был уговорить ее сойти на берег и сдать анализы, но, поскольку никаких симптомов недуга она не испытывала, он сейчас, напротив, хотел, чтобы она держалась как можно дальше в море. Прионы теперь обнаружили свое присутствие во всех автобусах, общественных банях и больницах города, и обеззаразить их не удавалось никакими медицинскими или химическими реагентами.

Его сотовый телефон зазвонил.

– Стэнтон слушает.

– Это Чель Ману.

– Доктор Ману, вы добились хоть какого-то прогресса?

Она рассказала ему об открытии подлинного смысла пары глифов «отец-сын» и о содержании первой части рукописи, которую сумели расшифровать. И хотя он далеко не все понял, Стэнтона поразили ее искреннее рвение, познания в сложном языке и сам по себе огромный объем исторического материала, который она получила в свое распоряжение. В ее голосе слышалась неподдельная страсть. Он все еще не до конца мог доверять этой женщине, но ее энергия передавалась ему самому и наполняла оптимизмом.

– В первой части нет прямых указаний на географическое местоположение, – продолжала Чель, – но это настолько подробное повествование, что, как мы надеемся, автор поможет нам установить место действия, когда мы пройдем дальше по тексту.

– Сколько вам еще понадобится времени, чтобы закончить? – спросил Стэнтон.

– Мы стараемся работать быстро, но, вероятно, нужно еще несколько дней.

– Как долго вы расшифровывали первую часть?

– Нам потребовалось около двадцати часов.

Стэнтон посмотрел на часы. Подобно ему самому, она трудилась безостановочно.

– Есть проблемы со сном? – поинтересовался он.

– Я дремала, быть может, несколько минут, – ответила она. – Но спать не дает работа.

– У вас в городе семья? Как у них дела?

– Только мама, и с ней все в порядке. А как ваши?

– У меня едва вообще есть семья, – признался Стэнтон. – Но моя собака и бывшая жена чувствуют себя хорошо.

Стэнтон про себя отметил, что слова «бывшая жена» в этот раз слетели с языка легче, чем обычно.

Чель вздохнула и произнесла:

– Майун вономбам.

– Что это значит?

– Это часть молитвы аборигенов-майя. Смысл такой: «Пусть никто не будет нами забыт».

Стэнтон немного помолчал и сказал:

– Если проявятся любые симптомы, сразу же звоните мне.

Обычно прибой почти не был слышен на променаде, но в этот вечер только эти звуки и доносились до Стэнтона. Пропали шумные подростки, прежде постоянно толкавшиеся у киосков, приторговывавших марихуаной, и разудалые компании, устраивавшие себе праздники на пляжном песке. Он припарковал машину под огромной стенной росписью, посвященной Эбботу Кинни, создателю местной «Венеции», и сразу обнаружил, что променад совершенно пуст. Полицейские разогнали всех по домам, а бездомных поместили в центры социальной помощи и ночлежки.

Впрочем, когда нужно было спрятаться, мало кто мог тягаться в этом искусстве с вечными обитателями берега океана. Стэнтон достал шесть коробок с защитными козырьками, которые захватил из лаборатории, и переложил в свою сумку. Его ждала работа и множество других дел, но странные жители променада были для него друзьями и соседями. Это было единственным, что Стэнтон мог сделать для них, и ощущение собственной беспомощности казалось ему невыносимым.

Он первым делом обошел общественные уборные и в одной из них обнаружил затаившуюся парочку. Вручив им козырьки, двинулся дальше и в узком проулке между двумя салонами татуировок встретил знакомого – человека, называвшего себя «самым смешным алкашом в мире», чья любимая песня начиналась словами: «В лесу родилась елочка, под ней напился я…» Звали его, кажется, Марко, и сегодня он не пел, а лишь грубо расхохотался, когда Стэнтон положил перед ним защитный козырек.

Позади здания еврейского общинного центра в микроавтобусе четверо подростков наслаждались «косячком».

– Хочешь затяжку, папаша? – спросил один из них, протягивая окурок.

– Пожалуйста, наденьте козырьки, – отмахнувшись от предложения, сказал Стэнтон.

