Текст книги "Исчезнувший"

– Человек, – сказал я.

– Вижу. Кому тело принадлежит?

– Не нам, – поспешил откреститься Ян.

– Вы чего – ушибленные? Он с вами пришел?

– Его дверью ударило, – медсестра хотела было блеснуть знанием ситуации и указала на лоб Литовца. Но полушубок небрежно отмахнулся и рявкнул:

– С вами, спрашиваю?! Ну! Отвечать!

– Он в коридоре стоял, курил. Я попросил его показать, где палата Ленивого находится. Он и показал, – сказал я.

– А я всегда говорил, что курить вредно, – заметил полушубок и, выглянув в коридор, зычно крикнул: – Короленко, ты где там застрял? Поди сюда. И бригаду всю свою тащи. Разберись тут, что к чему. А вы, – он снова посмотрел на нас с Яном, – очистите помещение. Только далеко не уходите. Закончим с ними – займемся вами. Может, и в отделение прокатимся. Даже наверняка прокатимся.

Мы с Литовцем переглянулись и, не придумав ничего лучшего, попытались одновременно выйти в одну дверь. Естественно, застряли. Побарахтались немного и Литовец неожиданно оказался ловчее, даром, что дверью пришибленный. Оттер меня в сторону и первым выбрался в коридор.

И едва не был растоптан бригадой Короленки в составе шести человек, строем направлявшейся в палату.

Мы с полушубком благополучно переждали шествие внутри, после чего я, а за мной – и полушубок, благополучно покинули комнату. Окинув нас напоследок недобрым взглядом, мент уточнил:

– Ясно, что я сказал? Слоняться здесь, и ждать!

Сильный товарищ. И голос такой генеральский. К нам на остров Русский, где я тянул армейскую лямку, во имя проверки готовности отдать жизнь за Родину, тоже один с таким голосом приезжал. Весь день на нас орал, а вечером, во время пьянки, даже «Ворона» спеть не мог, потому что связки сорвал. Опасная это профессия – генералом быть. Но все равно во мне проснулись инстинкты, я приложил руку к виску и браво гаркнул:

– Есть!

Пробегавший мимо мужик с костылями шарахнулся в сторону и врезался в стену. А полушубок сощурился на меня тяжелым взглядом и вытянул вперед могучую пятерню с явным намерением сгрести меня за отвороты куртки. Я вежливо отстранил его ладошку и тогда он, внушительно покачав у меня перед носом прокуренным ногтем указательного пальца, проговорил:

– Ты не борзей. Я, если захочу, прямо сейчас тебя в ИВС закатаю. Ненадолго, зато наверняка. Как тебе такой вариант, еврей?

– Плохой вариант, – согласился я. – Только я, дико извиняюсь, не еврей.

– Да что ты говоришь? Как фамилия?

– Мешковский.

– Стопроцентный. Имя?

– Михаил.

– Значит, Мойша, – логика, натурально, у него была пуленепробиваемая. Одно слово – командир. – Короче, Мойша. Еще один хихикс с твоей стороны – закатаю, как огурец в бочку. Все. Временно свободен.

У полушубка был такой внушительный вид, что я даже пререкаться не стал. Развернулся и направился в сторону фойе. Там и народа поменьше, и в окно пялиться можно. За мной увязался Ян. Вид у него был – не приведи, господи. Мое подозрение, что удар дверью не прошел бесследно, крепчало и толстело с каждой минутой. Литовец остекленел взглядом и утратил всякое подобие инициативы. Он и раньше то особым рвением не отличался, был неразговорчив и сторонился неожиданностей, а сейчас и вовсе заткнулся и ходил строго у меня, привычного, в кильватере. Мне, натурально, стало жаль парня.

Но еще больше мне стало жаль себя, когда с лестничного пролета нам навстречу выскочил сухой и проворный, как жук-водомерка, капитан – тот самый, что ночью пытался снять с меня показания по поводу взорванного «Колизея». Увидев нас, он резко остановился и, выкатив глаза, выдавил:

– Ух! Это опять ты, разговорчивый?

– Я больше не буду! – я попытался отмазаться. Но было уже поздно – сзади подкрался вездесущий полушубок и ехидно спросил:

– Так! А здесь что такое?

