Текст книги "Смелая женщина до сорока лет"

Репутация дороже!
только никому не слова

Одного моего приятеля попросили приютить на ночь чью-то знакомую девушку. Дело было за границей. Жена – в другой стране. Он, конечно, приютил. Конечно, ничего не было. Но на всякий случай жене не рассказал, что вот, мол, по просьбе Сережи у меня ночевала Маша. Хотел сказать, но все друзья накинулись: «ты что! тссс! жена всё равно не поверит!»

А я другой случай вспомнил. Читал в мемуарах.

Один замечательный поэт однажды собрался в другой город и решил переночевать у своего тамошнего друга. Но друг как раз был в отъезде, и поэт, когда позвонил ему, разговаривал с его женой. Она сказала: конечно, конечно!

Ну, он приехал. Поужинали. Она ему постелила в другой комнате, разумеется. А утром за завтраком он говорит:

– Слушай… Только пойми меня правильно… Может, все-таки, а?

– Ты что! – говорит она. – Ты же наш друг! Ты же Васин друг! Как тебе такое в голову пришло?

– Да понимаю! – сказал он. – Вася мой друг, и мне было бы очень неловко с тобой спать. Перед ним неудобно. Друг же!

– Ну так и всё, и забудь.

– Но, понимаешь, у меня такая репутация… Что я всегда соблазняю всех красивых женщин. Ты ведь красивая женщина? А я с тобой не переспал, хотя ночевал у тебя, когда твоего мужа не было дома. Что за ерунда? Смех какой-то!

– Перестань! – сказала она. – Всё, хватит!

– Хватит, хватит, – вздохнул он. – Только давай так условимся. Я никому не скажу, что у тебя ночевал. И ты, ради бога, умоляю, никому не говори. А то меня все засмеют…

Мораль – вопрос количества
быстрее, выше, сильнее

Самый центр Москвы, широкая, ярко увешанная цветными фонариками улица. Ночь, поэтому уже не очень многолюдно.

Навстречу двум пожилым господам бежит девушка в длинном смешном пальто, в шапке с кошачьими ушками, шея замотана длинным шарфом, концы его развеваются – ибо ветер.

Девушка издалека всматривается в мужчин, шагает чуть наискось, чтоб оказаться у них на пути, и вдруг спрашивает:

– Простите-извините, у вас мелочь не найдется?

Она доверчиво плюскает глазами.

Один мужчина пожимает плечами и фыркает, бурчит что-то вроде «я подаю только по пятницам!», но другой говорит:

– Минутку… Сейчас…

Вынимает бумажник, долго шуршит в нем. Достает сто рублей, подает девушке.

– Спасибо! Спасибо! – она прижимает обе руки к груди и сильно кланяется.

Убегает.

– Что это было? – спрашивает тот, который фыркал.

– «Хиппушка на аске», – объясняет тот, который подал. – Сейчас они снова появляются, уже лет двадцать их не было совсем, или я не встречал… А в девяностые – в каждом подземном переходе. Она собирает на пиво. Или на что-то посерьезнее.

– Себе?

– Кто ее знает. Может, себе. А может, тут в подворотне машина и там вся компания сидит, а ее послали.

– А почему ее?

– Умеет.

– Да что она там умеет?

– Ну вот я же ей подал! – смеется второй.

– Послушай! – говорит первый. – А если ей предложить, к примеру, пять тысяч. Но, так сказать, хе-хе, заработать?

– Ты что! Она нормальная девушка. Хоть и хиппушка на аске. Но не проститутка. Она бы убежала сразу.

– Ладно. А пятьдесят тысяч?

– Не знаю. Ну наверное, задумалась бы. На секундочку. Но тоже бы убежала.

– Хорошо! – первый уперся. – А сто тысяч? Или сто пятьдесят?

– Наверное бы, минутку поколебалась. Сумма! Но скорее всего, всё равно сказала бы возмущенное «нет!». Она же не проститутка, сколько раз повторять.

– А пятьсот тысяч? Вот сразу полмиллиона?

– Ого! – говорит второй. – Тогда другое дело. Тогда она бы стала долго с тобой торговаться и обсуждать условия. Что ты ей еще должен дать, купить, подарить…

– Почему?

