Текст книги "Я выжил в Холокосте"
Автор книги: Дэниэл М. Коуэн
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)
14
Товарищ Лю представился начальником американской секции лагеря, хотя Тибор и его друзья считали, что этот парень на самом деле заведует лагерем целиком. Точно сказать они, впрочем, не могли, поскольку китайцы утверждали, что их система считала всех людей равными, и ни один человек не мог быть выше по рангу другого. Все были «товарищами», равными по статусу и важности; отличались только обязанности. Никто из солдат в это не верил, но притворялись, будто уважают порядок, и обращались к Лю и другим офицерам «товарищ такой-то» и «товарищ сякой-то». Сомнений, однако, не было: Лю – человек, с которым надо говорить, если проблемы у тебя, а также человек, с которым ты неизбежно увидишься, если у китайцев проблемы с тобой.
Лю был выше и шире в плечах, чем другие китайцы. Его теплые, овальные глаза и мягкая, чистая кожа говорили о смешанном происхождении. Кто-то говорил, что отец у него был французом, но это была только догадка. Однако Лю был красив, как никто другой из китайских офицеров, и говорил на, по меткому выражению Дика Уэйлена, на «королевском английском». Ходил слух, что у него есть дипломы Гарварда и Беркли. Если что-то его расстраивало в речах или поведении пленников, он этого никогда не показывал. Всегда оставался тихим и спокойным, даже когда узники открыто ему не повиновались.
С весны 1951-го Лю вызывал каждого пленника на индивидуальную беседу, во время которой уточнял имена их родителей, адреса и род занятий. Особенно он заинтересовался родителями Дика Уэйлена, представителями рабочего класса из северной части штата Нью-Йорк, которых он называл «пролетариат». Дик, будучи более начитанным, чем подавляющее большинство остальных солдат, оказался одним из немногих, кто знал значение этого слова, что заинтриговало коменданта и вызвало дополнительные вопросы.
– Что твои родители думают об американской политике? – начал он как бы невзначай.
– Они республиканцы, – ответил Дик осторожно.
– Что они думают о своем месте в американском обществе?
– Ничего особенного, думаю. Их оно не сильно напрягает.
– Что они думают по поводу того, что их сын участвует в этой войне?
– Не знаю. Как-то не было времени обсудить это с ними.
Дик старался говорить максимально уклончиво – это было первое его интервью, и он не знал, чего хочет этот человек. Однако было в Лю что-то приятное, нечто к нему располагавшее.
Еще Лю очень заинтересовался единственным в лагере венгром. Как только он узнал про происхождение Тибора, ни на секунду от него не отставал. Вызывал его на беседы каждые две недели.
– Зачем бьешься в войне богатых людей, рядовой Рубин? – спрашивал он неоднократно. – Ты венгерский гражданин. Не американский. Американцам плевать на тебя.
Тибор пожал плечами, будто не понимал.
Лю не сдавался: «Ты же понимаешь, что венгерский народ – наши товарищи, не так ли?»
– Нет, – ответил Тибор.
Тонкие губы Лю растеклись в улыбке: «Ну поймешь со временем».
Тибор знал, о чем говорит Лю. Когда коммунисты сомкнули железный занавес вокруг Восточной Европы, они сделали жизнь там куда сложнее, чем до войны. Впрочем, представление это было сугубо теоретическим: Тибор поклялся себе, что его нога никогда не ступит на землю Венгрии вновь.
– Наши народы объединились в международной борьбе с империализмом и эксплуатацией трудящихся, – заявил Лю будничным тоном.
– Интересно, – последовал ответ Тибора.
Лю улыбнулся.
– Мы участвуем в международной кампании за мир во всем мире. Сторонники мира должны сделать все, чтобы противостоять зачинщикам войны. Ты, жертва нацизма, должен бы понимать и ценить это.
Тибор кивнул, но язык придержал. Лю вежливо улыбнулся и жестом показал ему выйти.
Тибор решил, что Лю доконало его упрямое молчание, однако офицер все равно вызвал его несколько недель спустя.