– Да я вот этого кадра ночью видел. Когда с народа показания по взрыву в «Колизее» снимал, – сообщил капитан.

– Видел, говоришь? – недобро усмехнулся полушубок. – И сегодня он здесь. Нездоровая тяга к взрывам, ты не находишь, Коль?

Коль, который то ли был младшим по званию, то ли просто не любил пререкаться, согласно кивнул:

– Нахожу.

– Вот и я о том же, – полушубок пожевал губами что-то невидимое для меня. – Странное совпадение. Очень странное. А как ты сам его объяснишь, Мойша?

– Я не Мойша, – зло сказал я. – Я Михаил Семенович. А объясню проще пареной репы. Мне Ленивый, то есть Бивнев, денег должен был. Вот я и искал его. Ночью в «Колизее», сегодня здесь. И везде опоздал.

– Все логично, – разочарованно согласился полушубок. – Где Ленивого искать, как не в «Колизее»? Ты как, Коль?

Коль некоторое время пристально рассматривал мою ногу. Оказалось – ничего особенного. Нога, как нога. Бедро, коленка, голень, ступня. И он кивнул:

– Я думаю, да.

– А что это дружок твой все время молчит? – вдруг спросил полушубок. – Проговориться боится?

– Ян-то? – усмехнулся я. – Да он сейчас вообще ничего не боится. Его дверью по башке стукнуло, когда граната взорвалась. Я бы ему диагноз поставил – тотальное сотрясение мозга. Только я не медик.

– А сколько вам Бивнев должен был? – полушубок снова резко сменил тему. Видимо, это был его метод работы.

– Мне – триста, – брякнул я прежде, чем сообразил, что называю слишком маленькую сумму.

– А ему? – мент кивнул в сторону Литовца.

– Ему вообще ничего не должен был. Мы сюда за моими деньгами ехали. Не успели.

У полушубка родилась мысль, и он в честь этого потеребил кончик носа. Потом высказал ее вслух:

– Странно все это. Этот парень, Ленивый. Он, вроде, в деньгах не нуждался. А тут из-за трех косых затеял в прятки играть. Жадность проснулась? Не понимаю.

– А копейка рубль бережет, – хмыкнул я. – К тому же, я Ленивому пару дней назад уже бил морду. Вот он и бегал от меня. Между нами, это хорошо, что он мне всего три сотни должен был. Если бы, скажем, это были три тысячи баксов, я бы прямо здесь, у твоих ног линолеум кушать начал. Не сходя с места, даже без соли. Потому что я простой таксер. А ты знаешь, сколько простому таксеру за такие бабки горбатиться приходится?

– Кошмар, – сказал полушубок. – Я тебя даже ни о чем не спрашивал, а ты меня словами по самую фуражку завалил.

– Разговорчивый, – подтвердил Коль. – Я это еще вчера приметил.

– Понятно, – кивнул полушубок. – Вот что, разговорчивый. Вы со своим дружком тусуйтесь здесь, в фойе, и никуда не уходите. Закончу там, – он кивнул в сторону коридора, – приду за вами. Поедем в отделение, там и поговорим твои разговоры.

– Яволь, – сказал я и, взяв Яна за локоть, оттащил к окну. Литовец уже вообще ни на что не реагировал. Его не волновали ни грозовой полушубок, ни капитан Коль. Счастливый человек.

Прислонив напарника задницей к подоконнику, я принялся ходить из угла в угол. Думал. Благо, было над чем, а думалка работала уже вполне сносно.

Со смертью Ленивого оборвалась ниточка, на которую я привык в последнее время возлагать определенные надежды. С этого момента поиски Четырехглазого грозили перейти в стадию, которую менты для удобства называли «глухарем». Или «висяком»? Черт, понапридумывают слов, а мне разбираться! Как бы там ни было, а во избежание как глухаря, так и висяка, нужно было срочно искать другую ниточку, которую можно будет раскручивать. А где искать – я еще не знал.

Конечно, пропавшего коллегу могли найти и сами менты. Но только в том случае, если Ленивый держал его у себя дома или, скажем, в гараже (на загородной вилле и так далее). Что весьма сомнительно, поскольку Бивнев обладал определенным криминальным опытом и так глупо подставляться стал бы только в одном случае – окончательно и бесповоротно свихнувшись. Чего я за ним не приметил.

