Текст книги "Смелая женщина до сорока лет"
Автор книги: Денис Драгунский
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
Ровесники
несколько эпизодов из длинного сценария
Все мы читали роман Ильфа и Петрова «Золотой теленок». Чем дело кончилось в масштабе страны, мы знаем. А давайте подумаем о героях.
Шура Балаганов отсидит как «социально близкий», освободится, станет прорабом на стройке, снова сядет за хищение, но опять как «социально близкий», – и так много раз.
Адама Козлевича арестуют как польского шпиона.
Мужа Зоси Синицкой, Перикла Фемиди, – туда же, как греческого шпиона.
Полыхаева, Серну Михайловну, Берлагу и весь «Геркулес» – шлепнут как вредителей-троцкистов. Стажера Генриха-Марию Заузе – к стенке как немецкого шпиона.
Инженера Птибурдукова – посадят тоже. Не говоря уже о начальнике строительства Восточной магистрали.
Отчаявшийся и одинокий Васисуалий Лоханкин пойдет предлагаться в осведомители НКВД, но по дороге попадет под трамвай. То есть его минует чаша стукача. Его неверная супруга Варвара в старости напишет «Дневник жены русского интеллигента» – книгу издадут в 1960-е и тут же забудут, но потом ее заново откроют в 2020-х, и Лоханкин станет культовой фигурой, героем «молчаливого сопротивления» (придумают и такое).
Повезет двоим:
Александр Иванович Корейко уйдет в Иран через барханы, там поменяет свои деньги-червонцы по курсу десять к одному, но миллиона риалов ему хватит, чтоб устроить небольшую фабричку. Он еще будет консультировать иранских купцов по СССРовским проблемам. Возможно, в 1946 году, когда Сталин планировал создать новую советскую иранско-азербайджанскую республику, – Корейко встретится с Бендером.
Потому что Остап Бендер станет журналистом и писателем. Напишет повесть о строительстве железной дороги. Его заметят, обласкают. Он будет писать статьи и фельетоны в «Известиях» – ну прямо как Ильф и Петров. За роман «Рассветные зарницы» получит Сталинскую премию 3-й степени.
Вот примерно так.
Итак:
ЭПИЗОД 1. САМЫЙ ПЕРВЫЙ
Станционный поселок Раздельная, семьдесят верст до Одессы. Бендер шел по тающему весеннему снегу, грязному от паровозного дыма. Мельчайшие кусочки прогоревшего угля висели в воздухе, залетали в глаза, садились на губы и скрипели на зубах.
Было холодно и хотелось есть. Но улицы были пусты: ни лавки, ни конторы.
Вдруг он увидел вывеску – «Красный путеец». Стрелка указывала в глубину двора. Едва пробравшись через кучи мусора, Бендер взошел на крыльцо и толкнул дверь.
Перед ним была обширная комната. У дальней стены возились с кассами два наборщика, худые мужики с серыми лицами, оба в круглых железных очках, с руками, серебристо-черными от типографского свинца.
Посреди, за большим столом, сидел усатый человек в красноармейской шинели со споротыми петлицами.
– Здравия желаю! – сказал Бендер.
– И вам того же, – ответил тот. – Надо-то чего? Кто таков?
– Управдом в отставке! – Бендер даже каблуками прищелкнул. – Мусор у тебя тут, старик! Во двор зайти страшно. Давай мне своих ребят, я тебе живо порядок налажу, опыт имеется.
– Я тебе не старик! Я, глядишь, моложе тебя буду, – засмеялся щербатым ртом. – Война меня потерла-потрепала. А сейчас вон, газетой третий день руководю. Прежнее руководство разоблачили. Может, уже тю-тю. Может, нет пока. В общем, временно исполняю обязанности. Управдом мне не нужон. Репортер мне нужон. Ты грамотный? Звать тебя как? Документ имеется?
– Читать-писать умею. Бендер, Остап Сулейманович.
– Турка, что ли? – засмеялся.
– Вроде того. По папаше. Справку показать?
– Не надо. Держи! – врио главреда протянул Остапу бумагу. – Иди в отдел ЧК. Ну то есть в ГПУ. Урицкого, пять. Там румынских бандитов задержали. Из райкома звонили, велели осветить в местной совпечати. Принеси полнейший и верный отчет.
– Сделаем! Только, товарищ редактор, авансик бы…
– Мы авансов не плотим! – нахмурился врио главреда. Взглянул на Остапа и добавил: – Но для тебя делаю личное исключение…
Отомкнул сейф. Достал бумажный червонец.
