Текст книги "Путь слез"

Герта пустила слезу.

– Нам говорили, что многие дети умерли, многие заболели. Мы не знаем, свидимся ли когда с нашим Руди, – ее голос задрожал, и Дидер сильнее прижал ее к себе.

– Мы поможем вам ради нашего мальчика. – Фермер взял жену за руку. – Но, послушайте меня, святой отец, некоторые из детей воровали в поместьях и принесли с собой чуму. Две недели тому назад мельник и все его семейство вымерло, и в доме графа сейчас многие при смерти.

Петер кивнул, но ничего не сказал.

Лидер стряхнул с длинной русой бороды зерновую шелуху.

– Мало кто будет рад вам и вашим детям. Те, что приходили до вас, принесли нам несчастье. Засуха, которая была на севере, миновала нас, а с тех пор, как прошли первые крестоносцы, у нас не было дождя. Некоторые считают, что эти дети приносят с собой беду. – Мужчина погладил всхлипывающую жену по плечу, утешая ее. – Сколько вас?

– Чуть более двух десятков, – ответил Петер.

– Сколько больных?

– Я не заметил ни одного, хотя многие сильно ослабели. Фермер пристально посмотрел на Герту, затем на дочь Беатрис. На мгновенье он задумался, потом решительно ответил:

– В дом я никого не впущу, но с радостью отпущу вас с провизией. К утру вы должны будете покинуть мою землю. Вот что я попрошу взамен: ежели Господь по милости своей даст вам встретиться с нашим Рудольфом, передайте, что мы любим его, я и его мать, и сильно по нему скучаем.

Герта сдавленно всхлипнула и выбежала вон, обливаясь слезами. У Петера на глазах появились слезы, и он пожал заскорузлую крестьянскую руку:

– Gracias tibi, сын мой. Отныне я буду молиться за Рудольфа и его благополучное возвращение.

Украдкой смахнув слезу со щеки, Дидер вышел в кухню, где стал вынимать содержимое бочонков и корзин, аккуратно расставленных вдоль стен. Большими руками он щедро накладывал припасы на одеяла Петера и Карла, расстеленные пред ним. Он положил сыра и жирной свинины, луковицы, несколько буханок пшеничного хлеба, деревянную кадку с овсом и просом для похлебки, и любимую бутыль с медом. Петер вдохнул запах хмельного медового напитка и зажмурился от предвкушения.

– Вы слишком добры, мой господин.

Нагрузив одеяло Петера, Дидер повернулся к Карлу.

– Осторожней со своими суждениями, парень. Ложные ожидания обманут тебя, и тяжким грузом лягут на плечи других.

Карл кивнул.

– Жена, подай мне те шерстяные, нет, те, что висят на колышке.

Герта забежала обратно в комнату и вынесла два одеяла, немного затертых, но все же приятных для глаз крестоносцев.

– Они принадлежали моим сыновьям, – ласково молвила Герта. – Они вам понадобятся холодными ночами, которые ожидают вас вскоре. – Она погладила Карла по золотистым кудрям положила руку ему на щеку. – Да хранит вас Господь от лесных духов.

Приближалась ночь, и, когда Петер и Карл прощались с добрыми хозяевами, прохладный горный воздух пробирал их до костей. Они направились к стоянке.

Когда крестоносцы заметили впереди знакомый блеск костра, небо совсем потемнело, звезды мерцали на нем как чистые бриллианты на густом черном бархате. Они вдвоем вышли на поляну, а когда начался дележ, дети радостным визгом приветствовали дары йомена. Петер внимательно обвел взглядом круг детей и тщательно оценил нужду каждого. Одно одеяло он вручил Посту:

– Поделись с Альбертом, – твердо сказал он, – и благодари Всевышнего Бога за Его милость.

Он провел глазами по выжидательным лицам остальных детей, сгрудившихся у костра. Всем было холодно, многие дрожали; у некоторых и вовсе не было одеял, но им давали приют другие, так что под одним узким одеялом жались друг к другу двое, а то и трое детей. Петер взял оставшееся шерстяное покрывало и еще раз осмотрел всех. Наконец он подошел к дрожащей Гертруде и накинул одеяло ей на плечи.

– Держи, малышка, и поделись с кем-нибудь еще.