– Господи, какой ты глупый. Если ты вот так с размаху предлагаешь девушке полмиллиона – значит, она тебе нужна! Очень нужна! Просто позарез! Влюбился без памяти! Жить без нее не можешь! Тут уж, мой дорогой, полмиллиона не хватит…

Проницательный
старшие товарищи – они такие

Когда я учился в девятом классе, был у меня приятель, на два года старше, уже на первом курсе учился. Очень умный и проницательный человек. Бывало, мы с ним вместе идем куда-нибудь (например, собралась компания, всё выпили-сожрали, и нам с ним по жребию выпало бежать за вином или закуской).

Идем, а навстречу – мужчина и молодая красивая женщина. Он мне вполголоса:

– Вон, мужик взял проститутку. По виду, не меньше пяти рублей стоит. Повезет к себе. Потому что если к ней на хату, то это стоит дороже, не меньше десятки, а у него, по всему видать, таких денег нет, смотри, какое пальтишко задрипанное.

На остановке стоит парень и курит.

Мой спутник шепчет:

– Вон как глазами шныряет туда-сюда. Точно, топтун!

Дальше идем. Идет какой-то пожилой человек, и рядом подросток. То ли дед с внуком, то ли отец с сыном.

Мой дружок говорит:

– Гляди, гляди! Старый козел вывел своего мальчика на прогулку.

Потом навстречу из подворотни мужик с толстым портфелем.

Мой приятель тут же:

– Видишь, там магазин, а это явно завмаг, с черного хода выносит колбасу копченую и мясо без костей.

Навстречу две женщины. Он сразу:

– Вот, вот! Видишь? Присмотрись. Одна вся такая нежная, чулочки-каблучочки, а вторая в брюках и в кедах – вылитый мужик! Соображай! Сообразил?

Ну или вообще – идет женщина, на поводке у нее собака. Овчарка или доберман. Он прямо весь исходит похабным ехидством:

– Как думаешь, зачем тетенька себе такого кобеля завела? А? Подумай! Понял? То-то!

И так далее.

Так что теперь я совершенно не разбираюсь в людях.

Сущего вора и подлеца принимаю за порядочного доброго человека.

Случайное мимолетное подслушанное
наброски и заметки

БЫЛО МНЕ СЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ

Далеко от Москвы дело было. Иду по проулку. Совсем старый старик прибивает доску к забору и напевает:

 
Провожала сына мать
На святое дело —
По-геройски защищать – эх, защищать!
Родину велела.
 

Ну ладно, думаю. Всё про тебя ясно, дед.

А он дальше мурлычет:

 
Ты не плачь, родная, не грусти —
С нами пулеметы!
К Петрограду на пути – эх, на пути!
Павловские роты!
 

Чувствую, что-то тут не то. Какие еще на фиг «Павловские роты»?

Остановился и спросил:

– Чего?

Дед цыкнул зубом, сплюнул и сказал:

– А ничего. Не защитили. Не сдюжили. Извини, парень…

Я сначала ничего не понял.

Потом только начал понимать, когда сам старый стал.

РАЗНИЦА В ВОЗРАСТЕ

На днях встретил одного очень давнего знакомого. Удивился, как он изменился с годами; кажется, даже не смог скрыть изумления, кажется, даже пробормотал нечто не самое тактичное… А он в ответ: «А вы всё такой же».

Оно и понятно. Мы познакомились в 2002 году и с тех пор не виделись. Ему было 20, мне 51. Что 51, что 73 – один черт, пожилой человек. А вот из двадцатилетнего мальчика сделался этакий дяденька за сорок – другое дело.

Годы берут свое.

И не только свое.

Чужое они тоже берут. И не отдают.

ОНА И ОН

– Хорошо, спасибо, пойдем, но только в самое простое кафе.

– Почему?

– Потому что, если ты меня будешь кормить в дорогом ресторане, у меня будет тяжелое самоощущение, как будто я шлюха и готова «идти за ужин».

– Господи! Что ты говоришь! При чем тут «идти за ужин»? Ведь у нас с тобой совсем другие отношения!

– Вот именно. У нас совсем другие отношения, поэтому у меня будет тяжелое самоощущение, как будто я динамистка. Пойдем лучше в «Старбакс», я тебя сама напою кофе.

– Пойдем. Спасибо. Ты просто чудесная.

– Не надо мне делать комплименты.

– Не буду, не буду, не буду!

МЕЧТЫ И РЕАЛЬНОСТЬ

Мой приятель рассказывал: у одной его знакомой девушки был такой план. Поедет она из своего родного далекого провинциального города в Москву, будет петь там на Арбате, и встретится ей молодой миллионер, который влюбится в ее пение и красоту и купит ей квартиру; тут-то у нее и начнется настоящая жизнь!

