Текст книги "Я выжил в Холокосте"

9

Когда Тибор впервые увидел очертания Манхэттена, он выбросил содержимое своего чемодана в море. Одного взгляда хватило ему, чтобы понять: одежду из армейских одеял ни в коем случае нельзя носить в этом лесу из небоскребов, возвышающихся вдали. Люди решат, что он дурачок. Весело смотрел он на плохо скроенные рубашки и брюки, качающиеся на волнах и исчезающие вдали.

Однако Тибор отпускал не просто безразмерные и неудобные вещи. Он избавлялся от любых следов старого мира, от запретов, законов, традиций, насильно налагаемых на него с самого детства. Наконец увидев Америку, он пообещал себе, что ничто из мира его отца никогда больше не вернется в его жизнь. Включая религию. Ни один из ее императивов не работал здесь, в новом мире. Даже если он и будет надевать ермолку на молитву, соблюдать шаббат или отмечать Святые Дни в синагоге, то будет делать это когда и как захочет, а не так, как скажет ему Тора или раввин. Эта глава его жизни закончена.

Но как только Marine Flasher пришвартовался к острову Эллис, уверенность Тибора куда-то внезапно улетучилась. Издалека этот бегемот, этот левиафан манил его, но когда корабль в самом деле коснулся американской земли, абстрактные заботы сменились вполне конкретными. Нью-Йорк бугрился прямо перед ним, массивный и горделивый, и парень понятия не имел, как будет зарабатывать здесь на жизнь. Он же не американец. Он не знает языка. Он нищий иммигрант, без навыков и перспектив. И зачем он выбросил весь свой гардероб в море?

Гул неразборчивых голосов эхом гулял по станции на острове. Поначалу Тибор сомневался, что кто-то из этих незнакомцев вообще заговорит с ним. Но вскоре его поприветствовал венгерский сотрудник «Джойнта». Агент вполне буднично объяснил, что у Тибора есть выбор: он может отправиться под опеку родственников либо остаться с «Джойнтом», которая найдет ему место для проживания и, рано или поздно, какую-нибудь работу. Тибор понимал: ему очень повезло, что у него есть тети и дяди в окрестностях города, но он также знал, что если они станут его опекунами, ему придется подчиняться им следующие пять лет. С другой стороны, если он останется с «Джойнтом», они проследят, чтобы о нем позаботились до тех пор, пока он не сможет самостоятельно зарабатывать. Почти всем его родственникам было под шестьдесят, и они наверняка были невероятно скучными, а потому Тибор решил остаться.

Как только все документы привели в порядок, корабль двинулся в сторону дока на Вест-сайде. Отсюда Тибора и еще целый автобус юных иммигрантов отвезли в отель «Бродвей» на Тридцать седьмой улице. Менеджмент отеля немедля проводил сотню прибывших во влажный подвал, битком набитый бойлерами, стиральными машинами и гигантскими трубами: это был шумное, электрическое подземелье, похожее на моторный отсек корабля, только гораздо больше. Прежде чем Тибор сумел оглядеть пространство, его уже поставили в общую очередь. Сначала опрыскали от вшей. Шевелюра у него была как у Чайковского; парикмахер быстро это исправил. Затем портной сделал замеры. У Тибора точно не было вшей, когда он приехал сюда, ему нравились длинные волосы, а его новый гардероб состоял из чужих ношеных вещей. Но вместе с этим произошло что-то крайне важное: всего за несколько часов Тибор изменился. Он поглядел на себя в зеркало и увидел в отражении молодого человека, который легко мог сойти за американца!

В похожих на общажные комнатах отеля было достаточно кроватей, но мало достойной работы. С никаким опытом и мизерным знанием языка Тибор понимал, что у него никаких преимуществ. Зато он здорово выглядел и у него была милая улыбка; представитель менеджмента отеля как-то отозвал его и предложил ему десять баксов за то, чтобы он убирал посуду и грязь со стола. Тибор согласился без промедления.

