Текст книги "Время изоляции, 1951–2000 гг. (сборник)"

Нужно сказать, что после того, как она была напечатана в «Юности» (этот номер «Юности» у меня до сих пор хранится на даче, затасканный, затисканный до невозможности, потому что весь класс брал у меня эту повесть читать), не описать никаким пером. Только популярность повести «Love Story» в Штатах может сравниться с дикой славой, обрушившейся на Щербакову. И надо сказать, что она её не испортила: Щербакова продолжала оставаться тем же милым, открытым ростовским журналистом, который продолжал сочинять свои честные, замечательные подростковые истории.

Эта повесть, безусловно, сыграла роль спускового крючка, потому что именно с «Вам и не снилось» началась молодёжная активность: программы «Спорклуб» и «12 этаж», фильм Быкова «Чучело». Именно с этого момента начался активный разговор о том, какая молодёжь вырастет. И надо вам сказать, что молодёжь эта, умная, интересная, была на самом деле довольно перспективной. Крах советского проекта не означал краха этого поколения. Годы до 1988-го были надеждой, что этим детям дадут сыграть свою роль, дадут реализоваться. Только в 1991-м стало понятно, что пирамиду перестроить нельзя. И это поколение с перерубленной пополам судьбой так, в общем, и не состоялось. Им осталось только пересматривать фильм «Вам и не снилось» и слушать гениальную песню Алексея Рыбникова, которая стала символом наших несостоявшихся надежд.

Чингиз Айтматов
«И дольше века длится день»,
1980 год

Сейчас нам предстоит сложный разговор о непростом романе Чингиза Торекуловича Айтматова «И дольше века длится день». Книга эта была напечатана сначала под названием «Буранный полустанок», но впоследствии основное название «И дольше века длится день», взятое из стихов любимого Айтматовым Пастернака, было восстановлено. Правда, как мне рассказывал Айтматов, ему пришлось соврать, что это не сама пастернаковская строчка, а из шекспировских переводов. «Ну, если из шекспировских, тогда ладно», – ответили ему. Хотя на самом деле это из последнего стихотворения Пастернака, из «Солнцеворота».

До этого Айтматов романов не писал, и, в общем, определённая привязанность к жанру короткой повести здесь сказалась. Я и до сих пор думаю, что Айтматов не был романистом. Он был писателем фантастической изобразительной силы, он умел так написать, что действительно отбивал у читателя и сон, и аппетит. Во всяком случае, легенда о манкуртах в этом романе написана так, что невозможно избавиться от мигрени потом долгое время. И Айтматов с гордостью потом сам рассказывал о том, что у него добрый месяц взяла работа над этим текстом. Но при этом, невзирая на свою фантастическую изобразительную силу, Айтматов, конечно, на коротких повестях, на коротких дистанциях был сильнее. Поэтому «Буранный полустанок» – это несбалансированный роман, в который, как всегда в первый роман, напихано слишком много всего. Удивительно, что Айтматов взялся за эту книгу уже довольно зрелым писателем. Ему было за пятьдесят, он был лауреатом всех возможных премий, включая Ленинскую, главным среднеазиатским литератором, но тем не менее он долго копил идеи, впечатления, чтобы к этому роману приступить. Весь роман поместился в 11-м номере «Нового мира» за 1980 год – это не очень толстая книга, но в неё чрезвычайно многое вместилось. И, конечно, она распадается, как и предпоследний роман Айтматова «Плаха», на несколько составляющих: история Едигея Буранного, который работает на крошечном разъезде, история контакта земных космонавтов с пришельцами с планеты Лесная Грудь, и это архаическая часть «Белое облако Чингисхана», которая как легенда должна была входить в роман, но она его разрывала, становясь слишком большой. В результате Айтматов выделил её в отдельную повесть, в романе из легенд осталась только легенда о манкуртах.

