Текст книги "21.12"

В их числе была и Чель. Когда она выбрала специализацию, Виктор стал ее куратором. И уже на первом курсе Чель умела расшифровывать тексты быстрее, чем кто-либо другой на кафедре. Виктор передал ей все свои обширные познания о предмете. Вскоре она стала для него не просто одной из способных студенток. Чель и ее мать часто проводили каникулы вместе с Виктором и его женой Роуз в их загородном домике в окрестностях Чевиот-Хиллз[24]24
  Пригород Лос-Анджелеса.


[Закрыть]. Именно Виктору Чель позвонила в первую очередь, когда получила место преподавателя в университете и была приглашена на работу в музей Гетти. За пятнадцать лет знакомства он был для нее постоянным источником вдохновения, занимательным собеседником, но в последнее время чаще огорчал до глубины души.

Эпоха заката для личности Виктора началась в 2008 году, когда врачи обнаружили у Роуз рак желудка. Проводя каждую свободную минуту у ее постели, он начал искать ответы на неразрешимые вопросы. Жизни без Роуз он себе не мыслил и стал одержим идеями иудаизма, чего не случалось никогда прежде: с ежедневными посещениями синагоги, пристрастием к кошерной пище, соблюдением шабата и ношением ермолки. Но год спустя Роуз не стало, и он обрушил свой гнев на религию, придя к убеждению, что никакого Бога не существует, иначе он не допустил бы тех страданий, через которые прошла покойная жена. Если существовала какая-то Высшая сила, это было нечто совершенно иное.

Именно за девять месяцев траура по Роуз Виктор превратился в теоретика идеи 21 декабря 2012 года. Студенты перешептывались в коридорах о по меньшей мере странных рассуждениях по поводу значения конца цикла Долгого отсчета времени, в которые он все чаще пускался во время лекций. Поначалу он даже сумел увлечь этим некоторых из своих учеников, но и они вскоре потеряли интерес, когда он начал пользоваться весьма сомнительными источниками и более чем спорными трактовками верований древних майя. Вскоре лингвистику как тему лекций полностью вытеснили его теории о конце «тринадцатого цикла» и о том, как в итоге человечество вступит в новую эру – период более примитивного и аскетического существования. Некоторые студенты стали осторожно намекать Чель, что Виктор ведет себя в университете несколько эксцентрично, но даже она не сразу поняла, насколько далеко в своих странностях он успел зайти.

Вскоре его лекции окончательно превратились в проповеди о том, что рак – это порождение фабричной переработки продуктов питания, в чем он видел подтверждение насущной необходимости для людей вернуться к первоначальным формам жизни. Им овладел панический страх перед любыми технологиями, и он даже перестал переписываться со студентами по электронной почте и разговаривать по сотовому телефону, заставляя учеников по любому поводу приходить к себе в кабинет. Он убеждал их перестать пользоваться Интернетом и водить автомобили, расписывая им перспективу конца цикла Долгого отсчета и возникновения того, что «декабристы» называли синхронностью, – то есть осознания тесной взаимосвязи всего сущего во Вселенной, которое приведет к духовному ренессансу. Чель пыталась отвлечь его разговорами на другие темы, но теперь каждая их беседа быстро сводилась к изложению его абсурдных идей. И она обнаружила, что совершенно не видит путей к исправлению ситуации.

Затем, когда Виктора разрекламировали как главного докладчика на крупнейшей в стране конференции по надвигающейся «Новой эре», а прессе стала известна его высокая должность в Калифорнийском университете, администрации пришлось вынести ему строгое предупреждение. Но в июне 2010 года, когда летний зной, как обычно, окутал дымкой университетский городок, Виктор позвонил Чель и попросил прийти к нему в офис. Там он передал ей из рук в руки машинописную копию труда, над которым в глубокой тайне работал многие месяцы. Заглавными буквами на титульной странице было выведено название: «2012. Волна Времени».

