Текст книги "Путь слез"

– Мой добрый друг, – выговорил Себастьяни, приблизившись к Петеру, – я несу дары от моего хозяина в знак признательности за твою отвагу и мудрость. А тебе, кроха-менестрель, он преподносит своего лучшего вина.

Принимая из рук стражника драгоценный подарок, Бенедетто улыбнулся от уха до уха. Он низко поклонился.

– Передай твоему милостивому господину благодарность от меня, его смиренного слуги.

– Смиренного? Ну-ну! – усмехнулся Себастьяни. – Дети, облегчите ношу этой несчастной твари, и да пребудет с вами Господь. Л тебе я желаю всего доброго, – обнял он Петера.

– Да хранят тебя небеса, – ответил Петер.

– Где тот златовласый парнишка? Его, кажись, Вилом зовут?

– Вон он там. Страдает, бедняга.

Себастьяни подошел к Билу и внимательно на него посмотрел.

– Утро доброе, юноша, – сказал он. – Позволь мне, старому вояке, заметить, что однажды ты станешь хорошим солдатом.

Вил ковырнул землю носком ботинка. Ему хотелось одного: чтобы его оставили в покое.

– Нечасто я встречал подобный огонь в глазах, – продолжал Себастьяни и подошел ближе. Вил медленно поднял на него глаза. – Я всегда страшусь в битве, мой храбрый друг. Благодаря страху я еще жив. Благодаря страху и моим товарищам. Я бы не пережил и первой битвы, кабы не зоркие глаза, да быстрые руки собратьев по оружию. Никто не бьется на войне в одиночку, ragazzo, – с чувством добавил он, никто.

Вил неловко переступил с ноги на ногу и с любопытством взглянул на Себастьяни.

– Я думал, ты не говоришь на нашем языке.

– Хм, я никогда не выкладываю нее сразу, – подмигнул солдат. – Маленькая уловка старого вояки.

Мужчина потрепал юношу по мыльным, светлым волосам и твердой рукой хлопнул по спине. Вил слабо улыбнулся и кивнул.

– Теперь присоединяйся к споим крестоносцам и веди их. Пусть никто не погасит огня в твоей душе.

Вил, казалось, воспрянул духом, но тщательно избегал ледяного взгляда Фриды и обиженных взоров сестренки. От укора в их глазах ему становилось так больно, как никогда до сих пор.

Они коротко попрощались с полюбившимся воином Верди. Ветеран и старый падре снова обнялись. Дети благодарно помахали на прощанье синьору Гостанзо, и вышли из ворот. Они миновали мост и направились к долине реки Точе.

* * *

Было свежо, и даже чуть прохладно в то сентябрьское утро, но небо ярко голубело над головой, а теплое италийское солнце приятно согревало. Дети любовались красивыми зелеными холмами, которые появились по обе стороны дороги. Крестоносцы шли мирно, ни о чем не волнуясь: припасов было достаточно, а крестьяне из Пьево, а затем и Вергонте, радушно приняли их на ночлег. Чем дальше они уходили на юг, тем более оживлялись разговоры среди отряда. Все вслух мечтали, как легко будет шагать по мягкой долине, которая ждет их впереди, и как они, наконец, увидят восхитительное море, плещущееся всего в нескольких неделях пути от них.

Одним теплым днем Карл пялился в сверкающее небо, как вдруг неожиданно для себя вспомнил загадку.

– Петер, – проворчал он, – я так и не нашел ответа на твою проклятую загадку!

Бенедетто навострил уши.

– О, а я люблю загадки!

– Как я не бился над головоломкой Петера, мне ни за что не отгадать ee!

– Ну же, Петер, – уговаривал Бенедетто.

– Что, Карл, пусть попробует отгадать?

– Давай. Мне-то все равно не решить ее.

– Тогда слушайте оба, да внимательно, – с напускной гордостью сказал Петер, перебирая посохом камни на дороге. – Я перескажу сейчас всю загадку целиком, и даже две подсказки, которые ты, Карл, еще не слышал. Слушайте внимательно. Вспомните всё, что вы пережили за наш долгий путь и поразмыслите над услышанными словами.

 
Куда душе щетка лететь,
Когда окончен путь?
Где тень заснеженных дерев
Мечтает отдохнуть?
 
