Текст книги "Смелая женщина до сорока лет"

Был в моей жизни один честный коммунист
воспоминание

Вернее, коммунистка.

Тут надо объяснить – честный не в простом смысле. Не в смысле «не ворует ложечки» и «не врет по поводу и без повода», умеет держать слово в смысле обещать и сделать, отдать взятые в долг вещи и т. п. Это не фокус – в этом смысле коммунист ничем не отличался от беспартийного.

Я именно что в идейно-коммунистическом смысле.

История была такая. В 1962 году в начале июня произошли известные события в Новочеркасске – бунт рабочих и его кровавое подавление. Разумеется, всё это было засекречено. Но шила в мешке не утаишь. В октябре того же года появилась подробная статья в американском журнале “Time” – ну а через пару недель эта информация проникла и в Москву.

У моей мамы была знакомая, мидовская служащая среднего уровня. Мама с ней поделилась этой новостью. Эта дама громко возмутилась. Даже я слышал из соседней комнаты, как раздавались стальным голосом сказанные слова «клевета!», «провокация!». «Аллочка (это она обращалась к моей маме), я тебя люблю и уважаю, и изумляюсь, как ты, при твоем уме и при твоем патриотизме, попалась на крючок антисоветской пропаганды!»

Расстались холодно, едва не поссорившись.

А через пару недель эта дама позвонила и сказала, что ей надо срочно зайти к маме «по одному важному делу».

– Аллочка! – сказала она на пороге. – Нас собирали на партгруппе. Всё рассказали. Ты говорила правду. Извини меня за мои резкие слова.

И протянула руку.

– Спасибо! – совершенно искренне сказала моя беспартийная мама и пожала ей руку. – Ты честный коммунист!

Та слегка прослезилась, промокнула глаза платочком и пошла следом за моей мамой на кухню, пить чай.

Кремень
мужчины прошлых лет

Дедушка у нас вообще был кремень. Я его не застала. Умер, когда я еще не родилась. Но как умер! Кремень, я же говорю. Мама мне всё рассказала. Это у нас как семейная легенда. В общем, третий инфаркт. Это же когда было! Это еще тогда-тогда было! Не было всяких этих, как сейчас, стентов-шментов, шунтирования-шмунтирования, всего такого не было, и лекарств таких не было. Инфаркт – и привет. Ну или лежать на спине четыре недели. А у дедушки – третий! Работа ответственная. Очень! А ему шестьдесят девять лет, одиннадцать месяцев и еще несколько дней. То есть до юбилея совсем чуть-чуть. А тут инфаркт. Третий! Ну совсем не жилец. Бабушки уже на свете не было. Врач маме моей, то есть его дочке, так и сказал. Крепкий старик, но уже всё. Тогда не сейчас, тогда семьдесят лет – нормально и даже очень хорошо. Но дедушка – кремень. «Нет!» – говорит. «Врете!» – говорит. «Вы, – говорит, – как хотите, а я до юбилея доживу!»

И дожил. Уже совсем, мама говорит, загибался, едва дышал, но держался. Вот прямо руками за одеяло! И на календарь смотрел. Но вот стукнуло ему семьдесят.

Мама букетик принесла: «Папочка, поздравляю!»

Он ей: «Погоди! Телеграмму дождусь. День какой сегодня?»

А день суббота.

«Черт! – дедушка говорит из последних сил. – Значит, еще два дня терпеть!»

В понедельник телеграммы нет.

И во вторник нет.

Оказывается, мама потом узнала, в чем дело. Они там решали, как быть с наградой. Дедушке Героя Соцтруда должны были дать. Но посмертно же нельзя, это же не смертельный подвиг! Мама узнала – Суслов и Кириленко сказали: «Сдохнет, и черт с ним, дадим некролог, как ему положено, и будет с него. Ишь, в догонялочки с нами играть собрался». Но Полянский заступился, а Андропов и Воронов вдвоем пошли к Леониду Ильичу. Ильич сам составил телеграмму, он еще нормально соображал. «Поздравляю с юбилеем и высокой правительственной наградой!» Как бы в одном флаконе. И Указ о награждении велел прямо понедельником оформить. Но в газете только в среду.

В среду же – и телеграмма лично от Ильича.

Мама к дедушке подошла, показала ее. Газету показала. Тут дедушка и дышать перестал. Улыбнулся, подмигнул, и всё.

