Текст книги "Смелая женщина до сорока лет"

Женщина и песня
based on a true story

Это не мой рассказ, это – в самом деле, честное слово – рассказ моего приятеля.

Дело было в 1980-х.

Мой приятель, женатый, хотя довольно молодой человек, вдруг внезапно полюбил другую женщину. Тоже молодую и вдобавок красивую. Она, кстати, тоже была замужем. Такое часто случается в происшествиях типа «Солнечный удар» или «Визитные карточки», прямо по Бунину. Но тут дело осложнялось тем, что они не на пароходе плыли, а жили в большом городе и трудились в своих НИИ.

Но солнечный удар еще только должен был состояться. В городе встречаться было ну совершенно негде. Наконец, они как-то исхитрились, наврали своим благоверным про выездной научный семинар – и сняли номер в пригородном пансионате.

И вот.

И вот, и вот, и вот! И вот – рассказывает мой приятель – он получил ключи внизу, она его ждала перед лифтами, вот они поднимаются на третий этаж, мучая друг другу пальцы, в сладком предвкушении того, что сейчас, сейчас, сейчас…

Выходят из лифта, быстро идут по коридору, а там по дороге к номеру – маленький такой холльчик – и в нем телевизор работает, и сидят человек восемь, и Пугачёва поет.

Они остановились и слушали, наверное, полчаса, пока концерт не закончился. А может быть, минут сорок. И только потом побежали в номер.

Волшебная сила Пугачёвой! Комментарии излишни.

Хотя не совсем.

Другой мой приятель, выслушав эту историю, сказал:

– Как мило! Представляю себе: мы с девушкой три месяца ждали этого момента, вот наконец приехали в пансионат, а она на полпути к номеру остановилась и стала слушать Пугачёву. Замечательно. Я бы ее не торопил. Полчаса, час, сколько угодно. А потом сразу проводил бы на электричку.

Есть люди, для которых секс на свидании является главной целью, и ради этого они готовы пожертвовать ужином, любимой музыкой, интересным разговором, выпивкой и закуской. Всё это для них – гарнир, часто необязательный.

Но есть люди другого настроения. Секс для них – один из камешков в мозаике свидания, очень приятный, важный, нужный – но не тот, ради которого можно выбросить все остальные.

У всех свой рисунок.

Обиды и непонимания возникают там, где рисунки сталкиваются.

Пакостное ощущение «сломанного кайфа» возникает не только у человека, которого в преддверии постели начинают мучить музыкой, вином, танцами, песнями, разговорами и так далее. Точно такое же чувство охватывает человека, которого тащат в постель, не давши сначала послушать музыку, потанцевать и даже спеть, выпить, не торопясь, хорошего вина…

Разные рисунки, я же говорю.

Савкин и Савицкий
давным-давно, но – когда именно?

Павел Михайлович Савкин пригласил Павла Васильевича Савицкого в ресторан – по какому-то пустому поводу, вроде «встречи старых друзей, пора уж наконец-то». Они в самом деле были школьными друзьями. Точнее, приятелями. Забавно – Паша Савкин и Паша Савицкий в одном классе. Ребята смеялись и звали одного Паулем, а другого Павлухой.

Кстати, Савкин чуточку завидовал Савицкому за его красивую фамилию. Понятное дело: он Савицкий, а я – Савкин. «В понедельник Савка мельник, а во вторник Савка шорник» – была такая смешная песенка из времен крепостного права, про бедного помещика, у которого всего один раб – Савка. Слова Некрасова, если кто забыл, великого народного печальника. Этой песенкой Савицкий часто дразнил Савкина. Особенно когда Савкин, размечтавшись, говорил, что непременно поступит в университет, и вообще добьется славы, чинов и больших денег. А в ответ получал: «Со среды до четверга Савка в комнате слуга!» То есть – не лезь, не карабкайся, пожалей локотки да ноготки.

