Текст книги "Погоня за судьбой"

Глава XV. Изгой

… Я стою босыми ногами на влажном кафельном полу. Холодный затхлый воздух пробирает до костей – на мне только шёлковая ночная рубашка. Оглядываюсь – слева решётка, а где-то далеко за ней единственный источник света в этом мрачном месте – сияющий белизной дверной проём, в который упирается длинный коридор с высоким потолком. Я хватаюсь обеими руками за решётку и дёргаю её, но она непоколебима. Света не хватает. Почти наощупь двигаюсь вдоль неё, проводя руками по щербатой арматуре в поисках какой-нибудь зацепки, чего угодно – шатающегося прута, может быть, дверцы.

Ничего. Сплошная решётка прочно закреплена, и мне не попасть на ту сторону. Оборачиваюсь. Прямоугольный коридор полностью исчезает в темноте впереди. Меня начинает знобить. Прижавшись спиной к металлическим прутьям, я напряжённо вслушиваюсь в тишину, нарушаемую только учащённым биением моего собственного сердца. Путь назад отрезан, а впереди меня ждёт непроглядная тьма. Мне вдруг кажется, что я была здесь раньше…

Отпускаю решётку и робкими шагами продвигаюсь вперёд. Ничего не видно, и я выставляю перед собой руки. Глаза постепенно привыкают к темноте, и теперь я могу различить по сторонам тёмно-серые стены в метре от себя… С негромким шлепком босой ногой я наступаю в какую-то жидкость. Она тёплая и вязкая, и мне вдруг становится не по себе. Сквозь звенящую тишину до меня доносится едва различимый… плач? Это похоже на детский плач, но я не могу определить направление. Он как будто доносится сразу со всех сторон…

Поднимаю ступню, покрытую липкой массой и, стараясь унять дрожь в коленях, делаю ещё несколько шагов. Чувствую, что обеими ногами стою теперь в жиже, залившей пол ровным полусантиметровым слоем. Становится чуть светлее, и через секунду я понимаю, почему – вдоль стен коридора лежат продолговатые, накрытые белыми простынями тюки… Тела?!

Вскрикнув, я оборачиваюсь, чтобы убежать, но натыкаюсь прямо на уже знакомую решётку. Она что, преследует меня?! С той стороны такая же тьма – светлого дверного проёма больше нет, но я хватаюсь и в отчаянии дёргаю металлические прутья. Лязг наполняет коридор, раскатываясь гулким эхом. Сзади раздаётся тихий задумчивый девичий голос:

… – Нет ни меня, ни тебя… Мы теперь плод чьего-то воображения…

Я оборачиваюсь и в ужасе закрываю руками рот, подавившись криком. В паре метров от меня, не касаясь земли, в воздухе висит Аня. Тело её испускает слабое свечение, голова безвольно свешена на бок, а в животе зияет чёрная рана. Из-под разодранной окровавленной кофточки на пол с глухим стуком капает кровь. Она поднимает голову, улыбается мне и, поманив за собой рукой, мягко разворачивается и плывёт прочь, едва подсвечивая лежащие вдоль стены накрытые белыми простынями недвижимые тела. Шок проходит, и я иду вслед за ней, шлёпая босиком по полу, покрытому ровным слоем крови, мимо аккуратно уложенных тел – лишь бы не оставаться здесь, в темноте.

За монотонными шагами вслед за призраком я теряю ощущение времени, как вдруг Аня растворяется в воздухе, а я натыкаюсь на глухую стену. Обернувшись, вижу прямо перед собой решётку, которая отрезала меня теперь от тёмного устланного телами коридора в тридцатисантиметровом клочке пространства. С той стороны решётки на меня грустно смотрит Вера, одетая в рабочую робу.

Я просунула руку через решётку, но не смогла дотянуться до её нечёткого силуэта.

– Верочка, я что-нибудь придумаю!