Кремень! Это же он не для себя! Это для нас! Для всей семьи! Это же совсем другой ранг, не просто два ордена Ленина и Госпремия, а Герой Соцтруда. Ого! Это и некролог в «Правде» с портретом и всеми подписями, и место на Новодевичьем, и доска на доме, вот где мы сейчас живем, и, главное, совсем другая пенсия дочке, то есть маме моей. Вот же были настоящие мужчины, да?

О разнице между «советским» и «антисоветским»
толкование пословиц

Все обожают повторять фразу Наймана, которую передал Довлатов и которая частично вынесена в заголовок. Вот полный текст этого довлатовского фрагмента:

– Толя, – зову я Наймана, – пойдемте в гости к Леве Друскину.

– Не пойду, – говорит, – какой-то он советский.

– То есть, как это советский? Вы ошибаетесь!

– Ну, антисоветский. Какая разница?

Хочется понять, в чем тут дело.

Прежде всего, мне трудно себе представить, что Найман, человек адекватный, мог назвать Друскина «советским», поскольку тот был, что называется, дипломированный диссидент. Хотя да, в детстве и в самой ранней юности Друскин писал очень советские стихи, его цитировал Маршак на каком-то съезде, в возрасте 12 лет (то есть в 1933 году) он получил премию на конкурсе молодых талантов. Однако Найман вряд ли мог не знать о репутации Друскина, которая сложилась к шестидесятым, не знать о преследованиях со стороны советской власти, и так далее. То, что Довлатов заступился за Друскина – понятно. Что Найман назвал его «советским» – странно.

Далее. С точки зрения этики, имя Друскина тут звучит неважнецки, неуместно звучит. Друскин, если кто не знает, был инвалидом с детства, в 1942 году был эвакуирован из блокадного Ленинграда, в эвакуации умерла его мать, он всю жизнь прожил как лежачий больной; едва передвигался в коляске.

Поэтому мне кажется (мое скромное читательское мнение), что если бы здесь было бы какое-то условное имя («пойдем в гости к Пупкину») – то этот остроумный афоризм не был бы отягощен грузом тяжелых житейских подробностей.

Но кто мы такие, судить художника! Вот пишет же Довлатов, что писатель Михаил Чумандрин отказался идти на похороны Алексея Толстого, поскольку Толстой бы к нему на похороны не пришел. Хотя Чумандрин умер за пять лет до Толстого. И ничего страшного.

Но вот – самое главное.

Любимая фраза нашей интеллигенции «Советский, антисоветский – какая разница?» – на самом деле означает совершенно не то! К этой фразе прицепляют дешевую и циничную мысль, вроде – «хуже фашистов только антифашисты», «вор и полицейский (дурак и умный, скупой и щедрый и т. п.) ничем друг от друга не отличаются».

Что же означает эта фраза?

Допустим, Найман на самом деле не любит Друскина. Имеет право, как любой человек может испытывать симпатию и антипатию к кому угодно: к здоровяку и инвалиду, к конформисту или диссиденту.

Друскин не нравится Найману. Найман говорит, объясняя свое нежелание общаться с ним: «Какой-то он советский» (возможно, вспоминая его ранние стихи). Нет, возражает Довлатов, он очень даже антисоветский. Найман говорит: какая разница? То есть: какое это имеет значение?

Какая мне разница, какое для меня имеет значение, кто этот человек по убеждениям и делам, если он лично мне не нравится? Если я не хочу с ним общаться?

Вот в чем смысл фразы.

А не в том, что нет разницы между «советским» и «антисоветским».

Можно смоделировать массу подобных ситуаций.

«Пойдем к писателю НН. – Да ну его, он весь какой-то унылый реалист! – Что ты, он крутой авангардист. – Ну, авангардист. Какая разница?»

«Пойдем к моей подруге ММ. – Не хочу, она какая-то шлюха! – Ты что, она почтенная мать семейства! – Ну, мать семейства. Какая разница».

Мне нет разницы, мне неважно, кто он/она. Вот в чем смысл фразы, повторяю.

А вовсе не в том, что нет разницы между унылым реалистом и крутым авангардистом, между шлюхой и почтенной матерью семейства. А также между советским и антисоветским.

Ужин
чисто деловое партнерство

Тимошин ждал Авдеева у ресторана «Прага».

Авдеев специально пришел за пять минут, но Тимошин уже прохаживался по тротуару перед входом. Было первое ноября, но уже холодно и легкий снежок. Тимошин, как всегда, был без шапки. Его гладко причесанная, как будто набриолиненная черная голова то сверкала под фонарем, то переливалась радугой от неоновой вывески ресторана. Авдеев подумал, что это надо запомнить, а лучше записать. Что-то вроде знаменитого чеховского горлышка бутылки в лунном свете. Пригодится.