Приятель ей на это заметил:

– Зачем ты так свою фантазию ограничиваешь? Давай уж пусть это будет не молодой миллионер, а настоящий олигарх, и будет это не квартира, а особняк на Рублёвке. И вилла на Лазурном берегу.

В ответ она немного смущенно сказала:

– Ну, надо же мыслить реально…

ПАРАДОКСЫ ЭЛИТАРНОСТИ

– Моя девушка, между прочим, – правнучка знаменитого русского философа Лосева!

– Ты что! У Лосева не было детей. Может быть, Лосского?

– Ну, Лосского. Какая разница?

О, КАК ГЕНДЕРНО-НЕСПРАВЕДЛИВА НАША ЖИЗНЬ! —

воскликнул мой приятель.

– Вот представь себе, пару недель назад иду я по улице в очень, доложу я тебе, шикарном районе. Вдруг вижу: из двора, то есть из этаких глухих раздвижных ворот, выезжает роскошная тачка. Двухместное купе «бентли». И за рулем – красивая молодая женщина.

– И что? – спросил я.

– А вот что. Я тут же, совершенно непроизвольно, подумал: ну конечно, чья-то жена, или любовница, или в крайнем случае дочка. Ты понимаешь? Если бы за рулем был мужик, я бы подумал, что это олигарх, банкир, суперзнаменитый актер. Или коррупционер! Да хоть бандит! Но в любом случае человек, который заработал или награбил – в общем, сам добыл себе деньги на такую игрушку. А если женщина – я автоматом думаю: «конечно, это ей подарил мужчина». Пошло, глупо, несправедливо, но никуда не денешься.

– Да, – вздохнул я. – Ничего с этим не поделаешь, наверное.

– Поделаешь! – вдруг оживился он. – Еще как поделаешь! Ого! Легко! Надо только…

– Что надо только?

– Надо только, чтобы за слова «сама природа предназначила женщину быть женой и матерью, хранительницей очага»… Ну или вот за такое: «Внучке год исполнился, подарила ей куклу с полным набором белья и посуды»… Чтобы за это наказывали, как за оправдание терроризма. Или как за призывы к геноциду.

СЮЖЕТ ДЛЯ НЕБОЛЬШОГО РОМАНА

Женщина плохо получалась на фотографиях: не фотогенична, да и не особо красива. Но вот она встречает фотографа – Фотографа с большой буквы, он фотографирует ее просто превосходно.

Она влюбляется в него, потому что чувствует в этих портретах его любовь.

Начинается роман. Но очень скоро она узнаёт, что других, таких же не особо красивых женщин он фотографирует так же прекрасно.

Ощущение измены. Разрыв.

АССОРТИМЕНТ

– Вот сколько бы лифчиков у меня ни было, самых фирменных и дорогих, вот сейчас у меня их шесть – всё равно удобный только один, и вот так всегда! – сказала Мария Николаевна.

– Верно, – кивнула Антонина Павловна. – У меня та же история. Вот сколько бы мужиков у меня ни было, так сказать, на данном конкретном этапе – три, четыре или те же шесть, – всё равно мне по-настоящему сладко трахаться только с одним.

– Это ты про Сережу? – уточнила Мария Николаевна.

– Ну допустим, – усмехнулась Антонина Павловна.

– Так на фига тебе остальные? Ты что? Разгони их и выходи за него замуж! Ну или по крайней мере живи с ним спокойно, безо всей этой суетни-беготни.

– Верно, – вздохнула Антонина Павловна. – Это мудро. А ты тогда выброси пять остальных лифчиков, идет?

И обе женщины принялись хохотать.

«БИХЕВИОРИЗМ! ХОТЬ СЛОВО ДИКО…»

– Он ведь умный человек, мне кажется, – сказал я.

– С чего ты взял? – ответил мой собеседник.

– Как с чего? Быстро соображает, всё делает как надо, вовремя и точно.

– По-моему, он не умный, а дрессированный. Ничего. Многим хорошим людям дрессура заменяет ум. И это хорошо.

– Что ж тут хорошего?

– Да всё тут хорошо! Просто прекрасно! Сам смотри, что лучше: человек, который тупо и заученно всё делает правильно и поступает честно – или оригинально мыслящий мудак, а то и подонок?