 
Песнь дрозда и соловья
По ветру рождена.
Но вот куда, к каким краям
Лететь она должна?
 
 
К какому очагу летит
Блеск искорки в глазах?
И что за таинство таится
В серых небесах?
 
 
Зажжется росинки слеза
На зелени листа,
Но вот, растает, и тогда
Куда умчит она?
 
 
Забыт ребенок на земле,
Но не забытый mil
В какой твердыне, в глубине,
Раздастся его стон?
 

А теперь, юноша, будь бдителен. Вот две последние подсказки – надо сказать, мои любимые.

 
И где долина, что века
Хранит дух розы той,
И овевает им всегда
Лик девы молодой?
 
 
Где сокровеннейший причал
Армаде звезд найти?
Куда же теням путь держать,
Чтоб свет вновь обрести?
 

Карл почесал затылок.

– Это все? Самый-самый конец загадки?

– Даю слово.

– Боюсь, – вздохнул Карл, – я даже и близко не ведаю ответа. Но… мне кажется, что в ней говорится… о каком-то месте… особенном месте. Загадочном и…

– Удивительном, – задумчиво бросил Бенедетто.

– О да, верно. Удивительное место, – сказал Петер. – Больше всего на свете мне бы хотелось узреть вечноцветущую долину! А вообразите только гавань, где качаются на якорях бесчисленные звезды! Чудесно! Однако не отчаивайтесь: лишь недавно сам я начал понимать суть ответа! А когда вы отгадаете иносказание, вы несказанно обрадуетесь.

– Я уже не гожусь для разгадывания, быстро пошел на попятную Бенедетто. – Но мой юный друг обязательно справится с задачей, готов поспорить.

* * *

В ту ночь крестоносцы заночевали на берегу Точе. У их ног уверенно и мерно текла река: ни широкая, ни узкая, но местами довольно глубокая и бурная. На этот раз не из чего было сбить плот, поэтому крестоносцы довольствовались тем, что наловили рыбы и наплескались в прохладной чистой воде. Затем они собрались у жаркого костра, чтобы поужинать от щедрости синьора Гостанзо: они лакомились длинными полосками соленой оленины, свежим пшеничным хлебом и медом, копченой бараниной, яблоками и наваристой овощной похлебкой.

Наевшись, они разлеглись на опавших ветках, и Бенедетто спел им тихую песню на ночь. К утру, однако, собрались тучи, и паломники проснулись от легкой мороси. Небо грустно серело над ними. Вил встал, потер глаза и зевнул, поправив тунику. Он затянул пояс и ворчливо раздал наряды на утро. Вил по-прежнему остался вожаком отряда, но былая сила духа оставила его. Не горело в нем прежнее чувство гордости за себя, и, лишившись столь привычного основания, парень сломался. Теперь вместо самовлюбленной уверенности в нем поселилась тоска, которая терзала его душу мучительным чувством cтыда. Раскаяться было для него немыслимо, а отрицать очевидный позор – тщетно. Так он и страдал на перепутье, неспособный принять истину, но и отказаться от нее не в силах. Его не обошла стороной участь многих разочаровавшихся в себе гордецов: внутри его накалялась горькая ярость. От каждого умоляющего взгляда Марии и каждого резкого словца Фриды ярость с еще большей силой закипала в его сердце. Л парочка колкостей от осведомленного обо всем Карла раздувала и без того пылающий гневом костер внутри.

По не один пристыженный юноша страдал втихомолку. Кроткая Мария не злилась на брата, но и ей было больно. Она также страдала от стыда, но другого по своей природе, ибо она несла на себе позор, незаслуженно возложенный на нее близким человеком, и стыдила ее вовсе не собственная совесть. Сердце ее разбилось на тысячи осколков, которые кололись от каждого движения души.

Карл тоже не находил себе места от беспокойства, но он не догадывался о скрытых помыслах собственного же сердца. Хотя он был справедливо разгневан поведением брата, от скрытого злорадства над чужими ошибками его самомнение раздулось еще больше. Как старая дева с упоением внимает подлым сплетням, так и Карл снова и снова перебирал в уме обвинительный рассказ Фриды, где каждое слово убеждало его в собственном превосходстве над Вилом.