– Рубин, – начал он тепло, – тебе несказанно повезло. Народы Венгрии и Китая едины в борьбе за реформацию мира. В качестве жеста доброй воли мы хотели бы отправить тебя обратно в Венгрию. Мы проследим, чтобы тебя обеспечили всем необходимым. Получишь хороший дом и работу. Что скажешь?
Несмотря на свой скептицизм Тибор поостерегся злить офицера.
– Обещаю подумать, – сказал он.
Когда МакКлендон, Уэйлен и Буржуа услышали о предложении Лю, они хором закричали на Тибора.
– Возвращайся! – резко вопил МакКлендон. – Скажи им все, что они хотят! Делай что угодно, только выберись отсюда!
Тибор закивал головой: «Хочу остаться с вами, парни».
Парни стояли ошарашенные. Он точно сошел с ума. Даже в доме, где больше не было голода, болезней и перенаселенности, страх все равно преобладал над разумом. Напряжение не ослабевало даже ночью. Если спящий ерзал, дергался или вынужденно чесался от укуса, соседи срывались на него. Случайный локоть в лицо мог перерасти в драку.
– Ты что, не понимаешь, что нет ничего хуже этой дыры? – не успокаивался МакКлендон.
– Херня все это, – отвечал Тибор. – В Штатах у нас есть блинчики, яйца, бекон. Этим ребятам нечего предложить мне.
Упрямство Тибора сводило Карла с ума.
– Да что с тобой не так? – он чуть не ревел. – Да ты хоть понимаешь, как тебе повезло?!
– Война скоро закончится. Мы стоим здесь вместе и домой идем вместе.
– Да никуда мы не идем! Мы сдохнем все в Сибири, как собаки!
– Надо держаться вместе. Ударим врага в пах, где больнее.
– Это как это, интересно? – заорал Карл.
Все это время Дик Уэйлен помалкивал. Он изучал историю и был знаком с положениями Женевской конвенции относительно обращения с военнопленными. Не то чтобы он сильно ненавидел китайцев, но, однако же, понимал, что они злостно нарушают протоколы. Когда он заявил об этом товарищу Лю, тот гордо ответил, что китайцы не подписывали никаких соглашений. Поэтому теперь упорство Тибора взбесило его.
– Никто в армии, да и вообще нигде не знает о нас! – твердо заявил Дик, едва сдерживая себя. – А даже если и знают, то что они могут сделать?
– Как они вообще найдут нас? – запинаясь, пробормотал Джеймс Буржуа.
Рубин не сдавался. Он сжал губы и уставился на них железным взглядом – ясно было, что он решения не изменит.
Отвергнув предложение Лю, Рубин обрек себя на дополнительную работу: носил еду, чистил отхожие места, колол и таскал дрова, выносил из лагеря дерьмо ведрами. Охранники гоняли его с утра до вечера. Соседи по хибаре решили, что его кто-то сдал, выдал его разговорчики, а может, охранник, немного умевший говорить по-английски, подслушал, как он поносит китайцев. Сюрприза, конечно, не вышло: стойкий маленький венгр выносил все без единой жалобы.
Зима 1950-го унесла с собой больше полутора тысяч человек. Точнее сказать невозможно – учета никто не вел, и не было имен на грудах камней, на бугорках земли вдоль канала, на кладбище за «домом смерти», который китайцы называли «госпиталем».
Рэндалл Бриер, которого определили в сержанты, разлучили с его взводом и отправили жить с другими сержантами, с каждой новой смертью становился все злее и горше. Он где-то раздобыл бумагу и ручку и сочинил поэму, в которой выразил всю свою ненависть и отчаяние, обернул ее вокруг серебряного доллара и ухитрился утаить во время многочисленных проверок, скрыть от казарменных воров. В этом отрывке Рэндалл метким языком передает те ужасы, которые преследовали его, не давали спать по ночам:
Ни рожка не слышно
Ни сигнала отступать
Никаких похорон пышных
Пока трупы идут по льду засыпать
На холм, где наших парней зароют.