И я задумался…

ЕСЛИ, РАССКАЗЫВАЯ О ВЧЕРАШНЕЙ ТУСОВКЕ,

вам скажут:

– Там еще был такой – одет как городской сумасшедший.

– Скромный, неглупый, типичный старший научный сотрудник.

– Прямо весь из себя поэт! Богема, блин!

– Этакий Костя-моряк, обаяшечка с наглой рожей.

– Корчит из себя лондонского денди. А сколько спеси!

– Доброе, умное, хорошее лицо учителя из провинции…

Не удивляйтесь, если окажется, что речь идет об одном и том же человеке.

Наши описания чужой внешности – это очень часто наши проекции.

Бронзовые люди
попытка вернуться

Помню этот разговор во всех подробностях. Мне было едва восемнадцать лет. Отец мой, известный писатель, был еще не стар, но уже болен. Он подолгу сидел в кресле у окна и смотрел на дальние крыши домов. Ему не работалось. На столе лежали листы бумаги с короткими, словно бы оборванными строчками и его любимая авторучка – дешевая школьная, серенькая и легонькая. Он вставал, прохаживался по кабинету, водил пальцами по корешкам книг на открытых стеллажах, подходил к столу, но сесть за него не решался и снова устраивался у окна. Мне было грустно на это смотреть, поэтому я старался быстро пройти мимо стеклянной двери его кабинета.

В тот день я пришел домой из университета часов в пять. Был май, конец первого курса. Громко бросил портфель на пол, переобулся в домашние тапки, вымыл руки, прошел на кухню, сделал себе бутерброд с сыром, налил из еще теплого чайника воды, плеснул туда заварки. Перекусил и пошел в прихожую за портфелем.

– Ты что такой мрачный? – спросил папа.

– Я? Ты что? Ни капельки я не мрачный! Всё в порядке! – я старался говорить спокойным, бодрым, приветливым, но, главное, не нарочито веселым голосом, потому что отец со своим актерским прошлым сразу чувствовал наигрыш.

– Ты, ты! – сказал он. – Твоя тоска сквозь стену давит. Что случилось?

Я вошел в кабинет, сел на диван.

– Рассказывай.

Я рассказал. Случилось самое простое. Девушка, в которую я был влюблен чуть ли не с девятого класса и которая – как она сама говорила! – тоже была ответно-взаимно влюблена в меня почти с того же самого дня, когда я влюбился в нее, – ах, зачем раскручивать эту бесконечную ленту воспоминаний? – позавчера эта девушка сама позвала меня на свидание и сказала: «Жаль и даже немного стыдно, что я вынуждена произнести такую пошлую, такую банальную фразу, но – между нами всё кончено». “Zwischen uns alles ist hin?” – пряча отчаяние под иронией, переспросил я. “So geht es”, – вздохнула она. Такие, значит, дела. Но все-таки это была не ссора, не скандал, а спокойный разговор на скамеечке, в университетском скверике на Моховой, и поэтому я всё же выспросил у нее, кто же этот «он», ради которого она со мной расстается. Ах, боже мой! Ах, если бы это был какой-то болтун с нашего факультета, или красавчик с журфака, или начальничий сынок из Института международных отношений – честное слово, мне было бы легче. Вот, мол, на кого ты меня променяла – и несколько злобных слов, произнесенных в уме. Но нет! Это оказался человек во всех отношениях прекрасный, талантливый, старше меня – то есть нас обоих – то есть старше нее лет на десять, взрослый мужчина! Самостоятельный. Как теперь говорят, «состоявшийся». Кстати, довольно известный в Москве, и не только в Москве. Мне оставалось только руками развести: всё до обидного честно.

Обидно было еще и потому, что мама меня совсем не пожалела.

Я страдал, но страдал словами. В уме произносил красивые выразительные фразы, складывал образы. Мне казалось – вернее, я сам себе говорил, – что я как человек, который пришел лечить кашель, а у него – рак. Или как будто во сне – зима, ледяной ветер, я мчусь на быстрых салазках с горки, остановиться невозможно, а внизу – черная, морозно дымящаяся прорубь.

А еще я чувствовал себя вкладчиком лопнувшего банка. Странное дело! Тогда не было никаких банков, кроме сберкассы. Но я как будто бы картинку видел перед глазами: запертая дверь под красивой вывеской и жидкая толпа таких, как я, дурачков. Наверное, эта картинка пришла ко мне из программы «Время», из иностранных новостей про гримасы капитализма. «Да, да, дурачок! – повторял я в уме. – Носил деньги в банк, считал проценты, что-то себе планировал. И вдруг – раз! “Извините, мы банкроты”. А сами-то банкроты небось не по миру с протянутой рукой ходят, а сидят где-нибудь на Лазурном берегу и над нами, дурачками, смеются».