А рассказывать ментам о том, что у меня пропал коллега, в надежде, что они начнут шерстить не только те явки, адреса и пароли, которые оказались засвечены в связи со смертью Ленивого, но и вообще весь город перевернут, на мой взгляд, было бессмысленно. Я Четырехглазому не кум, не сват и не брат. Даже не супруга. От меня просто отмахнутся, как от назойливого комара, списав его пропажу на запой или загул. И неважно, что прежде он ни в чем подобном замечен не был – все когда-нибудь происходит в первый раз, правда? Поэтому поднять шум и реально заставить милицию шевелиться могла только жена Четырехглазого. Но до возвращения Любавы оставалось еще больше недели. А как с ней связаться до истечения этого срока, я не знал, не будучи ни разу представлен его теще.

Короче, воленс-ноленс, нужно было придумывать ниточку. Действовать примерно как Ломанов, для поддержания собственного престижу сочинивший маленькую победоносную войну с Четырехглазым. Поимел с этого двойную выгоду: и жена налево смотреть поменьше будет, и у братвы чутка уважения добавилось, даром, что противник достался не из грозных.

Я удовлетворенно кивнул. Вот именно. Ломанов. Тоже ведь временно здесь обитает. И его, кажется, еще не взорвали. Он вполне должен быть в курсе неправедных дел, совершенных его подчиненным. В конце концов, если правда о похищении человека выплывет наружу, репутация Ломанова пострадает куда сильнее репутации Ленивого. И тогда Ломанов устроит Ленивому Армагеддон. А зачем Бивневу идти на такой риск? Гораздо проще поставить шефа в известность. Данные соображения смертью Ленивого не отменялись – во всяком случае, для владельца «Колизея». И хоть смысла в том, чтобы одобрить похищение Четырехглазого, у Ломанова не было никакого, – за пострадавшую супружескую честь уже отомстил, – он мог просто посмотреть на действия Ленивого сквозь пальцы. Типа – пусть побалуется паренек.

Это все, конечно, мои домыслы, ибо фактами я не располагал. Но домыслы строились на железобетонной логике, которую я взращивал и культивировал в себе почти тридцать лет. Так что побеседовать со знатным ресторатором в любом случае не помешает.

В фойе вышла медсестра, которую, судя по всему, изрядно утомила суета в отделении, подошла к окну и, встав рядом с Яном, принялась разглядывать происходящее снаружи.

Я тоже подошел и тоже выглянул в окно. Пожарные уже убыли, трупы уволокли куда-то. Но и медики, и менты все еще кучковались у обгоревшего остова. Курили и о чем-то неторопливо трепались.

– В первый раз у вас такое? – спросил я первое, что пришло в голову. Потом сообразил, что в голову пришло не самое умное. Но было уже поздно. Сестра посмотрела на меня с таким видом, словно сомневалась в моей умственной полноценности, и сказала:

– А вы думали, у нас тут полевой лазарет? Каждый день гремят взрывы и рвутся фугасы? Нет, у нас такое в первый раз.

– Я вообще ничего не думаю, – отмазался я. – У меня после взрыва с мыслительными процессами неважно. Наверное, думалку ушибло.

– Наверное, – ехидно согласилась она и замолчала. Ну, очень невеселый человек. Хотя, собственно, с чего веселиться?

– Кто-то на «колизеевских» охоту устроил, – я сделал еще одну попытку. – Вчера клуб взорвали, сегодня – Бивнева. Так, глядишь, и до Ломанова доберутся. Он же здесь лежит?

– Да, – рассеянно кивнул медсестра. – На две палаты дальше.

– И в коридор со всеми выскакивал?

Она отрицательно помотала головой. Молча. Поддерживать ненужный ей разговор явно не собиралась.

Меня это слегка задело. Всегда обидно, когда твое обаяние не действует. Впрочем, в данном случае неудачу можно было списать на то, что медсестра все еще находилась под впечатлением недавнего происшествия.