Савкину было обидно. Тем более что они с Савицким были из самых обыкновенных семей, не то чтоб Савицкий из дворян, а Савкин из крестьян, нет. Оба одинаковые. Вторая сословная ступень: Савкин из поповичей, Савицкий из чиновников. Но от этого еще обиднее.

Возможно, именно поэтому Савкин упорно и серьезно стремился вперед и вверх: образование, служба, карьера, деловые успехи. Хотел накрутить хвоста Савицкому. Фамилии его завидовал, просто смешно. Но бывает, что именно такие смешные детали образуют нашу судьбу сильнее, чем вещи великие и звонкие. Савицкий же – наверное, заранее успокоенный красивым звучанием своей фамилии – двигался по жизни ни шатко ни валко.

Савкин, если честно, специально позвал Савицкого, чтоб показать, чего он добился. Потому что после школьных лет они виделись спасибо два раза, да и то – случайно. Однако вот разыскал и прислал приглашение. «С супругой».

– Пауль! – радостно вскричал Савицкий, войдя в зал ресторана и увидев знакомую стрижку на широкой русой голове.

– Павлуха! – Савкин бросился ему навстречу.

Обнялись.

– Мой друг сердечный Паша, он же Пауль! Кира Максимовна, – представил Савицкий Савкина своей жене и обратно.

– Счастлив-с! – Савкин склонился к ручке.

Потом искоса оглядел обоих.

Так и есть. Костюмчик приличный, но не более того. Платье милое, но позапрошлогоднее. Сумочка театральная, а не визитно-ресторанная. Эх! Но чего я хочу, собственно? Этого я и хотел. Воочию, так сказать, убедиться.

Гостей было немного, человек двадцать. Савицкий ничем не выказывал смущения, оказавшись в компании людей совсем иного, высшего круга. Там были два министра, три банкира, знаменитый профессор-медик с доходом как у банкира, главный редактор официоза и главный редактор литературного журнала – все с женами. Савицкий достойно, хотя сдержанно, беседовал со всеми.

Сначала подавали устрицы и шампанское, всем.

Потом – к каждому сзади и справа подходил официант с блокнотом, подавая карточку меню. Савкин заметил, что Савицкий заказывает что-то попроще. Хотя в карточке цены указаны не были, но ясно же, что судак дешевле осетрины, а венский шницель – оленины по-королевски. Он решил пошутить над Савицким и велел официанту принести ему не заказанное, а нечто особое, самое дорогое – стерлядь кольчиком, а жене его, милейшей Кире Максимовне (кстати, она и в самом деле была приятна лицом и изящна манерами), – мусс из рябчиков с земляникой.

Но Савицкий виду не подал.

Потом выпивали, потом даже расшумелись. Савкин, вытащив Савицкого из-за стола, закричал ему и всем: «Поем дуэтом! Нашу, школьную, особую, Савко-Савицкую!» – и начал:

 
В понедельник Савка мельник!
А во вторник Савка шорник!
Со среды до четверга
Савка в комнате слуга!
 

Савицкий, куда деваться, подхватил, и они пели уже вдвоем, приплясывая:

 
Савка в тот же четверток
Дровосек и хлебопек,
Чешет в пятницу собак,
Свищет с голоду в кулак,
В воскресенье Савка пан —
Целый день как стелька пьян!
 

– Эх! Как стелька пьян! – Савкин притворно зашатался, схватил со стола бутылку, хлебнул из горлышка, протянул Савицкому. – Пьян!

Тот, куда деваться, сделал несколько глотков и тоже изобразил пьяного.

Все зааплодировали.

– Брат! – сказал Савкин, с размаху обняв Савицкого.

– Брат! – Савицкий поцеловал его в щеку.

После кофе Савицкий подошел к Савкину, поблагодарил и сказал, что они с Кирой Максимовной, пожалуй, пойдут.

– Да, и кстати… – он полез в боковой карман.

– Ни-ни-ни! Вы мои гости!