Хотя Авдеев был не писатель, а переводчик. Его книга – сборник новелл и повестей современных австрийских писателей – готовилась к печати в издательстве «Спутник». Вроде всё было в порядке, все прочитали, включая главного, вот-вот должны были отдать на верстку и уж тогда заключить договор с авансом, но неделю назад Тимошин – он был завотделом зарубежной прозы – позвонил и сказал:

– Хочешь анекдот?

У Тимошина была такая манера предварять новости. Они с Авдеевым вместе учились на филфаке, поэтому были на ты.

– Трави! – весело ответил Авдеев.

Но почувствовал, что тут какая-то гадость. Так и есть.

– Твой Штубенброт опрохвостился.

– Что-что?

– В июле получил премию имени Цвейга, а деньги отдал каким-то троцкистам, – объяснил Тимошин.

– А мы никому не скажем! – Авдеев решил отшутиться. – Это будет наш большой-большой секрет. Как у Винни-Пуха с Пятачком, окей?

– Здрасьте пожалуйста! – возмутился Тимошин. – Во всех газетах было. В «Литературке», в «За рубежом» и еще в «Новом времени». Троцкист, сука. Как его публиковать?

– Да какой он троцкист? – ответно возмутился Авдеев. – Сопляк!

– Ему за пятьдесят.

– Значит, старый мудак… Но если так надо… Давай выкинем его рассказы. Их там едва страничек тридцать. А если для объема, могу быстренько доперевести что-нибудь… Да хоть Эльфриду Елинек. Она ведь прогрессивная?

– Прогрессивная, прогрессивная. Член компартии. Я подумаю. Можно, конечно. Можно доперевести, можно чуть подрезать объем. Куча разных возможностей. Но надо спокойно обсудить. Не по телефону.

Интересно.

Сам же позвонил и сам же говорит, что разговор не телефонный.

* * *

Авдеев всё рассказал своей жене Ларисе.

– А ты не понял? – сказала она. – На ресторан намекает. Точно говорю. И он где-то даже прав. Чисто субъективно. Гляди: ты получишь гонорар три тыщи, а он чтобы на тебя пахал за двести в месяц? Ты, Димочка, – и она чмокнула его в нос, – хочешь на дармачка проехать?

– Хрен ли на дармачка! Если мой гонорар на год разделить, еще меньше будет. Да и не каждый ведь год у меня книга!

– Тут не арифметика, а психология. Так что давай. Веди его в кабак. Только не жадничай. Деньги у нас есть, ничего.

Денег, кстати, было совсем чуть-чуть. На книжке неприкосновенные пятьсот. До зарплаты осталось сорок пять, зарплата десятого, сегодня первое. Ничего! Правда, впереди праздники, но – дело прежде всего.

– Возьми все! – сказала Лариса. Долго рылась в своих шкатулочках, выдала еще червонец и пятерку. – Больше нет.

– Шестьдесят – слишком!

– Лучше слишком, чем вдруг не хватит.

Назавтра Авдеев съездил в издательство и пригласил Тимошина поужинать. Этак unerwartet, экспромтом, вот прямо сегодня, а ресторан сам выбирай.

– Спасибо! – сказал Тимошин, ни капельки не удивившись, и выбрал «Прагу», потому что было рядом. Да и место приличное.

Договорились на семь часов.

* * *

– А Лариса где? – спросил Тимошин вместо «здрасьте».

Ах да, они же здоровались утром.

– Жутко занята сегодня вечером. Материал сдавать и дежурить по номеру.

Лариса работала в газете «Труд», Тимошин это знал, они виделись в общих компаниях. Авдееву казалось, что она нравится Тимошину: целовал в щечку, расспрашивал о работе.

– Жаль! – Тимошин чуть вздел руки. – А то перенесем?

– Да перестань! Уже пришли.

Потому что на самом деле Лариса нарочно не пошла – боялась, что у него денег не хватит расплатиться в ресторане.

– Верно. Раз уж пришли. Такое дело, слушай. Я случайно сказал Сашке Тарпанову, что ты меня в «Прагу» позвал, и он напросился. Ничего? Он же тоже в нашем отделе. Тоже ведь, – подмигнул Тимошин, – заинтересованное лицо! Лады?

