Текст книги "Путь слез"

– Отличный выстрел! – воскликнул Карл. – Просто замечательно, Петер! Конрад, ты видал? Какой выстрел!

– Довольно, мальчики. Все к стене, – велел Петер. Он вовсе не жалел, что поразил намеченную цель, но посреди кровавой резни его душа вдруг затосковала по мирным полям и пастбищам. Долг же требовал от него силы духа, и, спрятавшись в тени, они с мальчиками приготовились к дальнейшему кровопролитию.

Мальчики заправляли заряд за зарядом, а Петер без промаху бил по каждой жертве. Но каждый раз, когда священник-воин отпускал тетиву, слезы застилали ему взор.

– Будь милостив, Господи, – шептал он.

Битва убывала. Огромной ценой солдаты Верди отбили дозорные площадки на стене крепости, и врата замка все еще прочно стояли, однако силы защитников истощились. Какое-то время судьбы многих зависели от небольшого перевеса в выдержке одной из сторон.

Вдруг в лагере Висконти всполошились и затрубили тревогу. Сильно потрепанная инфантерия начала торопливо отступать от стен, а затем сломя голову побежала по сломанным укреплениям барбакана. Наемники, которые так успешно пробили стену, остались в полном одиночестве, как в ловушке, посреди чужого замка. Они побросали оружие и попытались пробиться к окружному рву, надеясь на спасение за крепостными стенами. Они знали, что пощады не будет. Их страхи оправдались.

– Смотрите! – радостно крикнул дозорный на башне. – Баттифолли! Баттифолли!

Крики «ура» разнеслись по всему замку. Зазвонили колокола. Грохочущие копыта армии союзников нападали на пораженное войско Висконти с фланга, отчего последние обратились в беспорядочное бегство.

Карл ликовал, прильнув к щели бойницы.

– Глянь, Петер! – воскликнул он. – Смотрите! Вил, Конрад, посмотрите! Они бегут!

Навалившись на тяжелые рычаги, стражники со стонами растворили скрипучие врата. С лязгом поднялась решетка, с глухим стуком упал подъемный мост. Синьор Гостанзо поспешно оседлал своего белого скакуна и повел выстроившийся отряд рыцарей через ров.

– За мной, мой народ! Вперед! – прогремел голос лорда. – Сегодня мы не дадим им пощады. Гоните их вниз и отошлите обратно в преисподнюю!

Конрад, Ион и Карл вскочили на ноги и вместе с окровавленными, черными от сажи крестьянами с ликованием побежали за конницей. Только Вил остался на месте, угрюмо уставившись себе под ноги, а Петер отправился искать остаток своей паствы.

Крестоносцы, которые трудились в лазарете, были слишком заняты, чтобы присоединяться к общему веселью. Стоны и вопли раненых и умирающих наполняли помещение, и нельзя было сделать и шагу, чтобы не споткнуться о чье-то тело или часть его. Габриелла отослала подмогу во двор крепости, ибо для прибывающих извне больных в лазарете не осталось места.

Фрида была вся в крови, черной, запекшейся и свежеалой, только что брызнувшей ей на лицо и волосы. Она до смерти устала. Вокруг тусклых глаз проступили темные круги, щеки впали, лицо осунулось.

Мария, Анна, Хайнц и другие выглядели не лучше. Они, пошатываясь, ходили по двору. Им не хватало сил на радость, но все же, выйдя под небо, они облегченно вздохнули: ужасный день подходил к концу. Петер с легкостью нашел их: светловолосые головки приметно мелькали посреди темноволосой толпы, теснившей со всех сторон. Старик подбегал к каждому ребенку и со слезами на глазах по очереди обнимал их.

– Ah, mein kind. Как хорошо, как хорошо снова тебя обнять, – проговорил он и запнулся, глотая слезы. – А где остальные мальчики?

– Мы не видели их, – устало покачала головой Фрида. – С самого утра. Я видела Вила рядом с тобой, а Отто ушел с другими к западной стене.

Петер обнадежено поковылял к дальней стене. Он тревожно обыскивал каждый закоулок в сереющем свете вечера, пока не заметил кучку мальчишек, сгрудившихся у разрушенного склада, все еще дымящегося.

– Мальчики! – закричал Петер и побежал к ним. – Сегодня был ужасный день, но, главное, вы остались живы!

