Текст книги "Меняла Душ"

Глава 27
ПУЛЯ ДЛЯ ПРОМЕТЕЯ
(… идет Волна)

Волна катила волны изменений.

Волна кроила реальность.

Волна перестраивала Вселенную.

Иван Павлович Столетов последние две ночи не сомкнул глаз. Он был охвачен идеей, как торфяные болота пожаром. Идея шевелилась в его голове, но никак не могла обрести форму. Но он чувствовал, что то, что он вот-вот родит будет гениальным, поворотным пунктом в истории человечества, и осознание значимости идеи, которая засела в его голове, не давало ему покоя. Он заполнил иероглифами формул две толстые тетради, пытаясь подойти к решению задачи, которую обдумывал последние полтора года, но ничего не получалось. Формулы рассыпались, не складываясь в логически связанную цепочку расчетов.

Столетов поднялся из-за стола, чувствуя, как его пошатывает от усталости и добрался до дивана. Иван Павлович опрокинулся на него, закрыл глаза и провалился в тяжелый вязкий сон, в котором увидел ответ. Все формулы сложились в решение, оказавшееся до предела простым и гениальным в своей простоте. Он все понял и уцепился за это понимание, как пиранья за ногу нерадивого рыбака.

Когда он проснулся, в голове прояснилось, осталось ощущение гениальности и простоты, но решение погрязло под ворохом обрывочных образов из сновидения. Столетов застонал от разочарования и прошлепал босиком на кухню. Подхватив чайник, он припал к горлышку и высосал всю воду до последней капли.

Иван Павлович занимался конструированием двигателя, способного разогнать звездолет до скорости света. У него не было специального, физического образования. Как давно повелось на Руси, Столетов был самоучкой. С юных лет он испытывал тягу к точным наукам, а физику изучал запоем: начал с учебников, а затем перешел на монографии, исследования физических лабораторий и другие научные материалы.

Пределом световой скорости Столетов заинтересовался давно. Подходил к этому вопросу издалека, пролистывая тонны литературы по данной тематике, но никак не мог отыскать решение вопроса.

На него смотрели как на городского идиота. К его словам и образу жизни относились с изрядной долей сарказма, за глаза называя Эйнштейном. При этом в устах городских обывателей слово «Эйнштейн» приобретало новый, донельзя неприличный оттенок, словно это одно из самых страшных ругательств.

Городок, в котором жил Иван Павлович Столетов, вырос на берегу Волги, но был маленьким, мало значащим провинциальным городком, ставшим выездной резиденцией московских богатеев. Москвичи понастроили на территории Камышина особняков и выбирались сюда на флаерах на выходные и в отпуск, посещая особняки между Канарами и Гавайями. Все остальное время года половина города стояла с потухшими глазами-окнами. Другая же половина мирно шуршала, справляясь со своими маленькими проблемами.

Для обывателей идеи Столетова и его образ жизни были как бельмо на глазу. Иван Павлович раздражал, служил объектом насмешек, но обыватели считали, что каждый уважающий себя город должен иметь хотя бы одного городского сумасшедшего. И многое ему прощали. Такое отношение сохранялось вплоть до появления в городе двух черных флаеров с правительственными номерами и флажками России на капоте. Флаеры опустились перед домом Столетова, дверцы раскрылись и появилась делегация из восьми человек. Шестеро, запакованные в костюмы, с волчьими глазами, заняли позицию вокруг флаеров, а седой пузатенький мужчина с академической бородкой, опирающийся на трость, в сопровождении высокого атлета поднялся в квартиру Столетова. Зачем к городскому сумасшедшему прибыли из столицы, никто так и не узнал, но новость в мгновение распространилась по городу, обрастая, как пенек на болоте мшистой бородой, новыми подробностями.

Так, на юге Камышина бабки на лавочках перед домом судачили:

– Ты слышала, Фекловна, нашего-то психа сегодня арестовывать приехали. Он Россию задарма американцам продал, сволочь такая!

На севере Камышина бытовала другая версия:

– Нашего-то психа из Москвы обследовать приехали. Говорят, что таких психов по Руси еще поискать надо. Очень редкое заболевание.

На востоке Камышина говорили гнули свое:

– Эйнштейн-то изобрел какую-то хрень, которая опасна для окружающих, вот теперь его и приехали проверять. Говорят, такую чумную вещицу мог только наш Эйнштейн изобрести. Вот, делать человеку нечего!

Ну а на западе города жили самые большие скептики:

– Эка невидаль, из Москвы понаехали! Я всегда говорила, что в этом правительстве одни психи и сидят. Нет, чтобы житуху нам поднять, денег бы народу дали, так они будут к психам разным летать. Топливо казенное, на наши деньги-то, народные, купленное тратить!

Но никто даже ни на йоту не приблизился к истине. Ошибались все.