Она снисходительно улыбается и молча качает головой. Меня накрывает волна отчаяния, слёзы брызжут из глаз.

– Я подвела вас всех! Подвела! Простите меня!

Не в силах больше держаться на ногах, я сползаю по решётке на колени. Меня сотрясают рыдания, а коридор наполняется шёпотом многочисленных голосов, раздающихся из-под белой материи.

– Заверши начатое… Сделай это… Мы ждём тебя… Заверши…

Открыв глаза, застланные пеленой, замечаю прямо перед собой в луже крови ржавый скальпель. Всхлипнув, произношу:

– Я ведь всех вас подвела… Я должна была быть вместе с вами…

Дрожащими руками беру лезвие, зажмуриваюсь, и, отведя его в сторону, с силой дёргаю на себя…

… Я вскакиваю и ошалело гляжу в пустоту. Сердце бешено колотится, скомканное одеяло лежит в стороне, а глаза обжигает соль. Провожу рукой по животу – крови нет…

Я полулежала на небольшой уютной кровати в комнате, раскрашенной в приятные светло-бежевые тона. Справа от меня дышало свежим ветерком чуть приподнятое окно, за которым сквозь ветви акации проглядывало ярко-голубое небо и щебетали птицы. Похоже, полдень ещё не наступил – жарко не было.

Я свесила с матраса металлические протезы ног и тяжело вздохнула. С тех пор, как Марк демобилизовался «по семейным обстоятельствам», и нас с ним отправили на транспортном корабле домой, на его родной Пирос, прошло уже почти два года. Эти месяцы, проведённые за партой в поселковой гимназии недалеко отсюда, куда меня по знакомству устроил Алехандро, отец Марка, закончились серией экзаменов и выпускным вечером, отгремевшим несколько недель назад, и с этого момента началась моя взрослая жизнь.

Обучение в гимназии далось мне с трудом – будучи объектом насмешек и издевательств однокашников, я осознала, что альтернатива унижениям только одна – давать жёсткий отпор. Любое неосторожно сказанное слово – и я срывалась и беспощадно избивала обидчика до полусмерти, невзирая на боль. Несколько раз я находилась на грани исключения, и каждый раз дяде Алехандро приходилось сглаживать конфликты. С местным шефом полиции мы были знакомы лично – я была частой гостьей в участке.

Когда я окончила обучение, гимназия со вздохом облегчения распрощалась со мной, а продолжать обучение я уже не могла – все три местных высших училища отклонили мою кандидатуру с обтекаемыми формулировками, но было понятно – со мной никто не хотел связываться. У меня не было ни прошлого – оно осталось на Кенгено, ни настоящего – оно было украдено Каптейном, ни будущего – оно теперь заволакивалось серым туманом…

Когда я была маленькой, я верила в доброту. Каждый Новый Год ассоциировался не с приближением конца, а с Дедом Морозом. День Рождения знаменовал собой праздник, и ежедневно я просыпалась в ожидании какого-то доброго чуда – будь то красивая птичка, севшая на подоконник, грибной дождь, а то и просто голубое небо над головой. Я защищала деревья от мальчишек-хулиганов, которые по ним лазали, норовя обломать ветви, а по приходу весны бережно выпускала на волю выбравшихся из оконных рам сонных мух. Душа моя была чиста…

Всё изменилось. Сложно сказать, в какой момент – с убийством ли мерзавца Маккейна, или с осознанием того, что все мои друзья погибли, а я не смогла этому помешать. Внутри меня на месте души зияла чёрная пустота, источающая холод. Жизнь как будто превратилась в неинтересный уже фильм, который хотелось промотать до конца, поставить на полку и никогда больше о нём не вспоминать, а то и просто выключить на середине…

Переборов себя, я встала с кровати, вытерла мокрые глаза, надела летнее платье, причесалась и, заправив постель, спустилась на кухню. В доме никого не было – Марк рано утром ушёл на службу, дядя Алехандро на своём небольшом комбайне трудился в поле – я слышала мерный гул двигателя в отдалении. Моя очередь доить корову и заниматься курятником была вчера – мы по очереди работали по хозяйству – поэтому сегодня я смогла поспать подольше.