– Не все, – грустно сказал Отто. – Вон там.

Когда Петер узрел безжизненные тела троих спутников, от боли у него защемило на сердце. Он опустился около них на колени и нежно прикоснулся к каждой голове.

– Славный Гюнтер. Мы обрели тебя в горах и никогда не слышали от тебя худого. Да примет Господь тебя как верного слугу.

А вы, братья Ричард и Август, стойкие сыны Эмменталя. Ах, как жаль, что я не узнал вас ближе. Простите жалкого старика за его невнимание и суетливость. Покойтесь с миром.

Слезы стекали с щек священника. Он распростер над павшими товарищами руки, дабы помолиться об их душах.

Деловитые сервы и воины замка не обращали внимания на священника с группкой чужеземных детей, молча обступивших павших друзей. Только-только Петер договорил молитву, как около них проскрипела телега с мертвыми, и три детских тела увезли для сожжения. Все слезно попрощались с друзьями и упали друг другу в объятья – все, кроме Вила, который замкнулся в себе и не выходил из тени.

– Кажется, у нас еще много работы, – простонал Петер, озираясь на раненых, которые устлали весь двор. Дети согласно кивнули.

К ним подошла Габриелла и улыбнулась, дрожащей рукой обняв старика за плечи.

– Ваши bambini сильные и добрые душой, – вздыхая, проговорила она. – Да благословит их Господь во все дни.

Когда на крепость опустилась ночная темнота, двор наполнился новыми ужасами. Радостные возгласы и победные песни уступили место душераздирающим крикам больных и умирающих, томившихся в душном лазарете. Дымящие крыши и тлеющие стены домов еще потрескивали и вспыхивали красными огоньками, наполняя воздух запахом гари при малейшем дуновении ветра.

Давно отслужили последнюю службу. Воины Верди, наконец, завершили свою работу – убили каждого врага, оставшегося в живых после бегства. Жалобные мольбы о пощаде были бесстрастно пресечены секирами и копьями. Затем тела врагов свалили на одну телегу, вывезли за мост и подожгли. Вместо отпевания им служили проклятия и гнусная брань.

Не так прощались с защитниками castello: их тела были торжественно уложены в ряд у главной башни и облачены в жутком свете факелов. Прежде чем отнести их к свежевырытым могилам на краю листеля, их помыли и завернули в чистые холсты. Священники тихо прошли между рядами усопших, благословляя и исполняя надлежащие погребальные ритуалы.

Синьор Гостанзо вернулся уже поздно вечером. Он вошел во двор во главе измотанных колонн своих рыцарей и рыцарей своего доброго кузена и верного союзника, синьора Фернандо Баттифолле.

– Хорошо, мои славные люди, – слабо прокричал он. Лорд устало прохаживался по двору на взмыленном жеребце и заглядывал людям в лица. Они добились окончательной победы. – Вы хорошо сражались, и Господь благословит вас. Я сам благословлю вас. Назначаю два дня отдыха от работы, два дня празднества.

– Целых два дня? – пробормотал Петер. – Какие-то два дня без работы и немного еды за все, что они сделали?

Дети слабо улыбнулись. Они слишком устали, чтобы поддержать негодование священника. Габриелла поманила девочек, и они засеменили за ней по пятам, как пугливые утята за мамой-уткой.

– Сюда, мои bambini, отдохните здесь, – ворковала она. – Вы хорошо послужили. Да благословят вас святые.

Девочкам не надо было переводить ее слов: они и так не сомневались в любви женщины. Мария улеглась в углу, на охапке соломы и тесно прижалась к Анне. Габриелла накрыла их обеих одеялом.

– Спите сладко, carine mie. Пусть ангелы охраняют ваш покой.

Пока мальчики с Петером перетаскивали мертвых к могилам, Вил укрылся в какой-то дальней комнате и забился там в угол. Впервые в жизни он стоял на коленях и, плача, взывал к Богу.

– Я отрекся от сестры и струсил в бою. Я сомневался в Твоем присутствии, но всей душой чувствую Твой гнев. Молю, удержи от меня Свою ненависть, пощади…

Юноша едва сдерживал поток слез, давивший на глаза изнутри.