* * *

Утро как обычно наступало под недовольное ворчанье и мычанье позевывающих детей. Фрида, Гертруда, Анна и Мария варили жидкую просяную похлебку.

– Я никогда этого не говорила, – резко сказала Анна. Ее бледные щеки вдруг вспыхнули нежным румянцем.

– А Гертруда поклялась, что говорила, – съязвила Фрида.

– Неправда. У меня даже и в мыслях такого не было, а я никогда не говорю того, о чем не думаю.

– А вот и нет! Ты думала, иначе ничего такого не сказала бы.

– Нет! Я не думаю, что ты красивее Гертруды, поэтому как бы я смогла такое сказать? Видишь!

– Тогда почему Гертруда так сказала?

– Гертруда, ты ей правда так сказала?

Гертруда покраснела.

– Ну, я уже не помню…

– Что? Ах ты, лгунья! Ты сказала, что злилась на Анну за то, что она тебя обидела. Ты сказала, что она тебе больше не подруга.

– Что-о? Это правда, Гертруда? Ты не хочешь со мной дружить? А вчера вечером ты сказала, что я тебе нравлюсь больше чем Фрида!

Ион-второй долго сидел, зажимая ладонями уши, но теперь не выдержал.

– Девчонки! Девчонки, заткнитесь! Каждое утро одно и то же: «Она сказала то, она сказала это», «мне нравится Вил» и «Конрад такой милашка».

– Кто меня так назвал? – вступил недовольный Конрад. Девочки застыли.

– Э, кажется, не важно… – запнулся Ион. – Вил зовет нас, слышите?

И снова, как у них заведено было по утрам, крестоносцы выстроились в ряд, получили благословение Петера и послушно потопали за Вилом к следующей горе.

Восходящее утреннее солнце вселяло радость и надежду, поэтому Карл с Георгом продолжили нескончаемую болтовню о Бюргдорфе и празднике Успения, до которого оставалась целая неделя.

– Наверняка мы увидим такое, что еще никогда не видывали, Георг. Засуха пощадила эти земли, урожай их обилен, и еды должно быть много…

– Ты правда думаешь, что еды будет достаточно много? – недоверчиво перебил его Георг. – Как бы я хотел снова увидеть столы, на которых много-много всяких яств!

Карл захохотал и ткнул Георга в живот. Вскоре их веселость передалась всей компании, и уже все взахлеб говорили о празднестве, и менестрелях, жонглерах и танцах, а лучшего лекарства для несчастных детских сердец было и не найти.

Петер немного отстал, и теперь усиленно пытался нагнать Вила. Он, спотыкаясь и натружено сопя, умудрился обогнать всю колонну, и нога в ногу, ступил с Вильгельмом на очередной гребень холма.

– Я убежден, – произнес запыхавшийся священник, – что мучительное хожденье по этим горам весьма схоже с мучительным хожденьем по жизни.

Вил закатил глаза.

– Разве ты не согласен со мной, отрок?

Юноша предусмотрительно прикусил язык. Ему надоели конечные мудрствования Петера о природе жизни, о Боге и состоянии мира.

Петер кивнул в знак согласия с самим собой.

– Да-да, мы только и думаем, как бы выбраться из низовья долины и насладиться величием высот. Да, нас привлекают вершины, и мы совершенно упускаем мудрость, которую хранят в себе неприметные равнины. Красота долин, и даже порою ее мрачность не трогают наших душ. И еще: с каждой вершины мы видим другую, более высокую и прекрасную, и так продолжается весь жизненный путь. Нет, кажется мне, нам нужно искать мира в каждом шаге, который мы делаем. Некоторые из нас найдут свой конец во мраке, другие – в небесном свете, но не это важно сейчас. Важно, чтобы мы наслаждались той жизненной дорогой, которую нам предстоит пройти.

– Матерь Божья! Хватит с меня твоих нравоучений, старик! – не выдержал Вил. – Я собираюсь вот-вот стать великим воином, а к старости приобрести знатное положение. Я никогда не буду внизу, клянусь тебе, я ни за что не останусь внизу. Можешь доживать в своих жалких низовьях, а я взберусь до самого верха. Я проживу на самой вышине, как богатая знать Базеля!