Рядом с единственной на променаде клиникой пластической хирургии его невольно задержало граффити – рисунок поверх рекламы, гласившей «Ботокс прямо на пляже!». Стэнтону уже попадались подобные изображения в Венеции, но он никак не мог понять, какое отношение этот символ имеет к 2012 году.

Стэнтон двинулся на юг, размышляя над странной картинкой. Насколько он помнил, змея, пожирающая собственный хвост, происходила из древнегреческой мифологии и к майя не имела никакого отношения. Но в эти дни в головах людей многое перепуталось.

Металлическая решетка на двери «Кофемолки» оказалась опущена, а на витрину изнутри повесили объявление: «Закрыто, и неизвестно, когда, черт возьми, откроемся». Эта надпись напомнила ему еще об одном человеке, которого нужно было найти. И уже скоро Стэнтон был в нескольких кварталах севернее, взбираясь по ступенькам к помещению «Шоу чудес Венецианского пляжа». Постучал по огромному желтому вопросительному знаку, украшавшему центр входной двери. Если у его приятеля Монстра и существовало подобие дома, то это было здесь.

– Эй, Монстр? Ты у себя?

Дверь со скрипом открылась, и на пороге возникла фигура женщины неопределенного возраста с лицом словно из фарфора, в полосатых чулках и мини-юбке. У «электрической леди» черные волосы вечно стояли дыбом – якобы от мощного удара током, полученного еще в детстве. Однажды Стэнтон сам видел, как она зажгла с помощью языка спичку, покрытую тонкой тканью, да еще сидя при этом на электрическом стуле под напряжением. Это и была подружка Монстра. Та самая, «полная энергии».

– Нам не велено никого пускать к себе, – сказала она.

Стэнтон показал ей коробки:

– Это для вас, ребята.

«Шоу чудес» располагало небольшим зрительным залом с совсем крохотной сценой, на которой «артисты» глотали шпаги или прикалывали к себе степлером долларовые банкноты. «Электрическая леди» жестом указала Стэнтону в сторону кулис и вернулась к кормлению многочисленной коллекции животных-бицефалов, которую держало «Шоу». Среди них выделялись «сиамские» черепахи, двухголовая змея-альбинос, двухголовая игуана и крошечный доберман с пятью лапами. В огромных сосудах были, кроме того, заспиртованы двухголовые курица, енот и белка.

Своего татуированного друга Стэнтон нашел в каморке, заменявшей этому предприятию бухгалтерию. На банкетке в углу громоздилась кипа одежды. Монстр сидел в центре за столом перед своим стареньким «ноутбуком», с которым, кажется, не расставался никогда.

– Твоя фамилия просто гремит по всему Интернету, старина, – сказал он Стэнтону. – Я думал, ты уже давно смылся в Атланту.

– Нет, застрял здесь, как и все остальные.

– А как тебя занесло в Венецию? Разве тебе не положено работать в какой-нибудь там спецлаборатории?

– Об этом можешь не беспокоиться! – Стэнтон протянул ему козырек: – Сделай одолжение, носи его все время, пожалуйста! Вот, возьми еще и раздай всем, у кого их до сих пор нет.

– Спасибо, – сказал Монстр и затянул завязки козырька за испещренными кольцами ушами. – Мы с Электрой как раз только что вспоминали тебя, док. Ты веришь во все это дерьмо из городского совета?

– Какое еще дерьмо?

– Как, ты еще не знаешь? Хотя размещено всего несколько минут назад. Кстати, и тебя упоминают пару раз! – Он развернул компьютер, чтобы Стэнтон мог видеть монитор. На одном из сенсационных сайтов кто-то выложил копии всех электронных писем для служебного пользования, которые рассылала и получала мэрия за восемь часов – до и после введения карантина. Уже два миллиона заходов.

У Стэнтона заныло внизу живота, когда он начал просматривать сайт. Здесь были меморандумы ЦКЗ для городского совета, в которых описывалась вероятная скорость распространения эпидемии ФСБ, почти шутливые запросы от чиновников мэрии, сколько погибших будет насчитываться к концу первой недели, многочисленные комментарии не для посторонних глаз, описание сложностей борьбы с прионами, включая невозможность обеззараживания общественных зданий и прогнозы относительно того, что некоторые районы Лос-Анджелеса, по всей видимости, станут необитаемыми навсегда.