Всё это примерно такими словами я рассказал маме.

Мама сначала засмеялась, потом нахмурилась.

– То есть ты как будто бы в нее вкладывал, а она… – и мама сделала паузу.

– Да! – чуть не закричал я. – Именно так.

– Нет, не так, – возразила мама. – Она не сберкнижка. И вообще человек не сберкнижка. Понял?

– Не знаю, – сказал я.

– Постарайся понять, – сказала мама. – Она не обязана возвращать тебе вклад с процентами.

– Никто никому ничего не обязан? – я цыкнул краешком губ, как Мастроянни в фильме «Развод по-итальянски», изобразил прожженного циника. – Спасибо, что объяснила. Буду иметь в виду.

– Перестань! – сказала мама. – Да, не обязан, но не в том смысле. Не в смысле, что можно обманывать друг друга. Пользоваться дружбой, а потом плевать в колодец. Нет. А в том смысле, что по обязанности ничего не получается. Особенно если про любовь. По обязанности получается тоска, рабство и злоба. Радуйся, что ты встречался с ней, разговаривал часами, ходил с ней под руку. Ведь есть же о чем вспомнить? Правда?

– Не знаю, мама, – сказал я. – Может быть, ты права. Да, наверное.

Сказал так, чтоб не ссориться.

Это было вчера, а сегодня, когда с папой разговаривал, я слегка наябедничал на маму. На ее слова «никто никому ничего не обязан». Мама любила эту фразу, а он – терпеть не мог. Иногда они даже ругались из-за этого. Хотелось получить от папы поддержку в своих страданиях, раз мама вместо сочувствия стала читать нотации на темы морали.

Папа, однако, спросил:

– Погоди. Она что, тебе обещалась?

Я коротко вскинул на него глаза. Он поймал мой взгляд и улыбнулся:

– Думаешь, я ошибся, или нарочно говорю «по-простому, по-народному»? Так говорили раньше, так писали в книгах. Обещалась – то есть обещала себя… Эта девочка, она обещала, что будет с тобой всегда? Что замуж за тебя выйдет? С течением, так сказать, времени?

– Нет! – сказал я. – Ничего такого она мне не обещала. Не обещалась, как ты изволил выразится.

– Ну и не злись… – вздохнул он и добавил: – Надо или выполнять обещания, или не обещать. Я тебя так учил. Я сам всегда так делал.

– Нет, не всегда! – я был очень злой.

– Когда же? Когда я обещал и не сделал?

– Помнишь рассказ «Девочка на шаре?» Мой самый любимый, кстати говоря.

– Помню… – сказал папа. – И что?

– А вот что! Помнишь, я сказал: «Папа! Там в цирке есть девочка. Она танцует на голубом шаре. Такая славная, лучше всех! Она мне улыбнулась и махнула рукой! Мне одному, честное слово! Понимаешь, папа? Пойдем в следующее воскресенье в цирк! Я тебе ее покажу!» А ты сказал: «Обязательно пойдем. Обожаю цирк!» А потом началась длиннющая неделя, и я ел, учился, вставал и ложился спать, играл и даже дрался, и всё равно каждый день думал, когда же придет воскресенье, и мы пойдем в цирк, и я снова увижу девочку на шаре. Но в воскресенье ты не смог идти. К тебе пришли товарищи, они копались в каких-то чертежах, и кричали, и курили, и пили чай, и сидели допоздна, и после них у мамы разболелась голова, а ты сказал мне: «В следующее воскресенье… Даю клятву Верности и Чести». И я дождался. Мы пошли в цирк, и ты купил билеты во второй ряд…

– Вот видишь! – сказал папа. – Я обещал, и всё в порядке.

– Нет! Мы опоздали! – честное слово, я вдруг чуть не заплакал. – Девочка на шаре, эквилибристка Таня Воронцова уехала во Владивосток. Со своими родителями. Артисты. «Бронзовые люди».

– Да, помню.

– Если бы ты сразу выполнил свое обещание, мы бы ее увидели! Я бы с ней познакомился! И, может быть…

– Может быть – что?

– Всё было бы по-другому.