– Я совсем не такой, как мнил о себе. Я отрекся от собственной сестры и верного друга из-за желания обладать избалованной девчонкой. Я поджал хвост перед лицом врага… я… я задрожал… я трясся как перепуганная женщина.

От стыда и презрения к себе у него свело все внутри хуже, чем от протухшего мяса. Он вновь и вновь поносил себя. «Недостойный чести, малодушный… не смог сам себя спасти, я ничтожество, ничтожество!» – проносилось у него в мыслях. Он пошарил на поясе, но желанного клинка там не нашлось, и он уткнулся лицом в колени и горько зарыдал.

Вдруг он заметил, как к нему приближается одинокий огонек, и притих. Вил заскрежетал зубами: это была Лючия – конечно же, чистая и безмятежная. Свирепый бой прошедшего дня ничуть не затронул ее.

– Мой маленький капитан? – ехидно начала она. Ты и есть самого низкого рода. Притом, и трус. – Она высоко подняла голову, развернулась и пошла прочь. – Мне нравятся сильные мужчины, – донесся из темноты ее голос, – а ты, Вильгельм из Вейера, ты просто жалкая тварь.

Вил сокрушенно, не мигая, смотрел в темный коридор. Он лишился всего, кроме своего позора.

Глава 21
Пир благодарности

Уже светало, когда Петер и его возлюбленные дети, наконец, стали потихоньку засыпать по укромным уголкам и нишам крепости, пострадавшей в бою. Старик мирно спал. Потеря трех спутников его огорчила, но он несказанно радовался, что остальные остались живы, и за несколько часов до того ему удалось отыскать Себастьяни, также в полном здравии. Ему снились былые времена, безмятежные дни и спокойные ночи.

Где-то около полудня он проснулся от легкого пинка в бок тяжелым кожаным ботинком.

– Эй, падре, – позвал солдат. – Проснитесь.

Петер сначала медленно сел, потом с помощью верного посоха поднялся на ноги. Все тело его ныло от усталости и боли. Старик застонал.

– Слушаю тебя, сын мой?

– Вас, gentiluomo, приглашают присоединиться к пиршественному столу нашего достославного signore!

Петер потер сонные глаза и прищурился от яркого солнечного света.

– А?

Юный солдат несколько разозлился.

– Я сказал, сир, что вас приглашают на пир к нашему лорду Гостанзо, отпраздновать нашу победу. Приглашаетесь вы с вашей… вашим отрядом спутников.

– Прощу прощенья, вы сказали «пир»?

– Si.

– О! Пир так пир! – воскликнул Петер. – Позвольте мне пробудить моих собратьев, и мы присоединимся к вам. – Петер радостно поковылял по двору, отыскивая одного за другим заспанных крестоносцев и собирая их около себя. – Слушайте меня! Мы идем есть и пить!

– Пир! Пир! – припевая, отправилась в замок компания оборванных гостей. Они победоносно направились к лазарету, где спали оставшиеся товарищи. Нo стоило им войти внутрь, как послышались недовольные стоны:

– Все святые, – проворчал Карл, ну и вонь! Пошли, пошли с нами! – закричал он, увидев в углу Фриду с девочками.

Вила нашли спящим за бочкой. Он долго сопротивлялся, но, в конце концов, сдался на громкие и убедительные просьбы. Он нехотя шел в хвосте колонны и наблюдал за друзьями: сплошь забрызганные кровью, все в грязи и саже. «Уйма оборванцев, – подумал он, – но каждый из них более меня достоин пира».

Когда они приблизились к большому. юлу перед покоями господина, стражник приказал им остановиться у колодца. Им это показалось немного странным пока они не увидели отряд хохочущих крестьянок, направляющихся прямиком к ним. Улизнуть не удалось никому: каждая женщина схватила по одному визжащему ребенку, и детей развели по разные стороны колодца – отдельно мальчиков и девочек. Они сопротивлялись и жаловались, но матроны лишь посмеивались, донага раздевая бравых крестоносцев. Затем они сбросили снятую одежду прачкам, которые замочили замусоленные туники и рубахи в огромных чанах с мыльной водой. Куда было теперь деваться нагим воинам? И женщины, крадучись, напали на них с кусками грубого полотна, ведрами ледяной воды и мылким щелоком! Затем, с ревностью рыцарей Тамплиерского Ордена, которые приступом берут врата Иерусалима, они начали дочиста оттирать и выскребывать орущих питомцев.