Чель пробежала глазами введение:

«Мы живем в эпоху беспрецедентного и бурного развития технологий. Мы научились превращать стволовые клетки в любые необходимые нам ткани, а наши новейшие вакцины и лекарства, вероятно, позволят недавно родившимся детям прожить дольше ста лет. Но при этом мы также переживаем время, когда некий безликий для нас оператор может в любую минуту дать ракетный залп, а секреты производства ядерного оружия постепенно становятся известны самым жестоким тиранам в мире. Уже создан сверхчеловеческий интеллект, который скоро полностью выйдет из-под нашего контроля. Именно компьютерные расчеты ускорили наступление глобального финансового кризиса. Мы разрушаем экосистему планеты, все масштабнее используя ископаемое топливо, а невидимые глазу канцерогены тем временем уничтожают нас самих.

Еще в конце 1970-х годов философ Теренс Маккенна предложил построить график важнейших научных и технологических открытий с начала зафиксированной письменными источниками истории человечества: изобретение печатного станка; мысль Галилея о том, что именно Солнце находится в центре нашей планетарной системы; повсеместное внедрение электричества; открытие ДНК; изобретение атомной бомбы; компьютеров; возникновение Интернета. Маккенна обнаружил, что скорость введения инноваций в последние годы невероятно возросла, и рассчитал точную дату, когда линия развития прогресса на графике станет вертикальной. Он полагал, что в этот день – названный им «Нулевой Волной Времени» – технологический прогресс станет явлением самодостаточным, а мы потеряем над ним всякий контроль и не сможем даже предсказывать, какая судьба будет ожидать цивилизацию в ближайшем будущем.

И этот день наступит 21 декабря 2012 года, в день окончания «тринадцатого цикла» из пяти тысяч лет Долгого отсчета времени по календарю майя, которые предсказали дату, когда Земля претерпит гигантскую трансформацию и четвертая человеческая раса будет сметена. Нам пока неизвестно, что будет собой представлять пятая раса землян. Но беспорядки, свидетелями которых мы становимся по всему миру, доказывают, что глобальная трансформация неизбежна. И за то время, что осталось у нас до 21-го числа двенадцатого месяца, нам следует основательно подготовиться к грядущим переменам».

– Ты не можешь опубликовать такое, – сразу сказала ему Чель.

– Я уже показал свой труд нескольким людям, которые восприняли его с глубоким пониманием, – возразил он.

– Кому, кучке «декабристов»?

Виктор сдержал приступ злости.

– Нет. Это очень умные люди, Чель. Некоторые из них – доктора наук, которые сами написали немало книг.

Чель могла себе представить, каким героем стал Виктор для сообщества верующих в апокалипсис 2012 года, особенно после того, как начал подводить псевдонаучную базу под их прежде столь безосновательные утверждения. Со времени, когда он узнал о страшном диагнозе жены, Виктор не сделал в науке ничего серьезного, и этот «труд» был для него шансом снова прославиться на весь мир.

Однако как бы ни превозносили его единомышленники, когда он опубликовал «Волну Времени» за свой счет, книгу повсеместно высмеяли, причем не стала исключением та же «Нью-Йорк таймс», поместившая на этот раз ядовитый по тону фельетон. Но еще хуже все обстояло с авторитетными учеными. Никто в академической среде не воспринимал больше Виктора всерьез. На его имя перестали приходить субсидии от спонсоров, его тихо выставили из университета, и он даже потерял жилье – дом для него оплачивали из университетских фондов.

Чель, разумеется, не могла бросить в беде человека, который ей так много дал. Она разрешила ему поселиться у себя в Вествуде и предоставила работу исследователя в музее Гетти, но лишь при условии, что он не будет смущать сотрудников музея разговорами о луддитах, декабре 2012 года или нападками на современные технологии. Сдерживая данное ей слово, он получал свободный доступ в библиотеку, и ему выплачивали небольшую стипендию, дававшую возможность снова встать на ноги.

Без малого год Виктор исправно проводил дни, помогая в расшифровке любых попадавших в музей текстов, а вечерами, как правило, смотрел по телевизору передачи канала «История». Кто-то даже застал его однажды за музейным компьютером. Постепенно Виктор скопил достаточную сумму, чтобы снять квартиру, а после того как в начале 2012 года посетил своих внуков, его сын прислал Чель электронное письмо с благодарностью за то, что она помогла отцу снова стать прежним.