– Подожди! – папа взмахнул рукой. – Ты с ума сошел? Что – всё? Как – по-другому? Это же просто рассказ! Художественная, извини за выражение, проза. Арбузов, кстати говоря, очень хвалил именно этот рассказ… – и папа зачем-то напомнил мне, кто такой Арбузов, хотя я прекрасно знал: знаменитый драматург; да я с ним знаком, между прочим. Вместе отдыхали на Рижском взморье.

– Знаю, знаю! – огрызнулся я.

– Сам Арбузов сказал: какой прекрасный финал, где мальчик удивляется, что папа молчит. «Почему он не разговаривал со мной? Мне захотелось на него взглянуть. Я поднял голову. У него было очень серьезное и грустное лицо».

– Неважно! – я тоже махнул рукой. – Рассказ, не рассказ, а я знаю, что всё так и было. Я в нее влюбился. По-настоящему. Хотя мне было всего десять лет. А из-за тебя я ее упустил…

Папа засмеялся:

– А что я должен был делать?

– Сделать, чтобы я ее нашел.

– Раз ты в нее влюбился, – сказал папа, – ты должен был ее искать.

– А как?

– Конечно, если б ты удрал из дому и поехал за ней во Владивосток, тебя бы сняли на первой же станции и вернули домой. Но вообще неплохая идея: Дениска едет на поезде во Владивосток.

– Мальчик едет на поезде во Владивосток, искать свою «Девочку на шаре», – медленно проговорил папа. – Допустим, у него там есть кто-то из родных. Кто? Да хотя бы дядя, капитан дальнего плаванья, из рассказа «Расскажите мне про Сингапур», дядя храпел, а мальчик подумал, что это собака рычит – и кидал в него котлеты… Папа купил сыну билет, тем более что каникулы. Поезд идет восемь суток. Вся страна проносится перед глазами в окне вагона. Но вот он приезжает, они с дядей в первый же вечер идут в цирк… И билетерша говорит, что Танечка Воронцова, вместе со своими родителями, «бронзовыми людьми Яворс»… Кстати, знаешь, почему у них такая фамилия?

– Почему?

– Ярослав Воронцов и Сима, его жена. Серафима Павловна. Я-Вор-С. Понял?

– А ты их знаешь?

– Встречались… Да! Так вот. Яворсы уехали, и дочку забрали. Куда? Кажется, в Хабаровск. Потом в Красноярск. Оттуда в Новосибирск. Томск, Тюмень и так далее. И мальчик едет за ней.

– Прямо вот по всей Сибири? – спросил я.

– И не только. По всей стране. Вслед за гастролями.

– Погоди! Но это нереально! Я же… То есть мальчик учится в школе.

– А на каникулах? Всё лето, а еще осенние, зимние, весенние.

– Допустим, – согласился я. – А кто ему, то есть мне, даст деньги на билет?

– Сначала папа. Потом сам подзаработает.

– Хорошо, – я всё еще не верил в такую возможность. – А как понять, где она выступает?

– Вот это уже сам. Разузнай. Познакомься с кем-нибудь из «Союзгосцирка».

– Но как?

– Ты мне надоел! – нахмурился папа. – Тоже мне, влюбленный. Влюбился – так ищи!

Странное дело – этот рассказ вдруг стал разворачиваться во мне. Я уже точно не помнил, вернее – не понимал: это папа мне рассказывает, или я сам говорю, то есть думаю словами, то есть не словами, а картинками.

Я видел, как я гоняюсь за ней по всей стране, как я еду в шумных и пропотевших плацкартных вагонах – где ж взять столько денег на купе? – как я мимолетно знакомлюсь с разными людьми, в основном со стариками и старухам, которые едут навестить своих взрослых детей и маленьких внуков – и с молодыми ребятами, рабочими и инженерами, которые едут на новые стройки, или на Север, где много платят, и с солдатами-призывниками, и с их офицерами, и с гастрольными музыкантами, и просто не пойми с кем, но у каждого своя история, и свои бутерброды, и своя походная солонка в виде гриба с красной шляпкой. И на маленьких станциях поезд останавливается, на насыпи стоят тетки с укутанными в платки кастрюлями, продают горячую картошку, а к ней – соленые огурчики, облепленные веточками укропа. И все начинают выпивать и закусывать, и один раз мне дали выпить четверть стакана сладкого и крепкого вина, но папе я об этом не расскажу, конечно, тем более что я сразу забрался на свою верхнюю полку, тут же уснул и про всё забыл.