К Ивану Павловичу из Москвы прилетел академик Маргенбаум, нобелевский лауреат по физике, который ознакомился с отрывочными выкладками Столетова, выложенными в Сети, и загорелся идеей познакомиться с самородным гением.

Два дня черные флаеры стояли у подъезда Столетова. Академик и городской сумасшедший не покидали квартиры. Только атлет ходил дважды в соседний продуктовый магазин и возвращался назад с огромными пакетами, набитыми под завязку съестными припасами.

Через два дня академик отбыл назад в Москву, увозя с собой Ивана Столетова, зачисленного в штат лаборатории Маргенбаума, занимавшейся разработкой сходной проблемы.

Обыватели города Камышина с тех пор редко видели своего сумасшедшего. Он купил в темной стороне города, где обитали московские богатеи, особняк, обустроил его под себя и наведывался туда изредка, чтобы поразмыслить в тиши, отдохнуть от удавки шумного мегаполиса…

Иван Павлович вернулся с кухни, осмотрел рабочий стол, заваленный бумагами и понял, что сходит с ума. Здесь на восемьдесят шестом этаже небоскреба, в квартире, принадлежащей РАН, куда он был заселен письменным приказом академика Маргенбаума, он не мог найти решения. Ему требовался простор волжских берегов и уединение. Иван Павлович понял: чтобы разгадать головоломку, он должен бежать.

Приняв решение, Столетов вытащил из шкафа спортивную сумку, покидал в нее вещи, сложил ноутбук, сунул его в специальный кофр, просмотрел бумаги на столе, выбрал из них нужные и также отправил их в сумку. Тетради с расчетами брать не стал, полагая, что если в расчеты где-то вкралась ошибка, то лучше не топтаться на месте, перепроверяя выкладки в тысячный раз, а начать все заново.

Часы показывали полночь – самое время для легкой прогулки.

Столетов покинул квартиру, запер ее, установил цифровой пароль на замок и на лифте поднялся на крышу, где стоял его флаер. Через пять минут он уже поднимался в небо, встраиваясь в жидкий поток машин, которые тянулись прочь из Москвы на юг.

До Камышина из столицы лететь полтора часа. Столетов решил времени зря не терять: включил автопилот, достал из кофра ноутбук и углубился в расчеты. Он почувствовал прилив сил. Энергия била из него ключом. Он не успевал записывать мысли и формулы, которые рождались в его голове.

К тому моменту, как он опустил флаер на посадочную площадку второго этажа своего особняка, принцип сверхсветового двигателя уже был в голове, и все необходимые для его создания расчеты роились в воздухе. Иван Павлович теперь знал, как решить эту проблему.

Подхватив ноутбук, Столетов хлопнул дверцей флаера и бегом направился в дом. Он торопился сообщить о своем открытии патрону, который поверил в него, поставил на кон деньги, свое прославленное имя и выиграл.

Не раздеваясь, Иван Павлович пробежал в кабинет, который находился в дальнем крыле второго этажа, бросил ноутбук на старый потертый диван (раньше этот диван стоял в его квартире в Камышине), нажал на кнопку видеофона, включая его, выбрал соединение с квартирой академика Маргенбаума и стал ждать, нервно расхаживая из стороны в сторону.

– Ваня, ну что там у тебя стряслось? – раздался усталый голос академика.

Столетов обернулся и увидел патрона в домашнем халате с сеточкой на голове и большими набрякшими мешками, что украшали подглазья.

– Все! Олег Иосифович, все! Я нашел! Я открыл сверхсветовой двигатель! Это гениально! Это…

Столетов задыхался от переизбытка эмоций.

Академик Маргенбаум преобразился. Сообщение Столетова произвело магическое действие на старого сонного ученого. Он приободрился, наполнился энергией, проснулся окончательно и тут же начал действовать.

– Ваня, где ты?

– Олег Иосифович, я у себя в Камышине. Не спалось, я улетел и вот… – оправдываясь, залепетал Столетов.

– Я высылаю к тебе охрану. Никуда не уходи! Есть возможность – вызови полицию. Хотя нет, не надо. Я сам все сделаю.

Связь прервалась.

Последние слова профессора взволновали Столетова. Он знал, что его открытие является сенсационным, что оно способно перевернуть жизненный уклад целой планеты, что оно позволит людям летать к дальним звездным системам, исследовать их, получать новые источники энергии и химические соединения, а еще оно позволит налаживать дипломатические контакты с инопланетянами, буде такие найдутся. Но Столетов помнил, что лаборатории профессора и непосредственно самому академику Маргенбауму неоднократно угрожали, пытаясь заставить его прекратить исследования. Олег Иосифович объяснял Столетову, что это действуют представители топливных корпораций, которые боятся появления конкурента. Если на сверхсветовом двигателе можно будет возить топливо с Юпитера или Урана, или даже с Марса, и это будет дешевле, чем получать его с Земли, компании пойдут по миру. К тому же экологические организации мигом проведут через Думу закон о запрете разработок полезных ископаемых на Земле.