Мы должны знать, в каком историческом контексте эта вещь появилась и какую функцию она несла. Семидесятые годы, начало восьмидесятых – это в интеллектуальном отношении время трудное, бурное. На доске стояла комбинация с очень неочевидными продолжениями, и поэтому говорить о деградации, об упадке советского проекта в это время трудно. Наоборот, появляются самые сложные и самые интересные вещи: лучшие спектакли Любимова, лучшие фильмы Тарковского, как «Сталкер», например. И у Айтматова вершинный взлёт – этот роман при всех его недостатках. Темы, которые этим романом затронуты, лежат в русле тогдашней наиболее актуальной дискуссии – дискуссии о модернизме и архаике. Получалось так, что начиная с 1977 года, когда произошла знаменитая дискуссия «Классика и мы», которая резко расколола русскую литературу на почвенников и прогрессистов, – это вечное членение, но здесь оно опять стало дико актуальным, – начиная с этого года память, слово «память», историческая память стала символом почвенничества и в каком-то смысле черносотенства. И борьба за сохранение памятников, за чистоту природы, против вторжения в неё – главная тема литературной, культурной и, скажем шире, общественной борьбы восьмидесятых годов. Ведь общество «Память» получило название после романа комсомольского писателя Владимира Чивилихина. Его роман о декабристах и так, для маскировки, о революционных традициях. Но вообще это роман о том, что без памяти общество не живёт, что традиция сильнее прогресса, что надо вернуться к традиции. Роман Айтматова всё-таки в этом ключе рассматривать не стоит. Айтматов ни секунды не почвенник. Потому что как писатель Айтматов модернист, причём модернист убеждённый. Достаточно сказать, что, когда он в 1987 году возглавил «Иностранную литературу», первое, что он сделал, – весь 1988 год печатал «Улисса». И это, в общем, не случайно, потому что крайний модерн и крайняя архаика смыкаются.

Как доказал академик Раушенбах, есть много общего в перспективе русских икон и перспективе в понимании авангардного искусства. Там есть революционные прорывы. Точно так же Андрей Вознесенский, самый авангардный из русских поэтов, всегда черпал вдохновение в древнерусской живописи, древнерусском зодчестве, в своей собственной священнической семье и священнической традиции. Точно так же Андрей Тарковский, самый продвинутый, самый авангардный из русских режиссёров, снял «Андрея Рублёва» – фильм, где русская древность смыкается с русским авангардом. И «Купание красного коня», что замечательно показал Лев Мочалов, – это вещь, сделанная в традициях русской иконы. Икона и авангард очень часто смыкаются, и роман Айтматова по сути своей роман модернистский, модерновый роман с очень современными техниками. В некоторых отношениях этот роман до сих пор остаётся прорывным, потому что тогда метод сожжённых мостиков между частями текста, метод соотнесения между собой совершенно разных фрагментов, между которыми возникают разные ассоциативные связи, был в большой моде. Окуджава так написал «Свидание с Бонапартом», Стругацкие так написали «Отягощённых злом». Три разные истории в одной матрёшке, которые образуют сложные ассоциативные связи, – конечно, имплицитные, полускрытые, но тем интереснее их выявление. Так вот, тема романа вовсе не в том, что надо хранить традицию и надо хранить историческую память. Тема романа в том, что советский проект, стирая из памяти самое страшное, самое злое и главное, обречён. Он вырастил манкуртов, которые не помнят, как всё было. Айтматов всегда с такой немножко наивной гордостью признавался, что манкуртов он выдумал сам, – в нём было это очарование наивности, которое он пронёс через все годы своей жизни и работы.

Я много с ним общался, по крайней мере, пять серьёзных разговоров у нас было. И вот я вспоминаю, как Айтматов в самолёте – мы вместе летим в Баку – мне рассказывает, что он два раза умудрился придумать народную легенду. Сначала он придумал «Пегий пёс, бегущий краем моря». Ему Владимир Санги, писатель-чукча, рассказал о такой пегой скале на бегу, и он раз – и придумал эту историю про мальчика с рыбаками. «Пегий пёс, бегущий краем моря» – самая поразительная его повесть семидесятых годов, как мне кажется. А второй раз он придумал манкурта. Он говорил: «Я и рад бы, чтобы это было, но народ этого не выдумал, это выдумал я». Там действительно очень страшная история, история о том, что пленных солдат превращают в рабов, а для того, чтобы они превратились в рабов, надо стереть им память. А для того, чтобы стёрлась память, их подвергают ужасной пытке: им надевают такую шапку из сырой кожи и кладут на солнцепёк. На солнцепёке эта кожа сжимается и железным обручем сжимает голову. Девять из десяти умирают, а десятый становится идеальным рабом, абсолютно послушным. И вот манкурт – это не символ разрыва с традицией, это не символ исторического беспамятства. Это конкретный символ человека, который забыл самое главное. Конечно, когда Айтматов говорит об этом, он имеет в виду общество, забывшее свои самые страшные преступления. Вот когда главный герой, Буранный Едигей, едет хоронить своего друга Казангапа, который его, инвалида, пригласил на разъезд и дал ему работу, он вспоминает всю жизнь. Он вспоминает Абуталипа, которого ни за что увезли – только за то, что он партизанил в Югославии, а с Югославией испортились отношения. Его увезли и замучили, а вдова его долго потом ещё ждала. Он вспоминает все притеснения, весь голод, все обиды, которые эта власть безо всякой необходимости наносила хорошим, преданным людям, этим кротким киргизам, да и русским, которые там обитали, тоже – людям, которые ничего дурного не хотели. А мы, как манкурты, это забываем, мы живём с обручем на голове. Не случайно первое название романа было «Обруч», но потом Айтматов от него отказался.