– Мы? – поднял брови Савицкий.

Савкин понял.

– Вы все! – он простер руки к столу и к диванам. – Вы все сегодня мои гости, ты понял, Павлуха?

– Понял, Пауль. До свидания.

– До свидания, милейшая Кира Максимовна! – Савкин снова склонился к ручке. – Не забывай, Павлуха! Пиши, звони по телефону, просто заходи, если что!

– И ты! Если что! – рассмеялся Савицкий.

Обнялись.

Через час с четвертью Савкин возвращался домой. Его лимузин остановился на перекрестке, там был какой-то не шибко дорогой ресторан с широкими окнами. От делать нечего Савкин всмотрелся в людей, сидевших у окна, и даже глаза потер, изумившись. Там за столом сидел Савицкий с женой. Перед ними стояли бутылки с пивом. Савкин два раза стукнул в стекло, отделявшее его от шофера. Это был приказ остановиться.

Он вышел наружу, подошел к окну. Да, это был Савицкий, и это была его жена.

– Тьфу! – громко сказал Савкин и вернулся в автомобиль.

Шофер ждал его у дверцы, на всякий случай. Подсадил под локоток.

– Домой! – скомандовал Савкин.

Но через два квартала передумал. Велел ехать обратно.

Вошел в этот ресторан.

Савицкий с женой уплетали толстенную кулебяку, запивая пивом.

– Вам не понравился мусс, любезная Кира Максимовна? – спросил он. – А тебе, Павлуха, стерлядка не по вкусу? Или мало? Не наелись – дозаказали бы. Вы ж мои гости!

– Неужто обиделся?

– Просто интересуюсь.

– Сейчас объясню, хотя довольно смешно и чуть стыдно! – сказал Савицкий. – Но мы же друзья детства. Савка! Тут вот что. У тебя всё вкусно, да. Хотя порции маленькие. И слегка чопорно. Но не в том дело… – и он замолчал.

– В чем же дело-то? – спросил Савкин.

– Возьми пирога кусок. Пива заказать?

– Пива давай. Пирога мне сам отрежь. Ну? Дело-то в чем?

– Мы с Кирой Максимовной подумали – а вдруг у тебя вечер на немецкий лад? Каждый сам за себя. Так же бывает, и очень часто. Мы ассигновали на это некоторую сумму из семейного бюджета. А потом оказалось, что мы эти деньги сэкономили. Вот и решили их потратить!

– Ой, врешь!

– Вру! – согласился Савицкий. – Решили посидеть свободно. Без министров, ты уж извини. Вон тебе пиво несут. Только не вздумай платить, ты мой гость.

– Спасибо. Я пойду.

– Пиво с собой возьми.

– Ты что, дурак?

– Не обижайся.

– И ты не обижайся. Обнимемся.

– Обнимемся. Прощай. Если что, я твой друг.

– Спасибо.

* * *

Савкин вспомнил эту последнюю фразу Савицкого через несколько лет и написал ему письмо, уже ни на что не надеясь. Письмо, однако, дошло до адресата, и Савицкий, немного рискуя, всё же заменил Савкину расстрел на бессрочную ссылку. Однако Савкин умер через четыре года от истощения, цинги и пеллагры. Что он вспоминал перед смертью? Наверное, ничего, потому что много месяцев был как безумный от голода. Самого Савицкого расстреляли двумя годами позже. Он, как ни странно, тоже ничего не вспоминал, потому что у него было воспаление легких, кашель, жар, бред, но вылечивать его не стали, разумеется.

Остается вопрос: когда это всё было?

Да какая разница? Этот милый вечер в ресторане был – то есть мог быть – в 1916 году, перед самой революцией. Или в 1925-м, при НЭПе. Ну или… Впрочем, ладно.

Клофелинщица и гад
первая самая сильная

Зашли в номер.

– Как тебя зовут хоть?

– Саша, – сказала она.

