Текст книги "Смелая женщина до сорока лет"

Уже первые тома снискали успех, поэтому издатели любили этого автора. Но они опасались скандалов, исков, а также дурного морального запаха. Поэтому редактор – это была женщина – постоянно отмечала на полях разные сомнительные моменты. Хотя автор уверял, что гарантирует юридическую безопасность своих сочинений.

«– Никто не будет в претензии, уверяю вас.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Наш главный прототип скончался полгода назад.

– Но ведь его жена жива! А вы рассказываете, как он ей изменял на глазах всей компании. Допустим, она не будет подавать иск. Но ее просто по-человечески жаль…

– Она уже умерла.

– Что вы? Не может быть.

– Совсем недавно».

Одновременно с этим полиция расследует целую серию странных смертей, самоубийств и несчастных случаев в литературно-богемно-издательском кругу. Все эти люди связаны друг с другом карьерой, работой, деньгами, премиями, славой, завистью, браками и разводами, детьми и племянниками, наследствами и сплетнями. Возможно, тут действует жестокий серийный «прицельный», так сказать, убийца; но каковы его мотивы? Есть ли нечто рациональное в выборе очередной жертвы? Или это просто маньяк, безумец? Но в чем состоит фабула его бреда?

* * *

Полицейский инспектор не стал дочитывать роман «Мемуарист». Он решил побеседовать с издателем этой книги. Вызвал его в свой офис – по всей форме вызвал, повесткой.

– Всего несколько вопросов, если вас не затруднит.

– Буду счастлив помочь правосудию! То есть следствию… Как правильно? – издатель изобразил наивную и обаятельную улыбку.

– Неважно. Итак. Вы издали роман «Мемуарист». Кому принадлежат права на этот текст?

– Никому. После смерти единственной наследницы, дочери автора, и в отсутствие каких бы то ни было наследственных претензий с чьей бы то ни было стороны…

– Вы говорите как по писаному, – кивнул инспектор.

– Что делать! Я консультировался с юристами. Мы выждали положенный срок. Права перешли во всеобщую собственность.

– Кто станет получателем роялти?

– Пока неизвестно, – развел руками издатель. – Скорее всего, какой-нибудь литературный фонд.

– Благодарю. А почему этот роман не был издан ранее? Судя по рецензиям, это успех.

– Дочь автора была против. Она была единственной наследницей.

– Да, я знаю, я читал об этом в вашем блоге, – сказал инспектор. – А почему? Что ей мешало получить кусочек славы и кое-какие деньги?

– Личные причины. Так и быть! – издатель улыбнулся еще более открыто и обаятельно. – Скажу, хотя не хотел. Она ненавидела своего отца. Даже странно, так яростно ненавидеть покойника. Она сказала мне: «Мой отец ужасно, подло, оскорбительно изменил моей матери. Она страдала. Она умерла из-за этого!»

– Покончила с собой? – уточнил инспектор.

– Нет. Просто заболела и умерла. Но вы ведь знаете, люди часто говорят: «он ее свел в могилу», или «она его погубила». Ищут причины несчастий. Вот. «Мой отец оскорбил мою мать, погубил мою мать, и, пока я жива, его книги не будут издаваться! Вы называете это местью дочери за мать? Хорошо! Пускай месть!» Вот как она сказала, – издатель снова развел руками.

– Понятно. Еще один вопрос. Эта книга – ваш успех как издателя, так?

– Еще бы! Я просто счастлив.

– Вы рассчитываете на серьезную прибыль?

– Нет, к сожалению, – вздохнул издатель. – Несмотря на чудесные рецензии, это не для массового читателя, не для огромных тиражей. Просто хорошая полузабытая литература. Мне это принесет моральное удовлетворение. Я давно хотел переиздать эту книгу. Еще пять-десять лет – и никто не захочет покупать и читать этот винтаж. Думаю, я успел вовремя. Сейчас мы на пороге радикальных перемен, имея в виду наступление искусственного интеллекта…

– Успели вовремя? – перебил его инспектор.

– Успел вовремя! – безоружно улыбаясь, сказал издатель.

– Успели – что? – переспросил инспектор.

– Издать книгу! – повторил издатель.