– Распишись в ведомости!
Остап поставил росчерк и радостно пошел, почти побежал, к двери.
– Пиши разборчиво! – вслед сказал наборщик. – Я уж все глаза высмотрел, на ваших цидульках.
ЭПИЗОД 2
– Вот, товарищ журналист, любуйтесь! – сказал чекист. – Говорят, пограничники. А по мне, так бандиты. Или хуже того, диверсанты. На нашей территории задержаны, отразите в репортаже. Если ты пограничник, зачем за чужую границу заходишь, а? «Ромыния марэ», мать твою! – заорал он на трех перепуганных румын, один из которых был в золотых петлицах; видать, офицер.
– Переводчик нужен! – сказал Остап.
Он сразу узнал этих – которые его ограбили позавчера. Но не боялся, что они вдруг узнают его: тогда была черная мартовская ночь.
– Переводчика я уже услал на другое взятие.
– Много их у вас?
– Кого? – спросил чекист.
– Взятий, – объяснил Остап.
– Так. Средне. В Одессе больше. Чуть что – «ну ворбеск руса». А придет переводчик: «ну инцелег ромына»! Гады. Вот, товарищ репортер, что при них нашли.
Он поднял с пола огромный узел, сделанный из драгоценной чернобуро-соболиной шубы, взгромоздил его на стол, развязал рукава, раскинул полы.
Остап увидел кучу золотых вещей – начиная от блюда и архиерейского креста и кончая медалями, портсигарами и часами.
– Ишь! – сказал он, взяв карманные часы, взвесил их на ладони, открыл крышечку, прочел гравировку и брезгливо бросил обратно.
– Вещи – наши. В смысле – дореволюционные буржуйские богатства, – сказал чекист. – На некоторых предметах подарочные надписи. Мы уже вызвали сотрудника Госбанка, для оприходования ценностей. А нам осталось понять, что это всё значит.
– Контрабанда, скорее всего, – пожал плечами Остап. – Нельзя исключить, что на нашей стороне у них есть агент. Контрагент, точнее сказать. То есть партнер, напарник. Который им всё это передает. И который, как я понял, сумел смыться!
– Возможно. Но про это в газете не надо, – сказал чекист. – Чтоб не спугнуть.
– Понял. Найдете?
– Найдем, товарищ репортер!
– А теперь по-честному, – прошептал Остап. – Они в самом деле к нам зашли, или…
– Или что?
– Или… – Остап сделал паузу.
– Плавни камышовые, такое дело! – негромко засмеялся чекист и даже рукой показал. – Плавают, понимаешь, туда-сюда. Колыхаются, как черт знает что! Но протокол оформили как надо.
– В таком случае посылаем ноту румынскому правительству! – бодро сказал Остап, достал блокнот и карандаш. – Уверен, что Наркоминдел позаботится. Переводчиков ждать не будем. Я по их рожам всё вижу, всё про них понимаю и всё напишу! – и он погрозил румынам кулаком.
ЭПИЗОД 20
– А вы, товарищ Бендер, с вашим материалом пройдите к цензору! – сказала Остапу дама лет пятидесяти, в седых буклях и с пенсне на шнурке, секретарь редакции «Черноморские известия».
Остап, уже приодевшийся, бритый и отглаженный, картинно удивился:
– Разве в Стране Советов есть цензура?
– Я, пардон, по-старому. Конечно, не цензор, а ответственный сотрудник Главлита. По коридору предпоследняя дверь налево.
На двери была табличка:
«Уполномоченный Главлита Воробьянинов И. М.»
Бендер переступил с ноги на ногу, откашлялся, но деваться некуда – вошел.
Воробьянинов поднял на него глаза, пожевал губами.
Бендер инстинктивно прикрыл ладонью шрам на своей шее.
– Извините, – сказал Воробьянинов. – Неловко вышло.
– Пустяки! – ответил Бендер.
– Вообще-то нам лучше бы не встречаться, а встретившись, не узнавать друг друга, – хмыкнул Воробьянинов. – Но уж как стасовалось, так и выпало. Давайте, что у вас там?
Бендер протянул ему три машинописных листочка. Воробьянинов протер очки и стал читать, водя карандашом по строчкам, сверяясь с раскрытыми брошюрами у себя на столе.
– Трудная работа? – поинтересовался Бендер.
