Текст книги "Дети новолуния"

Ровно в девять тридцать утра к воротам загородной резиденции бывшего президента, отданной тому в пожизненное пользование, подъехал старенький, немного побитый, но тем не менее чистенький и опрятный «опель». Слегка удивлённый офицер охраны, дежуривший на въезде, сообщил о необыкновенном визитёре по рации и вышел навстречу автомобилю, который робко притормозил перед преграждающей путь белой полосой, начертанной на асфальте.

Офицер подошёл к машине и спросил о цели визита. Сидевший за рулём немолодой человек возбуждённо ответил, что ему назначено на десять, но поскольку он торопился и не рассчитал времени и поэтому приехал раньше срока, то может подождать в сторонке. Здесь нельзя ждать, покачал головой офицер, спецобъект, особая зона – но раздался звонок телефона, и он бегом вернулся в помещение, чтобы снять трубку. Видимо, из соображений экономии бензина человек в «опеле» выключил двигатель. Через несколько секунд офицер высунулся из окна и громко спросил:

– Как ваша фамилия?

– А? – раздалось из автомобиля.

– Как ваша фамилия, говорю!

– Скворцов, – судорожно откликнулся гость, – Викентий Леонидович.

Прошло ещё немного времени, ворота дёрнулись и стали медленно растворяться. Офицер вышел из своей будки, снял с головы фуражку, пригладил пятернёй взмокшие волосы и расплылся в радушной улыбке:

– Проезжайте, Леонид Викентич!

Только что в трубке пророкотал голос хозяина: «Это гость. Не надо унижать его досмотром. Пропусти так». Офицер, молодой парень, не осмелился перечить, особенно в такой день, он лишь торопливо и сбивчиво поздравил хозяина с юбилеем.

«Опель» завёлся не сразу, потом прокашлялся и медленно вполз в ворота, за которыми по указанию офицера остановился на парковочном месте слева от входа. Из машины выбрался мужчина в рыжем кожаном пиджаке, надетом на серый свитер с растянутым горлом, и широких вельветовых штанах. Всё в нём тянулось книзу, точно сила земного тяготения влияла на него сильнее, чем на других людей, чем-то он неуловимо напоминал сенбернара, если не бассета: своими свисающими сивыми усами, брылями, полуприкрытыми карими глазами, узкими плечами, на которых кожаный пиджак торчал горбом, а может быть, изнурённым видом. В движениях вместе с тем обнаруживалась суетливая проворность, некоторая опережающая мысль решимость с претензией на элегантность. Так, он захлопнул дверь, но забыл ключи в замке зажигания и, вдруг вспомнив о них, кинулся доставать, чуть не разбив лоб о край машины; вынул из внутреннего кармана документы и сразу убрал их в боковой. Таких современная молодежь называет ботаниками.

Впрочем, подобное поведение легко объяснить взволнованностью, которой был охвачен гость. И не простой взволнованностью – Скворцов Викентий Леонидович был взнервлён, взнервлён глубоко, сверх меры, и если бы желторотый офицер охраны хоть и бывшего, но всё же президента страны обладал большей проницательностью, он обратил бы внимание на это обстоятельство. Но разум молодого мужчины, принуждённого с утра до ночи сидеть в будке и открывать-закрывать автоматические ворота, не развивался в сторону аналитических умозаключений, поэтому, посмотрев таки документы посетителя, он с лёгким сердцем направил его по дорожке, ведущей к главному дому.

Викентий Леонидович пошёл было уже, но с полпути воротился, ударяя себя по растрепавшейся причёске:

– Надо же, портфель забыл! Вот же ж растяпа какой! Вот всегда так!

Достав из багажника новенький чёрный портфельчик, купленный, можно было подумать, именно для этого случая, гость почему-то рассыпался в благодарностях, даже поклонился, пытаясь изобразить легкомысленный смех, чем ещё более удивил офицера, и неуклюжим пеликаньим шагом почти что побежал к дому, где его дожидался президент.

Старик встретил гостя в библиотеке – так они называли просторную комнату с двумя застеклёнными шкафами, в которых прилежно выставились по формату и ранжиру книги либо полюбившиеся хозяевам, либо надписанные знаменитыми авторами, либо дорогие и раритетные подарочные издания. Книг из шкафов не вынимали давно, но вся обстановка комнаты с уютными кожаными креслами, низкими торшерами, напольными часами, огромным телевизором в углу, с развешанными на стенах пейзажами старых мастеров располагала к пространным размышлениям и тихому погружению в мирный послеобеденный сон. Похоже, комната редко проветривалась, в воздухе пахло домашней пылью и возрастом обитателей.