Самое интересное здесь то, что по своей поэтической мощи эта книга не имеет себе равных. Как мы знаем, в этой легенде про манкурта мать приехала к одному из манкуртов и нашла его. Он её не узнал, ему сказали, что она хочет ему отпарить череп, а это самое страшное для манкуртов. Снять эту шапочку с головы, отпарить. Они этого жутко боятся, вообще прикасаться к голове манкурты никому не позволяют, она у них всю жизнь чудовищно болит. И когда мать ещё раз к нему подошла, он её стрелой убил. Но её платок продолжает вокруг него кружиться и кричать: «Вспомни своё имя, вспомни своё имя!» Как птица, вокруг него летает этот платок. Жутко написано. Надо сказать, что Айтматов действительно, когда хотел, так уж он из читателя слезу коленом выдавливал. Когда Едигей скачет на чёрном верблюде во время запуска ракеты рядом с условным Байконуром и всё вокруг него грохочет, земля содрогается, ему кажется, что рядом с ним летает этот белый платок и кричит: «Твой отец Доненбай! Твой отец Доненбай!», то есть «помни вот это своё». И это тоже жуткая сцена.

В чём, собственно, коллизия романа? Он везёт Казангапа хоронить, а кладбище огорожено колючей проволокой из-за космодрома, туда нельзя больше проникнуть, нельзя больше там похоронить мертвецов. Он говорит: «Попросите вышестоящее начальство, чтобы нам разрешили похоронить человека. Не везти же нам его обратно». А попросить ничего нельзя – никто ничего не хочет понимать. Обнесённое колючей проволокой кладбище было одним из самых страшных символов поздней советской империи. Память была за колючей проволокой, нельзя было упоминать о страшном, о главном. Выросло поколение манкуртов. Сегодня эти манкурты при социологических опросах голосуют за Сталина и говорят, что и войну мы с ним выиграли, и 70 % за него всегда. А слышать правду они категорически не хотят, потому что это для них всё равно что отпарить голову. Для них это прикосновение к травме, которая живёт где-то, и ладно, и больше нельзя её трогать.

Самая спорная часть романа – история с лесногрудцами. Это история о том, что космонавты в открытом космосе приняли приглашение людей с планеты Лесная Грудь, вступили с ними в контакт и отправились к ним в гости. Это оказалась экологически чистая (важная для Айтматова тема), абсолютно мирная планета, где нет ни войн, ни конфликтов – они ушли вперёд очень далеко. Лесногрудцы приглашают землян к себе, а земляне уничтожают этих пришельцев. Это тоже очень частая тема в советском искусстве той поры, достаточно вспомнить фантастический фильм «Молчание доктора Ивенса»: прилетают добрые инопланетяне, а агрессивные земляне их к себе не допускают. В некотором смысле это тоже было предвидение, потому что в советском проекте именно это и случилось: к нам Запад пришёл, а мы встретили его уверениями, что он агрессор. Хотя, наверно, если бы он хотел, он мог бы в девяностые годы уничтожить весь наш суверенитет. Но как бы то ни было, пророчество Айтматова оформлено довольно слабо. Самая слабая часть – научно-фантастическая. Весьма занятно, что фантастическая тема не оставляла его и потом, и он придумывает блистательную идею романа «Тавро Кассандры», где космонавт, космический монах Филофей умудрился обнаружить у зародыша – он биолог – такое жёлтое пятнышко, которое свидетельствует об особенной судьбе ребёнка. Ребёнок вырастет либо злодеем, либо гением. И земляне начинают думать, что надо уничтожать всех детей с этим тавро независимо от того, гении они или злодеи. Ведь это главный способ сохранить себя. То есть, как ни странно, Айтматов с его абсолютно космологическим мышлением ожидал какого-то откровения из космоса. Он ожидал, что Земля не одинока, что нас оттуда спасут, что мы как-то вписаны в эту сверхцивилизацию. Эта мечта у него проходила через всю позднюю прозу, и то, что она появилась в «Буранном полустанке», тоже очень важно.