Прошло четыре дня. К Тибору пришел его двоюродный брат Иззи – широкоплечий мужчина лет тридцати, настоящий американец; созревший гражданин, поступивший на службу во флот и встретивший войну на подлодке. Теперь у него была хорошо оплачиваемая работа: он управлял отделом упаковки на одежной фабрике недалеко от центра города. Тибор ему завидовал.

Когда Иззи увидел, как Тибор несет грязную посуду, он сказал: «Зачем тебе это? Ты сможешь делать куда больше, работая на меня».

Иззи взял Тибора на фабрику, где мужчины резали огромные куски ткани, а женщины управлялись со швейными машинками, и понял, что его наняли в качестве мальчика на побегушках. Он был своего рода конвейером, который сначала переносил недообработанные тряпки от резальщиков к портным и гладильщикам, а затем забирал их, развешивал или упаковывал. Платили всего ничего. Единственным бонусом были миловидные итальянские девочки, работавшие на соседней обувной фабрике, которые заглядывались на Тибора и даже предлагали ему ланч. Тибор, впрочем, стыдился брать у них еду; мама учила его ничего не брать у женщин, не отдавая хоть что-то взамен. Поэтому Тибор тратил большую часть зарплаты на конфетки и всякие безделушки.

Когда ему удалось скопить немного денег, Арии Гринвальд, друг Имре, живший в Нью-Йорке, пришел в отель и предложил ему работу и жилье получше. Арии отвел его в однокомнатную квартиру на пересечении Девяносто пятой и Коламбус авеню, в веренице бурлящих домов рядом с районом «Маленькая Венгрия». Все это, конечно, хорошо, но надо будет платить аренду. Однако Арни сказал Тибору не беспокоиться: тот поможет ему найти работу.

Арни был здоровым и крепко сложенным. Он вкалывал по двенадцать часов на мясоперерабатывающем заводе недалеко от улицы Гансевоорт, что в Вест-сайде; работа была тяжелой, но хорошо оплачиваемой. Арни объяснил, что если его возьмут на работу, Тибор сможет спокойно платить за квартиру и ухаживать за любой девчонкой района. Арни поговорил с начальством. Тибора взяли на работу в тот же день.

Компания оказалась одной из более чем двух сотен скотобоен возле реки Гудзон. Арни контролировал группу мужчин, которые резали, чистили и вешали свежеприбывшие туши на огромные крюки, которые затем отправляли их в соседний цех для дальнейшей обработки. Несмотря на площадь – по оценкам Тибора, фабрика занимала целое футбольное поле – и высокие потолки, вся территория была под завязку наполнена полусладким, полупикантным запахом мертвых животных. Автоматика, передвигавшая туши вдоль главного цеха, гремела и скрипела так громко, что Тибор едва мог разобрать указания своего нового начальника. Начальник цеха поставил его в самый конец линии, где разделывали и упаковывали свинину. Тибор вообще-то следил, чтобы пища была кошерной, но работа есть работа, даже если речь идет о мертвых поросятах.

Работа его заключалась в том, чтобы снимать огромные куски мяса с металлических крюков, разделять их по весу на десяти-, четырнадцати– и шестнадцатифунтовые порции, а затем сбрасывать их в три соответствующие корзины. Но задача эта не была такой уж простой, как казалось на первый взгляд: если мясо вовремя не снять с крюка, тормозился весь процесс, «зависали» остальные рабочие линии, снижалась и их продуктивность, и их зарплата. Любая задержка на линии вызывала недовольство всей группы.

Ростом сто семьдесят сантиметров, тощий Тибор не мог швырять большущие куски свинины восемь часов подряд, даже с частыми перерывами. Спустя час или два он начинал сдавать. Пытаясь держать темп, он заливал потом мясо и примерно половину бросал не в те корзины. Остальные рабочие молчали, но как только он отходил от конвейера, чтобы вытереть пот со лба или передохнуть, они кричали на него и ругались матом. Хуже того, многие из них работали с огромными ножами, которыми не стеснялись размахивать у него перед носом. Спустя неделю на его место поставили здоровенного негра, раза в два больше Тибора.