Я прошелся от окна к двери, ведущей в отделение и попытался прикинуть, где находится палата Ломанова. Она определилась без труда, в том числе из-за двери, которая стоила ровно вдвое дороже всех остальных дверей в больнице. ВИП-номер, не иначе – но о том, чтобы наведаться в гости прямо сейчас, нечего было и думать. Прямо у двери топтался вездесущий полушубок и изучал плакаты на противоположной стене. Может быть, стремился постичь тонкости безопасного секса, а может, запоминал, как нужно спасать утопающих на воде, под землей и в воздухе. Впрочем, какая бы тема на плакатах ни затрагивалась, интереса у полушубка она явно не вызывала – вся его фигура выражала полнейшее безразличие.

Оставалось одно – посетить Ломанова несколько позже, когда менты рассосутся. К примеру, сегодня вечером. И я снова подошел к медсестре:

– А как вас зовут?

– Зачем это? – спросила она, все так же пялясь в окно.

– А вы мне, может, жизнь спасли. Если бы вы мне искусственное дыхание не сделали, я бы, может, концы отдал. Как вас зовут?

– Меня Лена зовут. И я вам искусственное дыхание не делала.

– Все равно я ваш должник, – настойчиво сказал я. – А долги надо платить. Вы что предпочитаете?

– Это просто моя работа. А предпочитаю я шампанское. Советское. Рижское. Полусладкое.

– Хороший вкус, – одобрил я, хотя шампанское ненавидел. – Так я приду сегодня вечером с шампанским?

Медсестра, наконец, оторвалась от окна и внимательно осмотрела меня. Я на всякий случай оперся руками о подоконник, чтобы отсутствие обручального кольца было заметнее. Но она, кажется, на безымянный палец даже не посмотрела. Все больше на морду пялилась. Впрочем, осмотр ее удовлетворил, потому что слегка расслабилась и сказала:

– Только попозже. Когда процедуры закончатся. Давайте в десять.

– О чем разговор! Часы сверять будем?

Глава 8

В больницу я приперся, как и обещал, к десяти. В руках имел пакет, в котором призывно позвякивали: бутылка шампанского для Лены и две бутылки водки для меня и других желающих, если таковые найдутся. Я по собственному богатому опыту знал, что таковые обязательно найдутся. Правда, совсем не был уверен, что мне будет дозволено присутствовать на гипотетической пьянке в больнице, но очень надеялся на это. А как иначе встретиться с господином Ломановым и составить с ним разговор, не вызывая подозрений?

Кроме спиртного, я прихватил с собой и закуску. Конфеты и фрукты – под шампанское, пельмени, общим весом в два кило – под водку. Если даже меня с позором изгонят, взяв только шампанское и все, что к нему прилагается, остальному я пропасть не дам. И два килограмма пельменей – не так уж много после ужасов сегодняшнего дня.

Потому что из больницы полушубок, как и грозился, отвез нас с Яном в отделение, где попытался проделать со мной то же, что его коллега Коль накануне. То есть, снять показания. И, надо признаться, добился в этом несколько больших успехов. Не от того, что был в большей степени профессионалом, а потому что сегодня я располагал кое-какими фактами. Но общий итог беседы полушубку все равно не понравился. И он с позором выгнал меня из кабинета – в этом у них с Колем случился паритет.

После меня в кабинет был затащен Литовец. Но лучше бы полушубок этого не делал. Потому что единственное, чем отметился напарник – напрочь испортил свой имидж крутого прибалтийского мужика, с ходу облевав стол полушубка, и все, что на этом столе было. А потом упал в обморок.

Приехавшая «скорая» полностью подтвердила мой диагноз, зафиксировав у Литовца серьезное сотрясение мозга.

Расстроенный полушубок долго показывал кулак отъехавшей «скорой», потом заметил околачивающегося неподалеку меня и еще раз обругал похабными словами.

Машину в гараж я отгонял в одиночку. Услышав, что выручки нет вообще, завгар Макарец испытал короткое замыкание в башке и даже разнос мне устраивать не стал.

– И Литовца тоже сегодня не будет, – добил я его.

– А с ним что? – тускло спросил Макарец.

– Ушиб головы. Слушай, Василич, давай, я за него ночную смену откатаю?

– И опять никакой выручки не привезешь? Ты что, издеваешься, Мешковский?