– Ага. А я думал: повредить доски моста через запруду. Кстати, почему-то после ремонта там опять оказались старые, совсем ржавые, ломкие гвозди.

– Какой славный сюжет! – воскликнул издатель, не сделав и секундной паузы. – Как это красиво смыкается с романом «Мемуарист»! Ей-богу, будь я писателем, я бы сделал этакий, что ли, двуслойный роман. Куски «Мемуариста» – где герой убивает людей только из удовольствия написать о них – и вот эта ваша идея! Тем более что «Мемуариста» можно спокойно плагиатить – автор умер, наследников нет. Жаль, таланта не дал бог, да и времени мало. А то бы отлично!

– Кто знает… – вздохнул инспектор. – Может быть, у вас появится десяток лет свободного времени… Запишетесь на дистанционные курсы креативного письма…

– Ценю ваш юмор, – сказал издатель. – Давайте серьезно. Обвинению придется убедительно рассказать присяжным, чтоб они поверили, что это я два раза повредил мост. Что это я кричал филином в кустах. Что я – или мои люди, то есть нас целая банда! – перерезал шланг в рулевой гидравлике. А потом опять же я плохо прикрутил колесо. Я выписал неправильный рецепт в роли врача. А уже в роли аптекаря – продал сильное снотворное. А потом в роли лесного кота устроил погром в комнате. И еще, неизвестным науке способом, то ли гипнозом, то ли вирусом заразил пожилую даму параноидной шизофренией с суицидальными тенденциями. Как-то многовато, даже для выпускника филологического факультета с дипломом “magna cum laude”.

– Откуда весь этот список?

– Из раскрытой папки на вашем столе, инспектор. У меня хорошее зрение, и я легко читаю вверх ногами… Ну а кроме того, глубокоуважаемый инспектор, обвинение должно будет убедительно доказать присяжным, что имело место именно убийство, или доведение до самоубийства, ну или в крайнем случае просто самоубийство. Поскольку трупа-то нет. Что за смерть без трупа?

– Там действительно подземный илистый поток, вот заключение геологов, – пожал плечами инспектор. – И я бы на вашем месте не слишком педалировал отсутствие трупа, не сомневался бы в смерти наследницы. Если речь пойдет не о смерти, а о безвестном отсутствии наследницы – получится, что вы поторопились с авторскими правами.

Он замолчал.

Замолчал и издатель.

– У вас есть что-нибудь еще сообщить следствию? – спросил наконец инспектор.

– У меня остался один вопрос.

– Слушаю вас.

– Вопрос такой, дорогой инспектор, – мрачно сказал издатель. – Почему вы меня не спросили, кто эта женщина, с которой автор «Мемуариста» изменял своей жене? Что в этой измене было такого ужасного? Оскорбительного для законной жены? Может быть, там была вторая семья? Может быть, у этой женщины родился ребенок? И – кто этот ребенок? Почему вы о самом главном не спросили?

– Потому что вы сами всё сказали, – вздохнул инспектор.

Они опять замолчали, но тут в кабинет без стука вошла пожилая дама с узкой фигурой, короткой стрижкой и длинным носом, в зимнем пальто и сапогах, к которым примерзли комья снега и льда.

– Братец! – она потрепала издателя по голове, по его густой шевелюре. – Что же ты молчал? Мы бы с тобой обо всем договорились…

Улыбнулась и тут же исчезла.

Это было так быстро, что инспектору и издателю показалось, что им всё это показалось. Хотя издатель очень долго чувствовал на своей макушке ледяное прикосновение. Постепенно он стал лысеть, а через пять лет голова его стала как бильярдный шар.

Но это, наверное, всего лишь совпадение.

Как, впрочем, почти всё на этом свете.

Имя-фамилия
только ты!

– Ты мне тогда правду сказала? Или… – Борис Петрович хотел сказать «соврала», но из последних сил вымолвил: – Или неправду?

Антонина Михайловна не сразу поняла, о чем он спрашивает.

– Тогда? Это когда? – растерялась она.

– Тогда, тогда, тогда! – он сморщился; у него дрожал подбородок; казалось, он сейчас заплачет.

– Ах, тогда… – догадалась она. – Ах, да…

– Что «да»? Отвечай!

Она присела на край кровати и сказала:

– Да. Тогда я тебе сказала неправду. Соврала.

