Текст книги "Без царя в голове"

Вечер воспоминаний

Я считал, что лес – только часть полена.

Что зачем вся дева, раз есть колено.

Что, устав от поднятой веком пыли,

русский глаз отдохнет на эстонском шпиле.

Я сижу у окна. Я помыл посуду.

Я был счастлив здесь, и уже не буду

Иосиф Бродский

Больной с лицом синдромом Дауна, Андрей:

– У меня подружка была, тоже больная, ко мне в гости приезжала…

Уже знающие эту историю и собравшиеся ее послушать, слегка его подзадоривают, для них это развлечение, и они не устают слушать ее снова и снова.

– Ну и ты ее трахнул или нет?

– Ну, я ее раздел и хотел было трахнуть, а потом подумал, – тут он страдальчески морщит покрытый странными корочками и прыщами лоб, изображая мучительный процесс раздумья, – вдруг она заразная, – и надолго замолкает, погрузившись в воспоминания. Все вокруг терпеливо молчат и ждут продолжения. Наконец, один больной, побойчее, не выдерживает:

– Ну, и дальше что?

– Дальше я паяльник ей, когда она лежала, в манду засунул и в розетку включил.

Все покатываются со смеху. Один особенно впечатлительный бедолага, хотя и слышал эту историю раз десять, катается по кровати, схватившись за живот, и повторяет сквозь судорожный смех: «В манду, ха-ха. Паяльник горячий – ха-ха». Затем он начинает икать и замолкает.

Больной – рассказчик и герой этой истории, не замечая или не обращая внимания на царящее вокруг веселье, продолжает:

– Ну, она на меня очень рассердилась и стала спрашивать, кто меня этому научил.

– А ты что?

– Я испугался и сказал, что сосед снизу.

– Ну и? – давятся вокруг от сдерживаемого смеха благодарные слушатели.

– Ну, я и повел ее к соседу снизу, мы в дверь позвонили, он открыл, а она как давай на него орать: «Ты зачем его научил мне в манду горячий паяльник вставлять?»

– А он что?

– А он вытащил ковш с кипятком и ее облил.

Все опять ложатся от смеха.

– А с ней-то, с ней-то что дальше было?

– Ну, сосед дверь захлопнул, а она расстроилась очень и уехала домой. Так в тот раз я и не потрахался…

13 мая 2010 года

Село Троицкое

Психбольница №5

Карандаши

Когда кругом волненья тысяч

и политический процесс,

кого ни тронь – Иван Денисыч,

куда ни плюнь – КПСС,

он размышлял об Эмпедокле,

читал Мюссе, ценил Массне

и по зиме гулял в монокле,

а по весне носил пенсне

Михаил Щербаков

В палате на койке возлежит благодушествующий Денис Ставрогин и рассказывает очередную историю.

– Как-то раз мне работать пришлось. При эсэсэсэре еще. Нужно было пенсию по инвалидности оформить, а для этого справка с работы потребовалась. Я тогда с одной подругой жил, она тоже героиновая наркоманка. Ну она и присоветовала: возьми надомную работу – детские игрушки разрисовывать – и адрес фабрики, где их штампуют, дала. Ну, взял я хозяйственную сумку с олимпийским мишкой на боку и поехал за этими пупсами. На этой фабрике меня оформили быстро в отделе кадров и в отделе снабжения выдали несколько сотен пластмассовых младенцев и банку с желтой краской – ботиночки и шапочки им красить. Красной и синей не было у них – кончилась. Девушка моя сразу прозвала этих кукол – пидорчуками. Называлась игрушка «Карандаш» и стоила она 35 копеек. Говорят мне: «Приезжайте за ними завтра». Ну, назавтра я вмазался от души винтом, думаю – ну его нахер, в такую даль ехать. Покрашу рубашки и глаза тем, что дома есть, – масляной краской. Сначала мы с подругой из этих пупсов всяких сценок наделали, собрание партийное – всем им правую руку подняли, очередь за колбасой, в войну поиграли, в партизан – виселиц наделали, мы из них еще демонстрации делали, плакатиков им в руки насовали и вперед, в Павлика Морозова играли, ну, как могли, работу отодвигали на потом. Но все-таки рисовать-то надо, завтра сдавать. Сначала я желтой краской ботиночки и шапочки провел – она за полчаса высохла, затем принялся красные рубашонки лепить и синие глаза. Тут как-то кривенько получилось, особенно глазки. То выше кисть попадет, то ниже. Вразнобой глазки пошли. Одни пупсы их закатывают в экстазе, другие почему-то под ноги смотрят, третьи косят.