Вил ослаб, и это особенно бросалось в глаза его младшего брата, который перестал видеть собственный порок. От столь глупого безрассудства мог спасти его сейчас только Петер. Ложно-праведный гнев всё разгорался, а внушенная самому себе ярость постепенно овладевала чувствами Карла. «Как хотелось бы ударить по его красивому лицу… Будь я старше, я бы переломил ему руки и ноги… я бы вырвал ему язык за его слова», – мечтательно думал он. В конце концов, взращенная злость вырвалась наружу, и он приблизился сзади к Вилу.

– Ты должен ответить за слова, которые ты говорил о Марии и остальных.

– Заткни рот! – гаркнул Вил, развернувшись.

– Не стану! Мало, что ты струсил в бою, так ты еще и предал нас из-за… какой-то девчонки. Мария плачет каждую ночь, а тебе не хватает смелости даже…

– Заткни рот или я сам заткну его своим кулаком!

После битвы в крепости Карл изменился: исчезла былая мягкость и податливость. Он и сам ощущал, что но венам разливается какое-то неизведанное чувство. Мальчик ничего не сказал, только неистово сверкнул глазами и набросился на Вила. Он с силой ударил брата но лицу, и от неожиданности тот не удержался и упал на спину. Кровь хлестнула из носа поверженного и заструилась по подбородку.

Петер благоразумно попридержал Иона с Отто.

– Оставьте их, – прошептал он. Просто оставьте их.

Карл наступал.

– Я говорю: ты трус, и гнусный предатель.

От злобы у Вила перехватило дыханье. Он ловко поддел Карла снизу и повалил его наземь.

– А я говорю: заткнись или я тебя прибью на месте!

Карл не испугался и вызывающе ответил:

– Разве есть у тебя мужество убить меня? Да и чем? Я видел, как ты стоял перед врагом на коленях и молил о пощаде!

Вил молчаливо смотрел, как Карл поднимается на ноги.

– Доселе я не считал тебя трусом, продолжал Карл, – но ты боишься не только битвы и властной девчонки – ты боишься собственных ошибок!

Вил сделал угрожающий шаг в сторону брата, бессильно вспыхнул и, отвернувшись, удалился. Отряд молчаливо постоял, затем так же молчаливо отошел на обочину, дожидаясь восстановления порядка в своих рядах. Крестоносцы разбились кучками. Некоторые просто отдыхали, некоторые воспользовались удобным случаем, чтобы вздремнуть. Отто пошел за Петером к Густой травянистой поросли и сел рядышком. Он устало убрал С лица отросшие волосы, обнажив веснушчатые щеки и лоб, и Грустно тряхнул головой.

– Иногда кажется, – прошептал он, – что весь мир обозлился.

– Ja, мой мальчик. Мир и вправду зол, и мудрый человек должен помнить об этом, – покачал головой Петер. Послушай Меня, отрок. Есть два вида гнева. Научись распознавать их – и жизнь станет чуточку легче. Первый – это гнев Божий. Когда мы гневаемся на чьи-то – или свои – злодеяния, мы гневаемся праведно. Такой гнев дается нам для защиты невинных и для поражения Врага душ человеческих. Этот гнев чист и идет во благо. Многие осмеливаются назвать свой гнев праведным, но мало кто поистине праведен во гневе.

Второй – обычный, который окружает нас день-деньской. Гнев высокомерия, плод черствости сердечной, которым люди обороняют свое многообразное тщеславие. Такой гнев, милый Отто, – дитя разочарования, внук гордыни. Это гнев подневольный и уловка Люцифера.

Глава 22
Озеро слёз

Остаток того серого дня и весь следующий дети спускались к Lago Maggiore, и уже в сумерках разбили лагерь на каменистом берегу спокойного озера со стороны селения Стреза. На рассвете Петер, Карл, Отто и менестрель покинули стоянку, чтобы просить подаяния в городишке, и вернулись уже после обеда – с щедрым даром рыбы, спелых фруктов, всяческих овощей, сыров и хлебов. Дети приободрились, хотя Петер подметил, что многие из них, как будто, занемогли.

Дети устроили тихий полдник под тяжелым и низким небом. Воздух на берегу пах рыбой и мокрой галькой. Бенедетто показал на дальний берег.