* * *

А как всё чудесно начиналось! Цветы у подъезда, как в кино или дамском романе о внезапном принце на белом коне.

Нет, правда – цветы у подъезда. Конечно, не на ступеньках. А как же? А вот как: она выходила из дверей, был сухой и яркий апрель, и вдруг откуда-то сбоку к ней подлетел юноша в униформе дорогого курьера – синий костюм с галунами и шевронами, фуражка с кокардой, лаковые туфли – и протянул упакованный в цветную фестончатую бумагу красиво составленный букет.

– Прошу!

Она растерянно взяла букет, хотела спросить, что это всё значит, но курьер убежал. Она сделала несколько шагов, свернула за угол и увидела, как он прыгает в маленькую синюю машину.

Что делать с цветами – не тащить же их к себе в институт! Выбрасывать тоже жалко. Она вернулась в квартиру.

Муж, слава богу, уже ушел.

Вдруг она поймала себя на этой фразе, которую произнесла в уме – да, да, не подумала как-то образно, а именно что в уме произнесла словами. «Слава богу». Значит, она не хотела, чтоб муж знал. Хотя всё это могла быть какая-то чушь, ошибка, путаница. Или презент от позавчерашнего магистранта, которому она – после долгих уговоров и хныканий – так и быть, написала положительный отзыв. Или премия за лояльность от магазина садового инвентаря – она там часто покупала разные штучки для дачи. Но, получается, она уже заранее мечтала о какой-то любовной тайне. И второе – она назвала мужа «муж», а не «Сережа», не по имени… Значит… Что значит? А то и значит. Мы все читали разную психологию. Ей показалось – или это она потом подумала, что ей уже тогда показалось? – что ее отношения с мужем вдруг, в одно мгновение разладились. Хрустнули и рассыпались мелкими крошками, как пересохшее берлинское печенье.

Букет, однако, надо было поставить в вазу. Из него выпал конвертик. В конвертике – бумажный прямоугольник. «Тоня, это ты». Без вопросительного знака.

Да, она была Тоня. Имя довольно редкое в наше время, но так уж вышло. Антонина, к тому же Антонова, что дополнительно смешно: папа у нее был веселый человек, любил такие штучки.

Бумажку эту она выбросила, а насчет букета муж вечером спросил, откуда такая красота, и она ему что-то наврала про того магистранта. Сказала, что с работы принесла. Сказала так легко и просто, что муж не усомнился. Она удивилась, как ловко, оказывается, у нее получается врать. Честное слово, до этого дня она – при малейшей необходимости сказать неправду или хотя бы увильнуть от ответа – тут же краснела, начинала мекать-бекать, отводить глаза – всегда смущалась и не могла соврать, будь это еще в родительском доме, в школе, в институте, где она сначала училась, а потом стала преподавать, ну и конечно, в собственной семье. Поэтому она никогда не врала. По крайней мере, ей так казалось.

А сейчас как по писаному: «Да это Кузьмин приволок, магистерская диссертация, я ему позавчера написала приличный отзыв, хотя работа слабенькая, но он так ныл и умолял… А сегодня вот, пожалуйте, цветочки! И ведь не самые дешевые».

– А это не взятка? – спросил Сережа, муж.

– Не-а. Взятка – это когда вперед. И если бы хотя бы духи. Или коньяк для мужа!

– Тогда лучше коньяк.

– Взятка же! – она рассмеялась.

Они поцеловались. Потом обнялись. Она положила подбородок на плечо мужа, прижималась к нему, чувствовала его руки на своей спине и талии, смотрела на букет и думала: «Кто это?»

Ответ она получила довольно скоро.

Второй букет неизвестный поклонник прислал ей на работу. Через неделю. На этот раз одни только розы стояли в пластиковой банке на подоконнике. «Сказали – вам», – объяснила лаборантка. «Кто принес?» – «Я как-то не поняла, мужчина какой-то. Точнее, мальчик».