– Здравствуйте, здравствуйте, дорогой Викентий Леонидович! Какая встреча! – Старик раскинул объятия, и маска осоловелой суровости на его лице вмиг заменилась сияющей улыбкой – той самой, которую когда-то любила и ненавидела вся страна. – А ну, покажитесь-ка. Дайте я на вас посмотрю. Постаре-ел, постаре-ел. А глаза те же, с огоньком. – Они слились в объятиях, к явной неожиданности для гостя. – Ну и я не сделался моложе, – всё говорил старик, не выпуская из рук Викентия Леонидовича, который смешался до влажного румянца на щеках. – А вы небось думали: у них там всё умеют – космические технологии, вишь ты, гены всякие. – От этого крестьянского «вишь ты» его даже пытались отучить призванные имиджмейкеры, но он раз и навсегда разогнал всех этих поводырей и оставил одну модельершу, которая следила за его костюмами. – Про меня разное пишут. Вот недавно прочитал, будто я пью кровь неродившихся змей. А ещё что уехал на Тибет и там лечусь каким-то огнём. С Дэн Сяопином вместе, который на самом деле живой. А? Привыкли, вишь ты. Где бы я брал тех змей? Хе! Но нет, дорогой друг, чудес не бывает. Кому рысаком, а кому и ездоком. Вот так.

Он опять притянул Викентия Леонидовича к себе и едва не поцеловал его в раскрасневшееся ухо. Викентий Леонидович выдавил из себя измученную улыбку и затеял бормотать какие-то невнятные не то слова, не то признания, но хозяин, казалось, и не слышал его и продолжал разглядывать его, как Тарас Бульба собственного сына.

– Я смотрю, вы усы отмахали. Сбрейте. Они вас старят. И очки больше не надеваете. Небось линзы носите модные, а? А вам шли. Сразу было заметно интеллигентного человека, научного работника. Как жена, дети? Надеюсь, всё хорошо. Давно мы с вами не виделись.

– Одиннадцать лет шесть месяцев, – смущённо подсказал Скворцов и невольным жестом поправил на переносице несуществующие очки. В первую минуту его поразило, до чего он уменьшился, этот всегда сильный, громоздкий человек, прозванный кем-то самосвалом. – Мы встречались в Кремле перед награждением.

– Да-да, перед награждением, – повторил старик, но было понятно, что он этого не помнит. – Ну, присаживайтесь. Вот сюда, в кресло, напротив. Сейчас Наталья Николаевна чаю нам принесёт. Будем чай с вами пить и калякать. – Они уселись друг против друга. При этом каждая фраза старика сопровождалась поспешными предупредительными жестами Викентия Леонидовича – дескать, не стоит беспокоиться, я, дескать, сам тут как-нибудь, на обочине, в сторонке и прочее. – Ведь только с вами я согласился встретиться. Больше никого и видеть не хочу в такой день.

Викентий Леонидович вскочил на ноги, как солдат перед генералом.

– Господи, что же я! – вскрикнул он каким-то непослушным, воинственным голосом. – Я же вас не поздравил, растяпа такой! Ну конечно, господин президент, от всего сердца, от всех, так сказать… понимаете?.. хочу сказать, что…

Властным движением руки старик остановил его и усадил назад в кресло.

– Не надо, мой друг, не надо, – проворчал он. – Все эти слова сегодня уже сказаны – и не один раз. Что мне с ними делать? От них мои волосы не станут опять русыми, они не вернут мне здоровья и выносливости, даже если будут сказаны от всех сердец мира. Так зачем их произносить? Лучше расскажите мне о том, что происходит за стенами зоопарка, в котором я живу. Вы ведь, кажется, моложе меня лет на десять?

– Кто?

– Вы. Вы ведь моложе меня?

– Мне пятьдесят пять.

– О, пятьдесят пять! Лучший возраст для начала большой карьеры. Жаль, что не все понимают свои преимущества на каждом отдельном отрезке времени. И хуже того, многие считают их недостатками, думают, что проигрывают. И тогда и вправду проигрывают. Надеюсь, это не ваш случай?

