Текст книги "Собрание сочинений в 20 т. Том 8. Вечные спутники"

«По природе своей, ~ Когда я один, я легче увлекаюсь общественными интересами и мировыми событиями». – Опыты (III, III).

«Больше всех остальных пороков, – говорит он, – я ненавижу жестокость и по врожденному чувству, и по убеждению». – Опыты (II, XII).

«Напрасно представляют философию недоступной детям, ~ что она не живет среди этих людей». – Опыты (I, XXVI).

«Душа, животворящая философию, ~ пугало, созданное, чтобы устрашать людей». – Там же.

«Добродетель, ~ любит красоту, и славу, и здоровье». – Там же.

«Я более, чем кто-либо, чужд этой страсти; ~ глупое и гадкое украшение!» – Опыты (I, XX).

«Я не могу выразить, ~ увлекает наш разум…» «Не только в людях, ~ меньше доброты». – Опыты (III, XII).

…«Всеми силами – и зубами, и ногтями, следует удерживать наслаждения, ~ («Ловите наслаждения, ~ звук пустой»)». – Опыты (I, XXXIX).

«Другие люди чувствуют сладость счастья ~ чтобы достойно прославить Того, Кто дает нам счастье». – Опыты (III, XIII).

«Но от этих мыслей ~ я очень мало заботился о кончине и еще меньше о деле, которое мне приходится покинуть». – Опыты (I, XX).

…Монтань сохранил этот взгляд на жизнь. – Далее в первой публикации: «Правда, он любит изредка посетовать на человеческое ничтожество и слегка взгрустнуть о непрочности людского счастья, но грусть эта – только мимолетные тучи, за которыми светится ровное, спокойное небо».

«…встретить старость не горькую и не лишенную сладостных песен». – Далее в первой публикации следует раздел: «V. Первобытное состояние. – Народ».

…«Говоря откровенно, люди науки лишены даже простого здравого смысла. ~ на каждом шагу попадаются в непроходимые дебри». – Опыты (I, XXV).

«С настоящими учеными происходит то же, что с колосьями на ниве: ~ признают свою человеческую слабость». – Опыты (II, XII).

«Вести правильную жизнь ~ всецело предоставить природе управление и власть над нами?» – Там же.

«Я нахожу, ~ паутину какого-нибудь ничтожного паука». – Опыты (I, XXXI). Далее в первой публикации: «Это место необыкновенно глубоко и метко формулирует теорию возвращения к первобытному состоянию».

«Естественные законы, ~ “это люди, только что вышедшие из рук богов”». – Опыты (I, XXXI).

С. 133–134. «Убив пленника, они его жарят и едят сообща, ~ чтобы изобразить крайнюю степень ненависти». – Опыты (I, XXIII).

…«подобно тому как естественный дневной свет мы заменяем искусственным, ~ наши способности мы заменяем заимствованными». – Опыты (I, XXV).

«Примеры животных уже достаточно показывают нам ~ без религии». – Опыты (II, XII).

«Король долго с ними разговаривал ~ не поджигает домов». – Опыты (I, XXXI).

…немалую службу европейскому обществу, что… – Далее в первой публикации: «под ее знаменем свободно и удобно проникала в жизнь критика существующих порядков и самый энергичный протест против них. Кроме того, эта идеализация…».

…из идеализации первобытного состояния. – Далее в первой публикации: «и все время идет с нею рука об руку».

«Я нахожу, что поступки и речи людей из народа ~ (народ более мудр, ~ в такой степени, как нужно)». – Опыты (II, XVII).

«Среди простых людей, ~ («Среди них, удалившись от нас, ~ свой последний приют»)». – Опыты (II, XXXV). Цитируются «Георгики» Вергилия (II, 473).

«Тот, кто будет нас судить по нашим поступкам ~ чем среди ученых». – Опыты (II, XII).

С. 135–136. «Философия, в конце концов, отсылает нас к примеру какого-нибудь атлета ~ необходимыми врожденными качествами». – Там же.