Господи, а вдруг это на самом деле какой-то благодарный магистрант, вот тот самый Кузьмин, о котором она говорила мужу. Или подлиза-аспирант? Или, еще хуже, влюбленный дурачок-студент? У них на факультете было два таких случая. Тем более что она в свои тридцать восемь – очень красивая. Неужели судьба будет ее так зло дразнить? Ее холодом обдало от одной мысли о такой глупой развязке, и она поняла, что всю жизнь хотела чего-то вот такого, этакого. «Этакого – это какого?» – спросила она сама себя. «Нового. Внезапного. Другого… Ну ладно, посмотрим».

Еще через неделю человек с букетом ждал ее в метро, когда она спускалась на эскалаторе – ехать в институт. Она издалека его заметила и сразу поняла, что это он. «Тоня?» – «А вас как зовут?» – спросила она, не удивившись и тем более не возмутившись. «Боря, – сказал он и простодушно улыбнулся, и она улыбнулась в ответ. – А давайте сразу на ты?» – «Давайте! То есть давай!» Ей сразу стало легко, просто и как-то славно, приятно.

Он всё рассказал о себе. Сорок пять лет, высшее образование, хорошая работа и зарплата, небольшая трехкомнатная квартира в старом районе, недалеко от метро. Похоронил обоих родителей. Никогда не был женат. «Отчего так?» – сощурилась она. Холостяки – это чуточку подозрительно. «Оттого, что любил тебя», – сказал он без особого выражения, без малейшей аффектации, как написал бы старинный какой-нибудь писатель. «Меня? Почему?» Он, этот самый Боря – кстати, он был миловиден, приятен, хорошо одет, вежлив, с хорошей речью грамотного, много читающего человека, – он рассказал, что увидел ее очень давно, случайно, мельком, уже не помнит, как и где, – но влюбился насмерть. Долго разыскивал, по имени-фамилии и по лицу, а пока искал – делал карьеру, продавал родительское жилье, в несколько приемов добывал себе хорошую квартиру, ремонтировал ее и обставлял… И всё это – для нее. Чтобы в один чудесный день…

Он замолчал.

– Чтоб в один чудесный день что? – спросила она.

Весь этот разговор был в вагоне метро.

– Чтобы сделать тебе предложение. Я люблю тебя. Будь моей женой.

Поезд остановился. Ее остановка. «Осторожно, двери закрываются».

– Я согласна, – сказала она и вышла из вагона.

Сказала, никак не заботясь о том, когда, где и каким образом они встретятся в следующий раз. Она думала о другом: почему она с такой нереальной, с такой фантастической легкостью согласилась.

Шагая от метро до института и там читая лекцию и слушая своих семинаристов, она думала только об этом – и, как ей показалось, что-то поняла. Она мужа любила, он ее тоже – только странный аромат был в их отношениях: он как будто бы – самую чуточку – но как будто бы снисходил до нее. Так было с самого начала. Странное дело! Не то чтоб она была какая-то мурзохвостка, а он – генеральский сынок, нет! Не то чтоб он был москвич с Бульварного кольца, а она – провинциалка. Ничего подобного. Оба москвичи, у обоих нормальные интеллигентные родители. Учились вместе, поженились на пятом курсе, она осталась на кафедре, вот теперь доцент, кандидат наук, а он пошел на фирму к своему другу, не так чтобы топ-менеджер, но денег хватает; и ее зарплата – тоже важный вклад в бюджет семьи.

А он всё равно будто бы делал одолжение – каждым словом, каждым жестом, взглядом, хмыканьем, вроде бы доброй, любящей, но всё равно какой-то покровительственной улыбкой. Дарил себя. Соглашался быть вместе. Но не хотел детей.

Или это ей только показалось?

Наверное, нет.

Наверное, не показалось, потому что муж Сережа столь же нереально быстро согласился ее, если можно так выразиться, отпустить.

Она сказала:

– Помнишь, месяц назад примерно я принесла букет…

– Не помню, прости, – он возился в телефоне.

– Я принесла букет, сказала, что от магистранта.

– А, да, да. Но солгала?

– Откуда ты знаешь? – она чуть не вскрикнула.

– Иначе зачем ты стала бы вспоминать? – пожал он плечами, не поднимая глаз от экрана, тюкая по нему пальцем.

– Прав, – вздохнула она. – Какой ты умный. Да, я тебе соврала. Это был букет от…

– От одного человека, и ты от меня уходишь к нему?

– Да! – закричала она.