– Хо! Меня тоже, – ответил он. – Давай, располагайся, вешай плащ. Сумку давай. Ого! Тяжеленькая. Что у тебя там?

– Я вина взяла.

– Вина?

– Сухого бутылку.

– Я не заказывал. Ладно. Сразу – сколько за вино? В буфете брала?

– Нисколько. Входит в цену, Геннадий вам не сказал?

– «Ах, она щедра-щедра, надолго ли хватит…» – тихонько пропел он.

– А?

– Иди в ванную. Я за тобой.

Она ушла. Булькнул унитаз. Потом зашипел душ.

Он прошелся по номеру. Номер был хороший. Не люкс, но что называется «улучшенной категории». Эконом-комфорт-плюс, кажется. Метров двадцать пять комната, не считая прихожей и туалета. Здоровенная кровать. Еще диван и кресло, журнальный столик, а также столик письменный, на нем меню ресторана, всякие проспекты «куда пойти вечером», чайник электрический, две бутылки минералки, красивые стеклянные стаканы для воды. В открытой тумбе, рядом с холодильником, он же мини-бар, – чашки, тарелки и даже бокалы. Нормально. Он включал, выключал и снова включал торшер, долго поправлял его абажур. Подошел к окну, выглянул. Номер был на третьем этаже. Большое старое дерево росло вблизи, заслоняя обзор, ветки едва не касались стекла. «Вот ведь!» – он вздохнул и задернул шторы.

Щелкнула дверь ванной.

Она вышла – с мокрыми кончиками волос, но в той же одежде, что пришла: короткая юбка, чулки в сеточку, золотые туфли, узкая шелковая кофточка с вырезом. И бюстгальтер типа «пуш-ап» на месте. Он чуть пожал плечами, неслышно хмыкнул: он думал, что она выйдет завернувшись в махровое полотенце, или в крайнем случае в халате. Там в ванной висел халат. Ну, хорошо. Пусть так. Он сам взял этот халат, когда вымылся и вытерся.

Она сидела на диване. На журнальном столике стояла откупоренная бутылка, вино было налито в два бокала. Он подошел, остановился, будто бы выбирая, куда сесть – в кресло напротив нее или на диван рядом с нею. Сел на диван. Она пододвинула к нему бокал.

– Как много ты мне налила, – сказал он. – А себе что-то маловато.

– Ты же мужчина.

– Да я не пью, по сути. И вообще я не жрец Вакха, я жрец Венеры. Тем более имея в виду наши планы на сегодняшний вечер…

– А?

– Не люблю пить перед этим делом, – он улыбнулся и двинул свой бокал по столу, к ней.

– Не, не, я тоже столько не выпью.

– Как хочешь. Давай хоть поцелуемся для начала, – он встал, взял ее за руки, поднял с дивана, притянул к себе, слегка обнял, нежно прикоснулся губами к ее вискам, щекам, потом чуть отстранился, вгляделся в нее, вздохнул: – Господи, какое у тебя чудесное лицо… – отошел еще на полшага. – Какая ты вся чудесная. Вообще-то я не собирался сегодня ничего такого. Хотел просто переночевать и завтра раненько ту-ту, чух-чух, привет-пока. Это самое правильное, конечно. Но в холле около бара я увидел тебя. Не мог пройти мимо. Я никогда не видел таких красивых.

Он и сам говорил красиво.

– Спасибо! – сказала она.

– Тебе спасибо, что пошла со мной, – проговорил он с неуместной романтикой в голосе.

Еще бы она не пошла; да и вообще он не с ней договаривался, а с сутенером, и деньги давал ему.

– Ну что ты… – она как будто даже смутилась. Покраснела чуточку.

Он снова обнял ее. Сжал в объятиях. Шепнул:

– Раздевайся и ложись.

Подошел к торшеру, снял с абажура какую-то крохотную штучку. Полез в карман халата, достал айфон. Потюкал пальцем по экрану.

