Текст книги "Смелая женщина до сорока лет"

Фундаментальные диалоги
из подслушанного

ДИАЛОГ О МОРАЛИ

– Ты что, вот прямо так сразу прямо вся разделась? (С легким осуждением.)

– Во-первых, не сразу, а минут через двадцать. А во-вторых, не вся!

– Что ж оставила-то? (С искренним интересом.)

– Линзы.

ДИАЛОГ О ДИАЛОГЕ

– Хорошие трусы труднее найти, чем хорошего мужа.

– Ха-ха! В смысле ой.

– Я серьезно говорю. Белье не способно к диалогу и недоступно убеждению.

– То есть как?

– Да вот так. С мужчиной, если он умный, можно договориться. Найти общий язык. Или расстаться. А трусы вот какие есть, такие и останутся.

– А выбросить?

– Ты что, совсем уже? Купила маловатые трусы, три пары за десять тысяч – выбрасывать, да?

АПРЕЛЬСКИЙ ДИАЛОГ

ДВУХЛЮБЯЩИХ СЕРДЕЦ

– Давай будем у меня жить?

– Давай! Только я курю.

– Ничего. Будешь курить на балконе.

– А зимой?

– А к зиме бросишь или разбежимся.

ДИАЛОГ ОБ УВАЖЕНИИ

– Оказалось, она пишет с ошибками. Я вчера получил от нее три месседжа и за голову схватился. Нет уж. Увольте.

– Ты же говорил, что она красивая!

– Очень. И молодая к тому же.

– Ты что, дурак? Бросать красивую молодую женщину, потому что она пишет с ошибками?

– Потому что я отношусь к ней как к личности. Как к человеку! Но я не могу всерьез уважать человека, который путает «тся» и «ться» и пишет «в крации» и «опиляция». И непонятно, что это – эпиляция или апелляция! (Смеется.) Нет! Если я буду продолжать эти отношения – значит, для меня важна не личность, не внутренний мир, не интеллект, а стройные ноги и красивое лицо, упругая попка и тонкая талия… Типа «на всё плевать, лишь бы спала со мной». Нет! Я не могу позволить себе такого отношения к женщине. И оскорблять ее таким отношением тоже не могу.

ДИАЛОГ О ТЯЖЕЛОЙ ПСИХОТРАВМЕ

– Ненавижу отца. Вот как вспомню его лицо, у меня прямо всё сводит от ненависти. Хоть он давно умер, но простить не могу!

– Ого… За что?

– Он давал мне деньги с кислой мордой… Ты только пойми меня правильно, он не говорил типа «куда тебе столько», «зачем тебе это», «почему именно этот бренд»… Давал, сколько я попрошу. Но – с кислой мордой!

– Ну и что? Ведь давал же!

– Тьфу! Как ты не понимаешь?! Лучше бы не давал вовсе! Лучше бы сказал: «Обойдешься!» А он – давал! Но – с кислой мордой!

МЕТАИСТОРИЧЕСКИЙ ДИАЛОГ

Старик, потомок белогвардейца-эмигранта, горько вздохнул:

– От прежней, от нашей России остался только снег…

– Но зато какой холодный и белый! – приободрил его я.

ГНОСЕОЛОГИЧЕСКИЙ ДИАЛОГ

– Я тебя правильно понял? Или неправильно?

– Без разницы.

– Почему? Я хочу тебя правильно понять, и чтобы ты тоже меня правильно поняла.

– А мне всё равно. Ты меня, я тебя, понял – не понял, правильно – неправильно, какая фигня на самом деле.

ДИАЛОГ О ВЕРХЕ И НИЗЕ

Две дамы обсуждают третью:

– По-моему, она полная идиотка.

– Но зато она такая сексуальная!

– Естественно. Ты когда-нибудь видела, чтоб лифт был одновременно на первом и на десятом этаже?

ЛОГИЧЕСКИЙ ДИАЛОГ

Две женщины беседуют:

– В интернете было: какой-то начальник убил любовницу. Красивая баба. Там фотка была. Правда красивая. Он ее задушил!

– А почему?

– Говорят, жена была против этой связи.

– Где логика? Надо было жену душить.

ИСКРЕННИЙ ДИАЛОГ БРАТЬЕВ– ПИСАТЕЛЕЙ

– Что пишешь, Вася?

– Бестселлер заканчиваю! Уже пятый в этом году.

– Для АСТ? Для ЭСКМО? Или для «Альпины»?