Петер сник. Он чаял, что сеет слова мудрости в добрую мягкую почву, но горько ошибся.

Солнце клонилось к западному горизонту. Притихшие воины терпеливо шагали на юг. Вил неумолимо гнал их все дальше и дальше. Наконец, выйдя к игривому ручейку на дне широкой долины, он разрешил сделать короткий привал. Карл с Георгом повалились рядом с Петером на мягкий берег и наблюдали, как вдалеке, на склоне холма овцы пощипывали зеленую траву. Карл похлопал уставшего священника по плечу.

– Петер, ежели бы ты был мальчиком и притом свободным, каким трудом ты бы занялся?

Петер погладил бороду, и на несколько мгновений задумался над вопросом. Он побрел к воде, зачерпнул немного и приложил сложенные ладони к иссохшим губам. Напившись, он вернулся назад к детям. Он все еще не проронил ни слова, а только задумчиво очесал Соломона за ухом. Нетерпеливые крестоносцы кольцом окружили священника и выжидательно смотрели на него.

– Ну, – наконец сказал он, – интересный ты задал вопрос и мне нелегко на него ответить. Может быть, я стал бы каменщиком: как хорошо, наверное, крепкими руками добывать из недр земли твердые, прочные камни и закладывать их в стену дома какого-то доброго человека. Должно быть это приносит радость. Но то же чувство приносит труд и лекаря, и наставника. Сказать по правде, хм, из всех занятий под Господним небом я бы выбрал труд пахаря.

Слушатели застыли с раскрытыми ртами. Выбор Петера их так разочаровал, что даже робкий Иост не выдержал и воскликнул:

– Чего? Мой папа пахарь, и он ненавидит каждый день!

– Мой тоже! – выкрикнул Фридрих. – Да в мире полно таких. Ни один пахарь еще не был доволен своей судьбой.

– Да, с одной стороны, – вступил Петер, – мы смотрим на жизнь так, но взгляните на пахаря с другой стороны. Пахарь смотрит на невспаханное поле и говорит: надеюсь. Когда он погружает в почву плуг, он говорит: верю. Он сеет семя, и тем самым говорит: доверяю. А когда под лаской солнца и свежестью дождя нежные ростки пробиваются сквозь твердую землю, пахарь улыбается и говорит: я знал. И собрав урожай и наполнив амбары, он верно знает, что Господь благословил его и на этот год.

– А мой отец – мельник, и говорит, что все пахари болваны! – выкрикнул кто-то.

Петер устало закрыл глаза.

– Вот как? Сейчас как поколочу тебя! – ответил ему другой.

– Мой папа говорит, что все мельники – разини! – откликнулся третий.

Вскоре, как Петер и ожидал, Вил растаскивал свару дерущихся мальчиков и остужал самых горячих в прохладном ручье.

– А теперь, дети, – продолжил Петер, – скажу вам, что пахари хоть и простые люди, но вовсе не болваны. Просто некоторым не хватает слов для мыслей. – Он остановился. – Надеюсь, вы ведь понимаете, что для того чтобы мыслить, нужны слова?

Дети непонимающе смотрели на него.

– Ладно. Вам достаточно знать и того, что пахарь может чего-то и не понимать, но он мудро полагается на всевышнего Благого Садовника, а ученые мира сего часто об этом забывают и надеются на знания.

Несколько минут дети молчаливо размышляли над услышанным. Некоторые упрямо мотали головами, а Петер только улыбался про себя. Ему казалось, что он очень умело подобрал слова. Но не успел старик насладиться собственной похвалой, как Карл выпалил:

– Знаешь, Петер, ты никогда не стал бы пахарем!

Петер ждал ответа. Лицо Карла расплылось в язвительной улыбке.

– Пахарю не нужны знания, чтобы верить! – рассмеялся он.

Петер не нашел, что сказать в ответ. Он кивнул и слабо улыбнулся. Карл разоблачил его самое томительное сомнение, то жало во плоти, из-за которого он не имел простоты веры, так красноречиво восхваленную им только что. Ах, если бы он мог верить и принимать Божьи тайны с безусловным и открытым доверием, коим обладают самые малые дети! Почему так ненасытна его жажда постигнуть непостижимое? Она – как неустанный хищник, подстерегающий мысли и чувства, лишающий всякой радости, которая посещает его беспокойную душу.