А еще я совсем, напрочь забыл про то, как один раз меня уговорили сыграть в карты, а потом оказалось, что игра на деньги, и я проиграл почти всё, и чуть не заплакал от обиды и досады – но как раз по коридору в направлении вагона-ресторана шла какая-то тетя, и она остановилась, и увидела, как я отдаю этим парням последние пятьдесят копеек из пустого кошелька, – и вдруг сказала: «А теперь сыграй со мной, мальчик!» Я сначала обиделся – я не мальчик, мне уже четырнадцать лет! – но уж ладно. Она проиграла мне двадцать рублей мелкими бумажками, так много, даже удивительно. Потом улыбнулась: «Вот видишь, ты меня всю обыграл, мне теперь не на что поужинать. А у тебя теперь вон сколько денег, пригласи меня в вагон-ресторан! И возьми свой рюкзачок». Мы пошли туда и поели очень вкусно, а потом она отвела меня к себе в купе. Ух ты! Я таких купе никогда не видел! Ну, может быть, видел, пробегая мимо, но внутри ни разу не был. Всего две полки, одна над другой, и большое кресло, и свой туалет с матовой стеклянной дверцей, а на ней нарисованы крупные цветы, как будто ирисы. Эта тетя пошепталась с проводницей, и та принесла мне пачку белья, и я залез на верхнюю полку, а потом, когда я почти уснул, она сказала: «Ой, у меня так болит поясница, сделай мне массаж!»

– Фу! – закричал папа. – Какая пошлятина! Прекрати немедленно! Это не в жанре!

Или это я сам себе закричал? Как папа мог залезть мне в голову и всё увидеть-услышать? Но это действительно было не в жанре, и поэтому я прекратил. Или забыл?

Неважно.

Важно другое.

В этих бесконечных путешествиях – в этой неустанной и безрезультатной погоне за Девочкой на шаре – я влюбился вдобавок еще и в железную дорогу. В вагоны и электровозы, в станции, вокзалы, рельсы и стрелки. Я познакомился сначала с проводниками, потом – с машинистами, несколько раз сидел в кабине локомотива, и потихоньку стал разбираться во всём этом хозяйстве.

И постепенно я понял, кем я хочу быть. То есть я еще пока не знал точно, чем мне заниматься – тягой, путями, станциями или чем-нибудь еще. Но я был уверен, что это будет железная дорога.

– Ты? Инженер путей сообщения? – засмеялся, просто даже захохотал папа.

– Да! – ответил я. – Во-первых, в книге ты сам инженер! К тебе приходят друзья, вы до ночи копаетесь в чертежах и спорите-кричите… А во-вторых, это же рассказ! Ничего. Всё в жанре.

– Хорошо, пускай так, – папа кивнул. Или мне показалось, что кивнул.

И вот примерно тогда, когда я это окончательно решил, я наконец-то оказался в Саратове, где выступали Яворсы и Таня Воронцова.

Вечером я пошел в цирк.

«Бронзовые люди» сверкали своими как будто и впрямь бронзовыми мускулистыми телами, то вертясь и кувыркаясь, то застывая в невероятных скульптурных позах. Им не очень-то аплодировали, но я хлопал изо всех сил: ведь я знал, что это ее родители. Потом был клоун, потом жонглеры и только потом, в конце первого отделения, – Девочка на шаре. За это время она, конечно, подросла, вытянулась, но была такая же прекрасная, как в тот раз в Москве, даже еще красивее. Она медленно плыла по кругу, и светилась, и звенела, и это было удивительно.

Но я застеснялся идти к ней за кулисы. Поэтому завтра с утра я подстерег ее около служебного входа. Она уже выходила из дверей; наверное, репетиция у нее была в самую рань. Я сразу ее узнал. Подошел к ней и громко сказал:

– Здрасьте, Татьяна Ярославна.

– Ярославовна, – машинально поправила она и спросила: – А вы кто?

– Нет, Ярославна! – уперся я. – Ярослав-Ярославна, Вячеслав-Вячеславна и так далее. Так будет правильно по-русски.

– Допустим. Но вы – кто?

– Давай лучше на ты. Скажи, ты читала рассказ «Девочка на шаре»?

Она даже покраснела:

– Да. Конечно! Это же про меня.

– И про меня, – сказал я и всё ей объяснил и доказал. Мне, кстати, уже полгода как исполнилось шестнадцать, так что я ей показал паспорт. И заодно рассказал, как я за ней гонялся по всей стране.