– Не труднее, чем в ЗАГСе регистрировать парочки… Так-с. Вот эту фамилию, товарищ Бендер, вычеркиваем. Данный гражданин позавчера вышел из доверия советского народа. Так-с. Здесь вы пишете – «посевная площадь увеличилась на 120 га». Пишем: «значительно увеличилась». На будущее имейте в виду.
– Благодарю, – кивнул Остап. – Никак не ожидал вас увидеть. Честное слово, думал, что вы в Париже.
– А я, честное слово, думал, что вы в колумбарии.
– Обижаете! – усмехнулся Остап. – Отчего ж не на кладбище?
– А кому надо тратить на бесхозный труп целых три аршина дорогой московской земли? Шучу, шучу. Эх, мой друг, где этот Париж…
Воробьянинов коротко рассказал Бендеру, как он нашел последний стул, а стул был пуст, потому что сокровище мадам Петуховой пошло на строительство рабочего клуба.
– Выходит, зря вы меня убивали, Киса?
– Выходит, зря. Но вы сами виноваты, Ося! Зачем было в последний вечер говорить, что дадите мне шесть процентов? Потом – что три процента? Что камердинером наймете за харчи? Издевательство над усталым, издерганным человеком.
– Виноват, – развел руками Бендер.
– Но и я виноват! – вдруг вздохнул Воробьянинов. – Прогулял эти чертовы двести рублей, и мы с вами не смогли купить стулья на аукционе. Но, может быть, и тут в конечном итоге виноваты тоже вы! Зачем было отдавать изголодавшемуся по женской ласке старику, мне то есть, половину добытых нами денег?
– Честность! – сказал Остап.
– Прекрасно. Ну, а вы как?
– Примерно так же. У одного жулика отнял миллион – и глупо его потерял. Давайте без подробностей.
– Жаль. Вы знаете, я чувствую перед вами вину, – он слегка протянул пальцы к шее Остапа. – И я хочу ее загладить. У меня нет миллиона, у меня на сберкнижке триста рублей. Но я вам дам хороший совет. Вы ведь хотите жить богато? – и вдруг заговорил негромко, но певуче, словно бы приглашая Остапа увидеть то, о чем он рассказывает. – Вы хотите иметь большую, удобную, красиво обставленную квартиру? Загородную дачу, машину с шофером, домашнюю прислугу? Обеды в дорогих ресторанах? Знакомства со знаменитостями? Дружбу с влиятельными людьми? Актеры, художники, писатели, академики, иной раз наркомы и командармы, а порой, – Воробьянинов нагнулся к Остапу и прошептал: – а порой даже секретари ЦК партии, чтобы сидели с вами за одним столом?
Остап слушал его как завороженный.
– Театры, опера и балет? Поездки на курорты? Спальные вагоны, каюты-люкс на пароходах? Хорошие костюмы? Сшитые по фигуре из импортного материала в ведомственном ателье? А? Молчите? Молчание – знак согласия. Но для этого не надо искать брильянты в старой мебели. И не надо воровать миллион у другого вора. Мы живем в СССР. В стране социализма, в стране рабочих и крестьян, товарищ Бендер. Это надо иметь в виду и применяться к обстоятельствам. Хотите стать богачом – станьте советским богачом. Богатство в СССР может быть только официальным. Ося, вы талантливый человек. Вы хорошо понимаете людей, красиво говорите, у вас есть чувство юмора. Вы сможете стать писателем. Советский писатель живет богато, а известный, признанный советской властью – очень богато. У таких писателей есть машины, большие квартиры и дачи, шоферы и домработницы, путешествия за казенный счет, пышная светская жизнь, знакомства в высших сферах – и всё это, повторяю, официально! Никто не спросит: «А кто вы такой? А откуда у вас средства?» Наоборот, вас будут только уважать. Заглядывать в глазки.
– Конгениально! – выдохнул Бендер.
– Нет, конечно, – продолжал Воробьянинов, – так живут не одни только писатели. Ученые, например. Крупнейшие физики и физиологи. Или оперные певцы. Но это, мне кажется, не для вас. Вам дорога в писатели.
– Конгениально! – повторил Бендер. – Обнимемся, Киса!
ЭПИЗОД 61
Бендер, устроившись на диване, вдохновенно читал вслух:
«Прилежный паровоз, увешанный флагами и гирляндами, поздней ночью втянул литерный поезд на станцию Гремящий Ключ, место соединения Северной и Южной ветки. Поезд остановился под импровизированной триумфальной аркой, сколоченной из жердей, украшенных портретами и бумажными цветами. На платформе стоял начальник строительства, взволнованно глядя на поезд. В вагонах не было огней. Все спали. И только правительственный салон светился большими квадратными окнами. Дверь его быстро открылась, и на низкую землю спрыгнул нарком путей сообщения.