Книга 2

Глава 14
Исцеляющие руки
Буря

Отряд встал еще до рассвета, и на заутрене подошел к небольшому городку Ольтен, обнесенному бревенчатой стеной. Петер предложил зайти и попробовать добыть там немного еды, но крестоносцы заупрямились. Ион-первый недовольно проворчал:

– Нет! Идем далее, к Бюргдорфу. Там на празднике мы найдем больше еды, чем в этом вонючем селении. Я за то, чтобы идти быстрей.

Спутники захлопали в ладоши, сызнова вдохновившись мыслями о пиршестве, но священник успокоил их.

– Всем будет легче идти, ежели сейчас подкрепиться. Смотрите, Мария едва держится на ногах. Она валится от усталости и дрожит по ночам. А Альберт? А Ион-второй с Фридой? Гляньте, какие они бледные и уставшие. Нам нужна провизия, Вил, и еще одеяла. Прошу тебя, давай на короткое время остановимся здесь и попытаем щедрость сих жителей, а затем отправимся в путь.

Вил напряженно стоял в размышлении, остальные ждали приказаний. Наконец он уперся кулаками в бока и объявил:

– Учтите, мы задержимся здесь и возьмем, что дадут, но – к третьему часу снова соберемся в путь. А теперь все прикусили языки и за мной.

Вил повел недовольных крестоносцев чрез отверстые врата Ольтена. Стражник только хмуро посмотрел на них, но не успели дети войти в город, как неизвестно откуда появился магистрат с небольшим отрядом солдат.

– Пошли прочь, лихорадочные оборванцы, – крикнул он со злостью. – Нам не нужны разносчики заразы.

Петер выдохся настолько, что резкая брань не смутила и в разозлила его. Он поковылял к солдату.

– Среди нас нет больных, – со вздохом проговорил он – Разве не должно вам проявить христианское благорасположение к сим беспомощным агнцам?

– Христианское благорасположение? – ехидно повторил один из стражей. – Вы отведаете наших мечей, коли не уберетесь – сейчас же!

Последнее замечание Петер пропустил мимо ушей и, минуя яростные взгляды магистрата, осмотрел пустынные улицы города. Мудрое око подсказало ему, что здесь чего-то не хватало для времени заутрени было слишком тихо и безлюдно. Лишь изредка улицу пересекали несколько горожан, да и те двигались так странно, словно изо всех сил старались не издать малейшего шума. Петер про себя подумал, что они похожи на перепуганных мышей, на цыпочках стороной обходящих спящего кота.

– Что за беда случилась в вашем городе? Быть может повальная болезнь? – поинтересовался Петер.

– Не твоего ума дело, – предупредил его магистрат. – А теперь проваливайте, – проговорил суровым, но сдержанным голосом.

– Я обучен медицине, – настаивал Петер. – Я учился в университете Салерно, и охотно поделюсь знаниями в обмен на еду и, возможно, несколько покрывал для моих бедных детей.

Виски магистрата напряглись.

– Мы не нуждаемся в твоих услугах. В последний раз говорю: убирайтесь отсюда.

– О, мой добрый друг, – возвысил голос Петер, – боюсь, вы не расслышали меня. Как я сказал, я ваш покорный слуга и только и ищу, что пропитания для сих детей.

Петер надеялся, что его громкие речи услышат в каком-то доме, и, верно, его чаяния вскоре оправдались. К магистрату приблизилась молодая девушка, и по легкому взмаху ее белоснежной руки солдаты отступили в сторону. По одеянию и тому, как статно она держала себя, Петер узнал в ней благородное происхождение. Но еще больше его заворожила ее красота, и он решил, что это одна из прекраснейших дев в христианском мире.

Она молчаливо стояла и с тревогой осматривала Петера с его паствой. На ней было длинное платье из голубого шелка и великолепная красная накидка. Светлые косы обрамляли молочно-белое лицо, а голову украшал венок из роз.

– Меня зовут Доротея, – по-доброму произнесла она, – я дочь Бернарда, городского бюргера и владельца здешних поместий.

Петер поклонился.

– Моя госпожа, я к вашим услугам.