– Лады, лады!

– Тут еще один анекдот, – Тимошин говорил развязно, хотя, наверное, ему было чуть-чуть неловко. – Анекдот такой: Сашка будет с дамой. Типа дамы сердца. А? Ты не против?

– Я очень даже за! И даме винца нальем, закусить дадим! Дама – украшение компании! – Авдеев старался отвечать как человек богатый, веселый и щедрый. Тороватый, как выражались в старину.

– Ну и слава богу. Спасибочки, хозяин! – Тимошин чутко подхватил его интонацию. – А вот и они! – он помахал рукой подошедшей парочке.

Познакомились. «Дима! Лена! Очень приятно!»

– Столик заказали? – спросил Тарпанов.

– Нет, – Авдеев сдержал недовольство. Парня пригласили в ресторан «через третье лицо», то есть не хозяин вечера пригласил, а приглашенный позвал, а он еще вопросы задает, столик ему, елы-палы, не заказали заранее…

– Ничего! – подмигнул Тимошин.

Он толкнул дверь с надписью «Свободных мест нет» и буркнул швейцару:

– Тимошин из Управления. Эти со мной.

По-хозяйски прошел к гардеробу. Кинул пальто на стойку. Тарпанов стал причесываться перед зеркалом. Дважды незваная Лена расстегнула пуговицы и пошевелила плечами, ожидая, что ей помогут раздеться. Авдеев подхватил ее шубку, отдал гардеробщику.

* * *

Поднялись на второй этаж.

– Ну-с, хозяин, чем удивишь? – спросил Тимошин, когда все расселись.

Авдеев заглянул в меню и передал ему.

– Заказывайте! – сказал он и улыбнулся изо всех сил. – Хочу, чтоб всем было вкусно!

– Предпочел бы рыбку.

– На закуску?

– Нет, на закуску как раз что-нибудь мясное. Ветчинка-буженинка-шейка-карбонад. Sogenannte «Руссише закузьки». А рыбку – на горячее.

Заказали эти самые «закузьки», то есть большое мясное ассорти на всех, восемь рублей в сумме. Салат оливье, четыре раза по восемьдесят, чуть больше трешки. Салат восточный, боржоми, хлеб, масло – это мелочь. Водки графин – еще пятерка. Авдеев в уме подсчитывал расход.

– Хочешь шампанского? – Тарпанов положил руку Лене на плечо, чуть подвинул ее к себе. – Или коньячку? Мы тут мужики грубые, водку гложем, а нежной девушке надо что-то нежное…

– Нет, спасибо, – ответила она.

– Что так?

– Да так.

– Ну выпейте хоть что-нибудь! – Авдеев поднял на нее глаза.

Он только сейчас заметил, что она одета как-то чересчур празднично. Тимошин и Тарпанов были в обыкновенных рабочих костюмах, ну да, в светлых рубашках и галстуках, но это в издательстве была почти что униформа; сам он – чуть ли не в домашнем пуловере крупной вязки; а эта Лена – в тонком шелковом платье без рукавов. Вспомнил, что она переобувалась: снимала сапожки, доставала из сумки туфли на каблуках. Теперь понятно, почему она надела шубку в этот прохладный, но совсем еще не зимний вечер.

– Хорошо, – она едва кивнула. – Бокал сухого… Если вы настаиваете.

– Настаиваю! – воскликнул он. – Теперь горячее! Придумали?

– Чего тут думать-выбирать? – вздохнул Тимошин. – Ресторан, конечно, шикарный, а вот ассортиментик так себе. Но есть, как говорится, вечные ценности! Осетрина – всегда осетрина!

«Ага, – подумал Авдеев, – четыре девяносто порция. Итого еще двадцатка. Всего пока в сумме максимум сорок. Нормально. Ничего. Еще на десерте пошикуем».

– Мне осетрину не надо, – подала голос Лена.

– Почему?

– Не люблю рыбу, извините.

– Тогда вот, «мясо по-строгановски»! – заулыбался Авдеев.

– Спасибо, нет.

– Я вас умоляю!

Он нагнулся к ней через стол, протягивая книжечку меню, и вдруг запнулся. Он почувствовал, что она толкнула его пяткой в ногу, в икру. Не сильно, но выразительно. Мягко и упруго. Даже не пяткой, а стопой, вот этой подушечкой под пальцами. То есть она сняла туфлю под столом. Даже не толкнула, а на пару секунд уперлась стопой. Они на секунду встретились глазами. Неужели она так грубо заигрывает с ним? Сидя рядом со своим кавалером? Интересная девушка.