– Не знаю. – Скворцов сидел в предельно любезной позе, на самом краю кресла, уткнувшись локтями в портфель, положенный на колени, и напряжённо глядя перед собой, будто собирался с духом, при этом пальцы его то взволнованно сплетались, то расплетались и никак не могли успокоиться. – Может быть, проигрывают как раз те, кто задумывается об этом. Может быть, просто не надо думать?

– Вы так считаете? – Старик окинул его испытующим взглядом из-под опущенных век, как бы оценивая, почём стоит этот человек?

– Нет, господин президент, вы, конечно, правы. Но ведь не всякий обладает вашей энергией. Может быть, надо родиться таким?

«Может быть, может быть… Он много сомневается», – подумал старик.

Гость опять нервно вскочил и сел обратно.

– Я просто хотел сказать, что люди вас помнят.

– Люди, – повторил старик почти презрительно. – Люди. У людей короткая память. Они запоминают только результаты. С одной стороны, это хорошо, но с другой – никто не думает о подоплёке и последствиях. Как будто всё делается именно для них, для зрителей, как на сцене в театре. Надеюсь, наше интервью ещё не началось?

Викентий Леонидович болезненно нахмурился отчего-то, но старик этого не заметил и продолжил ворчливо-самодовольным тоном, крутя в руках свою курительную трубку:

– Именно где-то между пятьюдесятью и шестьюдесятью я обрёл себя.

– Вы были как раз в моём возрасте, когда порвали свой мандат и ушли из парламента, – подсказал Скворцов и, точно на миг занырнув в прошлое, задумчиво проговорил: – Один против всех… Это было красивое зрелище.

– О да. Пятьдесят пять, я отлично помню. И знаете, все мои недостатки, приносившие мне столько неприятных минут, вдруг сразу превратились в достоинства. Мне стали подражать. Вот эти самые люди. У меня не растут бакенбарды, короткие ноги, я бываю косноязычен, да мало ли что – да-да, я отдаю себе отчёт, – так вот это всё вмиг сделалось едва ли не признаком природной силы и мужественности. Например, я любил играть в городки, идиотская народная забава, но в Сибири, сами знаете, а все предпочитали гольф, теннис, катались на горных лыжах. И вот вся эта напыщенная шантрапа, вишь ты, эти так называемые люди с большой буквы прямо-таки рухнули с альпийских гор, чтобы швырять битой по фигуркам из деревяшек. А я боялся, что мне придётся осваивать какие-нибудь склоны, прыгать с парашютом, гонять мяч, что там ещё… Придумают тоже… А если бы я в пристенок играл, а?

– Это феномен популярности, – заверил Скворцов.

– Или подобострастия. – Старик умолк, поморщился: – Пятьдесят на пятьдесят.

– Вы сегодня, кажется, не в духе, господин президент?

– С чего вы взяли?

– Простите, это мне так, показалось, – густо смутился Викентий Леонидович, и пальцы рук его сплелись особенно вычурно.

– Я произвожу такое впечатление не только на вас, любезный Викентий Леонидович. Вот и супруга тоже пилит, мол, смеюсь мало. А ведь и правда, что смех свой я уже отсмеял. Теперь новый смех будет. Чтоб не заплакать. – Он сунул пустую трубку в зубы и пососал воздух. Снаружи донёсся лай собаки, потом чьи-то весёлые крики. – Всё ж таки семьдесят – это не шутка. – Тяжёлый вздох выкатил из его груди. – Вы не представляете, как мне надоело чистить зубы и бриться!

«Все время о себе», – подумал Скворцов. Ему не очень-то виделся в этом одряхлевшем, вялом, с иссечёнными синими венами руками старике тот человек, к которому он шёл, которого так страстно желал увидеть и узнать.

– А почему вы не хотите встречаться с журналистами, господин президент? – поинтересовался он.

Старик сердито дунул в усы.

– Года два назад – а может, и раньше – я провёл одну такую совершенно открытую конференцию в Интернете. Для всех. Первое, о чём меня спросили: правда ли, что у меня челюсть из платины и запломбирована камнями из Алмазного фонда?

– Низкий уровень, – покачал головой Викентий Леонидович.

– Второй вопрос был такой: а-а, ты ещё жив, старая сволочь?

– Боже мой!