На столе для меня заботливо оставили уже остывшие тосты с яйцом и кружку молока. Неспешно поглощая скромный завтрак, я обдумывала, как провести сегодняшний день. В голову приходили довольно банальные вещи – прогулки на свежем воздухе, рыбалка. Поход в кино или посещение библиотеки заняли бы больше времени, поскольку тогда нужно было бы добраться до съезда на ферму и ловить там попутку или автобус до небольшого городка Олинала, который располагался в десяти километрах к западу…

Пирос представлял из себя пасторальный мирок, небольшую и довольно жаркую планету, покрытую преимущественно степями, а ближе к экватору – пустынями, которые сменялись лавовыми полями. На богатой полезными ископаемыми планете была хорошо развита тяжёлая промышленность, но Олинала располагалась далеко от самых загрязнённых мест. Дядя Алехандро долго шёл к тому, чтобы покинуть большой город, и однажды ему всё же удалось переселиться подальше от суеты.

Мы жили в большом двухэтажном доме рядом с рощей акации. Дядя Алехандро, будучи фермером, имел в своём распоряжении огромное поле, поэтому всё, что было нужно для жизни, вполне можно было выращивать самостоятельно, а заодно приторговывать на рынке.

Это место очень напоминало мне дом – удалённость от больших поселений, сельский образ жизни и вольный ветер… Первое время я целыми днями пропадала в поле, чтобы сесть среди травы и невысокого кустарника и поплакать в одиночестве – я очень скучала по родителям, собаке, школьным и интернатским друзьям – но со временем становилось легче. Только частые ночные кошмары острой иглой пронзали моё сознание, заставляя просыпаться в холодном поту…

Пока я допивала молоко, урчание трактора приблизилось, мотор чихнул пару раз и затих, а через полминуты входная дверь отворилась, и на пороге появился дядя Алехандро. Загорелый и высокий, он был одет в клетчатую рубашку, потёртые джинсы и пыльные ботинки. Повесив свою ковбойскую шляпу на крючок, он тяжело прошагал к раковине, налил себе полный стакан воды, выцедил его до дна, сел напротив меня, откинувшись на стуле, и улыбнулся своей широкой доброй улыбкой.

– Проснулась, соня? Я за утро уже десяток гектар собрал…

Я отрешённо взглянула в окно.

– Дядя Алехандро, вы когда-нибудь задумывались над смыслом жизни?

– Ну кто же о нём не задумывался, дочь? Наверное, все. Но эти размышления никогда ни к чему не приводят.

– Почему?

Алехандро прокашлялся и заговорил:

– Три человека ворочали камни. Одного из них спросили: «Что ты делаешь?» Он вытер пот со лба и ответил: «Что, не видно? Я вкалываю!» У второго человека спросили: «А ты что делаешь?» Он закатал рукава и деловито сказал: «Деньги зарабатываю.» Спросили у третьего: «А что делаешь ты?» Он посмотрел вверх и сказал: «Храм строю…»

Он замолчал и, будто выжидая, смотрел теперь мне в глаза. Я тихо обронила:

– А потом налетит ураган, и от храма ничего не останется…

– Ураган – это то, на что ты не можешь повлиять. Так стоит ли опускать руки из-за того, что твой храм разрушен стихией? В нашем мире столько непреодолимых сил… Землетрясения, извержения, солнечные ветры, взрывы сверхновых… Но мы, сбитые с ног, каждый раз находим в себе силы подняться и идти дальше. А иначе зачем всё это тогда?

– Вот и я не знаю, зачем. Время украдёт у нас всё, если этого не успеют сделать другие… люди.