А затем, уже в июле, когда Виктор должен был прилежно заниматься реставрацией экспоната, найденного в руинах постклассического периода, он вместо этого стащил у Чель удостоверение преподавателя, проник по нему в университетскую библиотеку и был пойман охраной при попытке вынести несколько редких фолиантов, каждый из которых имел отношение к календарю майя и Долгому отсчету. Доверие Чель оказалось окончательно подорвано, и она уведомила Виктора, что ему следует найти себе другую работу. Так он и оказался в музее Юрского периода. С тех пор они разговаривали крайне редко, да и разговоры не очень-то ладились. И тем не менее в глубине души Чель не оставляла надежды, что когда-нибудь после 22 декабря все придет в норму и они смогут попытаться выстроить отношения заново.

Вот только теперь она уже не могла дожидаться этого момента.

– Мне необходима твоя помощь, – сказала она, отводя взгляд от экспоната и зная, что эта фраза доставит ему удовольствие.

– У меня, конечно, есть сомнения, что я тебе так уж нужен, – сказал Виктор, – но для тебя я готов на все.

– Возникли проблемы с синтаксисом, – Чель потянулась к своей сумке, – и решить их нужно как можно скорее.

Глубоко вздохнув, она извлекла из сумки свой «ноутбук».

– Только что был обнаружен новый кодекс, – произнесла она отчасти гордо, отчасти нерешительно. – Он относится к классическому периоду.

Ее бывший наставник рассмеялся:

– Ты, должно быть, думаешь, что я страдаю старческим слабоумием.

– Неужели я бы приехала сюда, если бы все обстояло не так серьезно?

Чель вывела изображения первых страниц рукописи на дисплей компьютера. В одно мгновение выражение лица Виктора изменилось. Он принадлежал к числу тех немногих людей во всем мире, кто с одного взгляда мог оценить значение подобной находки. Он замер в восхищении и не сводил глаз с монитора, пока Чель рассказывала ему обо всем, что произошло.

– Власти Гватемалы об этом не знают, – закончила она, – и мы не можем никого и близко подпустить к этому сокровищу. Вот почему я должна знать, что могу снова доверять тебе.

После паузы Виктор поднял на нее взгляд:

– Можешь, Чель. Поверь, можешь.

Чуть позже в тот же день они стояли по одну сторону рабочего стола в музейной лаборатории Чель. Виктор был откровенно потрясен великолепием изображений богов, новыми глифами, которых он не встречал прежде, и старыми, но в новых сочетаниях, а главное – необычным обилием материала. Чель вспомнила, что ей захотелось показать кодекс именно Виктору практически в ту же минуту, когда она впервые увидела его, хотя и сейчас ей доставляло неимоверное удовольствие взглянуть на книгу как бы впервые, но уже его глазами.

С чутьем, свойственным ему одному, Виктор сразу же выделил именно то, ради чего она снова пригласила его в музей Гетти: пару глифов «отец-сын», которую они с Роландо не могли расшифровать, как ни бились.

– Я тоже никогда не видел, чтобы их спаривали подобным образом, – сказал Виктор, – а число употреблений этой пары как подлежащего или дополнения просто беспрецедентно.

Они вместе попытались разобрать тот абзац, в котором пара была использована впервые:

«Отец и его сын не благородЕн по рождению, и потому ЕГО познания о том, как боги управляют нами, невелики, и многое из того, что боги нашептали бы в уши истинного Властителя, отец и его сын не слышИт».

– Гораздо чаще это встречается как подлежащее, – задумчиво произнес Виктор, – а потому нам надо сосредоточить внимание на существительных, которые повторяются вновь и вновь.

– Правильно, – кивнула Чель. – Я специально просмотрела все прежние кодексы и выделила наиболее употребительные подлежащие. Таких я насчитала шесть: маис, вода, загробный мир, боги, время и Властитель.

– Но из них всех, – заметил Виктор, – по смыслу подходят только боги или Властитель.

– На самых первых страницах десятки раз упоминаются засуха и благородные люди, ожидающие, чтобы божества ниспослали воду, – заметила Чель.

– Но тогда значение боги не имеет смысла. Если иметь в виду, что отец и сын ожидают, чтобы боги дали им дождь. Боги не могут ждать, чтобы другие боги послали на землю дождь. Этого могут ждать только люди.