«Бурям доступна средняя область; оба крайние полюса ~ соперничают в спокойствии и счастии». – Опыты (III, X).

«Какой пример небывалого мужества видели мы в простом народе! ~ я замечал среди них одну только заботу – о погребении». – Опыты (III, XII).

«Погрузитесь в себя, ~ как умирают величайшие философы». – Там же.

С. 136–137. «К чему вооружаемся мы усилиями тщетного знания? ~ в постель они ложатся для того, чтобы умереть». – Там же.

«Мы покинули природу ~ в воспитании детей и в правосудии?» – Там же.

«Самое мудрое ~ незнание и простота сердца!» – Опыты (III, XIII).

Флобер

Впервые: СВ. 1888. № 12. Отд. II. С. 27–48, под загл. «Флобер в своих письмах». ВС. Отд. изд.: Монтань, Флобер. СПб., 1908. ПСС17, Т. XIII; ПСС24, Т. XVII.

В первой публикации после заглавия «Флобер в своих письмах» в подзаголовке указывались издания, послужившие автору основой для статьи: «Gustave Flaubert. Correspondance. Paris, 1887. Lettres de Gustave Flaubert à George Sand. 1884». Источники цитат приводятся по изданию: Флобер Г. Собр. соч.: В 10 т. / Под общ. ред. А.В. Луначарского и М.Д. Эйхенгольца. Т. 7. Письма. 1830–1854 / Пер. Б. Грифцова, Т. Ириновой и М. Ромма. М.: ГИХЛ, 1937; Т. 8. Письма. 1855–1880 / Пер. Т. Ириновой и М.Д. Эйхенгольца. М.: ГИХЛ, 1938. Римскими цифрами обозначен том, арабскими – страница. Первопечатная редакция статьи существенно отличается от текста в первом издании ВС. В примечаниях приводятся все варианты текста.

…носит в своем сердце чудовище, которое… – Далее в первой публикации: «подобно глисту в желудке».

«Гениальность – страшная болезнь. ~ должен неминуемо остаться либо без сердца, либо без таланта». – Цитируется роман «Утраченные иллюзии» (1843) (ч. 2. «Провинциальная знаменитость в Париже»; см.: Бальзак О. Собр. соч.: В 24 т. М.: Правда, 1960. Т. 9. С. 60–61).

Бальзак, к сожалению, обрывает это… – Далее в первой публикации: «в высшей степени интересное, хотя несколько загадочное».

…люди крайне непрактичные… – Далее в первой публикации: «негодные к реальной жизни, что на них нельзя положиться ни в каком серьезном деле».

…оказываются сухими, черствыми эгоистами. – Далее в первой публикации: «что они постоянно ищут чего-то, мечутся, тоскуют, так что вся их жизнь и деятельность похожи на непрерывную, страшную болезнь».

…одну из интереснейших страниц психологии творчества. – Далее в первой публикации: «вопрос этот послужит темою предлагаемого очерка».

…сцену гибели Лаокоона, описанную в Энеиде. – Речь идет о поэме Вергилия «Энеида» (см.: кн. II, ст. 200–231).

Нравственные инстинкты… – Далее в первой публикации: «хотя бы на одно мгновение».

…непонятную для остальных. – Далее в первой публикации: «непонятную для честных троянских буржуа».

…победит художника. – Далее в первой публикации: «и тогда он может плакать от жалости, как самая нежная из троянских женщин, может броситься на помощь Лаокоону, как самый мужественный из героев».

…образовать в душе художника… – Далее в первой публикации: «известную психологическую складку».

…его неисчерпаемого источника любви… – Далее в первой публикации: «милосердия, сострадания».

…материала для поэтического апофеоза. – Далее в первой публикации: «В этой роковой противоположности отвлеченно-эстетического взгляда на жизнь и нравственно-деятельного отношения к ней коренится одна из самых главных причин той страшной “болезни гениальности”, внутренней розни, непримиримой борьбы, в которой художественная личность рано или поздно убивает нравственную, если только гений не обладает громадной, титанической силой, необходимой для примирения. Мало того, что художник одарен…».