Недавно от угроз представители крупных компаний перешли к действиям. В одну ночь лаборатория академика Маргенбаума была разрушена до основания. Два его лаборанта погибли при невыясненных обстоятельствах. Академик обратился с просьбой обезопасить его и его сотрудников к президенту России, и только тогда восстановленной лаборатории был выделен штат охранников и личных телохранителей для академика, но нападки со стороны топливных магнатов и транспортных компаний продолжались.

Столетов опустился на диван в кабинете и стал ждать. Он не боялся. Он просто ждал, когда за ним прилетят.

Спустя пятнадцать минут раздался звонок домофона. Иван Павлович поднялся, подошел к столу и ответил на вызов. На экране домофона показалось лицо в форменной полицейской фуражке.

– Доброй ночи! – прозвучал вежливый голос. – Нас вызвали для вашей охраны.

– Да, конечно, – тихо сказал Столетов, открывая нажатием кнопки ворота.

Четверо сотрудников полиции, вооруженные автоматами Калашникова появились в особняке Столетова через несколько минут. Иван Павлович встречал их на лестнице второго этажа.

– Старший лейтенант Сергученко. – представился полицейский, что возглавлял группу.

– Наконец-то, – печально пробормотал Иван Павлович.

Он чувствовал себя опустошенным.

В этот момент Волна изменений докатилась до Камышина.

Столетов почувствовал, как картинка плывет перед его глазами. Голова закружилась. Он пошатнулся от внезапно навалившейся слабости и ухватился рукой за перила. Когда контроль над телом восстановился, Иван Павлович обнаружил, что стоит на лестнице второго этажа перед хмурым сержантом полиции. Ему показалось, что полицейских, прибывших для его охраны, было больше и среди них не было ни одного сержанта, но ощущение тут же пропало.

Сержант недобро ухмыльнулся и пробормотал, снимая автомат с плеча.

– Хорошо, что я сегодня дежурил. А когда еще удастся так легко бабла посшибать?

Он направил автомат на Столетова.

– Олег Иосифович просил, чтобы вам не было больно. Я постараюсь.

Полицейский повел стволом, одновременно нажимая курок. Косая очередь разорвала грудь Столетова. Иван Павлович пошатнулся, оторвался от перил и скатился по ступенькам под ноги сержанту. Тот нацелил автомат в голову Столетову. Последним, что испытал Иван Павлович, были удивление и вопрос: «За что?». Он принес людям новое знание, а его распяли, как Прометея, только орел перестарался, когда клевал его печень, и загрыз нового Прометея насмерть.

С этой мыслью Иван Павлович Столетов умер.

Глава 28
ПЛЕНЕНИЕ

Волна в этот раз отличалась от всех предыдущих случаев временем распространения. Она раскатывала круги Изменения по миру в течение двух дней. Все это время Матвей Ставрогин просидел перед головизором в компании волосатого карлика, который постоянно ругался, поминал жижуху (что эта за тварь, он отказался объяснять) и время от времени исчезал, чтобы вернуться с очередным сюрпризом в виде осколка египетской пирамиды (уверял, что этот кусок отвалился от носа сфинкса), обломка из Стоунхенджа (как объяснял карлик, это фамильная реликвия, но для друга ничего не жалко), щепку, отколотую от чаши святого Грааля (комментировать данный артефакт, визитер отказался, глубоко обидевшись на сам вопрос, и уткнулся носом в пиво). Зачем ему весь этот хлам, Ставрогин не знал, даже не догадывался, а спрашивать у карлика, который даже свое имя отказывался называть, не стал, побоявшись новой вспышки гнева маленького лохматого существа. Он просто складывал все артефакты на обеденный стол, за которым они расположились, и, попивая пиво, следил за новостной картинкой.

В мире творилось что-то неописуемое. Два дня новостные каналы захлебывались, оповещая мир о катаклизмах, вооруженных столкновениях, которые через пять минут прекращались, а еще через десять о них никто не вспоминал. Изменялся архитектурный облик городов, исчезали здания и комплексы, пропадали с орбиты планеты спутники и появлялись новые орбитальные станции. По всему миру увеличилось количество самоубийств, возросла детская смертность. Огромное число подростков посещало свои школы вооруженными до зубов, что неизменно заканчивалось пальбой и братоубийством. Насилие захлестнуло мир. Два дня в мире творился ужас, а на третий все схлынуло. Волна уносила свои мутные потоки, подчищала следы за собой. Половина самоубийц воскресли, забыв о том, что когда-то даже помышляли о добровольном уходе из жизни. Возведеные на престол танками и морскими пехотинцами тираны оказывались офисными клерками и булочниками, испытывавшими удовольствие от пощечины жене за то, что суп оказался холодным, а страна даже не вспоминала о кровавом терроре, который творился еще несколько часов назад.