– Это всего лишь предположения невежд по поводу худших вариантов развития событий, не подкрепленные фактами, – сказал Стэнтон.

– Не забывай, что на дворе 2012 год, брат. Так что всем без разницы.

Еще в одной из статей другого раздела на сайте утверждалось, что Волси пересек границу с США, зная о своей болезни, но намеренно распространяя эпидемию ФСБ во имя неясных политических целей.

– Это просто смешно, – процедил Стэнтон.

– Но люди-то поверят. Ты же знаешь, сколько на этом свете чудаков, которым плевать на факты. И это не только «декабристы». Сейчас начнется такая паника! Так что будь осторожен, потому что тебя связывают со всем этим, приятель.

Личная судьба волновала сейчас Стэнтона меньше всего. Его страшила реакция населения, когда люди увидят неприкрытые растерянность и страх тех, кто был по долгу службы обязан защищать их. Спокойствие на улицах сразу стало казаться ему обманчивым. В одно мгновение все могло покатиться в пропасть.

– Ни при каких условиях не снимай козырька, – напутствовал он соседа, – и, если понадобится что-то еще, ты знаешь, как найти мой дом.

Стэнтон открыл свою входную дверь и обнаружил, что все внутри перевернуто вверх дном. Софу из гостиной и обеденный стол из столовой поставили вертикально и запихнули в кухню. Свернутые в рулоны ковры колоннами украшали теперь все кухонные углы, а на полках ютились книжки с журнального столика, настольные лампы и прочие бытовые мелочи. Его коллегам сейчас был необходим каждый участок свободного пространства.

– Дорогой, это ты? – раздался насмешливый вопрос.

Дэвиса Стэнтон застал сидящим за лабораторным столом в гостиной. Вся мебель здесь была заменена на контейнеры для перевозки опасных грузов, микроскопы и центрифуги. Комната успела насквозь пропахнуть антисептиком. Они пошли на прямое нарушение приказа руководства и потому сумели вывезти в устроенную на дому лабораторию лишь ограниченный набор оборудования. По той же причине им приходилось постоянно мыть и повторно использовать пробирки, колбы и прочие стеклянные принадлежности. Потом все это складывалось в сушилку, помещенную поверх телевизора.

– Как тебе здесь теперь нравится? – спросил Дэвис, отрываясь от своего микроскопа. Но Стэнтона больше всего поразило, что его заместитель по-прежнему не обошелся без белой сорочки, розового галстука и синих брюк.

Телевизионный приемник был включен на канале Си-эн-эн: «Ограничение на передвижение для граждан, проживающих в восьмидесяти пяти округах… Подозрение в биологическом терроризме… Электронная переписка мэрии попала в Интернет. В «YouTube» выложены видео погромов в корейском квартале, горящие дома…»

– Боже! – простонал Стэнтон. – Все-таки уже дошло до мародерства?

– Начинать беспорядки в любой кризисной ситуации, – отозвался Дэвис, – это, можно сказать, характерная черта населения Лос-Анджелеса.

Стэнтон направился к себе в гараж. Там за коробками со старыми номерами научных журналов, сувенирами из Франции и ржавыми запчастями к велосипеду притаился небольшой сейф. Внутри Стэнтон хранил лично собранный набор для чрезвычайных ситуаций типа цунами или землетрясения, в который входили таблетки для обеззараживания воды, свисток, сигнальное зеркальце, тысяча долларов наличными и «смит-и-вессон» калибра девять миллиметров.

– Я так и знал, что ты – республиканец, – с улыбкой прокомментировал стоявший в дверях Дэвис.

Стэнтон пропустил ремарку мимо ушей и проверил пистолет – убедиться, что он заряжен. Потом сунул оружие обратно в сейф.

– Как обстоят дела с нашими мышками? – спросил он.

– Если повезет, антитела будут готовы к применению завтра, – ответил Дэвис.

Вопреки четким указаниям Стэнтон не мог сидеть сложа руки, даже не пытаясь найти лекарство от болезни, и потому они устроили эту секретную лабораторию вдали от посторонних глаз. В столовой на деревянных досках пола стояла дюжина клеток, в каждой из которых содержалась усыпленная на время мышь.