– Украдёт, конечно, куда же деваться, – он машинально поправил на пальце тусклое золотое колечко. – Но ведь мы сюда не просто так пришли, верно? Вот что я тебе скажу. Лучшее лекарство от ненужных мыслей – это работа. Когда ты занят делом, на самокопание не остаётся ни времени, ни желания, да и результат – вот он, перед тобой… Вот он – смысл жизни-то. Кстати, о результате… Я вот на минутку заскочил воды попить, да с тобой заболтался…

– Конечно, идите, дядя Алехандро. Спасибо, что подразогнали тучи.

– А ты, если что, не стесняйся, делись наболевшим. Мы же тут все и живём, чтобы друг друга поддерживать и помогать…

Он встал из-за стола и направился к двери. Я проводила его взглядом, зная уже, как проведу сегодняшний день. Найду работу!

Приободрившись, я поднялась в свою комнату, взяла с тумбочки глиняную копилку в виде барашка и, сняв с неё крышку, вытряхнула содержимое на деревянную поверхность. Отсчитав нужную сумму, я сунула монеты в карман и выпорхнула из дома. Солнце пригревало, тёплый ветерок ласкал моё лицо, а где-то сзади Алехандро с треском завёл мотор. Я шла по грунтовке вдоль невысокого деревянного забора, за которым колосилась сочная жёлтая пшеница, и полной грудью вдыхала свежий ветер жизни, прекрасной в своей простоте.

На перекрёстке ждать долго не пришлось – буквально через несколько минут из-за холма выполз большой зелёный автобус. Я подняла руку, и водитель остановил машину. В салоне я насчитала полдюжины пассажиров – в это время дня большинство людей уже были на работе или в школе – очередной учебный год только начался. Расплатившись, я прошла между рядов, заняла свободное место и прильнула к окну. Вокруг, насколько хватало глаз, жёлтым морем колосилась пшеница, и только где-то вдали возвышалась одинокая рощица деревьев, обрамлявшая наш дом, в сторону от которого, поднимая пыль, полз старенький комбайн.

Автобус мягко тронулся, а я глазела в окно на проплывающие мимо поля. Тут и там лежали большие стога сена, а из-за зарослей кукурузы и пшеницы в небо вздымались столбики пыли – жатва была в самом разгаре. Вскоре поля закончились, начали появляться небольшие домики, мотель, мост через речку, зеленая роща и снова домики…

Мелькнул большой синий указатель, и мы въехали в городок. Городской ландшафт Олиналы пестрил красками – невысокие, максимум двухэтажные домики здесь красили кто во что горазд. Оттенки всех цветов били в глаза – от ярко-жёлтого до ядовито-пурпурного, от белоснежного до тёмно-коричневого – не создавая при этом аляповатости и плавно перетекая из одной цветовой гаммы в другую. Жизнь в городке с населением чуть за пять тысяч человек текла неспешно и размеренно, людей в это время дня на улице почти не было.

Автобус причалил к остановке рядом с центральной площадью, дверь со свистом отворилась, и пассажиры потянулись к выходу. Дождавшись, пока все выйдут, я покинула автобус последней. Машина стояла с открытыми дверьми в ожидании обратного рейса, а я размышляла, куда бы мне пойти первым делом.

В стороне шумел фонтан, откуда-то раздавались весёлые детские крики. Сердце трепыхалось в груди, я наконец ощущала радость жизни. Направившись вдоль по улице, я решила заглядывать во все лавчонки, которые встретятся мне на пути. Редкие встречные прохожие с настороженностью поглядывали на меня, обходя по дуге, а то и переходя на другую сторону дороги, но я старалась не обращать на это внимание.