– Ты не обижайся, но эта работа не для такого белокожего хиляка, как ты.

Тибор пошел работать к двум еврейским бизнесменам, владевшим дорогим продуктовым магазином на Бродвее. Из-за того, что он был недурен собой, с красивой улыбкой, Тибора поставили встречать покупателей. Плевать, что он не умел связать двух слов по-английски: основная масса клиентов приехала из Старого Света и сама едва говорила на английском. Проблема была в другом: Тибор не мог понимать указания на любом другом языке, кроме венгерского. Раз он не понимал, о чем говорили покупатели, ему приходилось выносить подносы с продуктами и ставить их на пол так, чтобы клиенты, особенно те, кто не умел говорить по-английски, смогли изучить все виды мяса и выбрать что-нибудь по душе. Начальников радовало, что Тибор так «обхаживал» иммигрантскую клиентуру.

И вновь Тибор привлек внимание молодых женщин, особенно венгерок, желавших, чтобы их обслуживали на родном языке. Тибор флиртовал со всеми своими клиентками вне завимости от их внешнего вида, но ради одной из них, грациозной блондинки Пирошки, дочери богатого клиента, который затаривался в магазине почти каждый день, он старался особо. Вскоре стало ясно, что внимание взаимно. Однажды днем Пирошка прибыла с приглашением.

«Мои родители хотят, чтобы ты с нами пообедал у нас дома», – сказала она по-венгерски.

Пока они флиртовали, Пирошка дала понять всю серьезность своих намерений.

«Родители крайне трепетно относятся к тому, с кем я хожу на свидания, – заметила она гордым тоном. – Они не позволят мне иметь ничего общего с черными, мексиканцами или евреями».

– Ну, так уж случилось, что я еврей, – сухо объявил Тибор.

Лицо Пирошки покраснело. «Пожалуйста, не обижайся, я имела в виду совсем другое».

Тибор улыбнулся: «Весь мир имел в виду совсем другое. Именно так мы все и оказались в концлагерях».

Он оформил ее заказ, но приглашение на обед отклонил.

10

Нью-Йорк, встретивший Тибора в 1948-м, был большим мегаполисом, который готовился стать еще больше. Манхэттен, жемчужина в короне города, та часть его, которая так потрясала Тибора в фильмах, утопал в строительстве. Пижонистые небоскребы из стекла и стали росли как грибы, один за другим, становясь частью и без того великолепных очертаний города. Рядом с Ист-Ривер начались работы по строительству оригинальнейшей штаб-квартиры ООН.

Радиоволны радовали слушателей голосами Фрэнка Синатры и Патти Пейдж. В местных кинотеатрах крутили ленты «Красная река», «Сокровища Сьерра Мадре» и «Змеиная яма». Весь город скорбел по звезде бейсбола, игроку «Янкиз» Бейбу Руту, умершему почти сразу после того, как поклонники начали с ума сходить по фильму «Гордость янки», где он сыграл самого себя. Телевидение, развитие которого приостановила война, вновь начало набирать популярность дикими темпами. Хотя в целой стране было всего около ста тысяч телевизоров, две трети из них находились в Нью-Йорке. Казалось, люди всего лишь собирались в домах друзей и соседей посидеть перед «ящиком», но в американской жизни начался сдвиг сейсмических масштабов. Внезапно Тибор оказался втянут в новую культуру, культуру медиа, которая сбила его с толку, ибо он едва понимал ее язык.