Легонько вздохнул и повернул к ней экран:

– Смотри! Смотри, смотри. Ну что ты за тварь!

На экране видно было, как она открывает бутылку – там была винтовая пробка, – наливает в один бокал чуть-чуть, в другой почти до краев, быстро достает из сумки пузырек, опрокидывает его в полный бокал, размешивает пальцем, палец потом вытирает о диванную обивку.

– Ну что ты за тварюга, а? – повторил он.

Она дернулась к двери.

Он загородил ей дорогу, толкнул к кровати. Чуть распахнул халат, чтобы она увидела его сухие жесткие мускулы.

– Рыпнешься – руки-ноги переломаю! – негромко сказал он. – Сидеть! Ясно?

Она села на кровать. Поджала ноги. Положила руки на колени. Опустила голову. Вдруг превратилась в робкую девочку.

– Вот так! – он подошел к ней поближе. – Теперь давай разговаривать.

– Извини! – она сделала вид, что сейчас заплачет. – Извини меня, пожалуйста!

Посмотрела на него снизу вверх. Хлюпнула носом.

– Хорош! – цыкнул он. – Не разводи нюни. Хотела меня заклофелинить, так? Углядела, что у меня много налика в бумажнике? Или на всякий случай? – она молчала. – Часики там забрать, пару рыженьких из кармана, туда-сюда… Не отвечай. Теперь без разницы. Мотив преступления не отменяет самого преступления.

– Что? – спросила она.

– Давай думать, что делать будем.

– Что?

– Три опции. Сдать ментам? Это не по-нашему. Просто отмудохать? Глупо и жестоко. Сказать этому вашему Геннадию? Хотя, конечно, это он тебя научил. Да? Да, я тебя спрашиваю? Молчишь? Можешь не отвечать, я сам знаю… – И вдруг засмеялся: – Не за то отец сына бил, что воровал, а за то, что попадался. Так что рожу он тебе разукрасит на отличненько. Но это тоже глупо и совсем жестоко, а я умный и добрый. А самое главное, – он подошел к ней и то ли погладил ее по голове, то ли слегка потрепал и опять вздохнул, – а самое главное, это не утишит боль моей души, не успокоит мое израненное сердце. Ты ведь мне так понравилась! Можно сказать, влюбился, как увидел. Такие глаза. Такое лицо. Такие руки… И такая тварь. Что ж теперь делать-то?

– Что? – снова повторила она.

– Дай сообразить.

– Я всё сделаю, – сказала она. – Только без ментов. И без Генки. Пожалуйста!

– Хорошо. Всё сделаешь? Ну смотри, ты сама сказала. Давай, раздевайся. Давай-давай-давай. Вот так. Теперь ложись. Под одеяло. Нет, не так. Повыше ляг, а лучше вот как бы сядь. Подушку под спину подсунь, видишь, тут подушек до фига. Давай помогу. Да не бойся ты! Не жмурься! Вот так.

Она уселась в кровати, закрыв одеялом грудь.

Он подтащил поближе кресло от журнального столика.

– Поехали. Рассказывай.

– Что?

– О твоей первой любви.

– В смысле? – она даже помотала головой.

– О! Важное уточнение! – засмеялся он. – Конечно, не в смысле Мишка Картошкин из четвертого «Б». И не Джастин Бибер. Натуральное что-то. Настоящее. И с чувством. Когда ты первый раз трахнулась, в общем. Но при этом по страстной любви. Отдалась, стоная от восторга… – чуть не пропел он. – Поняла?

– А зачем тебе?

– Ты, главное, не вопросы задавай, а рассказывай. Ну, я слушаю.

Она замолчала.

– Ну?

– Вы хотите меня наказать? Для этого унизить?