– Да ты что, Василич?! Как ты мог такое подумать? Я от чистого сердца.

– Нет. И вообще, две смены подряд – это опасно. Лучше простой, чем разбитая машина.

Таким, говорю, образом, два килограмма пельменей меня ни разу не пугали. Общение с типами вроде полушубка и Макареца – самое то для людей, страдающих отсутствием аппетита.

В фойе, как ни странно, новой охраны не было. Это могло означать что угодно. От того, что Ломанов уже покинул заведение, до того, что менты попросту запретили посторонним людям тусоваться в сейсмически опасном месте. И тот, и другой варианты были шиты белыми нитками, но существовало еще огромное множество промежуточных.

Я не стал зацикливаться на вычислении наиболее логически обоснованного. Я просто решил, что несколько позже в любом случае наведаюсь в палату знатного ресторатора, где и выясню причину А пока пусть все идет, как идет. И я негромко постучал в рифленое стекло двери.

Долго ждать не пришлось. Левая створка распахнулась, и передо мной предстала медсестра Лена. Несколько часов, прошедшие с момента взрыва, пошли ей на пользу – с лица сошло отрешенное выражение, и вдруг оказалось, что Лена очень даже ничего.

– Я пришел, – скромно сообщил я.

– Я вижу, – скромно согласилась она. – А у нас как раз процедуры закончились. Проходите.

Значит, не выгонят, – резюмировал я и, шагнув вперед, остановился на пороге напротив нее. В узком проходе это выглядело очень эротично – грудь к груди, причем, сознаюсь, два ее холма выглядели куда привлекательнее моей относительной равнины. Повыше халата все стало нежно-розовым от смущения. Мне это понравилось, но я не для этого останавливался. Я просто хотел уточнить одну деталь, которая вдруг показалась мне существенной:

– Леночка, а доктора уже ушли баиньки?

– Ушли, – кивнула она. – Вы проходите.

И я прошел. Но недалеко. Потому что, как-никак, был здесь не совсем местным, хотя и успел пережить не самый банальный эпизод своей жизни.

Леночка повозилась с запором и пошла вперед, тропя дорогу. Через десять метров мы свернули в боковое ответвление, и я увидел свет, льющийся в приоткрытую дверь. И услышал голоса. Судя по всему, наш путь лежал именно туда.

– Вы же сказали, что доктора уже ушли, – упрекнул я.

Леночка остановилась и обернулась. У меня что-то случилось с тормозами, и я врезался в нее – грудь в грудь. Второй раз за несколько минут. Но уже вплотную. Если дело и дальше так пойдет, страшно подумать, что будет к утру.

– Доктора ушли, – сказала она, еще раз мило покраснев. Никогда не думал, что это заразно, но тут почувствовал, что и мои щеки накалились. И вряд ли с мороза. Кажется, я тоже покраснел. Хотя и не так мило, как она. – Это дежурные. Да вы не бойтесь. Или вдруг застеснялись?

– Я?! Ни в коем случае. Я не трус! Я просто осторожный.

– Они не злые, не покусают, – и она, снова развернувшись, направилась к приоткрытой двери.

– Знаю, что не покусают, – пробормотал я ей вслед. – Не психушка же, натурально. Только береженного бог бережет.

В комнате, которая оказалась сестринской, пребывали трое. Две девицы в белых халатах – видимо, медсестры, и бородатый дядька в очках – очевидно, доктор. До нашего появления они пялились в телевизор, где шло какое-то шоу, и оживленно комментировали услышанное. Шоу было так себе, и комментарии на его фоне выглядели куда более умными. Хотя на самом деле до гениальности им тоже было далеко.

Смотреть такой бред ради интереса ни один здоровый человек не стал бы. И я догадался – люди в белых халатах просто убивали время. В ожидании, пока им подкинут какую-нибудь жертву, над которой можно будет профессионально поиздеваться. Например, отхерачить ногу. Ну, или на худой конец, аппендицит. Хотя, о чем это я? Тут же травматология. Тут аппендиксы не режут. Короче, неважно – медикам нечем было заняться, и по этой причине они разжижали себе мозги, пялясь в экран. Но, стоило нам появиться на пороге, все три пары глаз повернулись в сторону двери. Спорю – с немалым облегчением. Потом девицы, якобы стеснительно делая вид, что незнакомые самцы им неинтересны, снова уставились в ящик, а очкарик, как истинный вожак стада, завидевший потенциального соперника, продолжил таращиться на нас. Вернее, большей частью на меня. И я даже чувствовал, что под тяжестью его взгляда вот-вот упаду навзничь, не устояв на ногах. Поддерживало лишь чувство ответственности – все-таки, в руках держал литр водки и бутылку шампанского. Если упаду – разобью непременно. Жалко будет до слез.