Но только к этим грызунам не подсаживали змей. Всем им привили ФСБ. Стэнтон надеялся, что уже скоро в их организмах начнут вырабатываться антитела, способные справиться с инфекцией. В целом это был тот же процесс, который уже принес им некоторый успех в институте, но только тогда на это ушли недели. Теперь же Дэвис проявил изобретательность и научился получать необычайно высокую концентрацию очищенного приона ФСБ, которая должна была ускорить реакцию. Несколько мышей уже начали производить желаемое.

Громкий стук во входную дверь заставил Стэнтона оставить наблюдение за клетками.

Микаела Тэйн выглядела так, словно ее месяц заставили работать в две смены. Прическа сбилась набок, лицо осунулось. После введения карантина Пресвитерианская больница заметно опустела, и врачам там практически нечего было делать. Стэнтон воспользовался этим, чтобы полноценно включить Тэйн в свою группу.

– Рад, что вы добрались до нас благополучно, – сказал он.

– Пришлось задержаться, чтобы пропустить добрую сотню полицейских машин и пожарных расчетов, двигавшихся в противоположном направлении. Как я поняла, их срочно вызвали туда, где всякая сволочь устраивает беспорядки и поджоги.

Она вошла в дом, увидела лабораторное оборудование и посмотрела на Стэнтона так, словно он собирался на ее глазах создать нечто вроде Франкенштейна.

– На обратном пути мы дадим вам сопровождающего, – пообещал Стэнтон.

– Скажите же сразу: вы привезли мне мой чай? – окликнул ее Дэвис. – Во имя всего святого докажите, что в мире еще остались хоть какие-то духовные ценности.

Тэйн показала ему сумку с продуктами и спросила:

– Что, черт возьми, все это значит?

– Скажу одно – для всех нас это значит конец медицинской карьеры, – ответил Дэвис с улыбкой.

Десять минут спустя Тэйн все еще не могла оправиться от изумления от увиденного и до конца понять, почему Стэнтону и Дэвису пришлось уйти в подполье.

– И все же до меня что-то не совсем доходит, – говорила она. – Если мы в состоянии произвести антитела, почему ЦКЗ не разрешает применить их?

– Потому что они способны вызывать аллергию, – объяснил Стэнтон. – Примерно у тридцати процентов пациентов возможна негативная реакция организма.

Дэвис, который не мог надышаться ароматом любимого чая «Пи-джи типс», добавил:

– Пройдут годы, прежде чем ФДА официально одобрит полученные от мышей антитела как средство против прионовых заболеваний.

– Но ведь люди все равно будут умирать!

– Да, только никто не сможет утверждать, что их погубили чиновники ЦКЗ или ФДА, – усмехнулся Стэнтон.

– Не мы создаем правила, – сказал Дэвис. – Мы их можем только нарушать. К несчастью, заместитель директора ЦКЗ Каванаг следит за каждым нашим шагом, и стоит нам зайти в палату к пациенту, как один из ее людей уже маячит у нас за спиной.

– Но никто не будет следить за мной, – подхватила Тэйн, понявшая наконец, с какой целью ее пригласили. – В нашем отделении интенсивной терапии все еще содержатся больные, к которым у меня свободный доступ.

Только за создание этой нелегальной лаборатории каждый из них мог пожизненно лишиться медицинской лицензии, но любой хороший врач знает, что иной раз нужно быть готовым пойти на риск ради спасения жизни. Стэнтон успел понаблюдать, как относилась Тэйн к пациентам и другим сотрудникам больницы. Чутье подсказывало, что он может ей доверять.

– Но об этом не должна знать ни одна живая душа, – предостерег Дэвис. – Поверьте, долго в американской тюрьме я не протяну.

– Тест ведь можно провести на любой группе инфицированных, к которой у нас есть доступ, верно? – спросила Тэйн.

– Но только при условии, что болезнь у них не успела зайти слишком далеко, – ответил Стэнтон. – После двух-трех дней не поможет уже ничто.

– Тогда я согласна, но при одном условии.

– И правильно, – съязвил Дэвис, – почему не выдвинуть условие, когда идешь на профессиональное самоубийство?

Стэнтон только устало посмотрел на Тэйн и спросил:

– И каково же это ваше условие?