Текст книги "Без царя в голове"

Бег

Мне снился сон.

По улице тишком

Моих друзей штрафные батальоны

Шли брать почтамт,

А я скрывался там

За неименьем собственного дома

И делал вид, что сплю.

Дмитрий Барабаш

– Есаул, у вас душа болит?

– Нет, ваше превосходительство, душа не болит. Зубы болят, вот. Застудил…

Из фильма «Бег»

Две недели есаул Князев, который у меня живет, уговаривает «подламывать» уличные палатки. Ему срочно нужны деньги для организации Сибирского съезда казачества. Его за этим из Омска в Москву и послали. Деньги все обещают, но никто не дает. Генерал Стерлигов жалуется на безденежье, Сергей Бабурин дал двести тысяч в долг и все.

Есаул – герой октября 1993 года. Газета Штильмарка «Черная сотня» посвятила ему пять полос в специальном номере. «Казаки в Белом доме», кажется, называется. На второй день жития у меня он совершенно взбеленился – достань ему женщину, и все тут. У него, мол, любимая жена есть, но он уже четыре месяца верность хранил:

– Димка, – хрипит он, – сперма уже к горлу подступает, спермотоксикоз. Мне манда нужна. Но не проститутка, денег нет. И не шлюха, я их не уважаю. Приличная девушка нужна. Как ты думаешь, если я ее уговорю в рот взять, ситуацию объясню, это не будет сильной изменой жене? А трахать я ее не хочу – это точно измена. Собирайся, едем.

«Погоди», – говорит есаул и куда-то звонит с моего домашнего: «Володька, то есть, товарищ подполковник, привет, это Князев! Там вчера на Варшавском кто-то гранату под „бумер“ с четырьмя быками закатил. Ты не слишком ищи, ладно?» Из трубки слышны крики «Мудак ты Князев! Мудак!» Ну вот, отзвонились – отчитались, – с довольным видом говорит Князев. – Теперь можно и личной жизнью заняться.

Есаул с трудом натянул мою кожаную куртку и вытащил меня в центр Москвы, на Арбат. У меня разболелся застуженный весенними сквозняками зуб, и я был погружен в эту толчкообразную горячую боль, каждые два часа глотая анальгин. Есаул страшен как смертный грех – плоское бурятское лицо, глазки-буравчики и тонкие китайские усики. Впрочем, он утверждал, что его дедушка был офицером японской Императорской армии в двадцатые годы. Отвислая задница, обтянутая моими же голубыми джинсами «Ли», видимо, досталась ему от бабушки.

Раза три мы продефилировали по Старому Арбату, пытаясь познакомиться с девушками. То есть с девушками я знакомлюсь один, есаул делает вид, что рассматривает матрешки на лотках уличных торговцев, нервно теребя усики. Но как только я произношу:

– А теперь я хочу представить вам своего друга, – указывая рукой на мгновенно багровеющего Князева, девицы в ужасе убегают, а есаул затейливо ругается матом и говорит: – Ничего, ничего, походим еще.

Не солоно хлебавши, бредем мы с осточертевшего мне Арбата в Александровский сад. Я убеждаю есаула, что в этом самом саду много скамеек, где, в ожидании мужественных красивых нас, уже второй час воздыхают девицы самых разных сортов.

В результате, мы встречаем «альфиста» с позывным Бешеный, он Князева в плен брал во время штурма Белого дома в 1993 году, так и познакомились. Капитан в новеньком полевом камуфляже и обмывает получение капитанских погон в гордом одиночестве. Рассказывает, что только вернулся из Минвод, куда их отправляли освобождать самолет с заложниками. А сейчас он в Кремле отдыхает – во внутренней охране Ельцина. Есаул его подкалывать стал:

– А что, твой Беня Ельцын все ползает по коридорам, поддамши, или уже завязал?

– Да пошел ты на хер, Князев, – счастливо улыбается новоиспеченный капитан. И делится историей, что на днях надавал по щекам пьяненькой Кристине Орбакайте, когда она после концерта в Кремлевском Дворце Съездов ломанулась в апартаменты президента.

Узнав о наших безуспешных поисках, Бешеный поддержал начинание. Мы идем к Могиле Неизвестного Солдата, и Бешеный разживается деньгами у человека в милицейской форме на Посту №1, затем, закупив пива и усевшись на скамейку, они принимаются его хлестать. А поскольку я не могу к ним присоединиться из-за мучительной зубной боли, они отправляют меня вновь на поиски девиц, проинструктировав:

– Девушки всегда ходят парами, одна – красивая, другая – страшная. Ты трахаться не хочешь, поэтому сделай другу доброе дело – отвлекай страшную на себя, а Димка-есаул будет к симпатичной подкатывать.