Начальник Магистрали сделал шаг вперед, взял под козырек и произнес рапорт, которого ждала вся страна. Восточная Магистраль, соединившая прямым путем Сибирь и Среднюю Азию, была закончена на год раньше срока. Когда формальность была выполнена, рапорт отдан и принят, два немолодых и несентиментальных человека крепко обнялись и поцеловались».
– Неплохо, а? – спросил он свою единственную слушательницу.
Это была Зося Синицкая.
Теперь она была литсотрудником журнала «Черное море».
При первой же встрече она простила Бендеру внезапное бегство и позвала его, теперь – начинающего писателя, в гости.
– Неплохо, и даже очень! – Зося встряхнула завитыми локонами.
Бендер перевел дух, перевернул предпоследнюю страничку и закончил:
«Наступило утро. Солнце внезапно и быстро выкатилось из-за барханов, по-южному торопливо побежало вверх и осветило бескрайнюю жаркую пустыню. Теперь уже – бывшую пустыню! Теперь всё стало иным на этой древней земле. Стальная магистраль прорезала вековые пески, оживила их, соединила со всей страной, и уже ясно было, что вдоль магистрали скоро встанут новые рудники, заводы, города с рукотворными оазисами, школы, университеты, театры, стадионы, детские сады. И всё это сделала стальная воля человека, чей портрет был укреплен на самом верху триумфальной арки. Человек на портрете улыбался и со спокойной уверенностью смотрел вдаль, вперед, в наше великое будущее».
– Хороший, красивый финал! – вздохнула Зося Синицкая и пересела со стула на диван рядом с Бендером.
Подвинулась ближе. Еще ближе.
Через полминуты молчания и взаимного пожирания глазами он положил рукопись на стол и спросил:
– Маленький вопрос, Зоя Викторовна. Вы меня позвали в гости. Я очень рад. Я взволнован, у меня бьется сердце, – он приложил руку к груди. – Но где ваш супруг? Мы с ним пару лет назад были, кажется, знакомы, вы представили меня ему, я помню.
– Тогда вы не были таким моралистом! – тонко усмехнулась Зося.
– Я это говорю не в интересах морали, а в интересах нравственности, – Бендер усмехнулся в ответ.
Зося не поняла шутки, да и откуда ей было знать, что он перефразировал смешные слова бухгалтера Берлаги: «Я это сделал не в интересах истины, а в интересах правды». Поэтому она перестала улыбаться и спросила:
– Вы опасаетесь, что мой муж вас побьет?
– Меня? Ха-ха! – Бендер поднял кулаки к ушам и развел локти, демонстрируя бицепсы. – Да я кого хотите одной левой…
– Или вы боитесь, что он сообщит в горком партии или в Союз писателей? Напишет заявление? – И после краткой паузы сказала: – Не напишет. Мы разведены.
– Недавно разведенные мужья самые ревнивые! А вдруг он сейчас стоит под окном, с черенком от швабры? Как только погаснет свет, он взберется по пожарной лестнице, выбьет стекло и…
Зося прервала этот шутливый поток:
– Он арестован и осужден.
– Хм! Однако! – Остап и в самом деле не знал, как реагировать. – Трудно поверить! Неужели чудесный молодой советский инженер Перикл Фемиди оказался растратчиком? Или взяточником?
– Нет. Его взяли по «греческому делу».
– Первый раз слышу.
– По делу греческой шпионско-диверсионной группировки, – негромко, но очень внятно сказала Зося.
– Какой кошмар, – неопределенно сказал Остап. Вздохнул: – Ну что ж. Я знаю, все мы знаем, что органы НКВД не ошибаются. Да. Но как же…
И замолчал, глядя в пол.
– Вы хотите спросить, но как же я? – шепотом воскликнула Зося. – Почему не арестовали жену греческого шпиона и диверсанта? А то вы не поняли…
Она вдруг вскочила, бросилась к двери, выключила свет, снова села рядом с Бендером, приникла к нему и зашептала:
– Я хочу жить. Я еще молодая. Мне двадцать три года, вы понимаете? Я хочу жить. Я жить хочу. Счастья хочу. Простого советского счастья скромной советской творческой работницы, комсомолки, общественницы. Любить хочу, душой и телом тоже! Я подлая, гадкая, гнусная. Да, да, сама знаю. Безнравственная, мерзкая. Но я сильнее всего на свете хочу жить, жить, жить, вы понимаете? Жить!