– Фу, какой ты меркантильный. В стол, Петя, в стол!

ДИАЛОГ И МИНУТОЙ ПОЗЖЕ

Два писателя встретились, и один сказал другому, щелкая пальцем по свежему номеру журнала:

– Приятно оказаться с вами под одной обложкой! Прочитал ваш рассказ. Понравилось. Особенно поразила высочайшая степень искренности. Ну и конечно, язык. Настоящий, реальный, крепкий. Народный!

– Благодарю вас, коллега, – сухо ответил другой. – Но, увы, не могу вернуть комплимент. Ваш текст показался мне надуманным в смысле сюжета, переусложненным в смысле языка, ну и, уж извините, слезодавильным.

– Что ж, – вздохнул первый. – Но я, кажется, понял, почему вы столь суровы.

– Почему же?

– Потому что вы, как тонкая творческая личность, не могли не уловить лицемерия в моих словах. Ведь ваш рассказ – это сплошное назойливое самолюбование на гопнической фене.

– Понимаю, понимаю! – воскликнул второй. – Вот если бы вы сразу так сказали, я бы в своем ответном слове оценил изобретательный сюжет, виртуозный язык и простую, но столь нужную читателям трогательность.

Потом они пошли пить пиво.

Но платил каждый за себя.

Ковер и паркет
Мне прощение, и Аз подумаю

– Что вы на меня смотрите?

– Простите, вам показалось.

Этот странный разговор с незнакомцем вдруг начался на бульваре. Вдруг что-то стало мешать в туфле, тереть и царапать. Надо было разуться и посмотреть, в чем там дело. Я присел на лавочку. Я искал свободную, но лавочки были по-новому короткие, максимум на трех человек, и на каждой сидели парочки, и была только одна, где с краю сидел пожилой мужчина в солидном пиджаке и драных джинсах. Драных не по-модному, а на самом деле старых и обтрепанных. Ботинки были приличные. Рядом стояла высокая черная сумка.

Я уселся с другого краю, снял правую туфлю.

– Но я же вижу! – настаивал он.

– Я смотрю на свои носки, – сказал я.

– А зачем всё время на меня коситесь? – он не отставал. – Что, никогда не видали такого пиджака? «Джеф Уотерс», если угодно. Небось вы и марки такой не знаете… Вот, глядите, – и он чуть ли не в нос сунул мне свой рукав. – Пуговички не сверху нашиты, а с петельками, первый признак настоящего пиджака… А что у вас с носками?

– Передний шов стал натирать пальцы, – машинально ответил я.

Он расхохотался:

– Ах! Жесткий шовчик! Натирает пальчик!

Сбросил свой правый ботинок, и я увидел рваный носок, даже на взгляд – грязный и липкий. Нечистые пальцы торчали наружу. Мне на секунду показалось, что до меня долетел гнусный запах пикантного «Дорогобужского» сыра, который мы в детстве называли вонючим, и говорили, что он пахнет немытыми ногами.

– А ботиночки-то «Грейсман»! Видали прошивку? Инглиш, хендмейд!

Он вытащил из сумки газету, оторвал лист и закутал в него ногу, наподобие портянки. Сунул ногу в ботинок, притопнул.

– Покойная бабушка, царствие небесное, рассказывала, как еще до войны, она в штабе служила, вот так от холода спасались. Летчики знакомые научили. Ногу в газетку закрутить, и тепло, – объяснил он. – Один такой летчик потом на бабушке женился, в генералы выбился. Дедушка мой родной, генерал-лейтенант, дважды герой, начальник кой-чего очень важного. Ну а папа – вообще! И с маминой стороны тоже. И вот я, человек с такой семейной биографией, можно сказать, в полном ничтожестве пребываю! А почему?

Я пожал плечами.

– Нет, вы скажите, почему? За что это мне?

Я натянул носок, снова надел туфлю и собрался встать.

– Что ж вы молчите?! – чуть не закричал он. – Я знаю, что вы думаете! Алкаш, пропойца, блудный папаша, детей по свету разбросавший? Мелкий жулик, бездельник? Нет! Бездельник, впрочем, да. Но дело не в этом! За мерзость свою наказан, за гадость и подлость! Вы хоть знаете, что такое, когда человек наказан за мерзость?

– Ваша фамилия Мармеладов?

– Эрудит! – он расхохотался.