– Я пробовала трактовку Властитель, но тоже получается бессмыслица. Отец и ребенок мужского пола. Чит унен. Быть может, речь идет об указании на правящую семью. Вероятно, отец здесь используется метафорически для обозначения Правителя, у которого есть сын, наследующий власть.

– Встречаются пары глифов, где муж и жена обозначают правящую семью – Властителя и Властительницу, – сказал Виктор.

– Но если мы посчитаем, что пара «отец-сын» означает правящую династию, – Чель снова попыталась поменять слова местами, – тогда предложение должно читаться так: «Отец и его сын не благородНЫ по рождению». Разве такое могло быть?

У Виктора вдруг загорелись глаза.

– Разобрать синтаксис майя – это в первую очередь понять контекст, верно?

– Конечно, но…

– У них любое существительное сопровождается дополнением, – уже не слушал никого Виктор. – Каждая дата приведена в связи с одним из богов, каждый Властитель в связи с самой яркой особенностью его правления. К примеру, мы никогда не называли правителя Тикаля К’авииля просто Властителем К’авиилем. Мы имели в виду игрока в мяч и сам мяч одновременно. Человека и его духовное животное. Одно слово не живет без другого. Они сливаются в одно целое.

– И обозначают одно понятие, а не два, – завершила его мысль Чель.

Виктор принялся мерить лабораторию шагами.

– Точно. Что, если эти глифы следует трактовать так же? Что, если писец имеет в виду не отца и сына, а одного человека, наделенного качествами обоих?

Только сейчас до Чель начало доходить, к чему он клонит.

– Ты хочешь сказать, что писец говорит здесь о себе как о человеке, в котором живет дух его отца?

– Как по-английски мы часто говорим о том, насколько похожи на своих родителей. Я – вылитая мать. Или в нашем случае – вылитый отец, надо полагать. Да, он имеет в виду самого себя.

– То есть эта пара означает обыкновенное местоимение «я», – в изумлении поняла Чель.

– Мне тоже никогда прежде не доводилось сталкиваться с подобным употреблением глифов, – продолжал Виктор, – но мне встречались грамматические конструкции, где подчеркивалась связь знатного человека с богом.

– В то время как здесь подчеркивается связь с отцом.

«Я не благороден по рождению, и потому мои познания о том, как боги управляют нами, невелики, и многое из того, что боги нашептали бы в уши истинного Властителя, я не слышу», – заново прочитал абзац Виктор.

У Чель слегка закружилась голова. Все остальные кодексы были написаны от третьего лица, и рассказчик в них никогда не являлся непосредственным свидетелем или участником описываемых им событий.

Эта рукопись разительно отличалась от известных ранее.

Повествование от первого лица станет уникальным документом. И невозможно сейчас предсказать, как много удастся почерпнуть из него. Он может стать мостом, переброшенным через тысячелетия, и посвятить ее народ в мельчайшие подробности жизни далеких предков.

– Что ж, – произнес Виктор, доставая из кармана авторучку, словно это была шпага, – думается, пора нам узнать, стоит ли эта вещь всех тех бед, которые она принесла с собой.

14

«Ни капли дождя, дающего пропитание, не упало за половину цикла Великой звезды. Поля Кануатабы истощились и разрушились, деревья и трава уничтожены, олень, птицы и ягуар, хранитель земли, вынуждены были покинуть нас. Плодоносный слой почвы не восстанавливается, его больше не подпитывают опавшие листья. Склоны холмов осыпались. Только мухи еще роятся, а животные, бабочки и растения, данные нам Священным Создателем, не знают, куда укрыться, чтобы продлить жизнь своего духа. На животных нет больше плоти, из которой можно было бы приготовить пищу.