– Мой отец лежит с больным зубом. Ни один из его лекарей и ни одно лекарство не помогли умерить его страданий. Даже, хм, даже местная ведьма. Самый слабый звук еще больше раздражает его и усиливает боль, поэтому он отдал приказ не шуметь. Вам лучше говорить тише, иначе вы непременно навлечете на себя его гнев.

По его приказу копыта лошадей и ослов должны обматывать плотным полотном, и, мне кажется, даже птицы испуганно притихли на крыше. А вы, Pater, ежели способны на чудо и можете положить конец мучениям отца, то обретете в его лице самого благодарного и щедрого благодетеля для своего малого отряда, – добавила она с улыбкой.

Глаза Петера игриво вспыхнули, и он поклонился аж до земли.

– Верно, моя госпожа, мое умение велико.

Соломон прекрасно сыграл свою часть: он дружественно протянул девушке лапу. Доротея украдкой улыбнулась мохнатому псу и позвала Петера следовать за ней.

– Мы увидим вас в деле. Но должна предупредить вас, ежели вы не справитесь, вам несдобровать.

Петер вежливо улыбнулся, затем поспешно велел Вилу захватить мешочек с травами и присоединиться к ним.

– Ладно, – прошептал Вил. – А остальным – всем ждать за стеной города и помалкивать.

Защитную стену вокруг Ольтена строили из высоких нечищеных стволов, досок и, местами, камней, скрепленных известковым раствором. Дороги были изъезженными, с бороздами на диво обильно сдобренные неубранным навозом. Видимо никто не отважился случаем потревожить тишину стуком лопат. Петер и Вил молчаливо следовали за Доротеей мимо узких двухъярусных домов с покатыми соломенными крышами. Из полуоткрытых ставен за пришельцами тревожно наблюдали жители домов. Вил гордо вышагивал по городским улицам, его длинные золотистые волосы развевались на ветру, а Петер, спотыкаясь, брел поодаль, отчаянно пытаясь вспомнить снадобье от зубной боли. Он так ушел в мысли, что не заметил ни прелести цветов на подоконниках, ни изысканности городского сада вокруг рыбного пруда.

Тройка в последний раз завернула за угол и вышла к трехъярусному дому из камня и бревен, с наглухо запертыми ставнями. По одну сторону дома высилась стройная липа, которая бросала густую тень почти на всю стену, а с другой стороны рос великолепный сад, где благоухали цветы и росли разнообразные овощи. У дверей беспокойно озирались несколько стражников. Внезапно знойную тишину пронзили вопли и гневные крики – видимо от боли. Неожиданный переполох ничуть не смутил Доротею, а вот ее спутники ненадолго застыли в дверях. Уже в покоях мимо Петера с Вилом промчались несколько слуг с подносами, на которых пахли травы и снадобья, дымились горячие примочки и грозно поблескивали зубоврачебные инструменты.

Как раз в тот момент, когда священник и его молодой друг вошли в спальную Бернарда, лекарь и аптекарь раздраженно спорили со злобным лордом.

– Сир, – взмолился лекарь, – стоит нам вырвать зуб, как ваше страдание тотчас прекратится.

Он щелкнул огромными щипцами прямо под носом у свирепого лорда Бернарда, чьи опухшие карие глаза чуть не выскочили на лоб при мысли о столь ужасном лечении. Больной одной рукой схватил лекаря за ухо, а другой – вцепился ему в горло.

– Ты освободишь меня от боли так, что я останусь при своем зубе! – заорал он. – Или, черт возьми, твоя безмозглая ломбардская башка полетит в корзину палача!

Лекарь вырвался из хватки Бернарда и свалился на пол.

– Другого лечения нет, mein Herr. Мой господин, боюсь, вам надо прислушаться к совету моего коллеги, – робко вступился аптекарь.

Бернард громыхнул кулаком о стол и проревел:

– Не позволю этому итальянскому болвану шарить у меня во рту какой-то дьявольской штукой!

– Но сир, позвольте, это не дья…

Его перебил нежный голос Доротеи:

– Vati, – обратилась она к отцу, – я привела к вам более умелого целителя, который пришел с севера и клянется помочь вам.

Лекарь с аптекарем онемели от неожиданности и оскорбления что столь жалкого вида человечишку ставят им в упрек!