– Полегче, полегче, фрау! кричал один крестоносец.

– Ай! Ой! Не так сильно, я же не враг вам! – вскрикивал другой.

Женщины только смеялись над жалобными ахами и охами и наподдавали еще усердней. Петер же успокоился, что его дети попали в заботливее руки, и сам нашел себе лохань, где мог бы отмыться и постирать засаленные одежды. Тщательно соскоблив с себя многонедельный налет пыли и пота, он поднял глаза и заметил знакомое лицо.

– Ха-ха! Бенедетто! – воскликнул он. – Бенедетто, где ты пропадал, маленький пройдоха?

Человечек тревожно поблескивал глазами из пивной бочки. Когда Петер его обнаружил, он нехотя вылез из укрытия, робко улыбнулся и поправил лютню.

– Все эти два дня я сильно беспокоился о тебе, – укоризненно помахал пальцем Петер.

– Я… я решил воевать своими молитвами, – неуверенно промямлил менестрель.

Петер помрачнел. Он торопливо оделся и направился к музыканту.

– Так ли это? А может, все это время ты попросту прятался в этой своей «часовне»? Молился! Так я тебе и поверил.

Бенедетто стыдливо опустил глаза.

– Должен признаться, падре, что я не воин и, увы, скорее трус, чем храбрец.

– И тебе не стыдно?

Бенедетто равнодушно повел плечами.

Петер покачал головой.

– Тогда мне жаль тебя, менестрель. Мне бы в пору и самому сослаться на немощность, и… знает Бог, я часто малодушествую… Но чтобы при этом жить без малейшего укора совести, без того, чтобы не сожалеть о своем пороке… Такая жизнь достойна порицания! Тебе следовало бы задуматься о том, что в твоей.

Вдруг в дверях появился синьор и пригласил гостей внутрь. К Петеру он обратился лично.

– Этот человек, – объявил Гостанзо, широко раскинув руки, – этот старый падре… ведь вы священник, не так ли?

Петер кивнул.

– Si. Послушайте все: этот падре спас мне жизнь!

Гостанзо обнял Петера, как медведь обхватил бы слабое деревце. Его темные глаза заблестели, а широкое лицо расплылось в улыбке. Затем лорд положил огромную руку смущенному старику на плечо и проводил его в зал.

– А вы, bambini, – кинул он через плечо, – также приглашены к моему столу!

В сопровождении господских слуг крестоносцы вошли в высокий зал и поразились его красотой. Пол был покрыт свежим сеном, усеян цветами и сладко пахнущим тростником. По сырым каменным стенам развесили прекрасные гобелены с цветами и птицами, ангелами и другими небесными прелестями. За длинными дубовыми столами, которые ломились от подносов с фруктами, жареной олениной, свининой и бараниной, в нише дальней стены гудел огромный камин. Принимая во внимание переживания предыдущих дней, детям с трудом верилось, что в мире осталось столько приятностей.

Маленьких гостей рассадили, и они, истекая слюной, терпеливо ждали, когда же им разрешат приступать. Но столы еще не были готовы для пира: прислужники вносили новые и новые блюда с кухни. Там был и сыр, и сочная репа, лук и фрукты. Двое слуг-мужчин согнулись под тяжестью восхитительного серебряного блюда, на котором возвышалась гора красного винограда с виноградников самой Лигурии. Кружки тонкой ручной работы, наполненные элем, и кубки с вином, которыми слуги обносили рыцарей, вызывали хриплые возгласы особого восхищения и даже, местами, рукоплескания.

Синьор Гостанзо встал и высоко поднял руки над присутствующими.

– Добро пожаловать. Сегодня день печали для тех, кого мы лишились, но также и день радости. Мы хорошо сражались и защитили наш народ и земли. И многое, многое больше. Я поднимаю свой кубок за верных союзников и преданных родичей – за род Баттифолле!

Все гости поднялись из-за столов и отдали честь синьору Баттифолле и его рыцарям. Отхлебнув своего любимого красного вина, Гостанзо снова поднял глиняный кубок.

– Прошу тишины. Падре! – подозвал он священника.

Зал притих, и все взоры устремились на Петера. Он смущенно улыбнулся своей однозубой улыбкой и беспокойно заерзал на лавке.