И нет ненужных гробов
Что грудь укрыли бы, только солдатская кровь
Их в последний путь умыла бы.
Тут все цвета мира: черные, желтые, белые,
Полторы тысячи угасших огней.
В болезнях, бреду оголтелом, умах обледенелых
Они знали: не увидят больше родных аллей,
Кто-то умер легко, еще больше – в агонии кроваво-красной
И что, все полторы – напрасно?
Когда бы охранники ни проходили мимо его хижины, Рэндалл бесстрашно крыл их грязнейшими ругательствами, лютым матом. Повезло ему, что они почти ничего не понимали. А когда понимали и били его, он и тогда не успокаивался.
Снег сошел с дорог, ходить стало проще, и в лагерь пришли новые узники на смену умершим. Несмотря на это, жить там стало все равно попроще – не было уже этой удушающей людской густоты. В конце весны народу в хижинах стало ровно столько, что можно было спокойно спать на спине и ворочаться, не боясь потревожить соседей. За этот комфорт они заплатили высокую цену. Настолько высокую, что хватило и на холм, и на всю длину канала, и хотя могилы стыли безымянными, никто в «Лагере 5» никогда не забудет тех, кто там покоился.
15
Когда весна согрела землю, китайцы оградили забором часть парадной площади и устроили там огород. Через какое-то время появился крепкий урожай огурцов, помидоров, лука, редиски и всякой зелени. Китайцы назвали его «садом победы». Почти каждый день солдат нарочно проводили мимо сада и предупреждали, чтобы те и близко к нему не подходили.
Во время Второй мировой их родители устраивали сады победы для демонстрации своего патриотизма. Радио и газеты поощряли граждан выращивать собственные овощи, дабы помочь стране кормить армию – пусть все это носило чисто символический характер. Но вот в «Лагере 5» сад служил исключительно для унижения пленных американцев: вид свежих овощей – вот же они, только руку протяни! – сводил их с ума. Парни клялись, что отдали бы миллион баксов, лишь бы добраться до самого паршивого томата, хоть и понимали, что за этот самый томат их пристрелят.
Как-то во вторник, когда люди в хижине собирались лечь спать, Тибор хлопнул МакКлендона по плечу.
– Карл, – сказал он с задорной ухмылкой, – если Господь с нами, завтра будет праздник урожая.
МакКлендон его, конечно, не понял: «Господь понятия не имеет, где мы».
В ту ночь, когда парни заснули, Тибор смело выскочил из дома, перелез через непрочный заборчик, забрался туда, где росли самые крупные овощи, дождался, когда пройдет мимо охранник, и не глядя запустил руку в заросли.
Этого было мало – стащить несколько овощей из обожаемого китайцами сада победы. Набрав полные штаны и рубашку урожая, он с корнями вырвал из мягкой почвы пустые стебли. Задницей и кулаками превратил остатки овощей, которые не смог унести с собой, в жидкое месиво. Повалялся телом по стеблям, поломал кустики. Зарылся ногами в землю поглубже, добрался до самых крепких корней, изорвал их голыми руками.
Тут дело было не только в банальном хулиганстве. Он хотел отомстить за каждого погибшего зимой, за каждого убитого на дорогах, за умерших от голода, холода, от нелеченых болезней, за тех, кто просто лег, сдался и умер. И как только он начал, остановиться уже не мог. За считаные минуты он сровнял с землей пол-огорода.
Тибор почти потерял контроль над собой, но вовремя понял, что начал ломать высокие растения, служившие ему прикрытием. Если охранник сейчас пройдет мимо, он, конечно же, заметит, что тут творится, и поднимет шум. Тибор помочился на останки огорода – словно подпись оставлял – и тихо уполз восвояси.
В полночь среды Тибор разбудил весь дом и, веселый, развязал штаны и рукава рубахи. Наружу выкатились томаты, огурцы, редис и бобы – самый богатый улов за всю историю вылазок Тибора. Парни стояли, разинув рты.
– Откуда это? – воскликнул Карл МакКлендон, хотя по голосу его было понятно, что он и сам знает ответ на этот вопрос.