– Говорят, где-то там стоит одинокая келья. Несколько лет до моего рождения в здешних местах случился мор. Один купец, которому посчастливилось остаться в живых, богато одарил часовню, на том утёсе. Там его и похоронили после смерти. По слухам, в тех местах можно увидеть чудо.

Дети вяло смотрели на противоположный берег: они видели только голубую воду да зеленые холмы, больше ничего.

– Ах, si, – продолжал менестрель. – Она зовется капеллой Катерины дель Сассо. Может и нам доведется увидеть чудо там!

Погруженный в невеселые мысли, Вил дал знак всем собраться и построиться. Он внимательно их осмотрел и согласился с Петером, что у некоторых были первые признаки лихорадки, в том числе, и у его сестры.

– Пойдем вдоль берега. Путь должен быть легким. Бенедетто говорит, что селение Ароны лежит в трех лигах на юг отсюда. Думаю, до темноты управимся.

Дети послушно кивнули, хотя у Петера было неспокойно на сердце. Он тоже чувствовал какую-то слабость.

– Может остановимся в Стреза? Тамошний народ хорошо нас принял, да и в церкви щедро одарили нас. Думаю, больным лучше воздержаться от перехода сегодня.

Вил колебался. Он вгляделся в длинный ряд умоляющих глаз и покачал головой.

– Три лиги не так уж и много. Мы сильно отстали.

Без дальнейших рассуждений, они начали медленно идти вдоль скалистого берега Lago Maggiore. День минул быстро, хотя Вил сокрушался их медленному продвижению. Наступила ночь, а огни Ароны виднелись далеко впереди.

– Мы не можем идти дальше, Вил, – простонал Петер. – Смотри, Анна и Гертруда отстали от колонны. Фрида уже целый час несет Марию на руках. Здесь достаточно плавника чтобы растопить костер, и еды у нас полно. Да и не к добру это – заявиться в деревню после темноты.

Вил раздраженно простонал и сплюнул. Невыносимо видеть вокруг себя печальные лица, когда знаешь, что напрасно заставил их идти в такую даль.

– Хорошо. Отдыхайте уж. Переночуем здесь.

Небо опустилось еще ниже, воздух напитался сыростью. На лагерь опустился туман. Потемневшая вода еле слышно лизала узкий озерный берег. Уставшие крестоносцы безучастно смотрели на трепещущее пламя костра, который окутывал их колечками дыма. Некоторые действительно где-то подхватили лихорадку и заметно чахли на глазах. Остальные приглушенно переговаривались за похлебкой из рыбы и овощей.

С тех пор, как Петер побывал в Стреза, он держался от всех на расстоянии, и даже теперь сел под кронистым деревом вдалеке от лагеря. Фрида заметила перемены в старике и переживала за него.

– У тебя все хорошо, Петер? – спросила она, подойдя к нему.

– Боюсь, что нет, милая Madchen, совсем не хорошо, – устало ответил Петер. Он чувствовал, как лихорадка начинает пробирать его. Еще днем у него начался жар. Кожа болезненно ныла от любого прикосновения, перед глазами все расплывалось, и лоб покрылся липким потом. Он счел, что ему лучше держаться подальше от детей. – Знаешь, Фрида, я хочу спать и прошу тебя оставить меня.

Фрида мешкала. Она протянула к Петеру руку, но он перехватил ее.

– Прошу тебя, дорогая моя, просто дай мне отдохнуть. Благодарю.

Юная девушка была от природы чуткой помощницей. Она подчинилась старшему, но опасения не забыла: отошла к кругу товарищей и украдкой, неусыпно следила за Петером. Когда поздно вечером священник забился от дрожи и сильного пота, она первой заметила беду и кликнула остальных. Вскоре они вдвоем с Марией делали ему холодные примочки, и, вопреки слабым протестам старика, мальчики бережно отнесли его к костру и положили в наскоро сбитую постель из листьев.

– Славные киндеры, прошу, держитесь подальше, – умолял Петер. – Ради всего святого, отойдите.

Вил с Карлом быстро забыли свои раздоры и низко склонились над старым другом.

– Разве у тебя не осталось больше трав? – со страхом спросил Карл.

– Нет, юноши, – слабо помахал головой Петер. – Потоп унес все. Отойдите, отойдите подальше.