– Падре, подойдите, сядьте со мной.

Петер сморщился, но послушно оставил детей и присоединился к господскому столу.

– Хо-хо! – проревел Гостанзо. – Старик только кажется бессильным и хилым! Но это он метким глазом и верной рукой сразил моего врага. Ему я обязан своей жизнью. – Лорд поднял кубок навстречу Петеру: – В моем доме ты всегда желанный гость.

Петер смиренно поклонился.

В середину вышел облаченный в богатые одежды падре Антонио, к которому благоволил лорд Верди, и произнес молитву благодарения и благословения на всех званных. Начался пир.

Как только Антонио выговорил «аминь», изголодавшиеся крестоносцы накинулись на еду. Они хватали и разрывали обеими руками вареные окорока, куски солонины, баранины, пышущей жаром оленины, птицы и зажаренной рыбы. Они хохотали и перешептывались между собой, протягивая руки за новыми и новыми порциями снеди. Черешни, груши, яблоки и медовые соты… ах, истинное богатство Божьей благодати! Нельзя выразить в словах, с каким наслаждением дети облизывали жирные пальцы или отхлебывали от крепкого пива! Только Вил безразлично ковырялся в полупустой оловянной тарелке, лишенный всякой радости от пиршества.

Пронзительный голос Карла перекрыл даже бурный гомон вокруг:

– Ах, если бы Георг был с нами!

Ион засмеялся и кинул обглоданную свиную кость собаке, которая терпеливо ждала подачки у его ног.

– Да! Георг оставил бы на столе только несъедобные подносы!

– Ах, Георг, – вздохнул Карл. – Я так скучаю по тебе. Быть может, ты смотришь на меня с высоты? Надеюсь, что так.

Неожиданно Гостанзо вскочил на ноги и закричал:

– Говорят, среди нас есть менестрель. Мой-то сгорел во время пожара, а сейчас мне хочется музыки.

Бенедетто скорчился.

– Ты, карлик, похож на слагателя баллад. Подойди.

Бенедетто боязливо вышел и поклонился до земли.

– Да, signore, я… к вашим услугам.

Гостанзо сложил на груди руки и пристально посмотрел на музыканта.

– По виду ты похож на шута.

– Так и есть, мой господин.

– Но, говорят, даже ангелы спускаются послушать твой голос?

– Некоторые так говорят, мой господин.

– Хм. Вчерашний день принес мне как печаль, так и радость. Поэтому я приказываю тебе спеть песню скорбную и песню веселую.

– Я… я знаю не так много скорбных песен, signore.

– Ты отказываешься? – опешил Гостанзо. – Мне тяжело на душе, и сердце мое жаждет услышать песню о быстротечности жизни, о ее тщетности и…

– Я… я не пою о таком, мой господин.

Гостанзо нахмурился.

У Бенедетто похолодело внутри, но его лицо неожиданно просветлело.

– О, signore… – Я вспомнил одну короткую балладу, в которой говорится о подобных вещах.

Гостанзо опустился на стул и закрыл глаза, дабы всем сердцем внимать тоскливым словам певца. Могущественный, величественный лорд неожиданно поник и превратился в простого человека, который скорбит о погибших друзьях. Он непривычно съежился на буковом престоле и поманил менестреля к своему столу.

– Подойди сюда, ставай на эту лавку и… пой, человечек. Пой хорошо.

Бенедетто прочистил горло и прикрыл глаза. Мысли отнесли его обратно к его любимой пристани. Как бы ему хотелось, чтобы он никогда не покидал ее, а, как когда-то теплым летним вечером, сидел у самого края воды и болтал нотами в студеной Роне. Он тронул струны лютни и запел:

 
Кабы я легким паром был,
Я б с ветром взвился ввысь.
Свободный от оков земных
Я б средь людей не жил.
 
 
Кабы мне выпало выбрать
Свою судьбу и часть,
Я б не остался здесь сейчас,
И не был бы средь вас.
 
 
Не льстит мне заводи туман,
Что вьется над волной.
И не манит меня обман,
Что топь плетет ночной порой.
 
 
Я бы не жил средь облаков,
Хоть и высок их путь.
Гром, молнии и бой ветров
Не даст мне отдохнуть.
 