Она забралась на диван с ногами и вдруг обняла Бендера и повалила его навзничь.
– Со мной? – спросил он.
– Да!
– Вы серьезно так считаете?
– Говори мне «ты»!
– Зося, ты серьезно этого хочешь? Жить со мной? На постоянной, прости меня, основе?
– Да! – и она, как пишется в переводных любовных романах, страстным, горячим и влажным поцелуем заставила его замолчать.
Бендеру вдруг стало страшно.
Да, она молодая, красивая, страстная, наверное, истосковавшаяся без мужчины, но… Но вдруг он сболтнет ей что-то о Корейко, о своем неудачном кратком миллионерстве, о румынских пограничниках – и она испугается и снова страстно захочет жить, просто жить…
– Зося, прости! – он высвободился из ее объятий, сел. Потом встал. – Зося… Зоя Викторовна, мне пора. У меня на вечер назначена встреча с товарищами… Я не рассчитывал задерживаться надолго. Видите ли…
– Вижу! – закричала она громко и обидно. – Ты педераст!
– Я? – поразился Бендер. На секунду захотелось накинуться на нее и доказать, что это неправда, но тут же расхотелось. Он вытер пот со лба и насильно рассмеялся. – Зося, что с вами… Я педераст?
– Ты, ты! Теперь понятно, почему ты тогда от меня убежал! И вся ваша компания такая. Как их, Козловский, Панкевич, Базаров – три друга-педераста, и ты четвертый! Вон отсюда!
Она тоже вскочила с дивана и затопала ногами.
Бендер с некоторым испугом выскочил за дверь.
Вслед ему в коридор полетела рукопись повести.
ЭПИЗОД 102
Делегация писателей на заготпункте ПермЛесЛага.
Начальник: Граждане заключенные! Поздравим ударников труда и перековки, зека Матюшкина, Харлова и Балаганова! Решением правления они премируются сапогами и повидлом! Ура! Оркестр, туш!
Бендер: Товарищ Магидсон, я бы хотел повидать передовика труда зека Балаганова. Познакомиться.
Начальник: Пожалуйста, товарищ писатель Бендер! А зачем вам?
Бендер: Лицо у него хорошее, открытое. И фамилия у него простая, но очень яркая! Прямо просится в роман! Думаю, и человек интересный!
* * *
Бендер и Шура сидят за столом в дежурке.
Бендер: Неужели за одну сумочку – такой срок?
Шура: Что вы, Остап Ибрагимович. Я уж успел отсидеть, и вот снова сел. Пустяк. По пиломатериалам. Ничего.
Бендер: Давайте-ка, Шура, я за вас попрошу. Напишем вместе просьбу. Чтоб на легкий режим перевели, как минимум.
Шура: Я уж второй год на легком режиме.
Бендер: Ну вот! Тем легче просить о пересмотре.
Шура: Не надо, Остап Ибрагимович. Выйду – через полгода снова проворуюсь. Зачем вот так, туда-сюда? Я уже освоился. У меня тут даже жена есть. Вполне законная. Мы расписаны, тут можно. Нюра Трофимук. Анна Федоровна то есть. Повариха. Чего еще желать?
Бендер: Неужели на свободу не хотите?
Шура (внимательно глядя на белые брюки Бендера) : А вы? Как насчет Рио-де-Жанейро?
Бендер (вздрагивает) : Но-но! Мы живем в самой свободной стране мира!
Шура (кивает) : Вот и нам гражданин Магидсон объясняет: советская тюрьма в сто раз свободнее любой буржуазной республики. Оставьте папирос.
Бендер: Я не курю. Простите, Шура.
Шура: На нет суда нет. Рад был повидаться.
ЭПИЗОД 140
Кабинет Сталина.
Шолохову сразу бросилась в глаза книга, лежащая на другом конце стола: желтая, в дешевом картонном переплете. Чуть напрягши глаза, он прочел название: «Песок и сталь». Автор: О. Бендер.
Шолохов вспомнил, что читал ее – вернее, листал: повестушка про Турксиб, бездарная приспособленческая писанина. Слог, впрочем, бойкий и узорчатый. Но слишком много правоверных лозунгов и восклицательных знаков, и вдобавок пошлая восточная экзотика: арык, ишак, урюк, рахат-лукум, узун-кулак. Брр…
– Вот такая занятная книжица, товарищ Шолохов! – сказал Сталин, толкая ее по столу. – Садитесь. Закуривайте. Читали?