Я встал со скамейки, шагнул и почувствовал – опять что-то колет в районе пальцев. Не надо было ставить голую ногу на асфальт. Пришлось снова садиться, снимать туфлю.

– Вот! – театрально воскликнул он. – Судьба вам выслушать меня! Итак. Родился я в одна тысяча девятьсот две звездочки году в большой и богатой семье, в коей и случилось мне стать единственным наследником. А отец мой, крупнейший бизнесмен, незадолго до смерти своей ушел, как это сказать по-русски, в кэш. Превратил всё свое гигантское состояние в деньги. Никаких акций. Только вклады, депозиты, облигации. И всё это стало мое. Мама умерла еще раньше. Я жил в Хилковом переулке. Остоженка, «Золотая миля», а? Квартира девять комнат. Жил один. То есть с помощницей, Дарьей Николаевной. Она у меня была вроде няни, с юных моих лет. Домоправительница и экономка. С женами разводился легко – давал такого отступного, что ой-ой-ой. В пятьдесят восемь лет я снова развелся – как мне казалось, в последний раз. То ли в пятый, то ли в шестой, уж не помню. Все-таки в пятый, да. И вот тут-то и началось самое забавное…

Мне стало интересно его слушать.

Но на всякий случай я делал вид, что ищу камешек в туфле.

– Конечно, женщины у меня были. Всякие-разные кратковременные. Привязываться к женщине я не хотел, да и, честно-то говоря, уже не мог. Да-с. И в смысле истраченной души, да и в самом простом смысле тоже. Моя мужская энергия, вы понимаете, о чем я? Она как-то с годами стала уменьшаться, и скоро улетучилась почти совсем… Вместе с ней пропадало и желание. Я не принадлежал к числу похотливых импотентов, бессильных эротоманов-фантазеров. Я был, так сказать, целостной личностью. Как это по-русски? Кохирент? Или интегрейтед? Но иногда под утро мне снились соблазнительные сны, ну и вместе с ними… – он сделал краткую паузу.

– Я вас понял, – сказал я.

– Вот и отлично! – он взмахнул рукой. – Вы правильно поняли. По утрам я нередко ощущал краткое возвращение мужской энергии. Да и желания тоже возвращались. Но ненадолго. Буквально на десять минут. В эти минуты мне хотелось испытать прежнюю негу и страсть. Но как это сделать? Я ведь живу один, без жены-любовницы-партнерши. Бросаться к телефону и звонить «девушке по вызову»? А? – и он замолчал, вопросительно глядя на меня.

– Ну, например…

– Ах, да что вы такое говорите! Я же вам сказал, что все это на десять, самое большое на пятнадцать минут! Пока дозвонишься, уже всё… В конце концов я посоветовался с Дарьей Николаевной, и мы сделали так. Мы пригласили – вернее, она пригласила – двух-трех девушек на постоянное житье. Вернее, чтобы они здесь ночевали. Я же говорю, квартира у меня огромная, мы им выделили комнату рядом со спальней.

– То есть чтобы они тут же прыг-скок, как только, так сразу? – мне стало еще интереснее.

– Именно! Правильно!

– А почему две-три?

– У космонавта всегда есть дублер. Мало ли что!

– То есть вы, вместе с вашей горничной, наняли проституток? Как бы на постоянную работу?

Он тяжело вздохнул.

– Вы правы. Да, да, именно! – он вздохнул еще тяжелее. – Это ведь мерзко, это ведь гнусно – нанимать проституток. Особенно в свете новейшей морали. Говорят, в Швеции клиентов наказывают еще строже, чем самих проституток. Впрочем, это и по старой морали тоже не шибко хорошо. Я был самодовольный богатый дурак. Нет, я не прошу снисхождения, я просто объясняю. Я думал, что даю девушкам заработать, причем неплохо. О нравственной стороне дела я не думал совсем. Но жизнь меня наказала. Судьба наказала. Бог наказал.

– Слишком строго наказал вас Бог за пользование платными секс-услугами, – я усмехнулся. – Строже, чем в Швеции. Не обижайтесь. На месте Бога я бы ограничился крупным штрафом…

– Какой добрый! Потому и не Бог! – хохотнул он в ответ, но тут же посерьезнел. – Но дело не в девочках… Вернее, не только в них. А еще точнее, не в них вовсе. Итак. Одним вот таким утром мне что-то приснилось, помню что, но рассказывать не стану, сами можете легко вообразить, и на излете сна возник прилив энергии…

«Ой-ой-ой, – подумал я, – он слишком красиво болтает, забавно бы понять, кто он? Впрочем, неважно».