– И ни слова о текущей политике, – ухмыльнулся президент. – Пара вопросов о прошлом в том смысле: а что там было на самом деле? В остальном: кто мать внебрачного сына президента США? почему мой сын проживает в Швейцарии? сколько штук у меня «бентли»? снятся ли по ночам кровавые мальчики? пью ли я? гуляю по бабам? хорош ли стул, потеют ли пятки? – Он помахал пальцами перед глазами. – Такая вот мерихлюндия. – Потом помолчал, и было видно, как он пытается что-то вспомнить. – Ещё спросили: не сменил ли я пол? Я думал – пол в доме…

Откуда-то издали, сверху, очевидно с самих небес, долетел отрывистый, впереклик, разговор пролетающих уток.

– Вот, – сказал старик, – полетели уже, драпают. Опять… И дела им нет никакого. Что-то рановато в этом году. Говорят, скоро бросят улетать, здесь зимовать будут, потому что погода другая стала, и тут тепло, река вон больше не замерзает полностью, как обычно, – куда лететь-то? Не люблю, когда они улетают.

– Вам надо было встречаться с журналистами, собирать пресс-конференцию, – механически продолжил тему Скворцов. – Зачем же так, напрямую? Конечно, люди тёмные, случайные, разные люди. Любую грубость можно услышать. А журналист – человек подготовленный, образованный, профессионал всё-таки.

Старик, кряхтя, поднялся, неспешно, шаркая по паркету, подошёл к окну, отвёл рукой занавеску и, задрав голову, так что сквозь седые пряди отчётливо проглянула розовая круглая лысина, как у бенедиктинского монашка, уставился вслед уходящему клину. Образовалась неловкая пауза. Так же, не отрывая прищуренных глаз от неба, тихим, осевшим голосом он проговорил:

– Но это же правда, так оно и есть, так они думают… – Он смолк. Медленно опустил голову и вернулся в свое кресло.

«Он сильно сутулится», – заметил гость про себя, а президент продолжал каким-то немощным голосом:

– Они не любят меня. Для них я зловещая ветошь, дубина в руках тёмных сил, которые сгубили мир. Всех собак вешают на меня. И пусть, ладно. А журналисты врут, постоянно врут. Они думают не о том, о чём спрашивают. Образованные, подготовленные, но почти всегда они инструмент в нашем не очень-то чистом ремесле. Не стану же я вести разговор с дрелью. Да и к чему они мне? – Очередной вздох прервал его речь. – А знаете, мне больше понравились голоса с улицы. Живенько, знаете, как сквозняк из кабака. Но я бы не рискнул повторить эксперимент ещё раз.

– М-да, – заметил Викентий Леонидович. Черты лица его отяжелели и вытянулись ещё больше. Лоб покрылся испариной.

– Очевидно, за мной шпионят, – неожиданно сообщил президент. – Это всегда чувствуется, когда за мной шпионят. Иногда мне кажется, что все они флики, все работают на спецслужбы. Да что говорить, так оно и есть. Я всегда умел отличать редакционное задание от задания для ищейки. Осталось только понять, зачем я им сдался теперь?

А если серьёзно, – поспешно, но не изменяя интонации, продолжал президент, видимо осознав наконец, что перед ним как раз самый что ни на есть натуральный журналист, – я больше не вижу смысла в подобных встречах, да и лень мне устраивать представления, в которых самому приходится участвовать. Ну согласитесь, что я могу сказать? Не подумайте, что я презираю вашу работу, это такая форма откровенности. Даже среди самых опытных журналистов в общем-то не бывает настоящих друзей. Исключая, разумеется, вас, Викентий Леонидович. Вам я с удовольствием дам интервью, зная, что ваш ум и принципиальность гарантируют адекватное понимание моего сегодняшнего положения. Ведь так, дорогой друг?

– Я… я не знаю, – забормотал Скворцов, и пальцы его засуетились с удвоенной энергией, – я давно уже работаю внештатно… и не участвую в политике… Вы правы, многие поступились принципами, многие, может быть, предпочли… Но не все… Уверен, не все, надеюсь… Хотя много изменилось, стало иным, более циничным, что ли… Может быть, всё просто так кажется… не знаю…

«Может быть — его любимое слово», – сердито подумал старик и вдруг пожалел, что согласился на эту встречу. Странным образом он быстро вернулся в состояние полусонного равнодушия, в каком пребывал обычно, – оживление, навеянное смутной надеждой на некое щекочущее нервы воспоминание, улетучилось, подобно утреннему туману. Всё сделалось простым и обыденным. Он увидел практически незнакомого пыльного субъекта в состоянии нервического возбуждения то ли оттого, что испытывал непреодолимый пиетет к исторической персоне, то ли по причине какого-то личного заболевания. Волосы на затылке выпукло торчали в разные стороны, и старик с сожалением отметил, что собеседник его давно не мыл голову. Ему стало скучно. Захотелось сократить аудиенцию и зевнуть.