Наконец пара девчонок-простушек с окраин, приняв мое искаженное болью лицо за лицо сексуально неудовлетворенного человека, соглашается попить с нами пива. И вот герои принимаются очаровывать девушек.

Капитан первым делом рассказал, как он собственноручно пристрелил нескольких омоновцев третьего октября 1993 года во время Переворота, то есть своих вроде, в Белом доме за то, что они добивали раненых девушек у пресс-центра.

Есаул в ответ поведал трогательную историю о раненной в живот медсестре. Она, дескать, прошла с казаками войны в Абхазии и Приднестровье, а четвертого октября в Москве ее ранили в живот и изнасиловали, уже умирающую, четверо десантников.

Капитан развил тему, заявив, что он профессиональный убийца на службе у правительства. А специализация его – метание ножей и любых острых предметов.

Есаул подхватил обольщение тем, что рассказал, как они в Приднестровье нашли в роще лесопилку и среди окровавленных обрубков распиленных на части людей обнаружили двоих незадолго до этого пропавших казачат.

– Жаль, у меня с собой фотографий сейчас нет, они в Омске остались, – сокрушался он.

Затем подвыпившие джентльмены принялись горячо спорить о том, какая разновидность камуфляжа лучше, и втолковывать притихшим девушкам, что носить десантные ботинки – это, конечно, шикарно выглядит. Но дешевые кроссовки практичнее. Потому как если наступаешь на противопехотную мину в таких ботинках, то ноги отрывает по середину голени, а в кроссовках – только пятки срезает.

Естественно, девицы послали нас ко всем чертям, предварительно вылакав все пиво и съев воблу. Не помогли даже показанные есаулом фотографии Хайди Холлинджер. Вот есаул с пьяным вице-президентом Руцким в обнимку, вот пьяный путчист Илья Константинов с есаулом, и так далее.

Вечер закончился тем, что есаул, распрощавшись с капитаном, повел меня в гости к старику-геральдисту, который живет в огромной квартире на Старом Арбате.

Старик и его жена – баркашовцы. Антисемиты и негров не любят. У меня допытываться стали, считаю ли я черных недочеловеками. Я в ответ признался в нежной любви к «горячему черному джазу», Дюку Эллингтону и Луи Армстронгу. Супруга геральдиста, сильно навеселе, прослезившись, шепнула мне на ухо: «В молодости это были мои кумиры».

Вышли мы из гостей поздно, есаул был пьян в дым. Ко мне уже не успевали, и я решил ехать к Эльвире переночевать. По дороге, в метро, Князев все порывался кого-нибудь убить. Напротив нас сели два чеченца. Холеные лица, дорогие пальто кашемировые, галстуки. Он мне шепчет на ухо: «Подержишь одного секунд пять, пока я с другим справлюсь?»

– Зачем? – спрашиваю.

– Посмотри на два болта рыжих, по сто пятьдесят, – шепчет он.

Смотрю, действительно золотые перстни-печатки, массивные, не то с брильянтовой, не то с фионитовой осыпью.

– Убийство, – говорю, – грех смертный, это из тебя Сатана говорит. Молитву Иисусову читай.

Он успокоился на минуту, а тут вайнахи на остановке вышли, и мне полегчало. По дороге от станции метро до Эльвириного дома он орал посреди пустой ночной улицы: «Бей жидов, спасай Россию!», в ответ с одного из балконов донеслось: «Правильно, мужик!» Затем в ста метрах от дома он попытался выбить боковое стекло автомашины. Видите ли, ноги у него устали, и он дальше ехать хочет. Отбив себе локоть, он принялся во весь голос материться. На звук сработавшей сигнализации машины появился муниципальный патруль. Первое, что сказал Князев:

– Хера себе, первый раз вижу ментов с нормальным автоматом, а не «сучкой».

И стал хватать калашников руками, милиционер молча и терпеливо один за одним отдирал пальцы Князева от оружия. Я оттащил его, бормоча что-то о сильно подгулявшем брате, которого я сопровождаю домой. Спросив адрес, нас не только не задержали, но и показали дорогу.

Войдя в квартиру, есаул слегка протрезвел от Эльвириной красоты, затих, потребовал одеяло, молча лег и уснул. Последнее, что я слышал, было: «Ох, грехи наши тяжкие» и равномерный храп.

Эльвира к нашему приходу уже спала и вышла, завернутая в одеяло. Чудесные рыжие волосы струились по плечам, серые глаза были сердиты, но я знал, что она рада видеть меня. Поэтому быстро разделся, залез на нее и стал ее нежно так трахать.