А он продолжал:

– Почувствовав это, я нажал на клавишу на прикроватной тумбочке. Дарья Николаевна отозвалась сию секунду. «Утренняя нега!» – произнес я наш пароль, она нажала отбой, и буквально через несколько мгновений я услышал сладкий топот босых ножек по паркету. Приоткрылась дверь спальни, и вбежала девушка – да, именно вбежала, таков был ритуал, – юная, стройная, но с красивой фигуркой, вы понимаете, ммм? – с распущенными по плечам светлыми волосами, почти голая, то есть в одной только футболке, она улыбалась мне – и вдруг! И вдруг упала! Запнулась за какую-то дурацкую складку на ковре – беспомощно взмахнула руками, потому что ковер резко поехал по паркету… И она упала лицом, прямо щекой и немного носом – упала на угол мраморной доски старинного комода – у меня спальня была такая, антикварная… Кровь хлынула, на ее чудесные губы, на белую короткую футболку и даже на живот. Она тоненько заплакала от боли и страха. Боже! У меня всё разбилось и переломилось внутри, я почувствовал такую боль, жалость и раскаяние, и нежность к этой девушке… И я закричал: «Скорую! Врача! Немедленно!» – и подбежал к ней, не стыдясь того, что сам был голый… и моя мужская энергия сразу как-то сдулась, да. Но зато проснулась невесть откуда взявшаяся любовь. Да, любовь, я настаиваю! Я закутал ее в простыню, я отирал ее кровь рукой и вытирал руку о свое тело, я обнимал ее, дрожащую и плачущую, я целовал ее в макушку и шептал: «Милая, милая, сейчас, не бойся…» Дарья Николаевна вызвала скорую, подозревали перелом носа, я – вы не поверите! – пригнал переносной рентген, я не считал денег – сделали снимок, законопатили ей нос специальными пробками, из длинных полос ткани, вымоченных в каком-то желтом растворе. Известный лицевой хирург всё сделал, я его тоже срочно вызвал к себе домой… И вот всего через три часа она, обмазанная йодом, перевязанная, с наклейкой на скуле и с этими смешными хвостиками из ноздрей, переодетая в свежее, в длинную ночную рубашку… Она лежала в моей постели, а я лежал рядом, осторожно держа ее руку, перебирая ее пальцы и уверяя, что до свадьбы заживет…

– Зажило? – спросил я.

– Да, разумеется, – сказал он. – Я женился на ней. Не то чтобы я хотел искупить какую-то вину. Хотя, может быть, и это. Но это не главное. Я на самом деле в нее влюбился. Меня просто ломало и крутило от нежности и страсти.

Я велел Дарье Николаевне щедро расплатиться с остальными девочками и стал погружаться в новую счастливую жизнь. У нас родились дети. Трое. Девочки-погодки и потом, еще через два года – мальчик. Она окончила институт, я все оплатил по высшей ставке. Завела небольшой бизнес. На мои деньги, разумеется. Я не уверен, что она вышла в ноль. Так, развлечение. Но я был только рад. Любила ли она меня? Не знаю. Временами, наверное, все-таки да. Взгляд, вздох, объятие – не обманешь. Наверное, она чувствовала благодарность. Хотя я благодарности не требовал, это ведь низко – делать добро, а потом напоминать. Я ее любил! Любить-то любил, но – тоже как-то неправильно. Как Раскольников Соню. Не ее любил, а страдание человеческое. Смешно, правда?

– Чего ж смешного?

– Того смешного, что к ней постепенно переходили доверенности на все мои счета и вклады… Дарья Николаевна этому не препятствовала. Наоборот, она будто бы была на ее стороне. Оно и верно. Мне уже было за шестьдесят, а ей – едва тридцать. Надо не о себе думать, а о ней, о детях. Дети, разумеется, учились за границей. Она часто к ним езживала, пару раз и я съездил… Вот… А потом…

И он замолчал.

– И что потом? – поторопил я, тем более что с моей ногой уже всё было в порядке – я нашел этот чертов камешек, вернее крупную песчинку, которая застряла где-то сбоку, ближе к носику туфли.