Я расстроился поначалу, а потом решил – ну не Пикассо, что же делать. Фабрика для инвалидов, а не членов Союза художников. Оставил все на столе и ушел с подругой любиться. Утром просыпаемся, вмазываемся остатками и за кукол – в сумку олимпийскую их складывать. Я их рукой хвать – а они пачкаются, краска масляная не высохла. Что делать? Фен беру и пытаюсь их высушить – не получается, промучился часа два, сложил в сумку и на фабрику. В приемку пришел, стал их выкладывать – а они, пока ехали, еще смазались, полный Дали получился. Дама, что их считает и записывает, в полуобморочном состоянии и смотрит на нас, как на полных придурков. Тут подружка и говорит, мол, «справочку бы нам, что мой сожитель на фабрике у вас успешно работает, нам для ВТЭК нужно предоставить». Дама руками всплеснула, на стул упала, ногами затопала и давай вопить, что не вполне удовлетворена качеством покраски и просушки. Ну, я говорю: «Нет предела совершенству, в следующий раз лучше будет». Тут она успокоилась и заявляет, что не будет следующего раза. Хватит с нее и одного – этого. Ну, я сумочку тихо прибрал, подругу под локоток и на Птичий рынок за фосфором красным. Работа – работой, а винт-то варить надо. Не все же работать.

С тех пор тридцать лет прошло, а я тогда так обломался, что с тех пор больше на работу устроиться не пытался, – завершает рассказ Ставрогин.

– Да, Денис, – замечаю я, – был у меня один знакомец, случайный, как-то он, когда я вербовал расклейщиков листовок политических на выборах депутатов Госдумы, решил поучаствовать. Пришел в штаб партийный в серебристой шапочке из фольги, достал из кармана ворох таблеток – димедрол и радедорм, съел их и принялся рассказывать истории, все они начинались стереотипно:

– Когда я работал на заводе «Сатурн», делал удочки, а работал я там один день…

Денис посмотрел на меня и, улыбнувшись, завершил тему:

– Ну не всем же коммунизм строить или светлое капиталистическое завтра.

– Денис, – смеюсь я, – а помнишь диалог из «Городов Красной ночи» Берроуза?

«Вы когда-нибудь задумывались о работе? – спросил мистер Пирсон.

– Я думал, – сказал Одри.

– В абстрактном смысле… – сказал Джерри.

– Как о смерти или о старости… – сказал Джон».

Мы смеемся с Денисом и, довольные друг другом, расходимся по своим делам.

19 апреля 2011 года

Село Троицкое

Психбольница №5

Важное решение

Он с Гамлетом сравнил свои черты.

Конечно, люди все скоты.

«Он человек был в полном смысле слова».

Константин Кедров-Челищев

Один человек, находящийся здесь уже восемь лет, все мучительно переживает историю, приключившуюся с ним в тюрьме. Раз за разом он возвращается к тому дню, когда родные ему передали продукты, и он принялся за фрукты, оставив сырокопченую колбасу на завтра. За ночь ее съели смотрящий с приятелями. Он говорит:

– В следующий раз, когда я заеду в тюрьму, буду съедать колбасу сразу.

11 августа 2008 года

Село Троицкое

Психбольница №5

Абсолютная власть

Встарь к Александру был в цепях

Доставлен некий Диомед,

Который на морских путях

Разбойничал немало лет.

Рек Александр в сердцах ему:

«Злодей, как смел ты воровать?»

Пират же молвил: «Не пойму,

За что меня злодеем звать?

За то, что в море баловать

Дерзнул я с малой кучкой татей?

Имей, как ты, я флот и рать,

Сумел бы трон, как ты, занять я.