В романе, естественно, открытый финал, потому что во время запуска этих убийственных ракет в космос происходит фактически катастрофа. И вот они бегут рядом: человек, верблюд и собака; чёрный верблюд Каранар, Едигей и его пёс. Они убегают, как дети, бегущие от грозы, спасаются от всего этого ужаса. И непонятно, собственно говоря, выживут они или нет. Сам Айтматов говорил: «Едигей умереть не может, конечно, я бы никогда не посмел убить Едигея». Конечно, всё кончилось благополучно. Но когда это читаешь, возникает стойкое ощущение, что пришёл какой-то последний апокалипсис, что мир содрогается и гибнет. Тем интереснее догадка Айтматова о том, что космическая станция «Паритет» – советско-американская. И обе стороны, и советская, и американская, наносят этот ужасный залп по будущему, потому что боятся будущего.

Роман был напечатан с огромным трудом, прошёл, обдирая себе бока, после этого получил все возможные награды и очень триумфальное критическое обсуждение. По нему шло множество спектаклей, и он остался одним из самых ярких произведений позднего Советского Союза, после чего начал сбываться и манкурты взяли всю власть. Как это ни ужасно, но приходится согласиться, что Чингиз Торекулович Айтматов, великий архаик и модернист, был ещё и замечательным пророком.

Василий Аксёнов
«Остров Крым»,
1981 год

В 1981 году уехавший из России Василий Павлович Аксёнов наконец разрешил издательству «Ардис» напечатать – пока по-русски – свой законченный в 1979 году, ходивший до этого в самиздате роман «Остров Крым».

Из всей прозы Аксёнова, даже включая «Звёздный билет» с его скандальной фантастической славой, даже включая «Апельсины из Марокко» или «Коллег» с их экранизацией, «Остров Крым» – самый удачливый аксёновский роман. Он до сих пор не экранизирован, и это очень жаль. Я уверен, что это в довольно близком времени будет исправлено, потому что актуальность книги с годами только возрастает. «Остров Крым» – это самый известный, самый читаемый, самый тиражируемый, переиздаваемый, обсуждаемый аксёновский роман. Не в последнюю очередь это случилось потому, что аксёновская книга выдержана в жанре треша, боевика. Надо сказать, что Аксёнова этот жанр интересовал всегда. Он хотел быть понят своей страной, перефразируя Маяковского, хотел быть читаем, хотел быть читаем и на Западе тоже. Первый его эксперимент в этом жанре – это попытка написать втроём роман «Джин Грин – неприкасаемый», такой советский вариант Джеймса Бонда, выполненный Гривадием Горпожаксом, эсквайром, хотя Гривадий Горпожакс – это Григорий Поженян, Василий Аксёнов и Овидий Горчаков. Горчаков, человек с разведкой в прошлом, консультировал книгу, Поженян, человек с десантным и морским опытом, выдумывал весь экшн, а Аксёнов, будем откровенны, за всех её писал. Получилась очень весёлая история, и, как ни странно, в Советском Союзе это произведение было издано. А вот про «Остров Крым», который в 1981 году появился в «Ардисе» и сразу стал проникать в Россию, тиражироваться и читаться, все понимали, что это надо хранить в страшном секрете, потому что это совершенно за гранью всех советских приличий. Эта книга, в отличие от аксёновского «Ожога», написанного сложно, авангардно, полифонично, маскируется именно под боевик, и в этом её большая проблема. Да, она легко усваивается, да, она легко читается, но драма в том, что она на самом деле очень глубокое и серьёзное высказывание, и не зря Аксёнов посвятил его памяти своей матери Евгении Гинзбург, главного человека в своей жизни.