– Китайцы подарили, – отшутился Рубин.
При свете дня не заметить стараний Тибора было невозможно. Сад победы превратился в мусорную свалку. Никто в лагере, кроме соседей Тибора, не знал, что произошло ночью. Товарищ Лим, очкастый сухопарый человечек ростом чуть выше полутора метров, носился по шеренгам на утренней перекличке, орал так, будто легкие его были в огне, требуя, чтобы мародер выдал себя сам.
– Мы знаем, кто ты, – вопил он. – Сдайся сам! Сейчас же!
Тонкая фигура Лима тряслась, пока он скакал от одного отряда к другому. Голова его, слишком большая для тела, раскачивалась, будто сейчас отвалится. – Мы знаем, кто ты! – верещал он снова и снова.
Когда он отошел достаточно далеко, Тибор повернулся к МакКлендону: «Если бы это дурачье знало, кто это сделал, давно бы уже поймали».
Лим буянил еще около часа, потрескивая всем телом на манер мультяшного персонажа. Он не успокоился, даже когда голос его сломался и он охрип. Просто останавливался несколько раз прокашляться, затем с новой силой выпаливал угрозы – но так и не смог выбить признание. В тишине упрямого молчания он распустил ребят по хибарам.
Охрана развезла остатки сада победы, навезла туда свежей земли. Угроз от китайцев больше не было. Тибор и товарищи поняли, что без наличия конкретных улик командование не особенно-то хочет наказывать кого-либо, тем более если это может настроить одну часть лагеря против другой. А вот товарищ Лим, тщедушный, бешеный офицер, оставил после себя неизгладимое впечатление. С того самого дня американцы называли его не иначе как «Кричащий Череп».
16
Когда он впервые увидел их на реке, Дик Уэйлен не мог поверить глазам. Он рванул к хижине звать парней. Весь дом высыпал во двор и побежал за ним к каналу.
Прибежали – и замерли. Дюжины две иностранных узников, из другой части лагеря, прорубили во льду отверстия и ныряли туда почти с головой.
– С ума, что ли, сошли? – пробормотал Дик.
Тибор знал, что это турки и что это – религиозный обряд, ритуал очищения, который им приписывает их библия – Коран. Зимой, когда река замерзла, они не могли его выполнять, но сейчас, в конце апреля, лед растаял, и их уже ничто не могло остановить.
Ребенком Тибор с восторгом рассматривал открытки с изображениями загадочного города Стамбула. А еще он видел шпионский фильм, действие которого разворачивалось среди его базаров и мечетей. Турция и Стамбул высоко располагались в списке мест, которые Тибор планировал посетить.
Иногда, кстати, он пересекался с турками во время своих ночных вылазок за едой. Они молча признавали присутствие друг друга, затем продолжали идти каждый своим путем. Турки казались ему не такими измученными, как его товарищи, и лучше подготовленными к жизни в лагере. Это подтверждал и тот факт, что в первую зиму их погибло очень мало. Их находчивость и упрямство восхищали Тибора, он хотел узнать о них побольше. А вот другие парни не хотели иметь ничего общего с маленькими, темнокожими иностранцами. Частично из-за правил – пленникам разных национальностей запрещалось общаться вместе. Частично, конечно, из-за непреодолимого языкового барьера. Но было еще кое-что. Тибор не знал точно, цвет кожи это, или густая растительность, или их религия, но у американских мальчиков было стойкое предубеждение против турков. Он слышал, как один из его соседей говорил, что вся турецкая армия – сплошные бандиты, хотя убедительных фактов в пользу этого заявления привести не смог.
Горя желанием узнать, какие же они на самом деле, Тибор проскользнул в секцию к туркам, пока не видели охранники. Оказалось, что один из них (турков, не охранников), Мехмет, говорил по-английски лучше, чем сам Тибор. Светлокожий, сын русских родителей, мехмет жил в Турции почти всю жизнь. Он слышал о Тиборе и уважал его непокорность лагерным правилам; двое быстро стали друзьями.