Впереди показался угол пекарни. Пройдя мимо витражного окна, я звякнула колокольчиком входной двери и оказалась внутри. Пахло душистым свежим хлебом, за стойкой никого не было, а в глубине технического помещения в белом халате и колпаке возле печи трудился хлебник. Я подошла к стойке и стала вежливо выжидать. Наконец, пекарь отвлёкся и, увидев меня, поинтересовался:

– Что угодно, девушка? Хлеба, печенья, конфет? Есть свежайшие утренние пирожные и сдобы… – он широким жестом указал на витрину.

– Спасибо, но я ищу работу. Вам не нужен помощник?

Он поглядел на мои протезы, помялся пару секунд и, почесывая затылок, протянул:

– Рабочих рук хватает… Вот вторая печь бы не помешала, тогда бы, может быть, и люди понадобились… А так нет, прости… Будешь что-нибудь покупать?

– Нет, спасибо. – я развернулась и вышла на улицу.

Сотня шагов вдоль тротуара привела меня к парикмахерской. Чёрные буквы на розовом фоне вывески гласили: «Estetica Belmont». Я толкнула дверь, и мне навстречу, резиново улыбаясь, тут же вышла крашенная в блондинку немолодая уже женщина. Из-за её спины показалась вторая парикмахерша помоложе. Всё также фальшиво улыбаясь одними губами, старшая смерила меня взглядом и вопросила:

– Будете краситься или подровняем чёлку?

– Вообще-то, мне нужна работа…

Улыбка сползла с лица волосничей, она тут же повернулась в сторону своей коллеги и, приглушив голос, проговорила:

– Синтия, это же та разбойница, которая твоего малыша избила?

Вторая, глядя исподлобья, в полный голос произнесла:

– Она самая. Ты в курсе, девочка, что мой сын теперь носит протез вместо нижней челюсти?

Я попыталась вспомнить, о ком речь, но не могла, хоть и была уверена, что её сыночек попал под раздачу за дело. Распаляясь, она стала надвигаться на меня.

– Он хороший, добрый мальчик, но его жизнь превратилась в ад, и всё это благодаря тебе!

Я смутилась и начала отступать назад.

– Я не понимаю, о ком речь.

– Да?! Так ты, значит, постоянно этим промышляешь, и уже не помнишь своих жертв?! Имя Винсент Лопес тебе о чём-нибудь говорит?

Я вспомнила…

На дворе стояло начало тёплой зимы, и темнело в это время года довольно быстро.

Я вышла из гимназии после продлёнки – большинство детей уже давно были дома, а мне нужно было дождаться Марка, который обещал забрать меня с прилегающей к учебному заведению улочки. Пересекая футбольное поле по пути к выходу со школьного двора, я увидела группу ребят, которые что-то обсуждали и громко ржали на той стороне, возле турников. Стайку хулиганов возглавлял Винсент Лопес, задиристый паренёк из параллельного класса с очень крупным телосложением, который не давал прохода более слабым одноклассникам, бил и унижал их.

У родителей Винсента была собака – охотничий доберман, которого Винсент частенько выгуливал, и теперь тот, помахивая хвостом, копался в траве чуть в отдалении. Завидев меня, ребята перестали галдеть, а жирдяй Винсент свистом подозвал собаку, после чего громко проквакал, очевидно, чтобы было слышно и мне:

– А давайте-ка устроим охоту, а, ребят? Посмотрим, как калека будет улепётывать от Энцо?.. Энцо, давай, парень… Фас её!

Собака сорвалась с места и бросилась в мою сторону. У меня были доли секунды на то, чтобы среагировать. Я скинула рюкзак на траву, достала оттуда пенал, из которого посыпались ручки и карандаши. Дрожащей рукой сжала одну из ручек, поднялась, и в тот же момент подоспевшая собака совершила прыжок. Я успела выставить вперёд металлический протез руки, пёс вцепился в него и стал бешено дергать головой.