– Во-первых, давай на ты. Во-вторых, при чем тут унизить? Рассказ о первой любви, что тут такого? Хочешь, я расскажу, как первый раз, после выпускного, с девочкой, которую обожал с восьмого класса, она к нам перевелась, у нее папа военный был… Школа была в саду. То есть у школы был сад. Школьный сад, понимаешь? Яблони. Лучше нету того цвета. Уже отцвели, но всё равно. Яблони, значит. И мы. Около старого дерева. Шершавая кора. Сырая холодная земля. У нас обоих это был первый раз. Мы ничего не умели. Ничего не знали. Только очень хотели. Было больно, смешно и ласково… Потом еще несколько раз, вроде ловчее, но уже не так желанно, не так страстно и сладостно. Потом она поступила в институт, а я срезался. Пошел в армию. Потом вернулся и все-таки поступил, туда же, где она. А она уже была замужем. В буфете меня увидела, не сразу узнала, испугалась – я после армии совсем другой стал. Рукой от меня заслонилась, живот свой пятимесячный прикрыла, а на пальце кольцо светится. Вот такой, понимаешь ты, символ. Ты понимаешь? А?

Она молча кивнула.

Он перевел дух и говорил дальше:

– Да, вот так, значит. Хотя она, конечно, не обещала меня ждать. Всей этой пошлятины не было, слава богу. Но я на что-то надеялся, наверное. А тут – рука с кольцом на беременном пузике. Обидно. Но я все равно при всех – прямо в буфете – стал перед ней на одной колено, поцеловал ей руку и сказал: «Спасибо, любимая». Был скандал с ее мужем. Он хотел меня побить. Но меня хрен побьешь, я крепкий был. Отслужил в спецназе. Я мог его вообще покалечить. Но не стал. Просто перевелся в другой институт. Потому что я добрый. К сожалению… – Он громко вздохнул, хлопнул себя по коленям и закончил: – Вот! Где тут унижение? Всё искренне и откровенно. Давай. Твоя очередь.

Поднял на нее глаза и увидел, что она плачет.

– Ты чего? Эй, ты чего?

– Отстань! – тихо закричала она. – Опять унижаешь? Хочешь, на колени стану? Ноги тебе вымою и воду выпью? На пол лягу и ползать буду? – она вся затряслась.

– Не истери, – сказал он. – Говори словами, в чем дело. Ну? – он сел с ней рядом и, немного поколебавшись, погладил ее по голове. – Сашенька! Миленькая! Девочка моя хорошая! Расскажи…

– Не могу.

– Нет, не то! Хорошо, не рассказывай, что там было. Расскажи, почему не можешь рассказать.

– Потому что это было ужасно.

– Изнасиловали?

– Нет. Еще хуже.

– Чего ж хуже? Разве что убили бы. Но ты ведь живая вроде, а?

– Ужасно… – повторила она. – Ладно. Раз уж подписалась. Я в десятый перешла. Поехала, то есть родители отправили, в летний спортивный лагерь. «Салют», «Сатурн», забыла. И там был один инструктор. Вроде молодой, но мне казался старый. В смысле совсем уже взрослый. Девки говорили, что он на меня сразу запал. Купаемся – там речка была, – а девки говорят: «Ух ты как он на тебя глядит!» А почему на меня? Мало ли на кого? А они всё равно. То есть они как будто меня к нему толкали, и мне тоже приятно стало, такой уже взрослый мужчина, красивый, кстати, и на меня западает. Хотя я была так себе, честно.

– Да прямо уж так себе! – он улыбнулся и снова погладил ее по голове. – Ты очень красивая, я правду говорю.

– Спасибо. Но это я потом покрасивела, наверное. А тогда – ничего особенного. Вот. Я тоже стала около него отираться. И он мне всё сильнее нравился. А еще через неделю я прямо с ума сходила. Особенно от запаха.

– Ой! – засмеялся он.

– Представьте себе.

– На ты, я же сказал!

– Простите. В смысле прости. Да, представь себе. Это я сейчас такая нежная, в метро прямо блевануть могу от немытого запаха. А тогда… Он в такой пропотевшей футболке, неделю не стирал, наверное, а у меня в глазах темно и сердце бьется.