Сюжет «Острова Крым» напоминать уже бессмысленно, его знают все. Это история в жанре альтернативной истории, которая очень бурно расцвела в Америке начиная с 1973 года. Выходили сборники статей по альтернативной истории: а что, если бы в этой точке бифуркации повернули не туда? А что, если бы?.. Собственно, ещё Пушкин задавал себе этот вопрос: а что, если бы Лукреция сумела ускользнуть от Тарквиния? Не произошло бы растления, самоубийства, в конце концов Рим остался бы цел. А что, если бы во время Великой Отечественной войны или ещё раньше, во время Гражданской, удалось бы разбомбить перешеек и Крым оказался бы островом? Что было бы, если бы в конце десятых – начале двадцатых укрывшаяся там российская интеллигенция, окопавшаяся там белая гвардия устроила бы в 1922 году реальный перекоп? Не просто Перекоп, как называется эта местность, а действительно перекопали бы эти три версты песка и Крым оказался бы отделён от России. Что бы случилось тогда? Там бы была построена отдельная, недоступная, хорошо обороняющаяся, глубоко фундированная белая республика безо всякой монархии, с парламентаризмом. Уцелела бы белая, интеллигентная Россия. Растили бы устриц, выстроили бы роскошные здания, дорога Симферополь – Ялта, столь любимая и мною, и миллионами других сверстников, и более всего любимая Аксёновым, превратилась бы в роскошную высокогорную трассу, на которой проводилось бы знаменитое ралли «Антика». Кстати говоря, в девяностые годы такое ралли произошло, и на него приехал Аксёнов. На его глазах свершилась его фантастика. Он тогда, приехав в «Артек», сказал: «Проблема не в том, чтобы вам перекопать перешеек. Проблема в том, чтобы выстроить мост в Турцию. Вот это проблема!» Но этого не произошло.

Естественно, что в «Острове Крым» стартовая коллизия выглядела тогда совершенно фантастичной. Но, описывая эту фантастическую коллизию, Аксёнов первым очень точно почувствовал, что главной мечтой интеллигенции острова Крым будет мечта о присоединении Крыма к России, о воссоединении с большой Россией. Вообще говоря, этот маленький клочок земли, этот островок имеет какое-то особенное, пограничное географическое и нравственное значение. Не зря Мандельштам сказал: «Где обрывается Россия над морем чёрным и глухим». «Остров Крым» – это то, что Аксёнов в рассказе «Победа» назвал «непреодолимым страстным желанием захватить поле H8, ибо оно было полем любви, бугорком любви, над которым висели прозрачные стрекозы». Крым – такой бугорок любви в Чёрном море, как выразился один американский автор, клитор Чёрного моря, простите. Этот бугорок все хотят захватить. И, конечно, то, что он в России уже несколько раз был спусковым крючком великих перемен, тоже очень не случайно. Крымская война обнажила всю пустотность и никчёмность царствования Николая I и, по некоторым данным, послужила причиной его самоубийства. Не знаем, сам ли он умер или помог себе. Крым был последней точкой сопротивления белой армии. Крым стал темой аксёновского романа. И – страшно, как в русской истории всё наглядно – именно человек по фамилии Аксёнов на некоторое время возглавил Крым после его так называемого возвращения в Россию. Не будем забывать и стихи Тютчева, которыми он приветствовал возвращение Крыма после Крымской войны, когда Горчаков его вернул: «Море ‹…› лобзает берег свой родной». Крым, при ничтожности его размеров и при абсолютной его, в общем, экономической убыточности, – даже как курорт он не состоялся: любимый курорт советских людей, не более, – он почему-то ужасно важная точка. И Аксёнов это почувствовал. Естественно, что главная мечта интеллигенции острова Крым, левой интеллигенции – это слияние с большой Россией. Есть там и правая интеллигенция, которая настаивает, наоборот, на том, чтобы отколоться, чтобы ни малейших компромиссов, чтобы с большевиками полная вражда. Но главный герой Лучников, который, собственно говоря, потомок замечательного дворянского белоэмигрантского рода, который аристократ и сын аристократов, типичный аксёновский герой, байронит, супермен, который в свои 45–47 лет – абсолютно гора мышц, и при этом знаток всех боевых искусств, и при этом редактор газеты «Русский курьер», богач, миллионер, дамский угодник, всеобщий любимец, – Лучников, как все совестливые русские герои, одержим отнюдь не суперменством, отнюдь не мачизмом. Он одержим страстным желанием любой ценой объединиться с большой Россией.

Лучников дружит с некоторыми прогрессистами со Старой площади. Лучников знакомится с представителями так называемой Русской партии, довольно влиятельной тогда, русскими националистами, которые пытались подкинуть национально-монархическую идею партии в качестве руководства к действию: евреев всех извести, устроить тотальные фильтры и абсолютно русскую верхушку. Таких людей было много в журнале «Наш современник» или «Молодая гвардия»: Викулов, Иванов, всякого рода комсомольские секретари вроде Павлова и так далее. Вся эта публика лихорадочно пыталась построить себе такой советский, красно-белый вариант монархии. Сегодня эту идею до известной степени разделяет Проханов. Такие русские нацисты у Аксёнова описаны.