Так, как только смог, Мехмет представил Тибора своим приятелям – оказалось, некоторые из них видели его во время собственных ночных вылазок. Они хорошо приняли его, пожимали руки, знающе улыбались, а затем поднесли ему горько пахнущую сигарету.
Кали, кали, – пробормотал один их них.
– Марихуана, – перевел Мехмет.
Тибор слышал, как говорили про марихуану чернокожие музыканты. Они называли ее «травка», «шмаль» и «дурь». Он знал, что ее можно было достать на улицах Нью-Йорка и Окленда, но никогда не пробовал.
– А где вы достали ее?
Мехмет засмеялся: «Вон на холме. Она там повсюду. Китайцы запрещают приближаться к нему, но туркам плевать».
Тибор затянулся косяком толщиной с большой палец. Сначала жесткий дым обжег ему горло, он закашлялся, однако спустя минут двадцать он уже глупо хихикал без какой-либо на то причины. Потом закружилась голова. Ощущения были не такие сильные, как от алкоголя, но зато абсолютно новые – такого он еще не испытывал. Забавно, подумалось ему – турки отправили его в полет на волшебном ковре-самолете.
Тибор все еще курил, когда внезапно открылась дверь. Заглянул турок, что-то прокричал – Тибор не понял, но все в хижине занервничали. Тибору плевать было, он слишком хорошо сейчас себя чувствовал. Мехмет обернулся к нему и прошептал, что идет охрана. Тибору плевать. Мехмет схватил его за руку, зашептал: если охранники найдут здесь американца, достанется всем. Тибору плевать, он стоит и улыбается.
В суете Мехмет накинул ему на голову одеяло и уложил на живот. Трое турков уселись на него, словно это матрац. Мехмет приказал ему не двигаться.
Тибора было совсем не видно, когда орущие охранники ворвались в проход. Турки молчали, пока охрана носилась по комнате, перетряхивала коврики и одежду, бросала их как попало. Большой котел со звоном покатился по комнате, сопровождаемый криками.
Тибор боролся с желанием похихикать. Обыск продолжался, и турки вжали его так сильно, что он едва мог вздохнуть – но смеяться все равно хотелось. Таким легкомысленным и безмятежным он оставался еще несколько часов. Охрана уже ушла, сильно хлопнув дверью на прощание. В доме стало тихо, турки подняли одеяло и потянули Тибора за ноги. Посмотрели в его красные, сонные глаза, хлопнули по спине и расхохотались, словно стая ворон.
17
Никто не мог разобрать, что там за точка на горизонте. Лед растаял, вода открылась, но суда еще не ходили. А тут вдалеке явно что-то плыло, тонкий контур в открытом море. Тибор и Дик Уэйлен встали на самый край шаткого пирса и вглядывались в даль, пока не увидели парусное судно. Мачта и корпус медленно выбирались из морской пучины.
Как только судно вошло в канал, парус сняли. Три пары весел вылезли из планширей, словно у древнего галеона. Толпа любопытных пленников скопилась на берегу, указывая пальцами и переговариваясь, наблюдая, как судно все ближе подходит к доку. Когда оно пришвартовалось, китайцы выбрали несколько человек из толпы и отправили их на борт, затем в трюм.
Первое судно привезло большой запас чистой одежды – жест доброй воли от народной республики. Потребовалось еще несколько лодок, но зато вскоре все население лагеря было одето в темно-синие пиджаки, штаны и кепки – такие же, как у их так называемых товарищей на Большой земле. Люди с радостью избавились от вонючей и рваной формы. Мало кто жаловался, что синие ватные штаны, накрахмаленные рубашки и одинаковые кепки олицетворяли коммунистические идеалы; это была первая свежая одежда за долгие-долгие месяцы заключения. Правда, китайцы настаивали, чтобы солдаты сдали свои армейские ботинки в обмен на низкосортные, неподходящие кроссовки. Это, во-первых, мешало нормально ходить, а во-вторых, лишало солдат возможности вытащить из подошв ботинок металлические вставки, которые, приложив определенные усилия, можно было превратить в нож. Да, китайцы тоже умели думать.