– Не надо, – медленно повторила она.

– Ну хоть котлетку-то съешь? – Тарпанов снова обнял ее за плечо. – Киевскую, а? С косточкой! С маслицем! А? А там и шампанского подзакажем! Или ликерчику. Дамского, а?

Лена выдернула меню из рук Авдеева.

– Куриную котлету паровую, – сказала она; как раз подходил официант. – Вот эту. Вот, вот, пожалуйста, – и ткнула пальцем в строчку. Объяснила: – Я на диете. И пирожное мне тоже не надо. И кофе не надо.

– Как скажете, – кивнул официант.

Ели, пили, весело разговаривали. О кино, театре и о новой модели «жигулей».

О делах – ни слова. Но кажется, так полагается. Лариса объяснила. Никаких вопросов по книге, по срокам, по планам, по гонорару. Просто – пей-гуляй-веселись. Они сами всё лучше тебя понимают.

Официант принес счет. Тридцать восемь двадцать! Даже обидно, что Лариса не пошла с ними. На всех бы хватило. Авдеев залез под свой пуловер, достал деньги из нагрудного кармана рубашки. Отсчитал четыре красненьких.

– Сдачи не надо!

– Благодарю! – сдержанно отозвался официант.

– Спасибо, маэстро! – сказал Тимошин, поднимаясь из-за стола. – Ох, накормил, щедрая душа. Вон даже водочка осталась. На посошок?

– На посошок!

* * *

Спустились в гардероб по широкой лестнице.

– Ой, где мой номерок? – Лена стала рыться в сумочке. – Я, кажется, номерок потеряла… Черт…

– Вот ваш номерок, – сказал Авдеев. – Я сдавал ваше пальто, забыл вам отдать, извините.

– Очень хорошо! – вдруг громко сказала она. – Пожалуйста, Дима, возьмите мою шубу, я сейчас сапоги надену, и… И проводите меня домой.

Тимошин хмыкнул и подмигнул Авдееву.

– Лен, ты что? – спросил Тарпанов.

– Что слышал!

– Нет, погоди… – он потянул ее к себе.

Она выдернулась, подошла к Авдееву. Крепко взяла его под руку.

У Тарпанова сделалось красное лицо.

– Друзья, друзья, только, умоляю, без драки! – тоненько захихикал Тимошин, разминая пальцы. – А то всем влетит! Ой, как влетит!

Авдеев вспомнил, что Тимошин хвастался: он бывший самбист, мастер спорта, вице-чемпион Московской области.

– Драться еще из-за нее! Много чести! Тьфу! – Тарпанов чуть ли не взаправду сплюнул и выбежал вон.

* * *

Ехали в такси.

Сидели рядом на заднем сиденье. Авдеев тревожно ждал, когда она начнет к нему хотя бы плечом прислоняться. Она была красивая, он рассмотрел. И дерзкая такая, это тоже хорошо. Как-то разогревает, да. Но он вовсе не хотел изменять Ларисе. Тем более сегодня, вот так, с разбегу. Да еще при том, что Лариса отдала ему все семейные деньги. Но, с другой-то стороны, красивая женщина говорит: «Поехали ко мне»; ну да, она сказала чуточку иначе, осторожнее, но смысл тот же самый. Отказываться – как-то не по-мужски. Блеять что-то благопристойное, «я женат и люблю свою жену»? Фу! Что делать-то?

– Хороший вы человек, Дима, – вдруг сказала она.

– Так ли это важно? – вздохнул он в ответ.

– Сама не знаю, – тоже вздохнула Лена. – Простите, что я так… поступила. Но вы, главное, передайте вашему приятелю… Товарищу Тарпанову. Передайте ему, что я его презираю. Да, вот так! По буквам. Пре-зи-ра-ю!

– Он мне никакой не приятель! – поспешно сказал Авдеев.

– Да? Что ж вы его в ресторане угощали?

– Тут смешная история. – Авдеев рассказал всё как было: – Я позвал Тимошина, он для меня важный человек. Тимошин без спросу взял с собой этого Тарпанова. Я с ним незнаком практически. Может, пару раз видел, они в одной комнате сидят. Поставил меня перед фактом. Не мог же я сказать: «Нет, пошел он к черту».

– Вот так и надо было сказать!

– Неловко. Тем более что он пришел с девушкой. То есть с вами!