Я не благороден по рождению, и потому мои познания о том, как боги управляют нами, невелики, и многое из того, что боги нашептали бы в уши истинного Властителя, я не слышу. Но и я прекрасно знаю, что когда-то Кануатаба гордилась множеством величественных деревьев сейбы, открывавших великий путь в потусторонний мир. Их было больше, чем на всем взгорье, они росли так густо, как больше нигде в мире, и, благословенные богами, их стволы вызывали почти что умиление. А сейчас на всю Кануатабу их осталась едва ли дюжина! Наше священное озеро высохло и обратилось не более чем в грязь со дна. Струи воды, которые заставляли бить из камней, не радуют глаз больше ни во дворце, ни в храме. На площадях неприкасаемые умоляют нас купить свои никчемные растрескавшиеся горшки и гниющие овощи – никуда не годные заменители мяса, которое могут себе позволить лишь самые знатные люди города. В сезон охоты в окрестностях уже не встретишь ни агути, ни кинкажу[25]25
  Хищное млекопитающее из семейства енотовых размером с маленькую кошку.


[Закрыть], ни оленя или тапира. Дети Кануатабы страдают от голода все сильнее по мере того, как каждое новое солнце совершает свой величественный путь по небесному своду.

Так прости же меня, обезьяна-писец, чей перстень я ношу на пальце как символ всех писцов прошлого! Здесь, в Кануатабе, начинаю я свою рукопись на девственно чистых страницах из коры, которые я похитил у Властителя. Прежде я сам совершил в жизни слишком мало, чтобы заслужить упоминания в летописях Кануатабы. Я – всего лишь учитель сына Властителя и создал сорок две книги на придворной службе. Но сейчас я буду писать для народа и для детей наших детей, а потом и их детей, и создам честное повествование о том, что произошло в правление Ягуара Имикса!

Два солнца назад, после ночи, когда лишь четверть луны низко нависла в небе, собрались для встречи двенадцать из тринадцати членов совета при Властителе Ягуаре Имиксе. Якомо – придворный карлик, который столь же похотлив, сколь мал ростом, также присутствовал при этом. Мне знакомы другие карлики, которые трудятся в полях и любят Кануатабу не меньше, чем обычные люди. Но этот придворный прихвостень – он нечто совершенно другое, нечто весьма зловещее. Якомо необычайно прожорлив и жаден. Я не раз наблюдал, как он жует кору великого дерева, а потом сплевывает жидкость из своего мерзкого рта в специальный сосуд, стоящий у него на коленях. А недавно я стал свидетелем, как он соблазнял женщин посулами не более чем крошек из своей бороды, принуждая их ублажать себя, чтобы добыть хоть какую-то пищу для своих оголодавших детей.

Из тринадцати членов совета в этот раз не было только моего друга Оксиллы, хранителя припасов и придворного знатока зоологии и земледелия. Во время нашей предыдущей встречи пять солнц назад Оксилла разгневал правителя и, как я догадывался, теперь был за это наказан. Между тем Оксилла – добрый человек, надежный советчик Властителя в торговых вопросах, который хорошо разбирается в государственных финансах, то есть несет бремя, которого я бы никогда не пожелал взвалить на свои плечи. Ведь человек, который знает, сколько золота в казне правителя, познает также и пределы его могущества.

Галам, хранитель указов Ягуара Имикса и верховный жрец на протяжении десяти полных оборотов Календарного Диска, призвал к началу собрания:

– По приказу Ягуара Имикса и по его святому для нас повелению мы начинаем наш совет, чтобы почтить новое божество по имени Акабалам. Акабалам – величайший из богов. Ягуар Имикс своим указом велит всем отныне и впредь возносить ему молитвы.

Я – Пактуль, наставник наследника престола, которого зовут Песнь Дыма, следующего правителя Кануатабы, и знаю наизусть все наши величайшие книги. Ни в одной из них не упоминается бог Акабалам. И потому я спросил верховного жреца:

– Какую внешнюю форму изволит принимать Акабалам?

– Как только Ягуар Имикс сочтет необходимым дать дальнейшие разъяснения, Пактуль, я сразу поделюсь ими с членами совета. Я же сам никогда не осмелюсь претендовать на равенство в познании мира со святейшим из святейших Властителей.

А потому без всяких разъяснений мы помолились и воскурили фимиам в честь нового бога. Я же исполнился решимости вновь изучить летописи Кануатабы, чтобы попытаться самому отыскать в них имя божества Акабалама. И понять, что за небожитель открыл себя нашему святому повелителю.