 
Та дымка, что объемлет брег,
Таит грозу и смерть.
Я б не избрал ее в удел,
Я б не остался с ней.
 
 
Не стал бы дымом я ночным,
Что водится с луной.
Он избегает света дня
И тает под зарей.
 
 
Что долей мне избрать своей,
Кабы я паром был?
Ведь пар так скоро уловим
И ветром унесен?
 
 
Я б предрассветный выбрал дым,
Что властвует в полях
И мирный утра поцелуй шлет тем,
Кто мал, и кто богат.
 
 
Та дымка ласковой рукой
Коснеет бутон, и клевера листок,
И станет ждать со всей землей,
Пока не заалеет золотом восток.
 
 
Пусть пар – то есть, то вот его уж нет,
В почете не большом.
Но как же славно раствориться в свет
Под самым ранним солнечным лучом.
 

Бенедетто открыл глаза и посмотрел на притихших слушателей. Синьор Гостанзо еще какое-то время задумчиво молчал, потом открыл глаза и хлопнул в ладони.

– Отлично, человечек, – медленно произнес он. – Так и есть: жизнь наша словно пар, не так ли, падре? Лучше и не сказать. Не знаю уж, являюсь ли я тем, кем хотел бы быть…

Петер осушил кубок и добродушно подмигнул Бенедетто. Он наклонился к синьору:

– Ваше красное вино, сир, целое празднество вкуса. Слегка горчит, и столь насыщенный букет, полагаю, это рефоско, не так ли?

– Si, si! Как вы догадались?

– В былые времена я много путешествовал. Но, надобно сказать, обнаружить на вашем столе виноград с Фруили – сущее диво!

– Верно, оно издалека, но вы, видать, и там побывали! – засмеялся Гостанзо. Глаза его весело блестели.

– Мой господин, плоды восхитительны, куда лучше тех, которые со склонов Пьемонта – прошу прощения за мою дерзость, господин.

– Не стоит! Вы правы. Вина нашего Пьемонта мне не по душе. Баттифолле вовсю расхваливает свою барберу, но по мне, так она кислит и отдает черешней. И даже ломбардское неббьоло мне не по вкусу, да и пахнет смолой да розами.

Чья-то кружка перелетела через весь стол и грохнулась на тарелку Гостанзо.

– Что ты смыслишь в вине и женщинах, старый дурак? – проорал Баттифолле.

Не успел Гостанзо ответить, как Петер ловко сменил тему.

– Синьор, позвольте спросить: говорят, ваша вражда с Висконти началась с давнего ложного обвинения в адрес вашей семьи?

– Si, si, – Гостанзо ударил кулаком по столу. – Нас ложно обвинили! И не желали прислушаться к здравому смыслу. Вот уже два поколения мы невинно страдаем за убийство одного из рода Висконти, в чьей смерти нам не было никакой выгоды. Наши священники клялись кардиналу, что семейство Верди не причастно к убийству, но все тщетно. Нам не верят! Даже наш епископ поехал в Рим по этому делу, но все напрасно. Два поколения уж они ведут против нас вендетту и постоянно разоряют моих людей и земли. Ха! Видит Бог, мы их тоже хорошо потрепали.

Синьор Баттифолле вскочил с места.

– А кто вам помог?

– Верно, добрый кузен, ты помог. Без тебя я бы терпел поражения.

Петер задумался над словами лорда.

– А знаете ли вы, почему они не приемлют вашего доброго свидетельства?

– Нет, и это терзает меня день и ночь. Я не могу понять, как они могут быть столь слепы. Все, что мне остается делать, это воевать с ними.

Петер медленно выбрал с бороды крошки сала и пристально посмотрел на синьора. Непрошенный совет часто расценивался как непростительная дерзость, поэтому старик тщательно подбирал слова.

– Я полагаю, что как мудрый и прозорливый владелец этих земель, вы знаете: прежде, чем согласиться на что-то разумом, человек должен согласиться сердцем.

Гостанзо непонимающе уставился на Петера. Он прижал указательный палец к губам и сделал жест священнику продолжать. В комнате установилась тишина.

– В северных землях бытует пословица, которая, наверняка, чужда жителям здешнего юга, ибо она проста и по-детски наивна. Мы говорим, что человек, убежденный супротив воли, образ мыслей не переменит…

Гостанзо нетерпеливо стучал пальцами по столу.