Только она начала тихонько постанывать, как раздался шорох, и она испугалась, что встал Князев. Я, кляня этого придурка, навязавшегося на мою шею, пошел в соседнюю комнату и убедился, что он дрыхнет, как обожравшийся свежей трупятины вурдалак. Но настроения заниматься любовью уже не было. Зато прошли зубы.

Утром Князев увидел, ввалясь без стука, нас мирно спящими в обнимку.

– Сам трахался, а другим хер! – с обидой произнес он и отправился в сортир.

Под нытье есаула, что, мол, он раздобудет пистолет ТТ и будет убивать продавцов, когда начнет «подламывать» киоски, трясемся в переполненном автобусе до метро.

– Зачем? – спрашиваю я.

– Чтобы не оставлять свидетелей, – резонно отвечает Князев. Ему виднее, он ведь в Омске в оперотряде милиции работал. Специфику знает. Князев отправляется искать деньги, а я заезжаю к Лимонову на Арбат в квартиру 66, дом 6 в Калошином переулке, которую он снимает у какого-то православного батюшки, если не врет.

– Невелев, где вы были? – с порога возмущается. – Я второй день пытаюсь вам дозвониться.

– Занят был, трахался, Эдуард Вениаминович.

Я с Лимоновым всегда на вы и по батюшке именую, хотя все кругом ему тычат и Эдом зовут. Дистанция – это мера вкуса, на мой взгляд.

– Нашли время трахаться, у нас президентская избирательная компания, работать надо!

– Кстати о работе, Эдуард Вениаминович, дайте денег взаимообразно до Победы, у меня кончились.

– Сколько вам?

– Бумажек несколько, – отвечаю.

Лимонов достает из кармана пухлую пачку и, морщась (он очень бережлив и расчетлив, и момент расставания с деньгами, добытыми непомерным трудом, ему всегда тягостен), отсчитывает несколько купюр.

– Хватит?

– Пока да, спасибо.

Схватив с кровати, покрытой красным покрывалом с аппликацией серпа и молота, резиновую полицейскую дубинку, Лимонов принимается метаться по крошечной квартире и весело декламировать, скаля зубы:

– Надо! – шлепок дубинки по ладони.

– Прийти в квартиру к каждому избирателю! – шлепок дубины.

– И бить его, бить, бить, бить! – много шлепков дубинкой.

– Пока он за нас не проголосует! – заканчивает Лимонов, со свистом раскручивая дубинку над головой.

– Есть хотите? У меня немного борща есть.

Завтракаем – выпиваем по рюмочке водки и съедаем по полтарелки борща.

Затем Лимонов переходит к делу.

– Скажите, Дмитрий, спецслужбы могут просвечивать квартиру инфракрасными лучами из соседнего здания, к примеру?

– Сомнительно, Эдуард Вениаминович, – отвечаю.

– А вы почитайте, какое мне письмо пришло.

Лимонов достает из аккуратной пачки бумаги, каждая страничка в которой вложена в газету – у него все всегда в идеальном порядке – листок, вырванный из школьной тетради.

– Читайте, Дмитрий!

Послание написано округлым девичьим почерком отличницы: «Эдуард Лимонов, нам известно о каждом вашем шаге, каждом движении, вы у нас под полным контролем. На соседнем с вашим домом здании установлена инфракрасная излучающая установка, и мы следим за всеми вашими действиями в квартире».

– Да чушь это, Эдуард Вениаминович, – восклицаю.

– А вы дальше, дальше читайте.

Снова берусь за листок: «Мы знаем, что у вас за кроватью лежит автомат Калашникова с двумя рожками и помповое ружье двенадцатого калибра, завернутые в холстину. Мы в любой момент можем, если понадобится, арестовать вас. Поэтому вы должны делать все, что мы скажем. Инструкции в следующем письме».

– Они все знают, что мне делать, Дмитрий?

– Есть одна идея, я позвоню в течение дня.

Выхожу на Арбат.

Ветер играет пустыми жестянками из-под пива на тротуаре, откатывая их от урны в ближайшую лужу. На жестянки с опаской смотрит одноухая серая кошка, за ней, склонив голову набок, наблюдает ворона, примостившаяся позавтракать на урне. Пахнет жженой бумагой и бензином.

Московская весна.

Еду на окраину в госпиталь. В хирургии лежит подружка охранника Лимонова – Вера, миленькая девчушка, которой нет и двадцати. Она рада меня видеть, ей скучно. Я строго спрашиваю:

– Вера, ты?