Жрец Галам продолжал:

– Кроме того, мне поручено объявить о намерении Властителя приступить к строительству новой великой пирамиды, равной по красоте тем, что возвышались в столице погибшего ныне государства Теотиуакан, и в которой наш правитель однажды упокоится навеки. Фундамент будет заложен за двадцать дней менее чем в тысяче шагов от дворца. Со смотровой башни должна быть видна наивысшая точка прохождения солнца по небесному своду, а само сооружение призвано образовать священный треугольник с дворцом и двойной красной пирамидой.

Мои собратья поочередно дважды хлопнули в ладоши, прославляя величие Ягуара Имикса. Но когда подошла моя очередь хлопать, я задал вопрос святому глашатаю Галаму, уместно ли начинать строительство пирамиды во время столь жестокой засухи:

– У народа Кануатабы не осталось почти никаких источников пропитания, и даже собранные указом правителя рабочие будут голодать, поднимая вверх тяжелые камни. Кроме того, сооружение нового храма на центральной площади потребует большого количества скрепляющего раствора, которого не получить, если не сжечь самые ценные из оставшихся деревьев и растений, чтобы выпарить воду из камня. А ведь окружающая нас флора сама умирает день ото дня. Наше озеро полностью высохло, а резервуары пустеют.

Но тут вмешался беспутный карлик Якомо, обративший на меня всю свою злобу:

– Да будет тебе известно, Пактуль, что наш Властитель Ягуар общался с богом Акабаламом и получил от него пророческое указание начать войну на восходе вечерней звезды против отдаленных государств. Назад мы вернемся с рабами и богатыми трофеями огромной ценности. Наша армия получила новый способ сохранения продовольственных запасов, засаливая их более круто, чем прежде, а потому она теперь способна совершать значительно более далекие походы. Тамошние города ослаблены великой засухой и не смогут противостоять мощи наших воинов. И да послужит это тебе уроком никогда не сметь подвергать сомнению решения Властителя!

Никакие споры не были возможны. Власть Ягуара Имикса зиждется на его даре прямо общаться со всеми богами, а каждый член совета занимает пост в соответствии с его собственной способностью слышать голоса богов. У нас это называется иерархией божественного озарения. Если Ягуар Имикс слышит слова бога, дающего единственно верное указание свыше, а один из его подчиненных признается, что этот глас оказался ему недоступен, то его сочтут человеком, лишившимся милости богов. И тогда его низведут ниже в иерархии божественного озарения или вовсе лишат в ней всякого статуса.

Но откуда же мы возьмем достаточно воды, дерева и других материалов на возведение пирамиды в тридцать ростов человека, как нам теперь предначертано?

Его святейшество пророчествует, что дождь придет к нам через пять периодов по тринадцать дней, когда вечерняя звезда переместится ближе к луне. Но сбудется ли пророчество?

Ягуар Имикс выпил бы все оставшиеся запасы воды, будь его утроба способна пропустить их через себя, полагая, что это только добавит ему святости, поскольку твердо верит, что его собственная святость есть единственный путь к спасению всего народа. Но ведь верховный правитель Кануатабы, пусть даже общающийся с богами, может олицетворять и зло – я сам читал свидетельства об этом в надписях на древних камнях. Однако наш святейший просто не в силах признать, что может ошибаться. Ягуар Имикс считает себя таким же сильным, как тот страх, что умеет он поселить в сердце любого из своих подданных.

Как же мне жаль, что я не могу так же преклоняться перед ним, как когда-то еще мальчишкой!

Потом все мы, члены совета, вышли из-под сводов галереи и поднялись по великой дворцовой лестнице на самый верх, где я стоял вместе с остальными, наблюдая за тем, что уже скоро навсегда изменило мои убеждения.

Народ, собравшийся у подножия дворца, что-то дружно скандировал, и я вдруг заметил палачей на вершине южной башни сдвоенной пирамиды. Окрасившие тела синей краской палачи приступили к своим обычным ритуалам. Шум усиливался и ослабевал, поднимался и опадал, звучал то резче, то глуше. А крики придворных палачей перешли почти в оглушительный визг, когда мне открылся полный вид на площадь.