В июне, когда Тибор только-только начал приспосабливаться к свободам американской жизни, Советский Союз попытался выжать западных союзников из Западного Берлина, установив военную блокаду. Объединенные Нации инициировали воздушный мост, чтобы снабжать население города. В течение следующих пятнадцати месяцев Соединенные Штаты и их союзники использовали грузовые самолеты, чтобы доставить жителям Западного Берлина более двух миллионов тонн еды и продовольствия в рамках борьбы с блокадой. Между тем феномен, известный в дальнейшем как «железный занавес», продолжал изолировать восточноевропейские страны – сателлиты России. Для Тибора и остальных бесчисленных новоприбывших из Средней Европы Соединенные Штаты стали не просто убежищем от нацистских лагерей; они выступили заступником свободы и врагом деспотичной России.

11

У Тибора был выходной, и он прогуливался по Верхнему Ист-Сайду, когда внезапно увидел в окне магазина содовой молодого человека, поразительно похожего на Нормана Фраймана. Он встал как вкопанный и принялся разглядывать парня. Да нет, не мог это быть Норман: ну каковы шансы, что Норман будет работать за кассой в магазине содовой совсем рядом с квартирой Тибора? Столько всего случилось с момента их последней встречи. Но это и правда был Норман, выполнявший всякие мелкие поручения в магазине своего дяди.

Норман чуть не выронил поднос с напитками, когда узнал такое знакомое и давно забытое лицо. Несколько секунд он молчал. Затем они обнимались. Норман и надеяться не смел, что когда-нибудь вновь увидит Тибора. После произошедших с ними потрясений и даже последовавшей за ними удачи рассчитывать вновь встретить старого друга из Европы, особенно в таком колоссальном мегаполисе, как Нью-Йорк, казалось легким сумасшествием. Но сейчас, менее чем через год после расставания, они чудесным образом нашли друг друга.

Тибор стал частым гостем в доме дяди и тети Нормана. Когда бы он ни пришел в магазин, Норман всегда делал ему малиновый сельтер, венгерское лакомство. А когда у них совпадали выходные, парни отправлялись в «Гуляш Булевар» на Семьдесят девятой и Второй авеню, в самом сердце «Маленькой Венгрии» Нью-Йорка.

Верхний Ист-Сайд кишел иммигрантами из Польши, Чехии, Германии и Венгрии, и многие из них были евреями. Плотные улочки были забиты синагогами, ортодоксами в черных пальто, кошерными мясными лавками и бородачами, играющими на скрипках на ступеньках многоквартирных домов. Но Нормана и Тибора куда больше интересовали американцы, особенно американские тинейджеры. У них были деньги на кино, содовую и одежду. Они ходили на танцы босиком и плясали линди. У самых везучих были машины: о таком и мечтать нельзя было в старом мире. На религию им было наплевать, она была, скорее, факультативом, нежели обязанностью. И это тоже привлекало Тибора и Нормана, потому что они оглядывались назад, на ужасы Холокоста и войны, и им казалось, что религия – и даже бог – подвели их.

Оба подростка были, без сомнения, отрезаны и от своей культуры, и от традиций своего народа. Норман потерял всю семью. Тибор потерял Илонку, родителей, кузенов и кузин, дядьев и теток, дом, дело своего отца и вообще почти всех, кроме брата и сестер. Ни один, ни второй не ощущали никакой связи со странами, в которых выросли. Когда Норман спросил Тибора о Пасто, тот ответил, что если по чему и скучал там, так это по синему костюму, который отец подарил ему на тринадцатый день рождения.

Как-то днем после обеда, когда Тибор зашел в магазин к Норману, тот попросил его прогуляться с ним по одному делу. «Долго не займет, составишь мне компанию».

Они прогулялись по улице до магазина одежды, которым владел друг дяди Нормана. Норман окинул взглядом Тибора сверху вниз, затем снял с вешалки отличный синий костюм. «Примерь», – и скрылся на складе.

Тибор надел пиджак и штаны. Мягкая шерсть скользила по коже. Тепло и удобство костюма доставили ему такое удовольствие, что Тибора даже передернуло от мысли, что его надо будет снять. Он все еще наслаждался собой в зеркале, когда вошел Норман и хлопнул его по плечу.