Франсуа Вийон

Он с детства болен ДЦП. Каждое движение дается ему с неимоверным трудом. На то, чтобы встать и заправить койку, у него уходит минут сорок, не меньше. Он необыкновенно худ. У него не телосложение, а теловычитание, весит он килограмм сорок пять. Но он самостоятельно одевается и даже чистит зубы. Когда он откручивает крышечку тюбика с зубной пастой, то его руки совершают множество хаотичных, бесцельных движений, прежде чем ему удается сделать это.

Его зовут Федор, он в больнице уже пять лет. Каждый день для него – тяжелое испытание. От подъема до отбоя – это беспрерывная борьба с немощью тела и с желанием лечь и оставить все как есть – не испытывать этой боли при ходьбе (один палец на ноге подогнут внутрь, и он, делая шаг, наступает на него, что причиняет сильные страдания). Люди здесь, мягко говоря, злы, насмешки и оскорбления сыпятся на него со всех сторон.

– Пропусти, эй ты, животное, сука, я бы таких газом травил, как Гитлер!

– Ходят же такие по земле. Блин, жертва аборта херова!

И все в том же духе. Могут задеть, толкнуть так, что он со всего маха падает на кафельный пол и долго лежит на нем, корчась от невыносимой боли под одобрительный гогот окружающих, напоминая раздавленное огромное нелепое насекомое.

Говорить ему трудно и понять его еще труднее. Голос у него высокий и дикция скверная, да какая там дикция – недоразумение одно. Со временем я научился его понимать. Очень удобно. Можно секретничать при всех. Поэтому часто мы ведем откровенные беседы, не заботясь о том, слышат нас окружающие или нет. Я много о нем знаю – когда у него день рождения и за что он здесь, что он любит и что ненавидит, о его политических и спортивных пристрастиях. Он много читает, причем все книги про Октябрьскую революцию, и слушает «Эхо Москвы».

Движущая сила, топливо, благодаря которому он находит в себе силы утром подняться с койки, преодолевая немощь и боль, одеться и двигаться, отвечать улыбкой на оскорбления и тычки, пытаясь общаться и сохранять подобие оптимизма, интерес к событиям в далеком мире, – это ненависть, которую он испытывает ко всем без малейших исключений, даже к тем, кто заботится о нем здесь.

Но главная и самая тайная страсть его жизни – это любовь к власти. Он мечтает об абсолютной, ничем не сдерживаемой власти. Он в своих грезах – диктатор, вознесенный революцией к вершинам власти и не испытывающий никаких сомнений, пуская ее в ход. Он посылает на смерть (он, разумеется, возродил НКВД) миллионы соотечественников без жалости, без угрызений совести. Его враги – те, кто его толкал, оскорблял – все они живы, все они на особом контроле – в своем воспаленном мозгу он предает их тысячам изощренных и мучительных пыток и казней. Они умирают в невероятных страданиях, но он их вновь оживляет и снова обрекает на смерть.

Самые красивые женщины принадлежат ему, обожают и обожествляют его.

Вот почему он, корчась от привычной уже боли, ежевечерне улыбается перед сном, лежа в кровати.

Он счастлив – у него Абсолютная власть.

11 сентября 2012 года

Село Троицкое

Психбольница №5

Добрый мужик Путин

Чудовище – жилец вершин,

С ужасным задом,

Схватило несшую кувшин,

С прелестным взглядом.

Она качалась, точно плод,

В ветвях косматых рук.

Чудовище, урод,

Довольно, тешит свой досуг

Велимир Хлебников

Проученный вчера в туалете за стукачество Кирилл, как водится, всю скопившуюся злобу и ненависть срывает на тех, кто послабее его. Начиная с лопоухого Шурика по прозвищу Чебурашка.

– Эй, пидор, чебурашка херова, иди, пососи мой цветочек вяленький.

Чебурашка – пожилой олигофрен, обычно с добродушной улыбкой возлежащий на койке, приходит в необычайное волнение и, брызгая слюной, вопит с негодованием:

– На хер иди!

– На хер твоя сладкая жопа хороша, пидор плюшевый, – ответствует Кира.