Тем временем гость опять вскочил, придерживая портфель у колен, и опять уселся под властным жестом президента. Он только что собирался сказать ему главное, но решимости не хватило. Стали как-то особенно заметны порезы на подбородке и плохо выбритые участки кожи – то ли вследствие выглянувшего солнца изменилось освещение, то ли потому, что лицо раскрасилось пунцовыми пятнами.

– Стало быть, в Новосибирск вы не вернулись, – сказал президент, преодолевая желание, сославшись на нездоровье, уйти. – Да вы садитесь удобнее. Что вы на жёрдочке сидите?

– Да, остался в Москве. Но часто там бываю.

– А я вот не помню Новосибирск, совсем почти и не помню. Наукоград, проспекты… Но мне он часто снится, да, часто. Правда, в фантастическом виде, больше похож на деревню. И жители там все деревенские. И дома… дома тоже простые, деревенские.

«Ну вот, к сновидениям перешёл», – поморщился Скворцов, испытывая совсем нелёгкое головокружение.

– И коты мяучат, и вёдра гремят, и собаки брешут… Всё оттуда, из детства. – На лице старика показалась удушливая гримаса, и он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. – Я не ожидал увидеть вас таким, – вдруг заметил он.

– Каким таким?

– Растерянным, – пояснил старик, но не стал развивать тему, вытянул ноги, сунул свою трубку-пустышку в зубы и недовольно проворчал: – Наташа с чаем где-то запаздывает. Ну что ж, не будем её ждать, давайте, что ли, ваше интервью, Викентий Леонидович.

– А? – встрепенулся Скворцов, как будто ему над ухом выстрелили хлопушкой.

– Да что у вас произошло такое? – удивился старик уже раздражённо, но, по-видимому спохватившись, вывел на лице некий знак сочувствия.

Пятна на коже Викентия Леонидовича вспыхнули цветущим маком. Негнущейся рукой он запустил в нагрудный карман, выудил оттуда платок и, как пресс-папье к чернильным пятнам, приложил его сперва ко лбу, затем к щекам. Про нос он забыл думать, и жирные капли пота так и остались блестеть на пространстве от переносицы до дрожащих ноздрей. Весь вид его указывал на крайнюю степень взволнованности. Казалось, он трусит решиться на что-то необыкновенное. Но вместе с тем в нём чувствовалась какая-то торжественность.

– Ну-ну, Викентий Леонидович, успокойтесь. – Привыкший в общем-то к подобным проявлениям уважения к своей персоне в несколько азиатском духе, президент не придал значения аффектации гостя, хотя и был слегка озадачен, увидев такое в человеке, входившем когда-то в близкий круг. Ему захотелось скорее избавиться от него, и он решительно рубанул: – Давайте ваши вопросы.

Сидевший до этого в позе стула, Викентий Леонидович начал медленно подниматься с той же негнущейся прямотой, удерживая портфель крепко прижатым к телу.

– Видите ли, господин президент, я… я… я пришёл к вам не для того… – выпучив глаза и заикаясь, приступил он и осёкся. Началась было гнетущая заминка, но он с усилием сглотнул, взял себя в руки и продолжил: – И даже если бы я не пришёл к вам, то есть меня бы не пропустили, то всё равно я был бы чист перед самим собой, потому что попытался… попытался выйти на площадь.

– Что-то я ничего не понимаю, – сказал президент тоскливо, намереваясь уже как-нибудь прервать аудиенцию. Он почти закрыл глаза, и со стороны можно было подумать, что он спит.

К этому моменту Скворцов встал уже перед ним в полный рост и выпрямился.

– Где, наконец, ваши вопросы? – нетерпеливым тоном спросил президент.

– А вопросов нет, – как в вату, сказал гость, обливаясь потом.

– Что?

– Это не… не интервью, – пояснил он упавшим голосом.

– Тогда зачем же вы сюда пришли, любезный Викентий Леонидович? – Не поднимая век, президент возмущённо повернулся в кресле к Скворцову.

Тот выдержал трудную паузу, затем перевёл дыхание и, набравшись решимости, тихо (хотя ему показалось, что даже громко), но отчётливо произнёс:

– Я пришёл… вас убить… господин президент.