– Вот, – сказала Лена, слегка смутившись. – Это тот самый парень, что сегодня под взрыв попал.

Очкарик схавал информацию и на Лену вообще перестал обращать внимание, целиком сосредоточившись на мне. Я понял, что это мой выход и, шагнув вперед, принялся выгружать на стол содержимое пакета:

– Пришел поблагодарить Лену за то, что она меня из под руин вытащила и искусственным дыханием к жизни вернула.

– Я ему искусственное дыхание не делала! – возразила она таким тоном, словно перед мужем оправдывалась. А вдруг и правда очкарик – ее муж?! Хотя, конечно, логики в таком предположении было мало, и доктор подтвердил это, заметив:

– Леночка, разве это важно, делал ты ему искусственное дыхание или нет? – При виде появляющегося из пакета богатства он вообще как мог быстро заныкал в глубины подсознания проявление своего «я» в образе вожака стаи и извлек оттуда философа. Линзы очков восторженно заблестели. По всему стало видать – пить явно не откажется. – Ты еще молодая. Ты ему еще сделаешь. И не только искусственное дыхание. Важно другое – человек пришел поблагодарить тебя за спасение жизни. Да будет тебе известно, что благодарность – величайшая добродетель человека. И всего человечества. – И он протянул мне руку: – Боря.

– Миша, – я ответил на рукопожатие и вернулся к прежнему занятию под комментарии бородатого Бори:

– Многие считают, что вылечить человека – раз плюнуть, особенно если ты этому шесть лет учился. Что это твоя святая обязанность, раз ты давал клятву Гиппократа. Да, мы лечим. Но я вас спрашиваю, люди – что приятнее? Лечить манекен в человеческом облике, который потом даже не вспомнит о тебе, или оказывать помощь существу благодарному, человеку понимающему, который при случае и в положение войдет, и добром отплатит? Верно я говорю, девочки?

– Вы всегда верно говорите, Борис Васильевич, – подтвердила одна из телезрительниц. – Вы же начальство.

– Подхалимка, – сказал очкарик. – Но, слава богу, откровенная подхалимка. Откровенность – это тоже добродетель, да. Знакомься, Миша – женская половина местного медицинского контингента. Клава и Маша. С Леной ты уже знаком. А я – мужская половина. Половины, конечно, неравные. Но я доктор, то есть командир. О, апельсины! Это, понятно, под шампанское. А, пельмени! Слушай, человек, а ты, случайно, не медик?

– И чтобы да, так нет, – сокрушенно сказал я. – Я случайно таксист.

– Таксист? – отчего-то удивился он. – Странно. А рассуждаешь, как медик, если берешь пельмени на закуску.

– Во мне на днях Пирогов помер, – признался я. – Сегодня поминки.

– Жаль, что помер, – Боря опечаленно вздохнул и вдруг встрепенулся и хлопнул в ладоши: – Девочки, а ну, кончай балаган! Ящик жил, ящик жив, ящик будет жить. А нет – так новый купим. А пьянки – редкость, о них заботиться надо. Клава, давай кастрюлю на плиту, пельмени варить будем. Я вас, милые мои, научу свободу любить. Или думаете, что раз Камаев дежурит, то уж и распускаться можно?

– Что вы, Борис Васильевич! – та же девица, что не сомневалась в непогрешимости его суждений, поднялась и пошла к плите. Видимо, это и была Клава. – Мы знаем, что когда вы дежурите, нам ни минуты покоя не будет!

– Вот то-то! – довольно отметил очкарик. По всей видимости, доктор Камаев жил со своими подчиненными душа в душу. – Да ты, Миша, присаживайся, в ногах правды нет.