…и беспощадно анализировать их. – Далее в первой публикации: «Художник, может быть, иногда и сам хотел бы забыться, жить, как все, верить, как обыкновенные люди верят, всецело отдаться порыву чувства, но никакими усилиями, никакой страстью он не может уничтожить темного, холодного, бесстрастного уголка души, в котором сознание заглядывает в область чувства и разлагает все мечты, все верования, как бы они ни были дороги, наблюдает за ними с таким же равнодушным любопытством, как иногда путник в горах, с ясным, голубым небом над головой, спокойно смотрит на грозу, которая проносится у ног его в долине».

…в свою и чужую правдивость. – Далее в первой публикации: «Возрастание аналитической способности, чрезвычайно выгодное для художественного творчества, приводит писателя в жизни к мрачному скептицизму, к полному разочарованию в человечестве и в себе, если только опять-таки поэт не обладает огромной силой любви, прощения, необходимой для того, чтобы победить страшную, разлагающую силу анализа.

В превосходной статье П. Бурже о Флобере есть намеки на третью существенную причину “болезни гениальности”. Дело в том, что поэт переживает жизнь со всеми ее радостями и страстями в воображении гораздо раньше, чем в действительности: мечта рисует ему счастье в таких обаятельных образах, что, когда он встречается с ним в реальной жизни, оно ему кажется и тусклым, и ничтожным. У восточных поэтов есть прелестное сравнение: люди гонятся за своими грезами, как дети за бабочками, но только что удается схватить их руками, как золотая пыль, которая подымала мотылька на воздух, – слетает, бабочка бессильно трепещет ранеными крыльями и уже не может подняться к небу. Поэт любит мечту, пока она далека и невозможна, но только что греза воплотится в жизнь, она в их глазах теряет почти всю свою прелесть: они тратят слишком много души, страсти, силы на ожидание наслаждения, на мечты о нем, так что, когда оно приходит, они оказываются утомленными, холодными, неспособными взять его, и в уме их при сравнении того, что есть, с тем, чего они ожидали, возникает даже в минуты полного удовлетворения страсти вечный, скептический вопрос: “Только-то?”. В этой злополучной для большинства мечтателей способности предупреждать действительность воображением кроется третья причина того, что “гений пожирает все чувства”, самое сердце поэта, если только он не обладает огромной силой ума, необходимой для того, чтобы трезвым реалистическим отношением к жизни победить в себе зародыши романтического пессимизма.

Итак, эти три причины – во-первых, противоположность эстетического созерцания и волевой нравственной деятельности; во-вторых, чрезмерное развитие и напряженность аналитической способности в писателе; в-третьих, преобладание воображения над впечатлениями, происходящими от внешнего мира, – эти три причины производят тоску, разочарование, глубокую, болезненную раздвоенность, на которую жалуется большинство людей, одаренных резко обозначенным художественным темпераментом. В самом деле, поэт носит в себе два совершенно самостоятельных, иногда враждебных друг другу существа – художника и человека; они постоянно борются, и ареной для их ожесточенного поединка служит внутренний мир, душа поэта. Редко оказывается она достаточно могущественной, чтобы до конца выдержать на себе всю борьбу чрезмерных стихийных сил – искусства и жизни, не дать победить ни тому, ни другой, достигнуть окончательного идеального примирения эстетического и нравственного миросозерцания. К несчастью, этот величайший синтез выпадает на долю лишь очень немногих избранников (Гомер, Шекспир, Гёте) – большинство же делается рано или поздно жертвой страшной внутренней борьбы, остается, – по выражению Бальзака, – “либо без сердца, либо без таланта”».

Речь шла о статье П. Бурже «Гюстав Флобер», вошедшей в состав его книги «Очерки современной психологии: Этюды о выдающихся писателях нашего времени» (СПб., 1888. С. 78–110).

Письма Флобера, изданные в двух книгах… – Имеются в виду парижские издания 1884 и 1887 гг., названные в подзаголовке первой публикации настоящей статьи.