– Ну уж нет! – выпалил аптекарь. – Не…

– Молчать, болван! – проревел Бернард, – Я тут говорю «да» или «нет». – Он окинул незнакомцев оценивающим взглядом и оскалился, словно приготовившись издать очередной рык. Но тут его лицо свелось от резкой боли, и он захныкал как мальчишка.

– Святые небеса, – простонал он, – что за напасть! Ну и лекари у меня: сумасшедший мясник из Ломбардии и тевтонец – сам-то с одним-единственным зубом!

Он обратился к Петеру.

– Твои голые десна весьма красноречиво свидетельствуют о хваленом умении!

Петер неуверенно улыбнулся.

– А ты, оборванец, – заревел Бернард на Вила, – ты-то здесь зачем?

Нимало не смутившись грозного горожанина, Вил спокойно ответил:

– Я пришел с сим добрым священником дабы почистить твой прогнивший рот.

Бернард что-то промямлил и взялся рукой за челюсть, потом снова взглянул на Петера.

– И то верно: священник он и есть. Ach, – ахнул он, – ладно. Я скорее поручу себя старцу, умудренному твоими годами, чем сим невежам… Давай, принимайся за дело. И поторапливайся.

Петер повернулся к Доротее и вполголоса попросил ее:

– Моя дорогая госпожа, мне кое-что понадобится от вас. Мне нужен уксус, масло и… сера. Также и свечка бараньего жира. И… – он порылся в мешке, вспоминая, что еще ему надобно для лечения. – Так, семена синеголовника у меня есть, да, пожалуйста, внесите лохань с водой. – Внезапно он просветлел: – Точно! Мне нужна также чаша и кусок полотна.

Бернард застонал сильнее и пригрозил Петеру, чтоб тот поторапливался. Петер заставил больного лечь на постель и заглянул в его раскрытый рот.

– Милый друг, скажете, когда я отыщу виновника ваших мучений, – сказал Петер и, подмигнув Вильгельму, ткнул деревянной кочерыжкой по воспаленному коренному зубу.

– А-а-а! – заревел Бернард, вскакивая на ноги. – Дурни проклятые! Я сдеру шкуру с ваших чертовых спин, я от…

– Отлично, господин, отлично. Теперь я знаю, какой из зубов требует внимания. Разве хотелось бы вам чтобы я занялся лечением не того зуба, а?

– Чего? Ах, да-да, ты нашел больной зуб, верно, чертов сын Теперь тебе лучше вылечить его, или, клянусь могилой моей дорогой Марго, к завтрашнему утру ты будешь болтаться на виселице.

Петер скрестил руки на груди.

– Вам не следует угрожать мне или моему помощнику, да и я не стану лечить вас, пока мы не условимся о плате. Как вы знаете я веду отряд молодых крестоносцев и должен заботиться о них.

Бернард злобно стиснул зубы.

– О чем нам условиться, ты, пройдоха?

– Ваша прекрасная дочь Доротея обещала нам за услуги хорошее вознаграждение.

– Ты еще смеешь торговаться со мной, когда я так страдаю? – завыл Бернард.

Петер сдержал улыбку.

– По правде говоря, лучшего времени и не сыскать.

Бернард склонился к священнику и посмотрел ему в глаза.

– А ты хитрец, – оскалился он. – Надеюсь, ты столь же умел в медицине, как и в торговле. Назови цену.

– Будучи облаченным духовным саном, – медленно начал Петер, – у меня нет намерений обогатиться за счет ваших весьма неприятных обстоятельств. Поэтому цена моя будет скромна. – Петер кивнул писарю, который скрючился в дальнем углу – самом дальнем, от греха подальше. – Милостивый господин, запишите мою смиренную просьбу на бумаге.

Писарь плотнее запахнулся в накидку, дрожащей рукой окунул в чернила перо и ожидал.

Петер поднял бровь и продолжал речь:

– Мне потребны: пять мер овса, пять мер проса, десять ржи, пятнадцать фунтов солонины, пятнадцать фунтов вяленой рыбы, двадцать фунтов колбасок – да самых пряных. Еще, пожалуй, пять корзин свежих яблок, несколько горстей черешни, половину туши копченой или засоленной оленины, несколько рубцов, пару голов капусты, корзину лука – и брюквы тоже, и немного сотового меда. Еще нам надобны… – Петер приложил костлявый палец к подбородку и задумался.