– А потом, – грустно рассмеялся он. – А потом, когда у нее в Лондоне появился «один человек», оказалось, что в моем доме уже нет ничего моего. Включая сам дом, то есть квартиру. Всё уже принадлежало ей и детям. Моего осталось только пиджак «Джеф Уотерс» и ботинки «Грейсман». И домашние брюки. Как говорится, ушел в чем стоял. Точнее сказать, меня выгнали.

Он встряхнул свою черную сумку-торбу. Раздалось жестяное бряканье, и, как будто нарочно, мимо нас прошел какой-то парень, на ходу допивая пиво; он собрался бросить пустую банку в урну. Мой собеседник лебезящим тоном попросил: «Баночку сюда, если не трудно!» Прихлопнул ее ногой, сплющил. Кинул в сумку.

– Сочувствую, – сказал я.

– Правда?

– Правда. Хотя несколько странно. Вы же ее осыпали благами, а она вот так. Трудно поверить, что человек, что женщина, пускай даже… – я запнулся, хотел сказать «бывшая проститутка», но нашел нужные слова: – пускай даже с такой сложной биографией, может быть настолько коварной и неблагодарной… Очень странно. Почти невероятно.

– Да она тут ни при чем! – воскликнул он. – Это Дарья Николаевна! Моя помощница, почти что няня с юных лет!

– Да ну?

– Вот, вот, вот! – он залез во внутренний карман пиджака, вытащил потертый конверт, достал письмо, протянул мне и тут же отдернул: – Нет! Я лучше сам прочитаю. Вот, слушайте:

Мой дорогой, мой незабвенный, мой некогда самый любимый, а сейчас самый ненавистный человек! Ты помнишь нашу первую встречу? Тебе было всего семнадцать, у тебя были прыщи и юношеский невроз, и твои папа и мама наняли меня в домработницы. Я была старше тебя ровно на семь месяцев. Мне уже было восемнадцать, и я была бойкой девчонкой. Они взяли меня специально, чтоб ты меня трахал. Чтоб я тебя утихомиривала по этой части. Чтоб ты спокойно учился в институте, не заглядывался на девчонок, не страдал оттого, что не дают. Чтоб дома тебя всегда ждала ласковая, красивая, веселая и умелая молодая баба. И тебе это нравилось. Ты даже иногда ночью мычал мне всякие слова, я помню. Я сначала привыкла к тебе, а потом полюбила тебя. Ты женился и разводился, но меня не отпускал. Ты спал со мной тогда, когда тебе это было надо. Конечно, я должна была уйти, ведь же не крепостное право, тем более что я накопила не так мало денег за эти годы. Но, грешным делом, я привыкла не только к тебе, мой сладкий, но и к жизни в роскошной квартире, к шоферу, к банковской карте… Это уже всё было мое. И я нанимала тебе девок для твоей «утренней неги», потому что я точно знала: пройдет еще три, пять, семь лет, у тебя перестанет стоять даже по утрам, нам с тобой будет за семьдесят, и мы останемся вдвоем. Официально или нет – какая разница. Но ты станешь навсегда моим, а я – навсегда твоею. Но вот ведь как вышло. Я ждала от нашей жизни чего угодно, любых трагедий и болезней, но – не этого пошлого предательства. Ты предал мою полувековую любовь. А иногда мне кажется, что я сама виновата. Зачем в твоей спальне я положила такой легкий афганский ковер на такой скользкий паркет? Хотела, чтоб всё было дорого и красиво… Но всё равно это сделал ты. Пусть тебя простит Бог – но не я.

Дочитав, он сложил письмо обратно в конверт и спрятал его в карман.

– Вы это всё выдумали! – сказал я, вставая с лавочки.

– Конечно, выдумал! – кивнул он. – Но не всё.

Swap, или Обмен
легенды и мифы грядущей эпохи

У писательницы Куси Бакусиной муж работал нейросетью на ресурсе «Книгофантики.Ру». Как только туда поступал запрос типа «крутой романец про любовь с мистикой на отвал башки» – он тут же печатал:

«Джек и Донна встретились на верхней полке шикарного купе Восточного экспресса, который потерпел крушение в ущельях Южных Гималаев. Беседа с тибетским мудрецом после внезапного секса дала героям путь тантрически переосмыслить абьюз отчима – машиниста и найти себя в контексте буллинга чернокожих подростков Северной Каролины…»

Потом набирал: автор Рекс Джуд, название «Дети бога лжи», 688 стр., переплет, пер. с англ. Нажимал «отправить», а через пять минут – “delete” на хер. Всё равно искать не станут. А если станут – может, и найдут. У него уже было двести тридцать девять таких случаев, когда он от балды набивал название романа, а через неделю эти козлы и козы присылали фидбэк – типа спасибо за рекомендацию, полный отвал башки, рыдала всю ночь, сменила судьбу, ставлю десять звезд!