…художественной и нравственной личности. – Далее в первой публикации: «Внутренняя трагическая их коллизия принимает поистине грандиозные размеры благодаря тому, что имеем здесь дело не только с великим талантом, но и с великим характером. С первых же страниц вы предчувствуете неизбежность роковой развязки, и перед вашими глазами развертывается вся эта внутренняя драма так же стройно и величественно, как гениальное художественное произведение.

Мы привыкли смотреть на Флобера как на убежденного последователя теории объективного творчества: он всегда сознательно стремился – насколько успешно – это другой вопрос – к тому, чтобы субъективные мнения писателя как можно меньше отражались на его созданиях: впрочем, этим требованием он вовсе не предполагал в них, как некоторые думают, безличности, отсутствия объединяющей идеи и определенного философского направления:

ему только казалось желательным, чтобы художник, по мере сил, старался жертвовать всем, что есть мелкого, случайного, произвольного в его маленьком авторском “я”, в пользу широкого, беспристрастного эпического миросозерцания, и в самом деле, произведения Флобера отмечены печатью объективного спокойствия и высшей гармонии, которые свойственны очень немногим великим писателям. Поэт скрывал свои личные страдания, всю субъективную сторону жизни, нарочно сдерживал, подавлял ее, не давая ей простора в эпических произведениях, как будто стыдился “торговать то гневом, то тоской послушной, и гной душевных ран надменно выставлять на диво черни простодушной”; он прятал от людей “болезнь гениальности” со всеми ее муками, подобно тому как спартанский юноша скрывал под одеждой на своей груди зверя, пожравшего ему внутренности. Зато в те минуты, когда поэт не боится быть кем-нибудь подслушанным, в письме к другу детства, к любимой женщине, к товарищу-писателю помимо воли автора лиризм его внутренней жизни вырывается неудержимой, горячей волной, как слезы, слишком долго сдержанные. Вам просто не верится, чтобы тот же самый писатель, который в эпическом творчестве поражает невозмутимым, холодным бесстрастием жреца во время священнодействия, мог явиться здесь, в этой задушевной исповеди таким же великим, но вместе с тем бесконечно простым, близким, понятным, глубоко страдающим человеком: письма Флобера не только знакомят вас до мельчайших подробностей с интимной внутренней жизнью одной из самых скрытных, загадочных натур, кроме того, они открывают вам в художнике, которого до сих пор вы привыкли считать исключительно эпическим, объективным поэтом, гениального лирика. Лучшие страницы его переписки можно смело сопоставить с самыми вдохновенными лирическими произведениями Мюссе, Шиллера, Гейне».

Здесь цитируется стихотворение М.Ю. Лермонтова «Не верь себе» (1839).

…философского миросозерцания Флобера. – Далее в первой публикации: «Нет такого высокого, самоотверженного порыва, в котором нельзя было открыть при внимательном исследовании хотя несколько атомов фальши, эгоизма, тщеславия, пошлости. Обыкновенные люди не замечают этой примеси, вполне довольствуются внешним впечатлением и ищут только на каждом поступке, на чувстве знакомую этикетку: “героизм”, “любовь к женщине”, “самоотверженность”, подобно тому как люди не очень прихотливые ищут на бутылках только названия знакомых вин, нисколько не опасаясь возможной фальсификации. Но большинство поэтов, на свое несчастье, обладает слишком сильным, точным аппаратом внутреннего химического анализа: только это чувство попадает в него, оно тотчас же теряет весь свой блеск, свежесть и благоухание, разлагается, как самые прочные, яркие ткани линяют и разрушаются под действием серной кислоты. Здесь мы наталкиваемся на вторую причину “болезни гениальности”, о которой говорит Бальзак».

…«если бы у меня в поэтических замыслах ~ унизительной шутки». – Из письма к Эрнесту Шевалье от 29 августа 1834 г. (VII, 60).

…«будем всегда заниматься искусством, ~ в своей божественной диадеме». – Из письма к Эрнесту Шевалье от 14 августа 1835 г. (VII, 61).