– Красиво излагаешь! – засмеялся он. Сунул палец себе под мышку, вытащил, понюхал, покачал головой: – Эх, не то… Сплошные «Живанши».

– Вот. Один раз он какой-то стенд готовил, типа фотки приделать к доскам… И мне говорит: «Столетова! Придешь ко мне после ужина, помогать». Он в отдельной комнате жил, мы все по двое или даже по четверо, а он один. Инструктор ведь. Прихожу. Время полдесятого уже. Он: «Ты где была? Чего валандалась? Сказано после ужина! Давай, помогай». Там было много фоток, разные виды спорта, надо было выбрать, и он мне: «Как думаешь? Эту? Или ту?» А у меня голова кружится, потому что он совсем рядом, мы прямо плечами и руками прикасались. И запах. Потом надо было реечки держать, пока он на них фотки набивает. А я всё думаю: почему он именно меня позвал помогать? Почему не парня какого-нибудь? Я ему зачем? Я на него смотрю, он на меня. У меня ноги реально дрожат. Потом он говорит: «Хорошо, Столетова, спасибо. Молодец. Иди. Дай пять!» – и руку мне протягивает. Я взяла его за руку и отпустить не могу. Сжимаю и не отпускаю. И он, чувствую, тоже мою руку сжал и держит… Ну, думаю, всё. Левую руку кладу ему на плечо, глаза закрываю, обнимаю за шею, и вдруг в дверь стучат…

– Ой! – сказал он. – На самом интересном месте!

– И голосок такой тоненький, гадский: «Это я!» Он меня без звука толкает в простенок между окном и шкафом, прикрывает занавеской, гасит свет и открывает дверь. Входит баба, не помню кто, из начальства. Типа замдиректора, не знаю. Лет тридцать. Он ее обнимает, «Светочка, Светочка», целует, раздевает и начинает. Луна в окно. Как специально, чтоб я всё видела! Во всех подробностях! – она снова заплакала мелкими частыми слезами. – Меня как будто с говном смешали. Он специально меня унижал!

– А потом что?

– Неважно! Потом мне всё уже неважно было.

– Почему специально? – возразил он. – Так вышло. Случайно. Может, он с тобой совсем не собирался. Да и вообще, с малолеткой связываться. Тебе сколько было? Пятнадцать? Себе дороже.

– Испугался? – странным голосом спросила она, как будто сквозь сжатые зубы. – Чего же ты испугался?

– Я?

– Ты! – закричала, чуть ли не завизжала она. – Это был ты, ты, ты!!!

– Сумасшедшая… – он ладонью закрыл ее рот. – Не ори! Тут гостиница! Ночь, половина второго!

– Ничего! – она оттолкнула его руку. – Подумают, что это секс такой. Нормально. Это был ты. Я тебя узнала.

– Сразу в холле или сейчас?

– Сейчас. Потому что ты нарочно завел этот разговор. Нарочно, чтоб я тебя вспомнила. Если бы в холле, я бы не стала тебя клофелинить. Я бы тебе сразу на шею бросилась. А ты меня узнал? Скажи, узнал?

– Узнал, – на всякий случай кивнул он.

– Только сейчас или прямо в холле?

– Прямо в холле. Поэтому я так расстроился и огорчился.

– Прости меня! – она откинула одеяло. – Я тебя люблю. Иди сюда…

– Минуту.

Он встал, взял оба бокала, пошел в ванную. Слышно было – вылил вино в раковину, открыл кран, потом закрыл.

Вернулся.

– Ты хороший, – шептала она через четверть часа, пристроившись у него на плече. – Какой ты хороший… Почему ты тогда забоялся? Совсем другая жизнь была бы.

– Послушай, – сказал он, глядя в потолок. – А ты уверена, что это был я?

– Спрашиваешь! Я-то была я, ты же меня узнал. Значит, ты – это ты. Жалко, что всё вот так…

– Нет, не жалко. Я не хороший. Я настоящий гад.