– Ой, правда?

– Правда!

– Пойдем, я тебя с мамой-папой познакомлю!

Мы пошли к ней домой. Они снимали маленькую квартирку недалеко.

Поговорили, попили чаю.

Наверное, мы с Таней как-то особенно друг на друга смотрели, потому что Ярослав Сергеевич, ее отец, вдруг сказал:

– Ты хороший парень, ты мне нравишься. Давай сразу коротко и честно. Если вы с Таней захотите пожениться, мы с Серафимой Павловной будем не против. Сима, ты не против?

– Очень даже за! – сказала Танина мама.

– Но тут есть одно «но». Ты пока еще школьник девятого класса. Перешел в девятый, так? Танечка тоже. Но тут важная разница. Ты, при всем уважении, просто школьник, а она уже артистка. И бросать цирк не собирается.

– Да зачем бросать? Конечно, не надо бросать! – сказал я.

– Дело не в ней, дело в тебе. Если вы на полном серьезе, то тебе придется идти в цирк. А лучше не просто в цирк, а к Тане в номер. Придумаете общий номер. В цирке так принято. Иначе нельзя. Нельзя, чтоб жена ездила по гастролям, а муж чтобы оставался дома. Разве это семья, разве это жизнь – встречаться раз в полгода?

– Понятно, – я вздохнул.

– Что? – спросила Таня.

– Всё понятно, всё логично, – сказал я еще грустнее. – Хотя я вообще-то хотел стать инженером-железнодорожником.

– Да ну? – засмеялся Танин отец. – Почему, откуда, как? Ты ведь сын Вити Драгунского! Витя же работал в цирке, и тебе тоже понравится! Витя был чудный клоун, я его помню. И у тебя получится, еще лучше.

– При чем тут Витя Драгунский? – чуть не закричал я. – Я Денис Кораблёв, мой папа инженер на заводе! Так в рассказе написано.

– Да! – сказала Таня. – Смотри, какая картинка у нас на стене!

И в самом деле, над кроватью висела картинка в рамочке, иллюстрация к «Девочке на шаре» – просто вырезанная из книги.

– Ну вот! – сказал я.

– Погоди! – объяснял Ярослав Сергеевич. – Рассказ рассказом, читали, помним, любим, ценим. Спасибо Вите Драгунскому. Но ты ведь живой? Ты ведь не на бумаге? Ты ведь настоящий! – и он своей сильной рукой сжал мое плечо и чуточку встряхнул.

– Да. Живой. А почему не наоборот?

– Что наоборот? – спросила Таня.

Но Ярослав Сергеевич всё сразу понял.

– А потому не наоборот, что ты еще не решил окончательно, кем станешь, а Таня – уже артистка. Подумай.

Таня проводила меня до улицы Чапаева, где стоял цирк. Нам почему-то не хотелось разговаривать. Мы попрощались, пожав друг другу руки, и всё.

Я прошел по улице Кирова до самой Волги. Погулял там полчаса. Потом вернулся, зашел в студенческое общежитие на Вольской, где меня приютил один парень, знакомый моего знакомого. Забрал сумку и пошел на вокзал.

«Нельзя жениться на каждой девочке, в которую влюблен, – думал я. – Особенно если это Девочка на шаре».

И вот так я прожил целый год или даже полтора, уговаривая себя, что есть вещи более важные и нужные – например, работа, призвание, дело жизни и другие взрослые слова. Но, наверное, так и не сумел уговорить.

Потому что еще через полгода в Москве я увидел афишу «бронзовых людей Яворс» и эквилибристки Т.Воронцовой. Я пришел в цирк и отдал вахтеру записку. «Нам надо увидеться». И номер моего телефона.

Не успел я прийти домой, как она мне позвонила.

– Здравствуй! – сказала она. – Да, нам обязательно надо увидеться.

Честно говоря, я немного испугался. Уж больно скоро и легко она согласилась. Кстати, девушка, которая меня бросила – уже в реальной жизни, не в этом на ходу сочиняемом рассказе! – та девушка тоже очень легко согласилась пойти на свидание. Почти что сама меня пригласила. Раньше, чтоб ее вызвать на прогулку или в театр, надо было звонить три дня по три раза в день, и она то была занята, то ее не отпускала мама, то просто была не в настроении… а тут раз – и пожалуйста: «Да, да, обязательно надо, назначай время и место!» – для того, чтобы сказать, что между нами всё кончено, – извинившись за банальность этой фразы.