…«Человек – ничто; произведение – все» – «I’homme n’est rien, l’œuvre est tout!» – Из письма к Жорж Санд после 20 декабря 1875 г. (VIII, 452). Далее в первой публикации: «С того момента, как в нем пробудилось сознание, до самой смерти, он остался верным бойцом этого принципа».

«Навсегда уйти в искусство и презирать все остальное ~ по вечерам двух свечей на столе». – Из письма к Альфреду Ле Пуатвену от 13 мая 1845 г. (VII, 113–114).

Через год он советует тому же другу: «Сделай, как я, – порви с внешним ~ почти головокружение». – Здесь неточность. Письмо к Альфреду Ле Пуатвену датировано сентябрем 1845 г. (VII, 124).

…ничтожной перед любовью к поэзии… – Далее в первой публикации: «подобно тому как слабый пламень поглощается и исчезает в более сильном».

…«Нет, лучше люби искусство, а не меня, ~ потому что идея одна – бессмертна». – Из письма к Луизе Коле от 2 сентября 1846 г. (VII, 167).

«Искусство ~ вот единственное, что я в себе уважаю». – Из письма к Луизе Коле от 13 сентября 1846 г. (VII, 172). Далее в первой публикации: «Как все, кто не ставит себе конечной целью воздействие на реальные факты, стремление к общественному идеалу, Флобер принужден искать опоры для своего миросозерцания в метафизическом, сверхчувственном принципе, в так называемом “абсолюте”, который он, конечно, помещает в искусстве. В совершенстве человеческой речи, по его мнению, лучше и полнее всех других форм воплощающей в себе красоту, он с наивностью человека, ослепленного страстью, мечтает найти архимедов рычаг, способный перевернуть весь мир, что-то вроде философского камня средневековых алхимиков или метафизического “начала всех начал”».

…«самодовлеющий принцип, который так же мало нуждается в какой бы то ни было поддержке, как звезда». – Из письма к Луизе Коле от 12 августа 1846 г. (VII, 153).

«Подобно звезде, – говорит он, – искусство, ~ никогда не исчезнет». – Из письма к Луизе Коле от 30 августа 1846 г. (VII, 167).

…«какая-то внутренняя сущность, что-то вроде божественной силы – такое же вечное, как принцип…» – Из письма к Жорж Санд от 3 апреля 1876 г. (VIII, 454).

«Иначе почему же существует необходимое отношение между самым точным и самым музыкальным выражением мысли?» – Там же.

…когда дело касается искусства. – Далее в первой публикации: «Есть что-то глубоко трагическое в том, как Флобер, сам не веря ни во что, против неверующего века, защищает этот последний, не разрушенный алтарь “Неведомому Богу” с энергией отчаяния, с ожесточением фанатика-жреца, сознающего, что рано или поздно кумир его должен быть низвергнут. “Старайся любить искусство, – пишет он своей подруге, – любить ревнивой, страстной, самоотверженной любовью”». (Цитируется письмо к Луизе Коле от 9 августа 1846 г.; VII, 143).

…«жизнь и мысль которых была лишь слепым орудием инстинкта красоты. ~ как мы смотрим на муравейник». – Из письма к Луизе Коле от 9 августа 1846 г. (VII, 143).

…«Больной, раздраженный, ~ не боясь ни дождя, ни града, ни ветра, ни грома». – Из письма к Альфреду Ле Пуатвену от сентября 1845 г. (VII, 123).

…из биографии Флобера, написанной Мопассаном… – Статья «Гюстав Флобер» (1884) была помещена как предисловие к «Письмам Флобера к Жорж Санд». В русском переводе см.: Мопассан Г. де. ПСС: В 12 т. М.: Правда, 1958. Т. 11. С. 199–247.

«…в точную, неразрушимую форму». – Далее в первой публикации: «(G. Flaubert, par Guy de Maupassant). Сейчас мы увидим, каким образом этот громадный перевес эстетической способности над всеми остальными силами души отразился на нравственной личности Флобера, как художник мало-помалу убил в нем человека, как метафизическая формула – искусство выше жизни – уничтожила для него самый смысл жизни, довела его до глубочайшего пессимистического отрицания, напоминающего отвлеченный, безнадежный пессимизм восточных религиозных систем. Здесь мы можем исследовать на живом примере, с таким удобством и точностью, как хирург на анатомическом препарате, все мельчайшие детали, весь последовательный ход “болезни гениальности”…».