Меж тем к «Лагерю 5» по реке Ялуцзян продолжали приходить лодки, которые привозили свежую кукурузную крупу, соевые бобы, рис, картофель, свинину и курицу. Свинина и курица отправлялись прямиком на холм к офицерам, зато остальное готовили и для охраны, и для узников. В рационе появились рис, лук, грибы и даже немного сахара. Правда, лето было в разгаре, и рыба и свинина, которых доставляли на лагерные кухни, дурно пахли, в них нередко попадались черви и прочие паразиты. Поварам – балбесам, набранным по самым слабым частям китайской армии и ни во что не ставившим заключенных, – все-таки хватало ума не использовать порченое мясо. Но когда лагерное начальство прознало, что в мусорках копится мясо, оно приказало поварам забрать его обратно и добавлять в обеды. Солдаты понятия не имели, что им делать с гнилыми кусками мяса, появлявшимися в рагу и супах.
Погода устаканилась, день стал длиннее, холмы вокруг «Лагеря 5» зазеленели. С приходом лета вопрос выживания в лагере перестал быть актуальным. У солдат стали появляться котелки, бритвенные принадлежности, журналы и газеты.
Но вот парни были уже не те. Лео Кормье, например, раньше выглядел как футболист, а теперь похудел в два раза и похож был больше на приболевшего спринтера. Тибор и Джеймс Буржуа, и так-то худее среднего, совсем отощали. Раны на плечах Буржуа затянулись, но он все равно не мог поднимать руки выше головы. Карл МакКлендон похудел на двадцать два килограмма, нервишки у него пошаливали. У Дика Уэйлена повыпадали почти все зубы. Рэндалл Бриер был вполне здоров, но жил отдельно от товарищей по роте и с ума сходил от приступов гнева. Несмотря на многочисленные предупреждения и побои он постоянно срывал занятия громким матом в адрес коммунистов.
Уилльям Боннер, снайпер из роты Тибора, пережил зиму и два острых приступа болезни. Тибор помог ему восстановиться сначала после изнурительной дизентерии, затем после пневмонии. В начале июня Боннер шел на поправку наравне с остальными. Однако потом он внезапно свалился с бери-бери. Ослабленный недостатком питательных веществ, он быстро стал вялым, потерял чувствительность в руках и ногах. Резко похудел, а гениталии так опухли, что он мог передвигаться, только держа их в руках – верный признак того, что болезнь смертельна. Тибор готовил ему уголь, чтобы вылечить боли в желудке, но пищеварение Боннера продолжало ухудшаться. Тащил его до отхожего места и ночами не спал, вынимая вшей из волос. Боннер умер как раз тогда, когда вода стала достаточно теплой для того, чтобы он мог помыться в реке.
Тибор, понятно, тяжело реагировал на смерть товарища. Он-то себя убедил, что все, кто сумел пережить зиму, доживут до самого освобождения. И вот теперь, когда уже начались переговоры о перемирии, когда появилась реальная надежда на то, что они все поедут домой, Боннер умирает. Его смерть в тот момент, когда все худшее было уже позади, показалась Тибору очередной жестокой шутка Господа.
Он отправился хоронить Боннера, хотя это и поручили другим пленникам. Трое парней отнесли его скукоженное тело на холм, где земля уже достаточно оттаяла, чтобы в ней можно было вырыть могилу. Убежденный, что он не все сделал для спасения Боннера, Тибор долго молился, пока двое южан закидывали труп землей. Они явно обеспокоились, когда Рубин наклонился к могиле и начал петь на иврите.
– Чего ты ему говоришь? – нервно спросил один из них.
– Ему – ничего, – ответил Тибор. – Я прошу Господа отвести нашего друга в лучшее место. Так делают евреи.
– Ты не слишком громко поешь? – робко спросил другой.
Тибор кивнул: «Да. Хочу, чтобы Он меня услышал».
Парнишки казались потрясенными, но сам Тибор в глубине души сомневался: не бросает ли он слов на ветер? Не впустую ли он каждый день пытается сохранить в их сердцах надежду?
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