– Сейчас, дай допишу… Дай сообщу эту приятную новость одной своей знакомой. Всё. Хоп. Ура! – Он встал с дивана, распахнул руки, подошел к ней, ладонями легонько стиснул ее плечи, поцеловал в лоб и сказал: – Будь счастлива, дорогая Тоня, и спасибо тебе за всё. Свою долю в квартире возьмешь деньгами?

– Да, конечно, разумеется.

– Хорошо, что у нас нет детей. Нас разведут просто по щелчку.

– Да, прекрасно. И тебе тоже спасибо, дорогой Сережа.

Ей показалось, что он просто счастлив от нее избавиться. Интересно, у него на самом деле есть «одна знакомая», которой он тут же сообщил, что жена уходит, он свободен и ура? Или он притворяется? Черт его знает. У них позавчера был неплохой секс. Он бормотал разные нежности. Ей было приятно. Хотя она чувствовала, что поступает неправильно – у нее же есть человек, за которого она согласилась выйти замуж, то есть решила уйти от мужа, вот от этого человека, с которым она сейчас занимается сексом. Странная штука жизнь.

Свадьба была совсем маленькая, на шестерых – они с Борей и две пары свидетелей.

Потом поехали к нему. Она первый раз была в его квартире (чемоданы с вещами и коробки с книгами закинула к подруге).

Квартира ей понравилась. Не такая уж маленькая, очень уютная и, главное, в старом доме начала 1950-х, с толстыми кирпичными стенами, с зеленым двором.

– Как интересно мы женимся! – сказала она, сидя на диване, снимая остроносые лаковые туфли, приподняв попу и стащив колготки с бедер. – Мы первый раз поцеловались в ЗАГСе. Мы первый раз ляжем в постель после свадьбы. Просто как в девятнадцатом веке. С ума сойти…

– Это же прекрасно! – сказал Боря, присев на корточки, помогая ей снять колготки и целуя ее коленки. – Я люблю тебя.

– Погоди, щекотно. Борис. Но все-таки. Открой мне тайну.

– Боже мой, какую?

– Перед тем, как мы ляжем в постель и станем мужем и женой… Скажи, откуда ты меня знаешь? Где ты меня увидел? Как ты умудрился в меня влюбиться? Мне это надо знать, без этого, прости меня, я не смогу.

– Это твое жесткое условие?

– Да, – сказала она.

– Хорошо! – он поднялся, выпрямился. – Но обещай мне, что ты от меня не убежишь, когда я тебе скажу правду.

– Куда ж я убегу? – возразила она. – Я уже развелась с бывшим мужем. Выписалась из квартиры. Даже деньги взяла за свою долю… Куда я теперь денусь? – она засмеялась. – Ну не в гостиницу же. Но хорошо, хорошо. Обещаю.

– Поклянись, – серьезно сказал он. – Чем-нибудь самым важным.

– Боря, я очень хочу ребенка.

– Я тоже, – ответил он.

– Я клянусь жизнью и здоровьем моего будущего ребенка. Нашего будущего ребенка. Что бы ты мне сейчас ни рассказал, я от тебя не уйду. Так годится?

Он нагнулся, поцеловал ее в макушку, взял со стола ноутбук, сел с ней рядом, раскрыл, включил.

– Эта девушка, которую я тогда увидел… – заговорил он. – Я никогда не видел таких лиц, светлых, ясных, чистых, любящих, и одновременно нежных, страстных, отчаянных от любви! Я не знал, что такие лица бывают! А какие глаза, какой взгляд, полный глубокого доверия, какой-то покорной робости, и вместе с тем – горящий безоглядным, испепеляющим желанием, и от этого – сияющий неодолимой женской, да и просто человеческой силой, силой незаурядной личности! Я уж не говорю о ее прекрасном, стройном, классически соразмерном, нежном и сильном теле… О тонкой талии, стройных ногах, безупречной груди…

Он постучал пальцем по тачпаду. На экране начался порноролик.

– Что это? – поморщилась Тоня.

– Это ты!!!

– Где? Бог с тобой! Что с тобой?

– Да вот, вот! Это же ты! Разве нет? Это же твое лицо! Дай я принесу зеркало!