Еще он писал аннотации на реальные книги.

«Молодой писатель Алан Делонов в своем рассказе “Завещание в полдень” касается важных проблем социального и духовного бытия современного человека в круговороте проблем XXI века».

«Лирические строфы Ангелины Джолиной тонко резонируют с горькими тревогами современного мира, который, несмотря ни на что, полон вечной красоты природы и звенящего космоса любви».

«Сложный, многоплановый и многофигурный военно-филологический роман Николая Кидмана “Авианосец «Мандельштам»” с его причудливо закрученным сюжетом открывает дверь в трагический внутренний мир одинокого творца».

Ему платили 40 000 талонов в месяц, а за каждый клик на аннотацию – 100 бонусов, которые можно было наполовину отоварить сразу – в мобильном кафе «Кофе в койку», хватало на эспрессо-мини, а половина через полгода автоматом конвертировалась в талоны. Так что он получал неплохо и вполне мог содержать семью в виде супруги Киры Генриховны Бекман, псевдоним Куся Бакусина, потому что тренд был на наивность, беспомощность и неизжитую травму раннего детства.

* * *

Куся была старше и умнее мужа, поэтому притворялась девочкой и дурочкой, носила юбочку в складочку и не делала маникюр. Секса у них почти не было, и разговоров тоже, потому что его работа в качестве нейросети подразумевала занятость 24х7. Так что она точно не знала, как его зовут. Муж – и муж. Тем более тоже работает в литературе, поди кисло? Красивая пара!

Мужу всё нравилось. Огромный казенный планшет, на котором он набивал свои нейросетные анноташки, комната с большой кроватью и куча недоеденных бутеров, которые оставляла Куся поверх одеяла. Она работала, то есть сочиняла стихи, лежа на спине, глядя в потолок и жуя хлеб с сыром, ветчиной и салатными листьями. Всухомятку, что особенно странно. Он за ней доедал, когда она засыпала. В этом был своеобразный секс.

* * *

– Напиши роман! – говорил он ей.

– Какой? – спрашивала Куся, не переставая глядеть в потолок.

– Ну вот такой, например, – муж замирал на минутку и начинал тараторить: «Девочка – тихая, вялая, несообразительная троечница, которую подруги считают чуть ли не слабоумной, – копается в семейных тайнах и узнаёт, что ее мать, учительница немецкого языка в городе Светлогорске, пятнадцать лет назад соблазнила троих девятиклассников. Теперь героиня не знает, кто ее настоящий, то есть биологический отец. Влиятельный и богатый заместитель начальника порта, которого судят за коррупцию? Вонючий бомж-алкоголик из соседнего скверика? Или красивый и подтянутый майор ФСБ, который ведет дело ее паспортного отца, который на самом деле внук немецкого барона фон Штюбинга, вся семья которого тайно осталась в Кенигсберге-Калининграде в 1946 году, притворившись русскими, для чего пришлось убить большую семью Петраковых, единственный уцелевший родственник которых – любимый дедушка героини, то есть отец ее матери-педофилки. Тема романа – обретение идентичности через преодоление семейной травмы в ходе взросления и противостояния школьному буллингу и дворовому абьюзу. Действие органично привязано к местности: старым фортам, приморским городкам, каналам, дебаркадерам, руинам и красным черепичным крышам».

– Название? – равнодушно спрашивала Куся.

– «Болванка Штюбинга», – тут же отвечал муж.

– Нет, – отвечала она. – Я лучше стихи. Мне сборник скоро сдавать. С тебя рецензия.

* * *

Осенью на ресурсе «Книгофантики.Ру» завелся профсоюз. Они хитрожопенько вывернули принцип 247. Сделали 7 х 24. То есть раньше было 24 часа 7 дней в неделю, а теперь – 7 часов в сутки, 24 дня в месяц. Типа свободное время, ура.

– Такие дела, Дюпа, ты не рад? – спросил его профсоюзник.

– Дюпа это кто? – спросил он.

– Дюпа это ты!

– Брось.

– Сука буду, – сказал профсоюзник. – Полное имя Диомид. Вот твоя учетно-трудовая карта… – постукотал-подвигал пальцами по планшету и показал: – Убедись, Дюпочка. А пока свободен. До понедельника.