«Я анализирую себя и других, ~ я уважаю себя больше других». – Из письма к Максиму Дю Кану 1838 г. (VII, 116).

…«Я люблю анализировать – это занятие меня развлекает. ~ одни – из бриллианта, другие – из жести». – Из письма к Луизе Коле от 8 августа 1846 г. (VII, 142).

Жизнь мечты, воображения так богата в нем, что… – Далее в первой публикации: «роскошь ее образов совершенно».

…получают своеобразную окраску… – Далее в первой публикации: «проходя сквозь эту фантастическую среду, как лучи света преломляются в призме».

«Антитеза постоянно возникает перед моими глазами: ~ прочитанное в книге волнует меня больше, чем действительное горе». – Из письма к Луизе Коле от 8 августа 1846 г. (VII, 134).

«Насколько я чувствую себя мягким, ~ они кристаллизуются в нем». – Из письма к Максиму Дю Кану от 20 марта 1846 г. (VII, 125). Далее в первой публикации: «Художник тратит так нерасчетливо и необдуманно весь свой жар, нежность, чувствительность на фантастическую жизнь, что, когда ему приходится неожиданно столкнуться с фактом реального мира, он может не найти в себе достаточно свежей впечатлительности, чтобы отнестись к нему с той средней степенью отзывчивости, на которую способны даже обыкновенные люди: вот почему в минуты сильной радости, когда по здравому смыслу, по естественному ходу вещей, следует чувствовать полное удовлетворение, поэт иногда напрасно ищет в своей душе искорки этого законного, хотя для приличия необходимого восторга и находит в себе только утомление, непонятное равнодушие и стыд, и страх перед самим собою, что этой радости нет. Таким же образом он способен смотреть с непостижимой для обыкновенных людей холодностью на страдания и даже смерть любимого существа, умом считая их величайшим для себя несчастьем: ему было бы гораздо легче отдаться искреннему, простому горю, как все, плакать обыкновенными человеческими слезами, которые смягчают страдание и утоляют его, но напрасно он ищет в своей душе хоть каплю жалости, любви, сердце его сухо и черство, он ощущает в нем только ужас, равнодушие, пустоту и отвращение к собственному эгоизму, к своей мнимой бесчувственности. Это – то самое состояние, чрезвычайно сложное, болезненное, знакомое лишь натурам с чрезмерно чутким художественным темпераментом, которое Пушкин гениально изобразил в своей дивной элегии».

…Напрасно чувство возбуждал я ~ Не нахожу ни слез, ни пени. – Цитируется стихотворение А.С. Пушкина «Под небом голубым страны своей родной…» (1826).

…«Я был сух, как могильный камень, и только страшно раздражен». – Из письма к Максиму Дю Кану от 23 или 24 марта 1846 г. (VII, 126).

…«ничего не отнимая от своих ощущений», ~ «как артист». – Из письма к Максиму Дю Кану от 7 апреля 1846 г. (VII, 127).

«Это меланхолическое занятие ~ мне приходилось гораздо больше жалеть себя». – Там же (VII, 127–128).

…мало простого человеческого горя. – Далее в первой публикации: «обыкновенной задушевной скорби об утрате любимого существа: сквозь обаятельную красоту гениального лирического порыва вы все-таки невольно чувствуете, что сердце поэта осталось “сухим, как могильный камень, и только страшно раздраженным”».

…высоты философского созерцания. – Далее в первой публикации: «такого громадного подъема чувства, что вы готовы простить автору его странную холодность, отсутствие той мягкой теплоты и нежности, которые делают иногда скорбь даже самых обыкновенных людей человечной и прекрасной. Вот отрывки из этого описания».