– Конечно нет, – Тоня перевела дыхание и заставила себя рассмеяться. – Ну, хорошо, допустим, я чуточку похожа на эту порнозвездочку.

– Не чуточку, а очень!

– Хорошо, допустим, очень. Ну и что?

– Одно лицо! – сказал Борис. – И руки, и ноги, пальчики в смысле, совершенно одинаковые. Вот смотри…

– Допустим. Но на свете много людей, которые просто одно лицо. И пальцы рук и ног тоже похожи. И что теперь? Вообще, что ты имеешь в виду, что сказать хотел, смысл какой?

– Простой смысл. Я увидел эту молодую прекрасную женщину и понял: это богиня любви, это воплощение любви, и я смогу быть только с нею и ни с кем больше.

– Подожди. Боря, послушай. Я верю тебе. Но вот что. Если я тебе докажу, что она – это не я, что тогда? Ты меня разлюбишь? Побежишь разводиться?

– Докажи! – сказал он. – Там в титрах написано: «Тоня Антонова».

– Господи, – вздохнула она. – Тоня Антонова – это же типичный псевдоним. Как Ваня Иванов, Сережа Сергеев.

– Но ты же на самом деле Антонина Антонова.

– Ты меня не понял! – объясняла она. – Я на самом деле Антонина Антонова. Но Тоня Антонова в титрах – это не я. Живут же на свете какие-нибудь Маша Машина и Саша Сашина? Миша Михайлов и Ваня Иванов? Конечно! Пойди погугли. Их – тысячи. Но в титрах эти имена используются как псевдонимы! Прости мне такой преподавательский тон. Ты понял?

– Понял. Прощаю. Ты же у меня доцент! Но всё равно не верю.

– Сейчас, – сказала Тоня. – Дай посмотреть минутку… Ага. Стоп. Всё. Вот видишь, у этой твоей богини любви – шрам от аппендицита. Справа внизу. А теперь, – она встала с дивана, – помоги мне снять платье. Вот! Видишь? Никакого шрама у меня нет.

– Вижу, – сказал он, захлопнул ноутбук и тоже встал.

– Ужасное разочарование, да? Прости меня, милый, что я оказалась не той, в которую ты влюбился… – она обняла его.

– Ты прекрасна… – он обнял ее. – Это ты меня прости.

– Отчего же… Ты настоящий романтик. Найти свою любовь, через столько лет…

– Но это же не ты!

– Ну всё, всё, хватит. У нас первая брачная ночь впереди, а мы болтаем неизвестно о чем и порнушки смотрим!

Всё было хорошо, только ребенка не было. Тоня так и не смогла забеременеть. Ходила по врачам, но ни в какую. Наверное – решила она, – из-за того, что в той своей клятве она была не до конца искренней. Впрочем, кто может залезть в голову Богу?

Но в остальном всё было хорошо. Пока он не заболел и не стал умирать. Но ведь сколько лет прошло, страшное дело.

* * *

Она присела на край кровати и сказала:

– Да. Тогда я тебе сказала неправду. Я соврала.

– Зачем?!

– Я боялась.

– Ты правду говоришь, что тогда врала?

– Правду. Клянусь.

– А как же шрам на животе? От аппендицита?

– Ну что ты, милый. Всем нашим девушкам делали что-то такое… Временные татушки и нарисованные шрамы. Чтобы потом легко сказать «это не я».

– Правда? Нет, правда? Это была ты?

– Правда, милый, правда. Это была я.

– Ты не обманываешь?

– Ну что ты? Зачем бы я стала сейчас, – она голосом выделила слово «сейчас» и повторила его: – Зачем мне сейчас тебя обманывать, милый мой, любимый, родненький…

– Приляг ко мне, любимая.

Она откинула одеяло, легла, стала его целовать и гладить.

Потом, когда он уже заметно остыл, вылезла из постели, поцеловала его еще разочек, закрыла ему глаза и пошла звонить в скорую и в полицию.

Пока они ехали, она всё пыталась вспомнить, как там было на самом деле.

Вроде ей на третьем курсе что-то такое предлагали. Саша Сашина, была на факультете одна такая оторва. А что дальше? Согласилась она или нет?

«Мне семьдесят восемь лет! – шепотом твердила она. – Не помню, не помню, не помню!»