Я с сомнением смотрю на Шуру – назвать его жопу сладкой может только очень непритязательный человек, всем известно, что он не имеет привычки пользоваться туалетной бумагой. Сходив по большому, Шура просто встает и натягивает штаны, чем и объясняется стойкий, присущий ему запах, к которому, впрочем, все уже принюхались. От выпада Киры Шурик, раздражаясь еще больше, начинает мотать головой из стороны в сторону и вопит на всю палату:

– Ты думаешь, ты хитрый, на всякую хитрую жопу найдется хер с винтом!

Кирилл, со злобной радостью поглядывая на впадающего в неистовство олигофрена, гнет свою линию:

– На всякий хер с винтом найдется жопа с закоулками.

У Шуры небольшой сбой в программе, с возрастом его память ослабла, и чтобы припомнить стандартный ответ, ему нужно с каждым разом все больше времени. Он подвисает на минуту, затем выпаливает:

– На жопу с закоулками найдется хер с радаром!

Первая атака успешно отражена. Кирилл теряет на время интерес к Шуре и обращается к Андрею, беззлобному дауну, который лежит, уткнувшись в книжку Эдуарда Тополя. Он уже на тридцатой странице, итог ежевечерних полугодовых усилий.

– Андрюша! – заводит разговор Кирилл, – расскажи, как ты сюда попал?

Андрей откладывает томик в сторону и, широко улыбнувшись, так, что становятся видны пеньки гнилых зубов, начинает слышанное всеми десятки раз повествование.

– Ну, я домой шел из магазина, мать за хлебом послала. Зашел в свой подъезд, вижу, у лифта девка стоит в короткой юбке с ногами. Она в лифт – я за ней. Ну и давай ее лапать.

– Какие места лапал? – плотоядно улыбаясь, интересуется пикантными деталями большой женолюб Кирилл, сам сидящий за изнасилование и убийство малолетки.

– Как за что, за жопу! – радостно сообщает Андрей, затем, подумав немного, трет нос серой от грязи рукой и добавляет, припомнив, – и за ляжку трогал.

Тут он закатывает глаза к потолку и пытается изобразить неземное наслаждение от удовольствия, которое тогда испытал.

– Ну, а девка что? – не успокаивается Кир.

– Девка визжала всю дорогу, – вздыхает, негодуя на глупое создание, Андрей.

– Ну ты трахнул ее или нет? – подбирается к главному Кирилл.

– Не успел. Лифт остановился, двери открылись, а там ее отец из школы ждал. Он мне по роже больно настучал и в милицию позвонил. Они приехали, и меня забрали.

Кирилл, поднимая брови домиком, делает невинное лицо и продолжает расспросы.

– А в прошлый раз ты тоже в лифте девку лапал?

– Ну да, только та постарше была – лет сорок ей было. Я ее за ляжку тоже трогал.

– И сколько здесь пробыл?

– Пять лет.

– Пять лет за ляжку, ну и дебил ты! – заливается счастливым смехом Кирилл. И с победным видом оглядывает палату, как бы предлагая разделить с ним радость осознания того факта, что в больнице есть кто-то еще глупее и неудачливее, чем он. Никто на это не ведется. Несколько обескураженный отсутствием бурной одобрительной реакции, Кирилл испытующе смотрит на Андрея и, наконец, задает вопрос:

– Ну, а у тебя встал?

– Встал, и тогда, и потом встал, – отвечает Андрей.

– За каждый «встал» по пять лет?

Андрей морщит лоб и сосредоточенно смотрит на растопыренные пальцы обеих рук, по прошествии некоторого времени он облегченно вздыхает и радостно всем сообщает: «Пять и пять – это всего десять!» Кирилл откидывается на кровати и, схватившись руками за живот, заливается счастливым детским смехом.

Сергей Остапенко, до сих пор безучастно изучавший газету «Тюрьма и воля», восклицает:

– Набрали дебилов, в рот того мента. Раньше приличные люди сидели: бандиты, воры, карманники, а сейчас – одни олигофрены. Послушаешь таких, сам спятишь.

Кирилл, потеряв интерес к дауну, вновь обращается к Шуре:

– Эй, чебурашка херова, расскажи – ты ведь кавалеристом был?

Шура, пропуская мимо ушей оскорбление (эта тема ему интересна), серьезно отвечает:

– Был, я у Буденного служил, у меня и тачанка есть. Она здесь на складе стоит. Выпишусь, сяду на тачанку, лошадь запрягу и домой в Бирюлево, к брату поеду.