– Выглядит здорово. Пошли!

– Я не могу себе этого позволить.

Норман ухватил его за руку: «Все в порядке, пошли».

Тибор не знал, что сказать. «Но это же дорогой костюм», – пробормотал он.

Норман и слышать ничего не хотел. Их дружба была важнее какого-то костюма. Он вытащил Тибора на улицу.

12

Отель «Марсель» на Бродвее и Сто третьей был точкой сбора иммигрантов и тех, кто их искал. Одиннадцатиэтажное здание в стиле боз-ар из кирпича и камня, в свое время, в начале века, оно было выдающимся архитектурным элементом города. Но к концу 40-х его изысканные железные и терракотовые украшения выпали из моды. Публика побогаче предпочитала более современные здания, и различные благотворительные организации снимали целые этажи под новоприбывших иммигрантов. Немодный «Марсель» стал вскоре убежищем для чехов, русских, поляков, румын и других беженцев из Европы.

Исаак Гоффман часто бродил по обширному лобби отеля, прислушиваясь к знакомым языкам в надежде найти друзей или друзей друзей. Место было любопытное, конечно. Очень часто он видел, как оборванцы-иммигранты читают, поют, молятся и рассказывают анекдоты на родных языках, а какие-то мужчины в костюмах записывают их. Зачем? Исааку было непонятно. Кто они, архивоведы или торговцы? Какой им прок от записанных голосов старого мира? Прояснить это не было возможности. Что он знал точно – ему сказали, – так это что за выступления не платили.

Именно в «Марселе» Исаак снова встретил Тибора Рубина. Он, естественно, не ожидал увидеть маленького венгра в старом отеле, но совершенно не удивился, завидев его в модном костюме. С ним был Норман Фрайман, что слегка скрасило случайную встречу. И все же Исаак чувствовал себя неуютно. Было в Тиборе что-то загадочное, что-то, что он утаивал от окружающих, и это выделяло его на фоне остальных. Он казался Исааку одиночкой даже в компании с Норманом.

Исаак стал чаще видеться с Тибором и Норманом. Все трое ходили на танцы и встречались с общими подружками. Ходили в отели со специальными «ТВ-комнатами», где сидели с другими иммигрантами и как завороженные часами смотрели на дивное изобретение, пусть даже не понимая ни слова из того, что там говорили. За довольно короткий промежуток времени венгр перестал быть ему чужаком. И вот однажды, за чашкой кофе в «Марселе», Тибор между делом заявил, что планирует записаться в американскую армию.

На секунду воцарилось напряженное молчание.

– Да иди ты! – засмеялся Норман.

– Серьезно.

– Ты же не гражданин США, – заметил Исаак. – По-английски читать не умеешь. Говоришь еле-еле.

Тибор вел себя так, будто это все не проблема. «С тех самых пор, как солдаты спасли меня от нацистов, я пообещал себе, что верну им долг».

Исаак не мог поверить своим ушам. «Мне казалось, мы приехали сюда, чтобы сбежать от всего этого, нет?»

Тибор помотал головой: может да, может нет. Еще раз повторил, что это данное себе обещание.

Норман подтолкнул Исаака в руку. «Ну что тут поделать, парнишка хочет поиграть в солдатики».

Они продолжили забрасывать Тибора вопросами. Зачем рисковать жизнью? Ему что, войны не хватило? Он что, правда хочет оставить семью? А он знает, что его могут отправить за океан? Что, если его отправят в Германию?

Тибор отказывался признавать их доводы: он уже все решил. Исаак предпочел не верить ему. Тибор же шутник, он и половины не делает из того, что говорит. Норман согласился. Сказал, что как только в его жизни появится правильная девочка, Тибор и думать забудет, что когда-то собирался нацепить униформу.