Мария не придала никакого значения просьбе старика. Она ласково улыбнулась и прижалась к его дрожащему телу.

– Мы нужны тебе и мы тебя любим.

Петер попытался сесть и собрал все силы немощных рук, дабы оттолкнуть девочку.

– О, нет! Милая, милая Madel. Ты правда-правда должна держаться подальше.

Выдохнувшись, он заплакал от бессилья и отчаянья, но слезы только больше привлекали к нему его возлюбленных крестоносцев.

– Прошу, умоляю вас всех, – заклинал он детей, – прошу, отойдите. Однажды я заразил одного человека лихорадкой. Да милует меня Бог, дабы я снова не навлек лихо на ближнего.

Бенедетто нежно забрал Марию с груди старика.

– Si, bambini. Петер прав. Вам лучше отойти подальше.

Но дети словно не слышали протестов взрослых. Они ни на шаг не отходили от священника, посвятив себя бодрствованию у постели больного. Они окружили его плотной стеной, загородив от выпавшего тумана.

Время текло медленно. Все дети упорно отгоняли сон прочь, но, увы, дерево выгорело, оставив лишь мерцающие уголья, над невидимыми горами взошла расплывчатая луна, и вскоре верный отряд крепко спал, как когда-то апостолы в Гефсиманском саду.

Ночью жар у Петера еще усилился, и он весь обливался потом. На рассвете он медленно открыл глаза: солнце еще не показалось из-за горизонта, но небо уж просветлело в преддверье наступающего дня, и Петер вознес молитву благодарности. Он вытер лоб и шею потрепанным рукавом и осмотрелся. Юные стражники спали вокруг него – все, кроме Вила: он встал раньше всех и нес терпеливую стражу. Петер поднял отяжелевшие веки и слабо прошептал:

– Да благословит тебя Господь, милый мальчик. Да благословит обильно.

Вил мотнул головой и пробормотал:

– Из-за моего сердца и моих дел Бог никогда не благословит меня. Божье проклятье будет вечно преследовать меня.

Не успел Петер ответить, как его внимание привлек детский кашель. Старик опустил глаза на землю рядом с собой и увидел пылающее лицо любимой Марии. Девочка вся покрылась испариной, дергалась в забытьи и дышала с трудом. У Петера кольнуло на сердце. Возле костра со стоном закашляли Анна с Ионом. Петер напрягся и с помощью посоха поднял себя на дрожащие ноги.

– Скорей, Вил, скорей! – как безумный крикнул он. – Разожги костер и помоги мне завернуть детей в одеяла!

От крика проснулся Карл и, пошатываясь, встал на ноги. Вил отослал его за хворостом, а сам заботливо укрывал больных одеялами.

– Отто, проснись! – с криком тормошил он товарищей. – Все… Фрида, Гертруда… все, сейчас же. Нам нужны все одеяла, больше хвороста, воды и… и горячая похлебка. Живо!

Петер упал на колени и простер ладони к небесам. Лицо его побледнело и осунулось от ночной битвы за жизнь, и собственная душа едва-едва теплилась в обессиленном теле. Но физическому истощению ни за что не воспрепятствовать решимости сердца, и все свои силы он бросил на помощь возлюбленным агнцам. Хриплым голосом он прочел молитву Господню:

– Pater noster qui es in coelis, Sanctificetur nomen tuum, Adve-niat regnum tuum…

Умолив небеса снизойти к несчастным детям, священник подполз к Анне и положил ладони ей на голову. Он, плача, молил о Божьей милости и Его исцеляющем прикосновении. Затем он наклонился к Иону и снова умолял:

– О, Отец! – стенал он. – Яви нам милость Свою!

Он любил всех детей без исключения, но, подойдя к Марии, чуть не обезумел от горя, ибо девочка занимала особое место в его сердце. Он на коленях безмолвно склонился над ней и посмотрел на ее взмокшее чело и руки. Видеть ее, страдающей так безропотно, было невыносимо, и старик сокрушенно сел на поджатые ноги и безутешно зарыдал.