– Ага. Подлец, вор и убийца? – засмеялась она.

– Бинго! – он засмеялся в ответ. – Мешки денег. Три трупа. Или пять, это смотря как считать. Плюс измена родине в форме шпионажа.

– Ну и глупо! – сказала она.

– Очень глупо, – согласился он.

– Вот и не надо глупостей. Я же знаю, что ты на самом деле не Саша. Ты специально сказал так вначале. «Как тебя зовут – Саша – меня тоже». Чтоб я не знала. А я знаю. Ты Славик. Или Ростик. Ростислав Медников. Я всё про тебя узнала тогда, в спортивном лагере. Я после этого случая вообще близко к тебе не подходила. Но всё про тебя узнала. Адрес узнала. Маму твою видела, Татьяну Павловну. Сестренку старшую, Наталью Сергеевну, у нее двое детей. Я с ней даже познакомилась. Как бы случайно. В магазине. Разговорились…

– Зачем, господи? – с тоской сказал он. – Зачем?

– Потому что я тебя любила, хотя ты унизил меня по-страшному. И сейчас люблю, хотя понимаю, конечно, что ничего у нас не будет и быть не может теперь. Но хоть один разочек сбылось такое счастье… Ой! Ты вспотел! – она сунула нос ему под мышку. – А-а! Твой запах! Миленький… Еще хочу! – и набросилась на него.

Утром он резко сел в постели.

Взял с тумбочки айфон. Посмотрел, который час. Шепотом выругался.

– Быстренько! – он толкнул ее кулаком. – Привет, пока, беги бегом!

– Я всё решила, – свежим, совсем не сонным голосом ответила она. – Я уже давно проснулась, лежала и думала. Я останусь с тобой. Вот ты как хочешь, а я с тобой. Женат? Наплевать. Рядом комнату сниму.

– Беги! – шепотом взревел он, выдергивая ее из постели. – У тебя три минуты, ну!

Через приоткрытое окно слышно было, как подъехал автомобиль. Хлопнули дверцы, два раза. Он подошел сбоку, сквозь щель в портьере увидел полицейский микроавтобус и двух автоматчиков. Они кого-то ждали. Приехала вторая машина, кажется, большая «тойота». Оттуда стали вылезать майор и полковник.

– Нет у тебя трех минут, – сказал он.

По коридору кто-то прошел.

Последний шанс.

Он высунул голову и крикнул:

– Электрик? Вы электрик? У меня в ванной розетка искрит и дымится!

Всё остальное произошло меньше чем за сорок секунд.

Вошел электрик в синей куртке, с пластмассовым чемоданчиком.

Он бросился на него сзади, зажал ему рот и молниеносным движением свернул ему голову, сломал шею. Электрик мягко повалился на пол. Он снял его синюю куртку, надел на себя.

Она голая сидела на кровати и смотрела на него.

Он шагнул к ней, схватил за левую грудь, вздернул кверху и ударил ножом в это нежное место, в этот бледный рубчик, где грудь смыкается с туловищем.

– Зачем? – просипела она, валясь назад.

– Затем, что тебя допросят, и ты всё про меня расскажешь! – шепнул он ей в тускнеющие глаза, подхватил чемоданчик электрика, плотнее натянул форменную шапочку и вышел.

Успел пройти поворот коридора.

За поворотом навстречу ему шли автоматчики и майор.

Они быстрым шагом прошли, почти пробежали мимо него.

Справа была дверь с надписью «Служебный проход». Он вошел в эту дверь и стал спокойно, спокойно, спокойно спускаться по лестнице для персонала.

«Страшное дело, что только не приснится после ночи с полоумным клиентом…» – думала она, лежа навзничь на гостиничной постели и погружаясь в густеющий темно-оранжевый мрак.

Но его она любила всё равно, и ей казалось, что она теряет сознание от потного запаха его футболки.