– Да… Да, товарищ Сталин. Точнее говоря, просматривал.
– Товарищ Бендер – журналист, печатается в «Известиях». Вот написал книгу. Какое у вас впечатление об авторе?
Шолохов нутром почувствовал, что Сталину книга нравится. Начиная с названия: советская сталь – да-с, именно сталь! – прорезает дремлющие пески Востока. И еще Сталин любит выспренний романтический стиль. Поэтому Шолохов ответил:
– Книга интересная и талантливая! – и честно пояснил: – Хотя автор, конечно, пока еще неопытный. Начинающий. Отсюда некоторые провалы сюжета. Но думаю, из него получится хороший советский писатель.
– Вы правильное слово сказали, товарищ Шолохов. Я не спрашиваю, какой он талант. Я спрашиваю, советский ли он писатель. Бывают очень большие таланты, но – не совсем советские. Например, товарищ Пастернак. Выдающийся талант. Но – не целиком советский. Хотя, конечно, не враг. Скорее даже друг. Или вот товарищ Мандельштам. Настоящий мастер слова. Но – какой-то непонятный. Ни да ни нет, ни рыба ни мясо. Ни в городе Богдан, ни в селе Селифан… – Шолохов терпеливо ждал, пока Сталин закончит этот свой любимый пассаж, и понимающе улыбался в ответ на шутку вождя. – В общем, как говорят в народе, ни Богу свечка, ни черту кочерга. Много у нас таких пока еще остается. А что в этом смысле товарищ Бендер?
– Советский, товарищ Сталин! Он целиком и полностью настоящий советский писатель!
– То есть настоящий советский человек? – и Сталин пристально посмотрел на Шолохова: своими желтыми тигриными очами в карие казачьи глазки донского Гомера.
– Советский! – сказал Шолохов и добавил: – Настоящий! Ручаюсь!
И подумал: «Приятно, черт возьми, быть хорошим человеком! Не то что эта сука Павленко!»
– То есть товарища Бендера можно смело послать в Америку на полгода с заданием написать несколько очерков, а то и повесть об этой хваленой стране? То есть вы за него ручаетесь, что он не предаст? Не убежит?
– Ручаюсь, – осипшим голосом сказал Шолохов.
– Попейте воды! – сказал Сталин и указал на графин, стоявший на углу стола.
Шолохов налил себе полстакана тепловатой кипяченой воды, сделал несколько глотков. Отставил пустой стакан в сторону.
– Спасибо, товарищ Сталин.
– Не за что. Передавайте товарищу Бендеру привет. Можете ему рассказать о нашем коллегиальном решении послать его в Америку.
ЭПИЗОД 141
Шолохов отметил пропуск в канцелярии, отдал его красноармейцу, стоявшему в воротах Троицкой башни, прошагал по мостику над Александровским садом и через Кутафью башню вышел на Сапожковскую площадь. Пройдя мимо гаража Совнаркома, он свернул направо и пошел по Моховой к «Националю».
Он думал о Бендере, которого видел всего-то несколько раз мельком, и вспоминать не хотел, однако не шел он из головы.
– Гордыня и тщеславие! – пробормотал он, закуривая «Казбек», сильно затягиваясь и пуская клубы дыма. – Болтовня и дым! Вот она, первопричина всего!
А втиснувшись в толпу у перехода через улицу Герцена, неизвестно зачем сказал непонятные слова:
– Флюария кай капнос…[2]2
Болтовня и дым (древнегреч.), то есть «суета и прах», выражение Платона.
[Закрыть]
И еще раз громко повторил, когда постовой своим полосатым жезлом остановил машины и пригласил пешеходов перейти улицу:
– Флюария кай капнос!
– Пардоньте? – вдруг спросил подвернувшийся рядом мужичок в сереньком пиджаке.
Спросил и аж в глаза заглянул. Этак пристально.
– Ча-во? – по-народному рявкнул Шолохов, чтоб пугнуть.
Но мужичок не отставал, улыбался и чуть что за рукав не хватал, спрашивая:
– Что это вы, товарищ, такие слова непонятные говорите?