«На теле покойника ~ тысячи воспоминаний из прошлого долетали ко мне с волнами ароматов, с аккордами музыки…» – Из письма к Максиму Дю Кану от 7 апреля 1848 г. (VII, 215–216).

…оторванное от жизни, бескорыстное счастье. – Далее в первой публикации: «Впрочем, насколько в поэтическом созерцании объективность полезна для наблюдателя, ставя его на чрезвычайно оригинальную, возвышенную точку зрения, настолько же в деятельной жизни эстетическая отвлеченность опасна для нравственной личности писателя, гранича с бездушным эгоизмом, с жестокостью. Приведу в пример мелкую, но характерную психологическую черту из писем Флобера».

…«Это место ~ свежие тени под горячим солнцем!» – Фрагмент письма к Луи Буйе от 4 сентября 1850 г. (VII, 291). Далее в первой публикации: «Не правда ли, как от описания, несмотря на его блеск и художественность, веет холодом».

…ни намека на жалость. – Далее в первой публикации: «эстетическое впечатление от этого, может быть, выигрывает, но представьте себе не поэта, не художника, а живого человека, который с невозмутимым спокойствием, как в театре перед интересной подробностью декорации, надевает пенсне, чтобы лучше полюбоваться фигурой несчастного, протягивающего к нему “клочья своего мертвенно-бледного тела”. Сколько наивной эстетической безнравственности в этом бесчеловечном и вместе с тем для каждого истинного поэта понятном восклицании: “вот куда бы привести колористов!” Мы увидим, как жизнь отомстила Флоберу, который, оправившись от ложной, но необходимо вытекавшей из свойств его темперамента посылки: искусство выше жизни, мало-помалу дошел до отрицания ее смысла, до полного нравственного и политического абсурда; только в области этических и социальных идеалов можно измерить громадность вреда, причиняемого человеческой личности ненормальным преобладанием художественного инстинкта. В силу именно этого нравственного дальтонизма, который является результатом “болезни гениальности”, т. е. слишком отвлеченного эстетического отношения к жизни, такой чуткий писатель, как Флобер, не только не чувствует и не понимает красоты христианского учения, принципов милосердия, любви и равенства, но прямо ненавидит их, отрицает всеми силами души как что-то чуждое, враждебное, уничтожающее тот смысл жизни, в который ему хочется верить».

«Я не христианин (je пе suis pas chrétien)», – говорит Флобер в письме к Жорж-Занд. – Из письма от 12 декабря 1872 г. (VIII, 396). «Объявляет он с некоторого рода самодовольством в письме к Жорж Санд, причем он так наивно и грубо смешивает нравственную сущность христианства и средневековую теологию, как самые поверхностные скептики XVIII века. Нечего говорить о научной несостоятельности этого взгляда, но до какого ослепления, до какой несправедливости надо дойти, чтобы идею братства, высочайший принцип, какой до сих пор вырабатывало человечество, сводить к узкому ортодоксальному, католическому представлению “Grace”, т. е. божеского милосердия».

«Идея равенства, ~ право – ничто». – Из письма к Жорж Санд от 8 сентября 1871 г. (VIII, 334).

«Мы гибнем от избытка снисходительности, сострадания, от нравственной дряблости». – Из письма к Жорж Санд от 14 ноября 1871 г. (VIII, 341–342). Далее в первой публикации: «(Vacherie). Наша эпоха подверглась нападкам с самых разнообразных точек зрения, но, кажется, никому еще в голову не приходило обвинять железный век Бисмарка и чудовищного милитаризма, пушек и капиталистической эксплуатации, ожесточенной борьбы партий и национальных побоищ – в избытке чего же? – нежности, милосердия, христианской любви, в которых будто бы заключается главная причина всех наших бедствий. В другом письме Флобер говорит…».

«Я убежден, ~ напрасно проповедуют любовь». – Из письма к Жорж Санд от 4 или 5 октября 1871 г. (VIII, 336). Далее в первой публикации: «Или, может быть, автор считает эту ненависть недостаточной, находит, что во взаимных отношениях классов все-таки слишком преобладает принцип любви и братства, может быть, он жалеет, что ненавистным ему христианством отнято у богатых юридическое право над жизнью и смертью бедных».