Она кивает, чуть покраснев.

– Скоро ты его совсем с ума сведешь, пошли звонить.

Набираю номер Лимонова и говорю: «Проблема с инфракрасными лучами решена, Эдуард Вениаминович» и передаю трубку Вере. Девушка шепчет в трубку признания и извинения.

Обедать заезжаю в семью Наташи Королевой, дочки Сергея Павловича, того, что космос делал. Она невестой отца была, но что-то у них не сложилось. А я теперь с ее дочкой Машей дружу. Они занимают целый этаж в доме. Половина – музей. Бюсты Королева, шлем Гагарина, образцы лунного грунта американцы подарили. Зовут в Барвиху на дачу, мол, у них соседка, Наина Иосифовна, чудесные пироги готовит. Договариваемся на субботу.

Заезжаю в предвыборный офис КТР к Пауку. Мой друг Олег Гастелло помог ему снять этаж в особняке в Кисельном переулке напротив ФАПСИ. Вроде заместитель начальника конторы – старый приятель владелицы Художественной галереи, что в этом здании. Паук опять в мэры выдвигается, я у него советник и в обмен у меня офис с телефоном в центре города. Паук ворчит, что я не участвую в угарах. А я вспоминаю, что давно хотел зайти к ребятам из видеослужбы ФАПСИ, которые снимают нас на митингах. Мне рассказали, что они отличные подводные съемки делают и недавно фильм про акул смонтировали.

Наконец, добираюсь до дома. Князева, слава богу, нет. Предвкушаю спокойный вечер с книжкой. Но тут звонит Артем Акопян, который в НБП за боевые группы отвечает, и в гости напрашивается, мол, ему посоветоваться надо. Я вспоминаю, что давно два ковра хотел выбить, поэтому соглашаюсь. Когда он добирается, говорю, что «квартира, Артем, на прослушке, давай выйдем, будто мы ковры выбиваем». Артем ожесточенно выколачивает пыль, а я слушаю его рассказ вполуха. Мол, в бункер – штаб НБП на Фрунзенской – повадились ходить молодые фээсбэшники, уже и не скрывают, откуда. Типа у них рабочее время. Сидят целый день. Что делать с ними? Пока только придумали, что с ними можно в футбол играть. Боевики против ФСБ. Фээсбэшники всегда выигрывают. А сейчас один предлагает исполнителем стать. Уверяет, что они с другом на все что угодно подпишутся. Я говорю:

– Артем, фээсбэшники всегда выигрывают, и не только в футбол. Впрочем, делай, как знаешь.

Артем довольный уезжает.

Едва я начинаю засыпать, звонит Ларионов, срочно зовет в гости, у него не телефонный разговор. Еду.

Посреди голой квартиры без мебели Ларионов с другом, оба в жесточайшем многодневном запое и без копейки денег. Трясутся. Ларионов, автор «Лимонки», подписывающийся как Фауст Патронов, начинает меня уговаривать купить у него «Парабеллум» времен войны в идеальном состоянии, но без патронов к нему, и ведро патронов для маузера, но без маузера. Вежливо отказываюсь и даю им денег на опохмел. Ехать домой поздно, остаюсь с ними. Ночью, сидя на полу, смотрим втроем любимый фильм Фауста – «Бег», про исход белых в 1917 году. Запоминаю фразу Черноты: «Россия, господа, не вмещается в шляпу».

Из московской тетради

26 мая 1996 года

Экзистенциальная пустота

Чуки Чуки Банана Куки

Вана Хойя, я на Хойя, но вот.

Борис Гребенщиков

– Экзистенциальная пустота – говорю я, ни к кому не обращаясь.

– Чего? Опять ругаешься? – вопрошает меня сосед по палате Сергей, когда я коротко обозначаю то, что он чувствует. И продолжает вещать:

– Не вижу большой разницы, что здесь ограничен стенами и заняться нечем, маешься от скуки целый день, что дома, ну только размеры разные – тут коридор и столовая – а там район. Вот я в прошлый раз вышел на свободу, приехал домой, мать три дня готовила еду, меня ждала очень. Сижу дома, ну поел и сижу…

«Пойду», говорю. Она мне в ответ: «Ну куда ты, побудь дома». Ну, сижу, скучно как-то. Говорю: «Пойду на лавочке перед домом покурю».