Ребята улюлюкали и орали, а я вдруг вспомнила это ощущение – когда время замедляется, всё вокруг становится как будто неважным. Есть только ты и он. Я холодно и расчётливо прицелилась, после чего, вложив в удар все силы, вонзила сжатую в кулаке ручку собаке аккурат в спинку носа. Конец ручки с хрустом вышел из её нижней челюсти, брызнула кровь, собака отпустила мою руку и, истошно завывая, принялась метаться по полю кругами. Сделав пяток кругов, животное упало и затихло. Пока я собирала канцелярские принадлежности и укладывала их в рюкзак, стояла гробовая тишина…

Я ушла, провожаемая ошарашенными взглядами малолетних бандитов, а через три дня поймала Винсента на выходе из мужского туалета и предварительно выкраденной из спортзала трёхкилограммовой гантелей превратила его самодовольное толстое лицо в кровавую кашу…

Парикмахерши нависали надо мной, осуждающе сверля меня глазами. Я тихо и холодно произнесла:

– Знаете… Я жалею иногда, что у меня не получилось тогда убить вашего выродка.

– Да как ты смеешь, тварь?! Мой любимый сыночек! – женщина налетела на меня, осыпая неумелыми ударами наотмашь. Я поспешила ретироваться и выскочила на улицу. Вслед мне неслись проклятия и брань, но это ничуть не испортило мне настроения…

* * *

За день я обошла весь город, побывав в страховой компании, на мойке машин, в гостинице, салоне связи, медицинском центре… Везде я получала отказ в той или иной форме. Похоже, моя «слава» опережала меня, и никто не хотел иметь дел со столь проблемным подростком. Перекусывая булкой, купленной в той самой пекарне, я сидела теперь на краю фонтана на площади и ждала автобус. Тело гудело от долгой ходьбы, а солнце скрылось за дом, клонясь к закату. Мой позитивный настрой медленно таял, уступая место привычной уже пустоте…

Прибыл автобус, и я среди прочих пассажиров заняла место у окна. Рядом никто не садился, будто сторонясь искалеченной души и тела, а я привычно глядела в окно на облитые багрянцем заходящего солнца верхушки деревьев. Автобус тронулся, и за окном поползли низкие домики. Краем глаза заметив движение сбоку от себя, я обернулась. Возле меня сидела благовидная худощавая старушка в очках и с палочкой. В автобусе было полно свободных мест, но ей зачем-то понадобилось сесть именно рядом со мной.

– Не возражаешь, внучка? – тихо поинтересовалась старушка, поправив седую шевелюру.

– Не возражаю, но и восторга не испытываю.

Я отвернулась обратно к окну.

– Как тебя зовут?

– Лиза, – буркнула я. Ненавижу, когда ко мне лезут с расспросами.

– Я вижу, Лиза, тебе нелегко пришлось сегодня. Тяжёлый выдался день?

Я вздохнула. Кажется, она от меня так просто не отстанет.

– Бывало и похуже…

– У меня тоже день не очень. Вот, ездила справки собирать. Внучок мой тяжело болен, а родители его непутёвые по притонам шляются. Алкоголики, всю свою жизнь пропили, и ребёнка своего на меня оставили…

Я посмотрела на неё. Она сидела, сгорбившись, и тряпочкой протирала свои очки. Я не нашла ничего лучше, чем выпалить какую-то банальщину:

– В этом мире чересчур много глупости и зла…

Неожиданно подсознание выудило из памяти небольшой холмик, покрытый высокой травой и серьёзное лицо Отто рядом с моим. «…Нельзя так, Лизка. Зла и так слишком много…»

– Да, внученька, чересчур… А самое-то обидное, что я уже ничего с этим поделать не могу, – голос её дрожал. – Нет ни сил повлиять, ни возможности изменить что-то. Старость – она не про ревматизм и склероз. Она про беспомощность…

– Ничего, бабуля, когда-нибудь всё это закончится.

– Для меня – уже довольно скоро. А вот у тебя вся жизнь впереди. Распорядись ею так, чтобы можно было потом оглянуться и увидеть, что всё не зря!