– Да, да, продолжай.

– Ах, да, ja, я говорю лишь то, что мой господин, без сомненья, знает. Суждение человека основывается на убеждении, а всякое убеждение на желании. Часто мы принимаем решения волей, а не разумом. Наше сердце, а не разум, выбирает, во что мы будем верить. Ежели вы хотите изменить чье-то мнение, надобно изменить его сердечное стремление.

Гостанзо заерзал в кресле. Более молодой Баттифолле, смекалистый и ученый, наклонился к священнику.

Вы полагаете, Висконти хотят верить в виновность моего кузена?

Мы все верим в то, что хотим. Быть может, Висконти неприятно признать виновным иного?…

Баттифолле вскочил на ноги и стукнул кулаком по столешнице.

– Si, Гостанзо, верно. Старый мудрец верно говорит! Что ты всегда приводил в свою защиту? Кого ты называл истинным убийцей?

Гостанзо поднялся и воздел руки:

– Истинно так, клянусь, что настоящие убийцы – семейство Маласпина, с восточных границ Лигурии. Они сильны и богаты, к тому же в союзе с Генуей и Миланом, и в сговоре с самим Папой. Кто еще посмеет обвинить их, кроме меня?

Да… да! Ежели Висконти поверят в виновность рода Маласпина, их честь потребует расправы, вендетты. Но они, напротив, ищут их покровительства и не хотят воевать против них. Мы для них – более легкая мишень: не связаны с сильными городами и отрезаны ото всех горами Пьемонта.

Гостанзо ходил взад и вперед, проводя длинными пальцами по черным волосам. На этот раз Баттифолле ударил но столу обеими руками.

– Значит, старик, стоит Висконти перестать бояться Маласпина, как они примут истину?

Петер кивнул.

Гостанзо созвал кузена и советников в тесный круг, а остальным гостям велел продолжать пир. Он притянул старика в середину и наклонился к нему:

– Как нам избавить их от их же страха?

Петер тщательно поразмыслил.

– Сир, вы сказали, что Маласпина могущественны благодаря союзу с Миланом и Генуей – удивительно ловкий трюк: ведь эти города часто воюют друг с другом, а ненависть между ними растет.

– Да, да, продолжай, – пробормотал Гостанзо.

– Тогда вам следует вступить в союзничество с одним из них, на мой взгляд, лучше с Миланом, ибо Маласпина лигурийцы, как и генуэзцы.

Синьор напрягся, но ничего не сказал.

– Затем вам надобно перессорить Милан с Маласпина, скажем, состроить козни, дабы бросить тень на их дружбу. Даже сейчас они в серьезной опасности, в союзе с двумя враждующими между собой соседями. Как только…

– Ха! – выпалил Баттифолле. Для этого дела у нас имеется одна хитрая лисица: умелый охотник и ловкий дипломат из Турина. Он ведает в делах союзничества и также ненавидит проклятых Маласпина.

– Такой человек, – продолжал Петер, – должен иметь глаза на затылке, и желчь вместо крови.

Баттифолле довольно подмигнул.

– Мой господин, – дал последние наставления Петер, – ежели вы будете успешны в деле разъединения рода Маласпина и Милана, римский папа, безусловно, охладеет к этой семье, ибо, прежде всего, он нуждается в миланцах: они являются ключом ко всей Ломбардской Лиге свободных городов. Чем теснее ваш союз с Миланом, тем быстрее Церковь прислушается к вашим взываниям о справедливости.

Висконти также нуждаются в дружбе с Миланом и Лигой, хотя последние и ломбардцы. По моему мнению, произойдут две вещи. Первая – дабы избежать подозрений, семейство Висконти пересмотрит свои обвинения в сторону рода Верди. Вторая – как только ломбардцы и Церковь оставят семью Маласпина, этот род ослабеет и станет уязвимым. Висконти больше не придется вас обвинять. Напротив, они наверняка придут с миром и обратятся к папскому суду за возмездием над Маласпина.

Баттифолле заревел и снова громыхнул кулаками по столу.