– А портупея у тебя есть?

– И портупея, и сапоги, и пистолет Макарова, я ведь участковым работал – все есть, – повествует успокоившийся Шура.

– Вообще-то я командиром атомной подводной лодки был, – подумав немного, уточняет он.

– Шура, а ты Путина знал?

– Знал, хороший мужик Путин, я за него голосовал. Он мне всегда покурить оставлял.

Про голосование Шура не врет – недавно в больнице были выборы, и все желающие проголосовали, а всех нежелающих вызывал заведующий отделением, и они тоже проголосовали.

– Он мне всегда покурить оставлял, добрый мужик Путин, – продолжает Шура.

– Так говорят его в режимное отделение за драку перевели, Путина твоего.

– Ну, вернется скоро, ничего, – отвечает Шура и улыбается довольно.

– Я и Наполеона знал, императора, – окончательно сражает нас Шура своими высокими связями.

Вспоминаю сентенцию Юкио Мисимы из «Золотого Храма»: «Мир может быть изменен только в нашем сознании, ничему другому это не под силу», и прихожу к выводу, что Шура, не читавший Мисиму, да и вообще ничего, поскольку грамоту не разумеет, интуитивно пришел к такому же выводу.

Подхожу к окну – за ржавой решеткой разлита красная медь заката, в ней вязнут голые облетевшие липы, на блеклой лазури неба похожие на розовые кораллы перистые облака, выше них чертит белую дорожку самолет. Его проблесковые огни как мерцание далеких звезд. Я воображаю пассажиров этого лайнера – молодых и не очень, счастливых и озабоченных, красивых и уродливых – объединенных тесным пространством и пунктом назначения. Всматриваюсь, женщина лет тридцати с ребенком на коленях кажется мне знакомой. Ее лицо, обращенное к иллюминатору, закрыто черными прямыми прядями. Я жду, когда она обернется.

Раздается громкий звук – это освобождает кишечник от газов Кирилл. Девушка, салон самолета пропадают, передо мной снова ржавчина решетки, обшарпанные стены палаты, протертый линолеум на полу.

– Заткни дупло раздолбанное, дура! – рявкает Сергей Остапенко, подводя итог.

28 сентября 2009 года

Село Троицкое

Психбольница №5

Пытка оправдания

Братья Монгольфьеры —

изобретатели атмосферы и птиц,

были тайными монголами.

Велюрий Енцов

Разбираю жизнь и стихи поэта Сергея Чудакова. Известен он был по прижизненной эпитафии Иосифа Бродского «На смерть друга». После выхода сборника стихов Сергея Чудакова «Колёр локаль» в 2008 году к нему возникла волна интереса. Выходят книги о Чудакове, монтируется документальный фильм о нем.

Литература – фиксация, сотворение смысла жизни. Стихи Чудакова имеют больше связи с тысячами книг, которые он прочел, нежели с жесткими обстоятельствами его жизни.

Франсуа Вийон интересен не тем, что легендой о том, что он церковный грабитель и висельник, а мыслями об устройстве мира и справедливости. То же относится и к Жану Жене, едва избежавшему пожизненного заключения за кражу редкого издания Верлена. Однорукий инвалид Сервантес начал писать «Дон Кихота» в тюрьме, и какое нам дело, потерял он руку в сражении при Лепанто, как сам утверждал, или ему отрубили ее за воровство, как настаивала досужая молва. Разве важно, что пьесу «Свадьба Кречинского» начинающий драматург

Сухово-Кобылин также написал в тюрьме, дабы развеять скуку? Был ли педофилом или Джеком-потрошителем Льюис Кэрролл?

Прочитал десятки страниц воспоминаний неравнодушных людей, современников, и очень мало нашел о мыслях и восприятии мира Сергеем Чудаковым.

Вот Олег Осетинский в интервью рассказывает: «Бродский увидел его один раз в жизни. Они обманули нас всех: мы ждали Бродского, а он увидел Чудакова, войдя в дверь: «Чудаков?». (Узнал! Как он узнал?! По одному стиху?!) И они ушли на всю ночь гулять. Мы им этого не простили с Аликом Гинзбургом… Но Бродский, увидев его один раз в жизни, написал, может быть, лучшее свое стихотворение. Все это стихотворение знают наизусть, даже дети. Что значит один день, одна ночь встречи с таким человеком!