Вышел на район, думаю, дай пройдусь, знакомых поищу, одноклассников, с которыми учился, девчонок. Зашел в одну квартиру, а там семья уже другая живет, ну, я объяснил, зачем зашел. Они говорят – съехали уже давно, а куда – мы не знаем. Ну, пошел я дальше, дай, думаю, зайду к девчонке одной. Захожу, а там пацан взрослый. Спрашивает, зачем зашел? Объясняю, мол старые знакомые, с детских лет дружили, чтобы непоняток не было. Ну, он вроде понял. А я вышел опять на улицу, сел на лавочку, сижу, курю. И тоскливо, и скучно. Так поболтался, первые три дня после освобождения еще какой-то азарт был, а потом так же, как и здесь, скучно. Стремишься на волю, стремишься, а выйдешь – и делать нечего, начинаешь кубаторить, конечно, и когда начинаешь дела крутить, забываешься и опять сюда попадаешь из-за пидарасов разных, сидишь, скучаешь.

В палате ярко горит ночник, лампа дневного света в молочно-белом полуцилиндре. Сергей монотонно бубнит дальше про прелесть тюрьмы:

– Вот там жизнь, скучать некогда, то дорога, то дела разные. То чифирнешь и истории разные чешешь. Опять-таки люди разные интересные. Присядем и рассказываем истории жизненные или музыку слушаем. Трубу затянешь и звонишь всю ночь или в чатах знакомств зависаешь. Дни просто летят незаметно. Сейчас бы в тюрьму – вот было бы здорово, азарт еще – игра, опять-таки…

Потихоньку засыпаю под бубнеж Сергея. Снится район свой. Во сне я с тоской шляюсь между школой и овощным магазином, прозванным народом «Стекляшкой».

Неожиданно на школу падает ракета и все взрывается.

– Вставай, вставай! – будит меня, дергая за ногу, медсестра. – Пойдем чай пить.

Подъема еще не было, отделение спит. За окном туман и настолько влажно и жарко, что одежда липнет к телу. Раскаленное колесо августовского солнца только выкатывается из-за крыш больничных корпусов, птицы примолкли. Наверное, будет гроза, тяжело пахнет гортензией и навозом с совхозных полей, слышен шум метел и громыхание ведер по асфальту под окнами – работают больные, заменяющие дворников. Это звуки домашние, уютные и привычные. Скрип туалетной двери, шум льющейся воды – умываются те, кто встает задолго до подъема. Хроники из тех, что не спят всю ночь, шаркают из угла в угол, несмотря на лошадиные дозы нейролептиков.

Сергей еще спит, слава Богу. Наслаждаюсь относительной тишиной и покоем. Увы, очень недолго.

– Блин! – раздается возглас Сергея, которым он встречает этот замечательный новый день. – Вот я и говорю, – продолжает он вчерашнюю историю, – захожу я как-то к своему соседу по подъезду…

16 мая 2013 года

Село Троицкое

Психбольница №5

Книга жизни

Нолики не склонны нести свои крестики.

Вилли Мельников

Мой словарный запас беден, мыслей глубоких нет тоже, подводит память, даже описать что-то точно для меня затруднительно – вылезают на свет божий все эти клопы и вши – который, это, вот, его, их, как-то, тоже и прочая словесная шелуха. Годами видишь голые стены, люминесцентный свет, мебель казенную, все это для жизни совершенно не приспособлено и не годится. Да помести сюда Далай-ламу – он через пару лет агрессивным ублюдком станет, хитрым, изворотливым, скрытным, вынашивающим планы мести всему миру за свою судьбу и жизнь исковерканную.

А предполагается, что в этих стенах люди добрее должны становиться. От чего интересно, от общения с себе подобными?

Вот Карл Густав Юнг считал религию чем-то вроде гигиены души. Не может нормально жить человек в доме, который, как он знает, через две недели обрушится и похоронит его под обломками. Но дайте этому человеку надежду на жизнь вечную и будет спокойно он жить-поживать, добра наживать.

Религия, вера в Господа устраняет абсурдность жизни, снимает это напряжение внутреннее. Все тут находящиеся уверены, что с ними несправедливо поступили, наказание несоразмерно жестоко по сравнению с проступком («преступление» – так никто не говорит). А большей частью себя вовсе невиновными считают.

Неправедно осужденные, не понимающие, за что здесь, совершенно не раскаивающиеся, не ведающие чувства стыда, а тем более сокрушения – обложившись Евангелиями, книгами Святых Отцов и загородившись от абсурда жизни кипами бумажных иконок, плывут по течению жизни к последнему водопаду на краю Мироздания, низвергающемуся в бездну небытия и отчаяния – во тьму внешнюю.

Не записаны мы в Книгу Жизни, и с этим ничего не поделаешь. Кого бог решает погубить, того прежде лишает разума.

22 сентября 2012 года

Село Троицкое

Психбольница №5