Шолохов понял – какой-то уличный топтунок-стукачок, то ли энкаведист, а может, доброволец. Шпионов ловит. В газетах что ни день пишут: пионер Вася Пупкин заметил, как двое мужчин говорят между собой на непонятном языке. Позвал постового. Оказались немецкие шпионы. Ну вот тебе:
– Чего ж тут непонятного? «Флюгера и говно!»
– Это вы о ком этак строго? – хихикнул мужичок.
– О писателях!
– О каких таких писателях? – тот нахмурился.
– О западных! – объяснил Шолохов. – Писатели Европы. Которые пишут, в точности как дует ветер буржуазной пропаганды. Говнюки!
Отмахнулся и пошел дальше.
ЭПИЗОД 142
В «Национале» взял ключ у портье, поднялся к себе в номер.
Позвонил Жене Ежовой.
Она сказала, что придет через два часа, не раньше.
Он спустился в ресторан.
Вот черт! За большим столом у окна сидела писательская шатия: сильно подпитый Олеша, строгие драматурги – худой Булгаков и толстый очкастый Файко, еще пара совсем молодых незнакомцев в клетчатых ковбойках – и этот поганый Бендер.
– Шолохов с нами! Ура! – крикнул кто-то.
Он подошел к ним, присел, опрокинул спешно пододвинутую рюмку водки, закусил печеньем – они там уже пили чай. Наверное, давно сидели.
Треп шел какой-то совсем рискованный. Олеша сказал, что русская литература кончилась в 1934 году. Молодняк хихикал. Драматурги пыхтели и поднимали брови. Бендер задумался и сказал, что хочет выучить португальский, читать книги бразильских авторов. И вообще иногда чувствует себя бразильцем. «Эренбург у нас француз, а я буду бразилец. Поеду в Бразилию. Специальным корреспондентом. Как обживусь, выпущу пару-тройку бразильских романов, Юрий Карлович, переведете? А хоть и с подстрочника! Тут же приглашу вас всех к себе в Рио-де-Жанейро. Алексей Михайлович, – нагнулся он к Файко, – вас первого. Вместе напишем пьесу из бразильской жизни».
– Остап Абрамыч, – нарочно грубо сказал Шолохов. – Есть отдельный разговор.
Сели за столик в отдалении от тех.
Заказали.
ЭПИЗОД 143
Шолохов с неприязнью, плохо понятной ему самому, глядел на красивое, смуглое, суховатое, а когда в профиль повернется – просто чеканное лицо Бендера.
– Остап Абрамыч, – сказал он наконец. – Вас посылают в Америку. На полгода. Писать статьи, очерки и даже, если вдохновение вас посетит – то и повесть. Это решение товарища Сталина. Я вас поздравляю. Товарищ Сталин велел передать.
Бендер поднялся, поклонился, но все-таки уточнил:
– Мне уже вчера товарищ Мехлис намекнул…
«Хамство какое!» – подумал Шолохов, но выдавил из себя добродушную улыбку:
– Ну вот Мехлис намекнул, Сталин утвердил, Шолохов передал! Ура!
– Ура, Михаил Александрович! Спасибо!
Принесли водку – как положено в литературе, да и в жизни тоже, в запотевшем графинчике, и разные закуски: розовую ветчину, до прозрачности тонко нарезанную копченую колбасу, серебристую, блестящую жиром и обсыпанную кружочками лука селедку, а к ней – горячую картошку и маринованные огурцы, ну и конечно – икру в мельхиоровой вазочке, свежий, теплый еще белый хлеб и сливочное масло розочкой.
Чокнулись, выпили.
– Остап Абрамович, – сказал Шолохов, нахмурясь. – Я за вас перед товарищем Сталиным поручился…
– Что я напишу талантливую повесть?
– Тьфу! Что вы не удерете. Смотрите, Остап Абрамыч!
Бендер вдруг негромко рассмеялся:
– А даже если удеру? Ничего! Товарищ Сталин вас простит. Вы же у нас после Горького номер два. А теперь уже номер один, фактически.
Шолохов потемнел лицом.
– Остап Абрамыч, тогда тебе не жить.
Но Бендер был настроен легкомысленно.
– Да ладно вам! Кому я нужен? Я не крупный деятель партии и правительства. Я вообще беспартийный. Научных и военных секретов не знаю. Большой культурной ценности не представляю. Так, рядовой журналист и писатель-середнячок. НКВД в этом смысле меня не пугает. За ручательство, конечно, спасибо, но, думаю, вы зря рисковали. Я человек ненадежный. Хотя, повторяю, полнейшая ерунда всё это.
Снова налил водку себе и Шолохову. Поднял рюмку.