Мария неожиданно открыла пожелтевшие глаза и прошептала что-то невнятное. Ее голос застал Петера врасплох, и он подвинулся ближе, дабы расслышать. Мария засунула руку в складки платья. Она слабо улыбнулась и протянула Петеру смятый букет из мелких полевых цветов, которые она собрала накануне вечером.

– Я… я… собрала их для тебя, папа Петер, прошептала она. – Я думала, они тебе помогут.

У Петера затрясся подбородок. Он безмолвно протянул к Марии руку и взял у нее цветы так, словно сам ангел несказанно одаривал его. Он плохо скрывал слезы, и они текли по его растянутым в улыбке губам, а руки прижимали крохотные цветки к груди, дрожащей прерывисто и глубоко.

– О, моя драгоценная малышка. Только любовь могла спасти меня сегодня ночью от смерти.

Рядом на колени упал ее младший брат с красными, заплаканными глазами.

– Любовь спасет и тебя, сестрица. До завтра Бог благословит тебя исцелением, я… я знаю, так и будет, – его голос затерялся среди всхлипываний.

Мария слабо улыбнулась. Петер уложил ее горячую голову на подушку из зеленых листьев и подоткнул теплое одеяло под самый подбородок. Девочка заснула, а верный папа Петер стенал к вратам Сиона.

Потом Петер вернулся к Анне и взял ее безвольную руку в свою. Он гладил ее по волосенкам, пока она не задышала ровнее и спокойнее. Он обратился к Иону, положил ладони поверх взмокшей макушки и отчаянно взмолился о его исцелении.

И так весь день Петер молился… и снова молился… в посте, отказавши в еде своему хрупкому телу. Тем временем Бенедетто со всех ног помчался в Арону в поисках лекаря или доброжелателя-монаха, а Фрида с помощниками ухаживали за больными: смачивали тряпицы в холодных водах озера и прикладывали к пылающим лбам. Но к концу того дня еще трое крестоносцев лежали в горячке. Общая тревога нарастала.

Карл отвел Петера в сторону и проговорил голосом, полным отчаянья:

– Петер, тебя ведь Бог исцелил. Ведь это чудо, правда?

Петер упал на валун у самой кромки воды.

– Ах, мальчик мой, мне ли знать, где чудо, а где естественный ход вещей? Знаю только, что благодарен Отцу за продленные дни жизни. Но и правда, исцеление похоже на чудо.

– Похоже? – с укоризной переспросил Карл. – Ты стар и немощен, а ведь испытал дьявольскую лихоманку и жив остался! Бог силен делать все… все на свете… ты сам так говорил. Он непременно спасет Марию и остальных!

– Милый мальчик, – медленно ответил Петер. – Бог совершает чудеса лишь по Своему усмотрению. Но, боюсь, Он не желает их часто. Послушай меня: научись видеть мир таким, как есть, а не таким, как тебе хотелось бы видеть его.

– Но чудеса ведь бывают, – настаивал Карл.

– Да, отрок, конечно бывают. В каком-то смысле они прямо окружают нас. Мудрый и верующий человек ищет чудес и просит о них. Но задача наша – не надеяться на небывалое, а основывать жизнь на обыденном и здравом. Не нужно своей верой принуждать Бога.

– Нет, Петер, – упорствовал Карл. – Я думаю…

– Довольно! – усталость и тревоги подточили терпение Петера. – Не стой надо мной и не требуй чуда. Не нам выбирать чудо по своему хотению. Наш долг поддерживать огонь, кормить товарищей и держать их в тепле, а остальное мы возлагаем к таинствам премудрого Господа. За работу!

Пока Петер с Карлом препирались, Вил медленно подходил к сестре, и, улучив момент, когда Фрида отошла к Иону, тут же оказался рядом с Марией. Он взял ее слабую руку в свою и нежно сжал ее. Он осторожно вытер пот с ее лба и бережно подоткнул одеяло.

Мария открыла глаза и слабо взглянула на брата. Она пошарила под одеялом и вынула увядший, но все еще прекрасный голубой цветок.

– Я сорвала его несколько дней тому назад. Прости, что сразу не отдала тебе.

Вил не нашел, что сказать в ответ. Его глаза увлажнились, а в горле образовался горький ком.

Мария протянула ему подарок.

– Я люблю тебя, брат, я так сильно тебя люблю. Мне нужно было давно тебе сказать. Прости.