Вил улучил момент, дабы взглянуть на лорда, у которого глаза полезли на лоб, а лицо скорчилось самым неприглядным образом. Петер прокашлялся.

– Я попрошу двадцать три детские накидки, двадцать три толстых шерстяных одеяла для детей и три добротных охотничьих лука со стрелами – или французских арбалета.

Взмокший писарь вытаращился на дерзкого священника, а потом кинул робкий взгляд на ошарашенного хозяина.

– А пока вы принимаете решение, – добавил Петер, – позвольте мне заняться досаждающим зубом. Ах, кабы Доротея поторопилась, и я смог бы избавить вас от этой ненавистной боли. – Петер запихнул свои длинные пальцы лорду в рот и нажал на больной зуб.

Бернард откинул голову и заревел.

– Ты сам дьявол с севера! Ты черный зловонный… ты… однозубый сын демона! Вытащи свои пальцы у меня изо рта, проныра. Что за священник станет грабить добрых людей в час страданий! Самозванец! Никогда я не пойду на такие условия! Лучше уж сумасшедший итальяшка засунет мне стальную лапу в самую глотку, чем я дам себя так обворовать.

– Так-так, сын мой, – спокойно ответил Петер. – «Богатством своим человек выкупает жизнь свою, а бедный и угрозы не слышит».

– А? Ты еще смеешь загадывать загадки, когда мне нужна помощь?

Петер улыбнулся растерянному пациенту.

– «Язык мудрых – врачует».

– Вон отсюда! – выкрикнул Бернард, хватаясь за челюсть. – Mein Gott… Бог ты мой, какая боль!

– Отлично. Мы уходим. Я весьма уважаю человека, который так скоро принимает трудные решения. Но должен признаться, я часто размышляю, что сложнее всего для торгового человека вроде вас: воспользоваться преимуществом или защитить себя от того, чтобы преимуществом не воспользовался кто-либо другой? Мне, нищему паломнику, охрана такого изобилия, как у вас, кажется невыносимым бременем. Однако, что я могу знать об этом. Да благословит всех вас Господь.

Петер повернулся к двери и прошептал Вилу:

– С чистыми душой будь чистым, а с нечестивыми поступай хитро.

От громкого удара – Бернард со всей силы стукнул кулаком по столу, – писарь пугливо зажмурился.

– Подойди, глупый презренный обманщик. Иди, вылечи мне зуб, бессердечный.

В комнату вошла Доротея. Она принесла все необходимое и положила поднос на стол у постели Бернарда.

– Отец, с тобой все хорошо?

Бернард откинулся на подушку и простонал.

– Нет, мне совсем не хорошо. Этот… этот… тевтонец, что ты привела, – у него сердца нет и…

– Ах, папа, видишь, его голова седа от мудрости, а пальцы ловки и умелые в исцелении. Доверься ему, и завтра же утром ты возблагодаришь, что он пришел к нам.

Бернард проворчал что-то: он слишком устал, чтобы спорить, да и всегда легко поддавался на ласковые уговоры дочери.

– Эх! – процедил он сквозь зубы. – Давай приказ, я подпишу.

Пока писарь с ехидной усмешкой подносил бумагу Бернарду, Петер проверял, все ли травы на месте. Бернард утвердительно кивнул и передал пергамент Петеру. Умудренный житейской мудростью, Петер не пренебрег прочтением документа, ибо знал о лукавости торговцев. Он подошел к окну и внимательно пересмотрел все условия в ярком дневном свете. Затем он отложил бумагу и улыбнулся.

– Благодарю вас, щедрый и добрый господин. Да благословит и поспешествует вам Господь в роды и роды. Однако, что это… кажется…

– Довольно! Довольно. Я знаю, что ты хочешь сказать. Я не могу уделить тебе всего, что ты попросил, но отдам тебе ровно половину, – закричал Бернард. – А теперь займись проклятым зубом!

Мужчина чуть не плакал, и Доротея бросила на Петера укоряющий взгляд. Старик немного подумал и погладил бороду.

– Половина не спасет моих детей. Но я не бессердечный, бесчувственный чурбан, поэтому вот как я поступлю, мой господин, за ваше предложение я избавлю вас от боли ровно на половину.