Кровь бросилась в голову Шолохова: какой наглый еврей…
– Да я тебя и без НКВД раздавлю, – прошептал он. – Наши донские везде есть, и в Европе, и в Америке, и Бразилии твоей. Мне только свистнуть, от тебя мокрого места не останется.
Выпил залпом. Крякнул. Закусил.
Бендер же, наоборот, поставил рюмку и посмотрел на Шолохова даже как будто бы с жалостью.
– Понятно?
Бендер молчал, всё так же пристально глядя на Шолохова.
– Понял, я тебя спрашиваю? – ненавистно прошептал тот.
– Я другое понял… – Бендер понюхал рюмку, отпил буквально с наперсток, тяжело вздохнул.
– Ну и что же ты понял? – Шолохов заерзал на стуле, подвинулся чуть ближе.
Бендер поманил его пальцем, они сблизились лицами, и Бендер шепнул:
– Проболтался ты, Миша. Уж прости, что на ты. Прощаешь?
Шолохов откинулся на стуле и, пытаясь сбить тему, даже рассмеялся:
– Имеете право на ты, Остап Абрамович, виноват, Ибрагимович… Я же на восемь лет вас моложе.
– Брось, Миша. Мы же ровесники с тобой. Учились почти что вместе, в Новочеркасске. Ты в гимназии, я в реальном училище. Пару раз на улице видались. Но кто ты и кто я? Сын барона, полковника из штаба наказного атамана. И юркий еврейский мальчик, сын турецко-подданного, то есть еврея, который удрал в Палестину и для этого взял турецкий паспорт.
– Не объясняй. Сам знаю.
– Вот и хорошо. А ты в Европу дунуть не успел вместе с наказным атаманом, графом Граббе. А чтоб в революцию чистеньким попасть, как раз восемь лет себе срезал. Будто тебе в семнадцатом году и вовсе двенадцать лет было. А так ведь, на самом-то деле, ты повоевал и в ту войну, и в эту… Казачий подхорунжий, барон Штольберг фон Шлоссберг, вот кто ты такой. Тоже Михаил, что особенно удобно. Хотя Робертович. Но это уж не так важно.
– Смешно! – сказал Шолохов, не зная, что и сказать.
– Обхохотаться, – кивнул Бендер.
– Не докажете.
– Опять на вы! К чему эти церемонии! Я же знаю, чью метрику ты взял. Мишки, сына Авдотьи Шолоховой, нашей кухарки. Его ваши же порубили. За еврея приняли. Такой черненький, носатенький. Наша Дуня его от отцова брата прижила, так что отчасти, увы, да… Жалко мне тебя, Миша. Уж больно ты наше племя ненавидишь. Вот и не выдержал. Проболтался.
Шолохов налил себе рюмку. Встретился глазами с Бендером. Тот поднял свою. Они молча чокнулись, выпили. Будто обо всем договорились.
– Пора уже к коллегам, – Бендер кивнул в сторону того стола, где сидели Олеша, Булгаков и прочие.
– Да, да. Я сейчас. Закушу немного, я с утра голодный, – сказал Шолохов.
Он толсто намазал хлеб икрой, налил себе еще рюмку. И еще одну. Поглядел на часы. «Так я напьюсь совсем, а тут свидание… Ну и ладно! Не в бабах счастье!» Выпил шестую.
Потихоньку отпускало.
ЭПИЗОД 144
Номер был роскошный – двухкомнатный люкс. В трехкомнатном люксе по соседству, как рассказывал портье, почти месяц жил Ленин. Сейчас там поселился известный иностранный писатель. Флюгер и говнюк за гонорары в золотых рублях. Не дай бог с ним встретиться, и вообще скорее бы домой, в станицу, к родному тихому Дону.
Шолохов не стал запирать дверь. Разлегся на диване в гостиной. Закурил. Вспомнил, что вдова Ленина, уродливая злобная старуха, на фотокарточках из революционной молодости была очень даже ничего. Сейчас Жене Ежовой, она же Хаютина Евгения Соломоновна, уже за тридцать. Но всё равно она прекрасная. А какова она будет в пятьдесят, в шестьдесят, в семьдесят, если доживет? Грустно.
Дверь тихо открылась. Женя, в узком платье и в шляпке с густой вуалью, скользнула в прихожую, сбросила ботиночки и в одних чулках, быстро и бесшумно, едва постукивая чудесными своими пяточками по ковру, бросилась к нему.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.