Вил взял из ее рук цветочек и погладил ее по слипшимся волосам.

– Я… я… – нерешительно начал он. – Благодарю тебя, Мария. Я…

Он не смог выговорить то, чем томилась его душа, и отвернулся. Во рту у него пересохло, а руки задрожали. Он снова посмотрел на страдающую девочку и не смог выговорить ни слова. Страдание было так велико, что он, не помня себя, бросился в лес, где прислонился к гладкому широкому стволу и зарыдал.

* * *

День неспешно перешел в ночь, а Бенедетто с долгожданной помощью все не появлялся. Ночь прошла под неусыпными, бдительными взорами, но рассвет не принес утешения. Только Анне стало заметно лучше. После полудня того же дня первый ребенок из шести больных умер, а к ночи еще две души перенеслись В вечный покой. Ион и Мария пережили день, но, казалось, были обречены вскоре присоединиться к несчастным собратьям, которые лежали в лунном свете, омытые и приготовленные для погребения.

Петер встретил новую зарю безучастным пустым взором. Безоблачное небо приветливо встречало солнце, лучи которого посеребрили легкие волны озера. Теплый южный ветер шелестел в деревьях, прибой ласково плескался у берега. Петер созвал всех детей и привычно, даже как-то обыденно помолился над покойными. Как во все прежние разы, дети торжественно уложили усопших друзей в мелкие могилы и установили у каждого изголовья маленькие деревянные кресты. Немного позже Вил приказал Отто и Конраду отправиться в деревню и найти Бенедетто, или какую другую помощь.

Предчувствие новых потерь лишало Петера мужества. Он обернулся к двум страждущим детям и пал на свое лицо. Колокола недалекой Ароны отмечали время, и с каждым ударом колокола Петер возносил к небесам одну и ту же просьбу: «Tu es adjutor in tribulationsibus, Ты наш помощник в бедах, Tu es vita et virtus, Ты жизнь и благодетель, дорогой милостивый Господь, прошу Тебя, пощади этих двух».

Когда сумерки снова опустились на берега озера Маджоре, Петер молился… невнятно и тоскливо, стеная и плача, пока не выдохся окончательно. Когда силы покинули его, он упал на землю рядом с любимой Марией и заснул тревожным сном.

Даже в страшные часы ночного мрака Фрида старательно присматривала за обоими подопечными. Когда луна стала клониться к земле, она еще раз подошла к Иону, дабы поменять влажную ветошку у него на лбу. Она привязалась к мальчику и любила его, как родного брата, преданно посвятив себя заботе о нем. Она протянула руку, чтобы убрать с его лица волосы, но кожа под пальцами была остывшей и неживой. Холодок пробежал по спине девушки, и у нее затошнило внутри. Отчаянно прикусив губу, она поспешила к Петеру и растрясла его:

– Петер! Петер! – звала она неистовым шепотом. – Кажется, Ион… умер.

Петер подбежал к мальчику и приложил ухо к неподвижной груди мальчика. Он простонал, а после упал на тело горячо любимого крестоносца и зарыдал.

От всхлипываний священника проснулись остальные, и вскоре все окружили кольцом еще одного усопшего товарища. Петер ослабел настолько, что ничем не мог помочь, и бессильно смотрел, как Вил с Карлом завернули тело Иона в одеяло и отнесли к воде. Там, под блестящим звездным небом, юные воины омыли тело мальчика. Они оба онемели от скорби. Вместо того чтобы говорить, они предались спасительным воспоминаниям о павшем товарище.

Петер поднял руки.

– Ego te absolvo ab omnibus censuris et peccatis in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti.

Вил приказал всем остальным копать могилу: он чувствовал, что нельзя долее откладывать то, что ему следовало сделать. Вернувшись к постели Марии, он взял девочку за руку. Он мыслью – куда уж говорить про слова – редко обращался к Отцу небесному, но сейчас юноша умолял Создателя о милости и просил об Его исцеляющем прикосновении. Люди опытные и знающие в молитвах, несомненно, осмеяли бы его мольбу, сочли ее невнятным и косноязычным бормотанием, но сердце брата, смягченное недавним падением и горящее любовью, изливало поток искренних слов из самой глубины души.