Перекошенное лицо Бернарда налилось кровью, и он яростно и недоверчиво воззрился на священника.

– Ты просишь слишком многого. Где твое милосердие?

– Ах это, – ответил Петер. – Мое милосердие направлено на благо моих агнцев, а могу я поинтересоваться, где ваше? Вам мое слово что боль покинет вас прежде, чем я покину сию комнату, не сомневайтесь. И я берусь сохранить ваш зуб на его законном месте. Вы насладитесь покоем и сохранностью зуба, но вдобавок приобретете благословение вечной награды. Ибо, верно, Матерь Божья видит Его агнцев, как они дрожат на холоде, и непременно награждает тех, кто помогает беззащитным.

Петер остановился и заметил, как Бернард нетерпеливо стучит пальцами по столешнице.

– Итак, вот я стою и предлагаю вам облегчение страданий земных и вечное блаженство, а меня клевещут, называют вором и демоном. – Он воздел свой длинный тонкий нос высоко к потолку, словно он, безвинная жертва, подвергся невиданному оскорблению. – Должен вам признаться, мой господин, что мне это непостижимо, и более всего я опасаюсь не за ваш зуб, а за вашу душу.

Обескураженный Бернард опасливо сжался на постели и беспомощно посмотрел на дочь, которая едва сдерживала смех. Картина выглядела такой смешной и забавной: ее отец, хитрый и изворотливый бюргер, кого за беспощадную смышленость и смекалку боялись равно крестьяне и горожане, забился в угол и беспомощно моргал на нищенствующего священника.

Резкий приступ боли сразил лорда, и он снова зажал рукой челюсть.

– Старик, – заныл он, – послушай меня. Всем кажется, что мы утопаем в изобилии, но урожай в этом году был не таким хорошим, как прежде. Ты слишком много запросил за один зуб. Я… я дам тебе половину, и еще половину половины. Прошу, не требуй большего.

Петер понял, что не стоит испытывать терпение мужчины. Даже Вил взглядом просил его смилостивиться над несчастным.

– Благослови вас Господь, сир. Я смирен вашей верностью Господу.

Выиграв бой, священник мысленно обратился за помощью к Создателю: «Господи, память моя подводит меня. Прости мне мое нахальство и руководи моим разумом и руками. Милостью Твоей восстанови мои знания, дабы Вил и твой презренный раб вышли из этого дома живыми!»

Петер тревожно улыбнулся и предусмотрительно промокнул капли пота, выступившие у него на лбу, и наугад протянул руку к травам. Он вынул корень пиона и медленно растер его с розовым маслом, затем промокнул полученной смесью кусок холста. Он аккуратно положил примочку на лоб покорному больному.

– Э-э-а… – он тревожно подыскивал слова, это снимет боль. С этой примочкой следует спать сегодня ночью. Дочь, проследи за этим.

Доротея кивнула.

Какое-то мгновенье Петер колебался, затем вдруг стал выполнять действия с растущей уверенностью. Он слегка улыбнулся тому, как ловко двигались его руки, словно управляемые разумом Иного. Он быстро смешал уксус, масло и серу в тестообразную пасту и проворно приклеил ее к больному зубу. Потом несколько минут он осторожно втирал пасту в десну, надеясь что что-то произойдет. К его облегчению Бернард пробормотал, что боль уменьшилась. Петер отставил пасту в сторону и снова обратился к Доротее:

– Нужно втирать эту смесь в десну через каждые два часа сегодня, днем и ночью, а также завтра и послезавтра.

Теперь Бернард умиротворенно лежал с влажной тряпицей на лбу и горькой пастой во рту. Ослабив боль, Петер перешел к первопричине ее. На мгновенье он задумался, потом улыбнулся: память прояснялась с каждым мигом, и теперь он точно помнил дальнейшие действия. Старый священник взял свечку и натер фитиль семенами синеголовника. Он зажег свечу и сел позади Бернарда с чашей воды наготове. Затем он бережно положил голову больного себе на колени, осторожно отвел верхнюю губу от воспаленного зуба и капнул расплавленным воском на край опухшей десны. Это должно было убить червей, что иногда подтачивали корни зубов.