…«Я ненавижу демократию ~ антисоциальное начало (I’antisociabilité)». – Из письма к Жорж Санд от 29 апреля 1871 г. (VIII, 312).

«Право милости (вне области теологии) ~ помешать исполнению закона?» – Из письма к г-же Роже де Женетт от сентября 1873 г. (VIII, 422). Далее в первой публикации: «Конечно, никто и ни по какому, если понимать справедливость в том ограниченном и вместе с тем абсолютном смысле, как склонен ее понимать Флобер. Шейлок требует перед венецианским судилищем фунта мяса из груди должника. Он ведь тоже прав. На все возражения, исходящие из принципов христианского милосердия, он отвечает: “тот мяса фунт мне дорог, я требую его, откажете – я плюну на законы Венеции, – в них, значит, силы нет”. Интересно знать, на чьей стороне в данном случае оказался бы Флобер: решился ли бы он подтвердить чудовищное требование жида Шейлока своим патетическим восклицанием: “по какому праву кто бы то ни было может помешать исполнению законов?” Конечно, не для метафизиков, не для византийских юрисконсультов и средневековых легистов, а для современных людей с научным миросозерцанием, к каковым себя причисляет Флобер, есть принцип неизмеримо высший официального закона, – закон христианской нравственности – “милость, которая падает как тихий дождь, струящийся на землю из облаков”, и Порция могла бы ответить Флоберу, отрицающему любовь во имя справедливости, как она ответила жиду Шейлоку:

 
…ты на правосудье
Ссылаешься, но взвесь мои слова,
С буквальностью, никто б из нас не мог
Спасти тебя. О милости взываем
В молитве мы, и милосердным быть
Нас эта же молитва научает.
 

Неужели Флобер, в самом деле, искренне предан дикому, кровавому девизу – око за око, зуб за зуб, который он пишет на своем знамени, поднятом против социального идеала, этой последней веры человечества? Едва ли это так. Кажется, он и сам не верит в метафизический принцип справедливости, на который ссылается только по необходимости».

В отрывке цитируется «Венецианский купец» Шекспира в переводе П.И. Вейнберга (акт IV, сцена 1).

С. 145–146…«Людская справедливость кажется мне самой шутовской вещью в мире. ~ Я не знаю ничего нелепее права, кроме разве его изучения». – Из письма к Эрнесту Шевалье от 15 марта 1842 г. (VII, 92).

…никакого нравственного идеала. – Далее в первой публикации: «конечно, не потому, чтобы Флобер не чувствовал в нем потребности; напротив, всю жизнь он только и делает, что рвется к чему-то, ищет, тоскует, мечется, но роковая, неизбежная для таких людей, как он, формула: искусство выше жизни, – эстетическая отвлеченность, “болезнь гениальности” помешали ему найти единственно возможный исход из пессимизма, исход, который заключается в нравственном отношении к жизни.

Сейчас мы увидим, что социальные идеи Флобера так же несостоятельны, как и эстетические. По-видимому, в этой области взгляды его проходят через несколько последовательных фазисов. В молодости он искренне идеализировал Нерона, находил его “величайшим человеком древнего мира (l’homme culminant du monde antique)”. Ему нравится в монархическом строе “обоготворение государя”, он называет это чувство “любовью исключительной, бессмысленной (absurde), возвышенной, истинной человеческой”. Но едва ли это не фраза, потому что в другом письме он признается, что в сущности ему нет дела ни до какой политики…».

«В мире для меня существует только одно ~ какое когда-либо было». – Из письма к Луизе Коле от 8 августа 1846 г. (VII, 138). Далее в первой публикации: «К старости Флобер как будто делает попытку смягчить свой взгляд, но это ему плохо удается. Он смутно чувствует, что в отношении его к людям что-то неладно, он даже готов пойти на компромисс с ненавистной ему демократией, но замечательно, что вынужденное признание прав человечества сопровождается самыми откровенными оскорблениями по адресу того же человечества».