– А если эта самая жизнь меня выбросила на обочину?

– Тогда выбирайся с обочины, вставай и иди дальше. Найди своё дело, которое разожжёт в тебе огонь жизни…

Я промолчала. Слишком часто звучат эти вечные вопросы, завязшие на зубах. И каждый норовит влезть со своим универсальным рецептом спасения, будучи сам по ноздри в жиже. И каждый, безусловно, прав, но точка зрения – это всего лишь точка, не дотягивающая даже до угла, не говоря уже о том, чтобы охватить всю картину…

Я вышла на своей остановке. Солнце только что зашло, в небе надо мной с криками проносилась стая птиц. Примерно на середине пути в сторону дома меня догнал небольшой пикап. Поравнявшись со мной, он снизил скорость, а из окна высунулся Марк в полицейской форме.

– Эй, привет! Прыгай в машину, доедем.

Я понуро обошла внедорожник, залезла на сиденье и хлопнула дверью. Джип тронулся, а Марк участливо поинтересовался:

– Откуда ты такая мрачная? Что-то случилось?

– Ни хрена не случилось, Марк. Я просто пыталась найти работу, и ничего не вышло. Обошла весь город, но везде одно и то же. Они будто сговорились…

– Люди боятся тебя, это правда… Но, может быть, это можно из недостатка превратить в преимущество?

Я фыркнула:

– Да о чем ты говоришь? Со мной просто не хотят связываться.

Он помолчал, явно обдумывая что-то, и наконец проговорил:

– Завтра после службы мы поедем в город, и я познакомлю тебя с кое-какими людьми. Думаю, вы сможете найти общий язык, а у них для тебя найдётся работа.

– Кто они? И что за работа?

– Это не совсем законная работа, но за неё платят, и, как бы странно это ни звучало, она приносит общественную пользу…

– Криминал? – я замотала головой. – Нет, Марк, я не хочу становиться преступницей…

Машина колыхалась на неровностях, подъезжая к дому. Лампочка на крыльце светилась ярко-жёлтым светом, вокруг неё вилась мошкара. Он протянул руку и мягко взял меня за плечо.

– Лиза, ты уже преступница… Забыла?

– Но я…

Скрипнули тормоза, и джип остановился. Марк смотрел мне прямо в глаза.

– Пойми, убив человека, ты переступила грань, и невозможно уже вернуться назад. Это останется с тобой навсегда. Поверь, я знаю, что это такое… Но ты не переживай сильно, с этим можно научиться жить. И не забивай себе голову, всё это будет завтра, а сейчас пойдем домой, я помираю как есть хочу…

Марк запер пикап, мы прошли в дом. Приветливый Алехандро уже ждал нас с горячим ужином. За неспешной беседой на отвлечённые темы мы приняли пищу и разбрелись по своим комнатам.

Я лежала на кровати, глядя в потолок и обдумывая сегодняшний день. Изгой, которого общество отторгает от себя, обречен либо пропа́сть, либо прибиться к изнанке, к тёмной стороне этого общества. Осознавая, что среди обывателей я всегда буду белой вороной, я теперь довольно отчётливо видела свой дальнейший жизненный путь. Нет, я не могла отстроить свой храм, о котором утром говорил Алехандро, да и не хотела уже. Его обломки надежно похоронили под собой людей, которые были мне дороги, а разбирать завалы я больше не могла: всё, что я могла там найти – это мёртвых друзей. Отто, Вера, Аня, доктор Хадсон…

Теперь я знала, к чему приложить усилия. Я должна была разрушить жизни тех, кто разрушил мой храм – найти всех до единого, кто так или иначе был причастен к событиям в интернате Каниди, и убить их с максимальной жестокостью. Пламя мести разгоралось в моей груди. Я с нетерпением ждала завтрашнего вечера, чтобы извлечь из предстоящей встречи максимальную пользу и начать движение к своей новой цели.