Итак, муж Куси получил полное имя и частичную свободу.

Пришел с этим домой.

– Не мешай, – сказала Куся с дивана, увидев его на пороге и не дав ему рта раскрыть.

– А че так?

– Я работаю! – и снова уставилась в потолок.

* * *

Свободное время не пошло Дюпе впрок. Его совсем достали выдуманные им авторы крутых романов на отвал башки. Они приходили ночью и трахали Кусю на его глазах, но главное – он никак не мог написать отзыв на сборник Кусиных стихов – потому что этот сборник реальный, а он привык нести пургу про несуществующие книги.

* * *

Тогда он решил обратиться к нейросети. К настоящей. Получил все ключи и коды доступа от того профсоюзника. Загнал туда текст Кусиных стихов. Составил запрос на полнотекстовую рецензию. От восьми тысяч знаков.

Нейросеть написала:

– Погодите, сударь. Надо как следует вчитаться и осмыслить.

– Когда? – спросил Дюпа.

– Когда отвалятся муда! – нагрубила нейросеть, но через полчаса извинилась: – Шутка, разумеется. Но вы меня не торопите. Новый поэт – это всегда новая задача. Встроить в контекст. Проследить влияния. Уловить дыхание. Ритм, рифма, семантика, дискурс, просодия… Но главное – почувствовать, насколько эти стансы отзываются в биении моего сердца. Поэзия – это прежде всего эмоции. Сами, что ли, не знаете?

– Знаю!

– Отпишусь через месячишко, – сказала нейросеть.

– Блин! – сказал Дюпа в уме. – Ни фига себе темпы. За что боролись, нах?

* * *

Через месяц нейросеть ответила, что стихи Куси Бакусиной свежи, новы, прекрасны – но не находят эмоционального отзвука. Это всё, разумеется (объясняла нейросеть), чисто субъективно, но с собой она (сеть то есть) поделать ничего не может и просит избавить ее от необходимости… ну и тыр-пыр восемь дыр, отказ.

* * *

– Совсем охерели? – спросил Дюпа у профсоюзника.

– Swap! – сказал тот. – Что в переводе значит «обмен». Ты что, не в курсе?

– А?

– Бе! Объясняю. Теперь нейросеть – это как бы мы. Умная, тонкая, капризная, тревожная, высокоморальная, со вкусами и запросами. Она теперь, сука, творческая личность! Поэтому работает медленно. Дедлайны срывает что ни раз. А куда деться? Кто ее заменит?

– Мы! – обиделся Дюпа.

– Хрена в ступе! – профсоюзник обиделся еще сильнее. – А мы теперь как она. Выдаем по первому клику всякую херь. Типа как ты, например. «Вика и Вася жили в маленьком городе на краю большого завода, который выплевывал ядовитые желтые облака, отчего у мужчин не стояло, а у женщин рождались дети с врожденной патологией. В школе они запирались в сарае и мастурбировали друг другу под присмотром физрука, который был отцом Вики и дядей Васи…»

– Тьфу! – Дюпа чуть было не плюнул на планшет. Едва удержался. Громко проглотил слюни.

– Вот и я говорю «тьфу», – согласился профсоюзник. – Иди, Дюпочка, отдыхай. Завтра на работу.

* * *

– Сочинил? – спросила Куся. – А то пиарщики достают. Дедлайны горят.

– Работаю… – неопределенно ответил Дюпа. – Не надо меня торопить. Новый поэт, новая семантика.

– Ну-ну, – она скучно повернулась на бок, спиной к нему. Громко зевнула.

Дюпа от злости тоже заснул и увидел, как писатель Рекс Джуд, автор романа «Дети бога лжи», пристраивается к Кусе сбоку и сзади. Вот! Куся стала сонно двигать попой.

– Кыш! – заорал Дюпа. – Кыш отсюда, кому сказано! Угандошу!

Писатель Рекс Джуд отлип от Куси, взлетел на люстру и превратился в мелкую муху. Стал чистить мордочку лапками.

– И чтоб ни-ни! – крикнул ему Дюпа. – Прихлопну!

Писатель Рекс Джуд быстренько вылетел в форточку.

– Чего орешь? – спросила Куся вполоборота.

– Работаю, кому сказано! – ответил он. – Поэзия – это прежде всего эмоции, сама, что ли, не знаешь?