Чего, впрочем, Тибор не сказал друзьям, так это что он уже попытался записаться в армию. Полгода назад он побывал в призывном центре на Манхэттене. Сержант хвалил прелести службы в армии, но Тибору плевать было на отдых, на образование или даже на содержание: в тот момент ему просто хотелось записаться. Затем его отвели в класс, выдали тест с несколькими страницами вопросов с вариантами ответа. Тибор никому не сказал, что ни слова не сможет прочитать по-английски. Он расставил отметки в случайном порядке. Разумеется, провалился.

– Э, да ты только что из Европы, – с улыбкой сказал сотрудник центра. – Давай-ка подучи язык и приходи через полгода, снова попробуешь.

Тибор последовал совету. Он вернулся в возрасте девятнадцати лет, мог уже поддержать беседу на английском и прочитать газету. И все равно провалился, набрав еще меньше баллов.

13

Имре Рубину пришлось ждать еще год, прежде чем ему разрешили присоединиться к Тибору и Глории Пикарек в Соединенных Штатах. Но они обменивались письмами, и ребята постарались, чтобы, как только он получил необходимые бумаги, его приезд в Штаты оказался максимально удобным. За этот год он два раза успел съездить в Швецию, где теперь жила его сестра Эдит, эмигрировавшая после того, как нацисты обменяли ее в начале 45-го на медикаменты.

Тибор и Имре в Нью-Йорке, примерно 1949-й. Семья Ирэн Рубин

Еще до его первого визита Эдит написала ему, что влюбилась в Ансельма Риттри, сына семьи, которая присматривала за ней с момента ее переезда. Во время обоих его приездов она и Ансельм предлагали ему переехать в Швецию в случае, если у него не выйдет уехать в Америку. Но почти сразу после их предложения Имре получил «зеленый свет» и билет на Marine Flasher.

После душевной вечеринки по случаю его приезда в квартире Глории в Бруклине Имре отвел Тибора в пустую спальню для серьезного разговора.

– Я хочу, чтобы ты знал то, что рассказала мне Эдит про наших родителей и Илонку, – сказал он сухо. – Я мог написать тебе, но решил дождаться момента, когда мы сможем поговорить с глазу на глаз.

Евреев Пасто перевезли в другой венгерский городок Хатван, где их согнали вместе с сотнями других евреев на старую кирпичную фабрику. На месте выяснилось, что Ференц – герой Первой мировой; к нему прибыла делегация венгерских офицеров. За былые заслуги Ференц получил предложение спокойно уехать в Будапешт. Он спросил, что будет с Розой, Эдит и Илонкой. Офицеры ответили, что женщины присоединятся к нему после того, как с ними «поработают».

Ференц отказался уезжать без семьи. Офицеры настаивали, чтобы он уехал прямо сейчас: обстановка в Венгрии ухудшалась с каждым днем. Они пообещали ему сделать все возможное, чтобы обеспечить безопасность его жены и дочерей, но Ференц был непреклонен. В тот же день евреев на фабрике загрузили в вагоны для перевозки скота и отправили в Освенцим. Эдит и других молодых женщин, в основном подростков, поместили в бараки. Остальные прямиком отправились в газовые камеры.

Эдит не вдавалась в подробности своего нахождения в руках нацистов, рассказала лишь, что ее перевозили из лагеря в лагерь, и что когда у немцев дела пошли совсем плохо, она оказалась в числе тысячи заключенных, которых обменяли у шведов на лекарства. Когда она только приехала, за ней стала присматривать семья ортодоксальных евреев из города Мальме. Со временем она влюбилась в одного из их сыновей.

Когда Имре закончил, Тибор поблагодарил брата за то, что тот дождался и рассказал ему это лично. Затем заплакал. Пусть даже он не получал никаких письменных тому подтверждений, Тибор уже несколько лет был уверен, что их родители и Илонка погибли. И вот теперь он наконец мог их похоронить – по крайней мере, в своем сознании.