Карл с Фридой хорошо заботились о Марии час за часом, но теперь Петер благоразумно отправил их спать, оставив девочку на попечении брата. Обменявшись тревожными взглядами и усталыми вздохами, сиделки перепоручили Вилу влажные примочки и нехотя улеглись на одеялах.

Снова и снова он смачивал лоб сестры прохладной водой. Его глаза неустанно следили за Марией, и даже приятное тепло костра ни на мгновение не соблазнило его прилечь и оставить вахту. Пока остальные крепко спали, юноша сидел у постели сестры как преданный телохранитель, охраняющий покой царственной принцессы.

При первом свете зари в лагерь прибежал Бенедетто с кучкой чернорясных монахов; сзади поспевали Отто и Конрад с паланкинами.

– Э-ге-ге! – кричал менестрель на ходу. – Эй, Петер!

Все тут же поднялись на ноги и изумленно смотрели, как к ним подбежала запыхавшаяся компания. И без того мрачное лицо Петера потемнело еще больше.

– Где ты пропадал, – выбранил он менестреля, – ленивец нерасторопный?

Бенедетто оборонительно помахал головой.

– Прошу прощенья! Прошу всех простить меня! Аронцы засадили меня в темницу. Я стащил меду для наших больных, но стражники меня заметили и схватили.

Один из бенедиктинцев выступил вперед и поклонился.

– Отец Петер, я брат Чиво из аронского монастыря.

Петер поклонился, и оба церковнослужителя пожали друг другу руки. Низенький, круглолицый монах с положенным брюшком чем-то расположил к себе Петера, и тот решил, что в иных обстоятельствах брат-монах наверняка не погнушался бы доброй шуткой.

– Со мною братья Фиглио, Палья и Гаддо. Я служу при монастырском лазарете. Ваш друг говорит правду. Его схватили, как только он пришел в селение, и с тех самых пор он изводился криками как безутешная пичуга. Л поскольку наш монастырь находится неподалеку от городской темницы, мы слушали его жалобный вой денно И нощно! Двое ваших товарищей отыскали менестреля и добились приема у нашего настоятеля. В конце концов, настоятель послал священника, дабы тот разобрался с этим делом и, заодно, с Бенедетто. После клятвенных заверений последнего – и хорошей баллады – наш capo отпустил его на наши поруки, и вот мы здесь!

Крестоносцы раскрыли рты и изумленно смотрели на боязливого менестреля. Петер покачал головой и привлек внимание братьев к Марии.

– Брат Чиво, малышка лежит при смерти. Мы отчаялись спасти ее.

Бенедиктинцы подобрали полы одежд и засеменили к девочке. Чиво наклонился над Марией и прислушался к слабому дыханью. Лицо его помрачнело. Он положил ей руку на лоб, толстым, но нежным пальцем приподнял одно веко и легонько пощупал ее горло. Голос его зазвучал по-доброму, но решительно:

– Отец Петер, не стану лгать. Боюсь, спасти малышку не удастся.

Карл подслушивал рядом. Слова укололи его в самое сердце, и он громко расплакался. Вил побледнел и отшатнулся. Оба брата припали к постели сестры, пробудив ее. Девочка приподнялась на здоровой руке, со свистов выдохнула и закашляла, попытавшись положить голову старшему брату на грудь. Вил обнял ее и прижал к себе, как младенца. Он гладил ее по волосам и целовал мокрый лоб, и она еле-еле улыбнулась. На несколько коротких драгоценных мгновений их глаза встретились, и сердца забились ровнее. На душе у Вила потеплело, но сестра вдруг задрожала и безжизненно повисла у него на руках.

– О Боже! – закричал Вил. – Брат Чиво… Петер! Скорей сюда!

Служители упали на колени вокруг девочки и напрягли слух.

– Еще дышит! – воскликнул Петер.

– Si, сердце еще бьется в ней. Надобно сейчас же отнести ее в лазарет! – приказал Чиво и велел двум братьям принести паланкин. – Поднимайте ее бережно!

Вил с Карлом протолкнулись сквозь кольцо монахов и подняли Марию с постели так трепетно, словно несли самую великую драгоценность на свете. Затем они осторожно уложили ее на холщевые носилки и прикрыли двумя одеялами. Они потянулись к ручкам паланкина.