Я, уже присмотревший свободное место на диване поближе к Лене, уселся, но все же счел нужным заметить:

– Полагаешь, что правда в заднице?

– Гы, – сказал доктор. – Нет. Ее вообще нет. Но сидеть удобнее, чем стоять, согласись?

– Согласюсь, – кивнул я. – А лежать удобнее, чем сидеть.

– Не всегда, – возразил он. – На кладбище лежать не очень удобно. Лучше сидеть.

– В тюрьме сидеть тоже не мед, – выдал я. – Лучше уж стоять. А что касается кладбища, то там просто сырость и черви мешают. А так место ничуть не хуже любого другого. А то и лучше – всегда наверняка знаешь, как к тебе родственники относятся.

– Ой, смените тему, – не выдержала Лена. – Я страсть как не люблю слушать о смерти на ночь.

– Тогда давайте за жизнь, – сказал Боря и сгреб со стола бутылку водки.

– А пациенты не будут против? – осторожно спросил я. Будто и не сам пойло принес.

– У нас правильные пациенты, – Боря уже ловко разливал. – Смирные и тихие. По ночам спят и персонал понапрасну не дергают. Потому что у нас травматология, а не реанимация или, господи прости, токсикология.

Через два часа мы, все шестеро, были уже одной большой и дружной семьей. Запасы спиртного, принесенные мной, кончились, и теперь мы пили спирт, сэкономленный ударной медбригадой за день. Бородатый Боря поглощал его вполне профессионально, водой не разбавляя, остальные, включая меня, пили в пропорции пятьдесят на пятьдесят.

Вопреки уверениям Бори, медсестры таки пару раз покидали сестринскую – «укольчик больному сделать». Но, в общем, было очень весело. С экрана телевизора очередной комик травил очередную хохму. На него никто не обращал внимания. Все были заняты – играли в карты. В дурака.

Сдавал Боря. Время от времени он прерывался, чтобы ущипнуть за ляжку сидевшую от него по правую руку Клаву. После чего глупо хихикал. Клава давала ему подзатыльники, но тоже радостно улыбалась. В общем, все были довольны.

Я сидел, развалясь в кресле. В дурака я не играл. За нас двоих играла Лена. Она сидела у меня на коленях, обнимала за шею и демонстрировала карты, выделенные доктором. Считалось, что я должен ей подсказывать. Но это только считалось. Большую часть времени я уделял знакомству с ножками медсестры. По секрету – занятие куда более увлекательное, чем карты. Тем более что Леночка не возражала и, в отличие от Клавы, по голове меня не била.

Сдача шла медленно. Бородатый Боря слишком часто отвлекался, чтобы получить свою порцию по голове, причем Клава стучала сильно, абсолютно не заботясь о последствиях. Очкарик хихикал и забывал, по сколько карт кому уже раздал. Приходилось все пересчитывать.

На руках было по четыре карты, когда я ощутил позыв сходить в туалет. Пересадив Лену со своих колен в кресло, чтобы она охраняла место во время моего путешествия, я, пошатываясь, направился к двери.

Кроме туалета имелась еще одна цель, ради которой, собственно, я и прибыл сюда, ради которого изо всех сил старался не дать хмелю ударить мне в голову раньше времени. А именно – заглянуть к Ломанову на предмет откровенного разговора.

Но сперва я таки посетил туалет. Во-первых, избыток жидкости просился на свободу, а во-вторых, заглянул под сливной бачок – посмотреть, как поживают наши с Литовцем «Макаровы».

Те пребывали на месте и чувствовали себя, судя по всему, сносно. Один из пистолетов я переместил себе за пояс. Идти к Ломанову безоружным почему-то не хотелось. Может, он приказал доставить к себе в палату пулемет «Максим», оттого и охрану решил не выставлять. С «Макаровым» против «Максима» – тоже, конечно, не самая светлая идея, но все же лучше, чем с голыми руками.

Одернув на себе свитер, я побрел туда, где, по моим воспоминаниям, находилась палата ресторатора. В коридоре было темно – горела только тусклая лампочка в самом конце, но я не переживал. Никаких стульев, скамеечек и прочей рухляди, насколько я помнил, в проходе не было.