Это поэтическое преувеличение, конечно. Какие дети знают Бродского наизусть? В России? Но верно то, что Чудаков был гармоничный, вневременной. Пару строчек у него можно отыскать, если потрудиться, а с кем он спал, как умер?

Чудаков не прочитан и не понят. Чтобы расшифровать его образы, нужно понимать, что он был феноменально начитанным, воспринимал мир отчасти с уголовной точки зрения и, по большому счету, его самыми близкими друзьями и собеседниками были Мандельштам и Пушкин, Лермонтов и Есенин.

Вот стихи Чудакова:

 
Пушкина играли на рояле
Пушкина убили на дуэли
Попросив тарелочку морошки
Он скончался возле книжной полки
В ледяной воде из мерзлых комьев
Похоронен Пушкин незабвенный
Нас ведь тоже с пулями знакомят
Вешаемся мы вскрываем вены
Попадаем часто под машины
С лестниц нас швыряют в пьяном виде
Мы живем – возней своей мышиной
Небольшого Пушкина обидев
Небольшой чугунный знаменитый
В одиноком от мороза сквере
Он стоит (дублер и заменитель)
Горько сожалея о потере
Юности и званья камер-юнкер
Славы песни девок в Кишиневе
Гончаровой в белой нижней юбке
Смерти с настоящей тишиною.
 

То есть диалог со Смертью идет, как у непонятого и непрочитанного Лермонтова в «Герое нашего времени», Печорин ведь со Смертью говорит, тем и интересен. Так же, как и Гамлет в известной сцене с черепом Йорика. Пушкин о том же пишет:

 
Всё, всё, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.
 

А вот ответ небытия, каким его услышал наш современник Дмитрий Барабаш:

 
Отражение Гамлета
Так быть или не быть?
Смотрю я на тебя
и знаю, как и ты
ответы на вопросы.
Что мне в твоей привычке бытия
мои всегда открытые прогнозы?
Другой вопрос: так быть или не быть
в тебе сегодня?
Долго ли?
Доколе?
Куда-то плыть, кого-то снова бить
страдать, любить, испытывая боли…
И весело, казалось бы, но так
осточертела замкнутая пьеса,
что хочется из ничего придумать страх
и пустоте придать немного веса.
Но знаю же, что ложью ложь поправ,
я той же самой скуки сею семя,
и жизни мухами проносятся стремглав,
и бантиком завязывая время
на девичьей макушке, слышу вновь
воркующую горлицу кукушки
Закрой глаза, живи, не прекословь,
как подобает правильной игрушке.
 

Что до биографии Чудакова, наверное, копание в ней и извлечение мельчайших подробностей мало что даст для понимания его стихов. Вот что Пушкин пишет Вяземскому: «Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? черт с ними! слава богу, что потеряны. Он исповедался в своих стихах, невольно, увлеченный восторгом поэзии. В хладнокровной прозе он бы лгал и хитрил, то стараясь блеснуть искренностию, то марая своих врагов. Его бы уличили, как уличили Руссо [Ж.-Ж. Руссо, в его „Исповеди“] – а там злоба и клевета снова бы торжествовали. Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением. Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. – Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок – не так, как вы, – иначе». Вторая половина ноября 1825 г. Из Михайловского в Москву.

Что до свободы, включая творческую, то это мера ответственности. Ее степень не зависит от общества, обстоятельств, государственного устройства или режима содержания. Она всегда результат осознанного выбора, как и все в жизни. Эта книга большей частью написана в психиатрической тюрьме села Троицкое. Может быть, в той же палате, где писал свои стихи Чудаков. Это не делает ее лучше или хуже.

Алиса в книжке Льюиса Кэрролла говорит:«Если в жизни нет никакого смысла, то что мешает его выдумать?»

А что до наркомана и алкоголика Высоцкого, лежавшего в психиатрических больницах регулярно, то он видел и другую сторону вопроса, когда писал: «Не лучше ли при жизни быть приличным человеком?»

1 июня 2013 года

Село Троицкое

Психбольница №5