Небольшая группа аристократов выстроилась у белого основания сдвоенной пирамиды со стороны северного фасада, и приветственные аплодисменты эхом разнеслись по площади. Желтая, красная и золотистая краски, украшавшие великую пирамиду, словно солнце, сверкали, отражаясь от синего, как море, цвета внизу, создавая иллюзию, будто некое гигантское чудовище, обитавшее на океанском дне, вдруг поднялось на поверхность. А раскрашенные в синее мужчины расположились на верхней из трехсот шестидесяти пяти ступеней. Некоторые из них помахивали кадилами, испускавшими кольца дыма тлеющего ладана.

Заголосил главный палач:

– Эту душу призвал к себе в потусторонний мир бог Акабалам!

Снова Акабалам. Этот никому не известный прежде бог потребовал теперь жертвы, и жертвоприношение должно было стать человеческим!

Когда же палач вонзил сверкающий кремниевый нож в грудь обреченного на заклание, вскрывая ему ребра, мужчина на алтаре издал вой, который теперь всегда будет звучать в моих ушах. Человек захлебнулся в крике, и в этот момент палач запустил руку в его грудную клетку, чтобы вырвать сердце. А последние слова умирающего, которые слышали только мы – те, кто возвышался над шумной толпой, – прозвучали как мрачное предзнаменование будущих событий, черных, как сам конец «тринадцатого цикла»:

– Акабалам – это ложный бог!

Я сразу же узнал этот голос. В жертву принесли Оксиллу, моего друга и верного советника Властителя на протяжении трех тысяч солнц. Неумолчный звон заполнил мой слух. Я видел теперь не только ставшее безжизненным тело, но и многочисленные зловещие приметы повсюду в небе.

Издавна боги требовали себе в жертву столь высокородного человека не чаще чем один раз в пятнадцать тысяч солнц. Случайность ли, что в этот раз такая жертва была принесена всего через пять дней после того, как Оксилла высказался против планов Властителя?

Едва ли это простое совпадение!

А в отдалении, позади бушующей толпы я заметил Ханубу, жену Оксиллы, которая стояла, не пролив ни слезинки, и смотрела, как палачи снова окружили труп ее мужа. Сердце мое сжалось от боли за нее и за ее дочек – Огненное Перо и Одинокую Бабочку, стоявших рядом и сотрясавшихся от рыданий.

Покрытые кровью жрецы унесли труп Оксиллы назад в нишу храма, что было необычным обращением с телом человека, принесенного в жертву. Чтобы оказать ему последнюю почесть, следовало сбросить труп по ступеням великой пирамиды, но они отказали Оксилле даже в этой малости. Просто унесли его вглубь с глаз долой, и я точно знал, что теперь они не покажутся снова до наступления самой глубокой тьмы, когда вечерняя звезда встанет под нужным углом к пирамиде.

Стоя наверху дворца, все на той же площадке, с которой мне пришлось созерцать эту безумную сцену, я вдруг почувствовал, как чья-то рука обхватила меня сзади за колено. Я обернулся и увидел карлика Якомо, который незаметно подобрался ко мне и, осклабившись, продолжал жевать все тот же отвратительный кусок коры.

– Да будет в веках превозвышено имя Ягуара Имикса, святого правителя Кануатабы, чья мудрость освещает каждому из нас путь в этой жизни! – провозгласил он. – Ты ведь восхищаешься им, а, Пактуль?

Мне больше всего хотелось ударить этого маленького человечка, не сходя с места, но я всегда был противником насилия. И потому лишь эхом повторил его фразу:

– Да будет в веках превозвышено имя Ягуара Имикса, святого правителя Кануатабы, чья мудрость освещает каждому из нас путь в этой жизни.

И только оказавшись в этой пещере, чтобы начать заполнять страницы своей секретной книги, позволил я копившемуся внутри крику вырваться наружу.

И крик этот был адресован не кому-нибудь, а самим богам.

Но все же кто я такой, чтобы разобраться с божеством, взявшимся ниоткуда, приказавшим возвести храм, строительство которого нам не осилить, и потребовавшим смерти самого преданного Властителю человека? Кто же он, этот могущественный и таинственный бог по имени Акабалам?»