Дверь, которую я вышиб грудью, уже присобачили на место. Навели ли порядок в самой палате, я не знал, а заглядывать с целью проверить – не стал. Незачем. Отсчитав от этой палаты две двери, я открыл третью и быстро прошмыгнул внутрь, в темноту и неизвестность.

Шквальным пулеметным огнем меня встречать не стали. Появление незваного гостя вообще никаких эмоций не вызвало. Даже комар не чихнул.

Я немного постоял, вслушиваясь. Ориентироваться по зрению было бесполезно – окна, видимо, были занавешены плотными шторами, сквозь которые с улицы не пробивался ни один лучик.

Сей факт заставлял призадуматься. Шарахаться по палате на ощупь было глупо – обязательно наткнусь на что-нибудь и подниму шум. Но зажигать свет казалось опасным – если Ломанов проснется, то, как минимум, может закричать. А как максимум – откроет по мне стрельбу. Но другого варианта не просматривалось. Оставалось уповать на то, что сумею быстро сориентироваться, где находится кровать, и не дам ему привлечь ненужное внимание.

Я вытащил пистолет и, поплотнее зажмурившись, чтобы не ослепнуть, когда свет зажжется, щелкнул выключателем.

Палата-люкс, как и предполагалось. Разглядеть, где здесь кровать, было делом плевым – она была всего одна. И Ломанова, возлежавшего на ней, тоже, понятно, сразу приметил. В том, что это именно Ломанов, сомневаться не приходилось. Я пару раз имел честь лицезреть его, подбирая клиентов у тогда еще целого «Колизея», так что ошибиться не мог.

И он тоже не мог. Вообще ничего не мог. Потому что у него под подбородком, от уха до уха, тянулась широкая красная полоса. И подушка, на которой покоилась голова, тоже была красной от крови. И простыня под ней – тоже. Кто-то очень постарался поставить в конце его жизненного пути точку повнушительнее.

Я подошел поближе и осмотрел тело. Привлекали внимание поза и выражение лица. Ломанов лежал, вытянувшись во весь рост, и постельные принадлежности не были в беспорядке скомканы. Только пожелтевшие, покрытые темными короткими волосками руки отчаянно вцепились в простынь. И на лице не было ужаса – скорее, нечто среднее между удивлением и презрением. Все это выглядело так, словно он не сопротивлялся перед смертью, хоть и осознавал ее приближение.

А может, и нет, – возразил внутренний голос. Может, убийц было двое, и они застали его врасплох. И пока один держал руки, второй орудовал ножом.

Я отмахнулся и от этой мысли, и от внутреннего голоса вообще. Не мое это дело. Пусть милиция занимается построением гипотез. Когда обнаружит труп.

Напоследок пощупал лоб Ломанова. Температура тела – как у статуи. Давно лежит. Но не раньше ужина, то есть шести часов вечера. Иначе о его смерти уже стало бы известно.

Уходя, я вытер рукавом свитера выключатель и дверную ручку с обратной стороны. Других предметов, насколько помнил, не касался.

Слегка пошатываясь, вернулся в туалет и снова упрятал «Макаров» в пакет. Здесь и сейчас он был мне уже без надобности. Выйдя в фойе, уселся на диванчик, где днем коротали время телохранители Ломанова, и обхватил голову руками. Я далеко не праведник, и в жизни всякого навидался, но Ломанов, с его перерезанным горлом, серьезно расстроил мои нервные окончания. Даже Ленивый, разорванный взрывом, произвел меньшее впечатление. Возможно, потому что я и сам подвергся легкой контузии.

Кому же перешел дорогу знатный ресторатор? Причем, видимо, изрядно наследив при этом, раз сперва подняли на воздух его заведение, потом взорвали главного охранника, а под конец (если это конец) перерезали горло ему самому? Ответ мне, в принципе, был не особо нужен, если бы не одно «но» – я по-прежнему не знал, где искать Четырехглазого. Все ниточки, которые я себе придумывал, тут же обрывались. Непонятным образом дело ресторатора Ломанова и дело пропавшего Четырехглазого переплетались. У меня постепенно складывалось впечатление, что в этой жизни я не понимаю уже ничего. Так и до комплекса неполноценности недалеко.