– Мы будем отмщены. Ха-ха! Постойте, падре, мы ведь сами можем собрать союзников и напасть на Маласпина. Они заслужили хорошую трепку: сколько раз нападали на наши торговые пути, посягали на наши земли, а все это время мы терпели их. Генуэзцы потеряют доверие к прошлой связи с Миланом. Без поддержки они падут к нам в руки, как спелые груши, а затем, Бог свидетель, Висконти на коленях будут просить у нас прощенья!

Громогласная речь лорда перекрыла все разговоры в зале. Священник, казалось, подстрекал новое побоище. Рыцари обеих семей встали со скамей и принялись колотить по столу кружками.

– Война, война, война! – скандировали они. – Morte, morte, morte!

Петер закрыл глаза и вздохнул: «Болваны. Вам бы только мечами махать. Когда же вы уразумеете…»

Гостанзо протянул руки, словно желал обнять весь зал.

– Grazie, отважные воины, – поблагодарил он. – Никому другому не выпала честь вести на битву столь отличных солдат. Падре, а вы и впрямь мудры под стать своей седой голове. Дочь, Лючия, сядь подле меня. А ты, менестрель, спой нам веселую песню, и пусть вино течет рекой!

Бенедетто обрадовался, что настроение господина переменилось, и снова вспрыгнул на постамент. Он отвесил синьору поклон.

– А теперь, мой господин, будем петь!

Менестрель заливался смехом и ударял по струнам лютни, задорно скача по столу:

 
Что исцеляет горе?
Что изгоняет грусть?
Что освящает тайну
И что – услада уст?
 
 
Что равно зло и благо?
Что хвастовству виной?
Что движет господином
И что его слугой?
 
 
Честь имени пятнает,
Собою же – мирит.
Что льется так отрадно,
Что не с чем и сравнить?
 

Он откинул голову и тихо, почти шепотом пропел:

 
Во сто крат лучше пива!
Оно нас всех бодрит,
Не сомневайсь – то диво  —
Вино! – Не грех и пить!
 

Толпа восклицала и радостно шумела, умоляя его петь снова и снова… и снова. А менестрель тому и рад: прыгал со стола на стол, увертываясь от добродушных пинков и летящих яблок.

Ликованье перевалило далеко за полночь. Опьяневшие рыцари резвились между столами и носились друг за другом, как мальчишки, подставляли подножки, падали и летели кувырком. Но вскоре игривость и озорство стали весьма небезопасными: они принялись размахивать мечами, и но всему залу стали летать копья, вонзаясь в деревянные колонны позади синьора.

Петер вовремя решил увести детей, завороженных буйством недавних героев, подальше, на улицу.

– Но, Петер, – упрямился Отто, – там весело!

– Петер, Петер, – канючил Хайнц. – Можно нам…

– За мной, – раздраженно прикрикнул старик. – Идите за мной.

Дети разочарованно уселись вдоль стены темного коридора. Вил держался поодаль ото всех. Когда им наскучило хныкать и жаловаться, они взахлеб увлеклись рассказами и небылицами, смеялись и тузили друг дружку, пока где-то около рассвета не задремали, сытые и довольные, в чадящем свете факела.

* * *

По заутрени Петер растолкал вялых крестоносцев и повел их по разгромленному залу, где вповалку спали рыцари, на улицу. Они осторожно прошли мимо рычащих псов и окунулись в утренний туман, окутавший весь двор.

Все было аккуратно прибрано и вычищено к новому дню, и уже начали прибывать телеги со свежим тростником для крыш и бревнами для починки стен. Мастеровые были в духе, однако из-за приглушенных стонов, доносящихся из лазарета, не было слышно ни песен, ни громкого смеха.

– Идемте, агнцы мои, нам пора в путь. Славный Вил поведет нас на юг.

Неожиданно прозрачный воздух огласился знакомым голосом синьора Гостанзо: он вышел на балкон своей опочивальни и потирал опухшие глаза.

– Прощайте, отважные пилигримы. Да пребудет милость Божья на вас и вашем Святом Походе.

Дети взглянули наверх и помахали улыбающемуся лорду. Даже малейшим жестом внимания господин оказал бы им честь, а уж теплые слова куда как вдохновляли! Затем во дворе появился усталый Себастьяни, который усиленно тянул за собой упрямого мула. В свою очередь мул сгибался под тяжестью огромных корзин, груженых хлебом, мясом, фруктами и крупами.