Авдеев повернулся к Лене и зачем-то поцеловал ей руку.

– Я сейчас буду долго плакать, – сказала она. – Или смеяться. Тоже долго. Нет, вы представляете, какое говно? Звонит мне на работу, в обед. Приглашает поужинать в «Прагу». А потом, значит, чтоб ко мне поехать, такой был план. Я на час раньше отпросилась, бегом домой, переоделась на вечерний выход в ресторан. И на дальнейший заход ко мне. Вся-вся-вся переоделась! – сказала она, перебивая легким бесстыдством обиду и злость. – Вы понимаете?

– Понимаю.

– А он, сволочь, решил за чужой счет прогуляться. То есть за ваш. А вам тяжело. Вы переживали, что денег не хватит.

– Кто вам сказал? – постарался возмутиться Авдеев. – Ерунда!

– У вас по лицу всё видно. Как вы в уме считаете, сколько натрачено, сколько осталось. Ладно. Всё.

До этой секунды Авдеев еще пытался строить планы, воображать, как зайдет к ней ненадолго. Как получит короткую награду за два часа ресторанного унижения. Как потом забежит в магазин, купит бутылку портвейна и выпьет ее из горлышка. Чтоб вернуться домой совсем пьяным, чтоб без расспросов плюхнуться спать. Но теперь он сильно почувствовал – нет. Слишком умная. Наблюдательная, проницательная и всё такое. Почти как Лариса. Не надо.

Поэтому он этак мудро сказал:

– Простите его, дурака! С кем не бывает…

– Такое не прощается. Никогда. Так что увидите его – передайте. Презираю! Я вам, Дима, скажу: легче простить, если бы он меня под кого подложить хотел. Чем вот такую мелкую халяву.

– Да неужели?

– А то. Подложить – это же целая трагедия. А на халяву угостить – дешевка. Стоп, стоп, вот здесь остановитесь! – крикнула она таксисту и сунула ему рубль.

– Давайте уж я вас провожу…

– На метро я сама! – сказала она, указывая на красную букву «М», торчащую над подземным переходом. – Всё, приехали. И еще. Ничего они вам не сделают. Зря вы на них сорок рэ выкинули. Жлобы и халявщики. Приятно было познакомится. Спасибо за ужин. До свидания.

* * *

Наверное, месяца три Авдеев не приходил в издательство «Спутник» и даже не звонил. Потому что Тимошин никак не проявлялся. Не позвонил назавтра, не поблагодарил, как полагается воспитанному человеку. Потом праздники. Потом опять молчанка. Потом Новый год. И опять глухо. Наверное, это его Тарпанов настропалил. Наверное, эта Лена как следует его послала, и он думает понятно что. Но ведь не станешь же объяснять, что да как.

В середине февраля все-таки пришел.

Пришел и прямо в дубленке зашел в комнату, где сидели Тимошин, Тарпанов и еще какой-то совсем юный парнишка. Стажер-практикант, наверное.

– Куда ты пропал, старик? – Тимошин вылез из-за стола, слегка вздел руки, а потом полез обниматься. – Мы уж с Сашкой решили, что ты совсем нас бросил… В «Худлит» убежал или в «Прогресс». Правда, Санёк?

– Добрый день, – кивнул Авдеев Тарпанову.

Тот ответно кивнул, но с места не встал, руки не подал.

«Не зажило!» – подумал Авдеев.

– Анекдот хочешь? – спросил он Тимошина.

– Трави!

– Слушай сюда, – Авдеев вытащил из портфеля газету «Труд», развернул. – Вот. Новости зарубежной культуры. Как сообщает газета «Фольксштимме», известный прогрессивный австрийский писатель Гюнтер Штубенброт, автор романов о рабочем классе… тыр-тыр-тыр… вступил в Коммунистическую партию Австрии и был… тыр-тыр-тыр… избран в состав федерального правления КПА. В СССР его рассказы готовятся к печати в издательстве «Спутник».

– Ну ты жук! – захохотал Тимошин и взял газету в руки. – А кто автор-то, а? Кто заметочку написал?

– Понятия не имею.

– Ну ты жучила! А. В. Деев! Кто ж это такой? Теряюсь в догадках! – Тимошин сделал пальцами козу и ткнул Авдеева в живот. – Блеск! Снимаю шляпу. Несу директору. Отправляем на верстку. Саня! – повернулся он к Тарпанову. – Подготовь договор. А осетринка-то была ой-ой, спасибо, маэстро, накормил от души!