Лучников пытается завязать знакомства среди российской интеллигенции, приглашает их в Крым, наводит всяческие связи. А любимое его развлечение – это путешествовать по России. И вот там потрясающая сцена, когда он в мёрзлом, страшном, грязном автобусе где-то под Смоленском, насколько я помню, слушает кликушу, которая кричит на весь этот автобус, слушает эту древнюю страшную Россию. Ему представляется, что это зов родины. Когда он в своём крымском особняке мечтает о единении с Россией, он бесконечно переслушивает эту плёнку. Для него это на микрокассетнике самая дорогая память о России.

Ну и не будем, конечно, забывать, что у Лучникова страстный роман со знаменитой спортсменкой, а ныне телекомментаторшей Татьяной. Эта Татьяна в Москве успешно замужем, но она периодически прилетает к Лучникову, их страстный роман возобновляется, возобновляется связь двух прекрасных образцовых особей, зрелых любовников, у которых много чего в прошлом, и это для них до сих пор самое дорогое, как ни странно. И вот удивительное дело: когда Лучников достигает своей цели, когда Россия входит в Крым и начинает завоёвывать это доброе, открытое, прекрасное, богатое пространство, первой жертвой становится Таня. И Лучников в финале романа хоронит своих любимых, потому что здесь, конечно, Аксёнов наследует своему любимому поэту, которого он бесперечь цитирует, – Блоку. Главная тема «Двенадцати» – это смерть женщины. Да, Россия совершила рывок, да, Россия перешла к революции, она умудрилась пока ещё не построить, но, по крайней мере, заявить новое общество. И первое, что происходит, – убивают Катьку. Об этом сам Блок говорил:

 
Есть одно, что в ней скончалось
Безвозвратно,
Но нельзя его оплакать
И нельзя его почтить,
Потому что там и тут
В кучу сбившиеся тупо
Толстопузые мещане
Злобно чтут
Дорогую память трупа –
Там и тут,
Там и тут…
 

То есть нельзя оплакать эту вечную женственность, потому что все вокруг оплакивают свои капиталы и своё мещанское благополучие. Но главное, что было в стране, её вечная женственность – это убито. И поэтому Таня в «Острове Крым» гибнет первой. Гибнет то лучшее, что в России было.

Если вдуматься в этот роман достаточно глубоко и перестать рассматривать его как актуальную политическую антиутопию, приходится признать, что главная мысль Аксёнова – это мысль о полной непреодолимости этого пролива между народом и интеллигенцией. Если интеллигенция не хочет, чтобы её сожрали, если она не хочет, чтобы её изнасиловали, она не должна искать сближения с народом, она должна быть от него как можно дальше. Это очень правильное и очень справедливое, как мне кажется, мнение, потому что сближение с массой, сближение с большинством, с той подлинной Россией, как они её понимают, приводит к взаимному уничтожению, к аннигиляции. Интеллигенция должна соблюдать свою отдельность. Она не должна думать о вине перед народом, что сказал ещё Шаламов, она не должна пытаться этот народ исправить. Она его лучшая часть, да, она плоть от плоти его, но она оторвалась, она ушла в свободное плавание. И наводить мосты или засыпать пролив никак не нужно.

Когда эта антиутопия осуществилась и Россия, пользуясь правом сильного, забрала Крым без особенных сомнений, стало сбываться и предсказанное Аксёновым. Вместо того чтобы расцвести в России, Крым прежде всего заболел всеми её болезнями, и поэтому разочарование в этой акции стало уже массовым, хотя о нём ещё вслух предпочитают не говорить. Конечно, никто из крымчан не хочет вернуться в Украину. Им этого собственное достоинство не позволяет. Вероятно, единственный вариант для любого острова, по логике романа, – это автономное бытие: он должен быть сам по себе, никому не принадлежащий. Это же касается и интеллигенции. Быть ни с кем, быть самой по себе, упражняться в том экзистенциальном одиночестве, в котором так успешно упражнялся Аксёнов, начиная с самого момента своего отъезда, никому не свой ни здесь, ни на Западе, всеобщий друг, но ничей не единомышленник. И думаю, что это оптимальное будущее, которое интеллигенция рано или поздно себе построит.