Ставрогин чувствовал каждое Изменение и впервые за все время, что пользовался Даром, испугался того, что происходит. Никогда еще Волна так не задерживалась, а реальность не лихорадило с такой силой. Ставрогин пытался напиться до бесчувствия, но лохматый карлик не давал ему этого сделать, умыкая бутылку из-под самого носа. Визитер следил, чтобы каждый нюанс колебаний реальности доходил до Матвея. Мог ли Ставрогин предположить, что такой эффект произведет изменение обычного уличного полицейского, совершившего жуткое преступление, чья душа была чернее сажи. Как много узелков реальности оказалось завязано на этом человеке!

Все закончилось на третий день. Матвей проснулся на холодном деревянном полу ужасно замерзший. Он поежился, пошевелил языком во рту. Язык напоминал черепашью лапку. Такой же жесткий и неповоротливый. А полость рта оказалась покрыта сухой коркой. Прокашлявшись, Ставрогин поднялся и тут же понял, что с этим действием он изрядно поторопился. В голове открылся сталеплавильный цех, но вместо стали там плавили его мозги. Проблема неприятная, но разрешимая. На ватных ногах Матвей доплелся до куртки, которую бросил возле порога, достал из кармана облатку с таблетками, выдавил капсулу на ладонь и закинул ее в рот. Проглотив капсулу, он стоял несколько минут неподвижно, боясь пошевелиться. Он ждал, когда наноробот, заключенный в капсуле, снимет боль. Для этого ему потребовалось пять минут.

Ставрогин перестал изображать из себя статую и обвел взглядом пустую комнату, заставленную бутылками. Ожидать появления хозяина дома в ближайшие часы не приходилось, но и оставаться дальше в этом доме Матвей не хотел. Он надел куртку, вытащил пачку денег, полученную за Изменение, пересчитал ее и отделил три тысячные купюры. Их он вложил в бумажник. Остальные засунул в специальный потайной карман на куртке и закрыл его. Теперь даже самый тщательный обыск не выявил бы деньги у Ставрогина.

– Спасибо этому дому. Но нам пора, – пробормотал он.

Забирать остатки съестного (оказывается после лохматого карлика что-то все-таки осталось) и уцелевшие две бутылки пива он не стал. Оставил на прокорм местным бродягам, буде такие найдутся.

Матвей вышел из дома и направился к флаеру, который стоял за соседним домом. Ставрогин не обращал внимания на окружающий мир. Он вел внутренний диалог. Этот диалог время от времени возобновлялся в его голове, но еще ни разу спорящие стороны не пришли к единому выводу.

«Зачем ты это делаешь? Ради чего?» – спрашивал скептик Ставрогин.

«Я несу людям добро. Я меняю мир к лучшему», – отвечал оптимист Матвей.

«Ты уверен в этом? Или ты вновь всех обманываешь? Какое добро? К какому лучшему?! Вспомни, что ты видел не далее чем вчера! Участились случаи самоубийств, бойни в школах, вооруженные перевороты. И это ты называешь изменением к лучшему?!»

«Это все пена. Ржавая пена реальности. Когда происходит какое-либо Изменение, всегда всплывает пена, но потом она оседает, и уже никто о ней не вспоминает. К тому же ты забыл о том, что многие из этих самоубийц так и не покончили с собой в той реальности, которая утвердилась. Бойни в школах остались лишь в нашей памяти, ну, может, еще парочки избранных. Я подозреваю, что не один хожу по земле с такой миссией. Остальные же люди забыли обо всем этом. В их памяти ничего не осталось. Реальность изменилась. События, которые они помнили, не происходили, а значит, и в памяти они не могли быть зафиксированы. Все в ажуре!»

«Как у тебя оказывается все просто! Но ведь не все самоубийства оказались липовыми. Не все школьные бойни закончились хеппи-эндом. Остались и такие, которые обернулись кровавыми трагедиями. Их ты мог предсказать?»

«Нет. Но я мог допустить и допускаю, что такое возможно…»

«И ты все это оправдываешь?! Ради чего ты это сделал? Зачем? Ты хотел спасти жизни двум умершим давным-давно девчушкам, но ради этого уничтожил десятки ни в чем не повинных людей!»

«Они сами избрали свой путь. А девочки – нет…»

«Значит, цель оправдывает средства? Я правильно тебя понимаю?»

«Наш диалог бессмыслен. Мой Дар – изменять. Зачем-то он мне был дан? Вряд ли для того, чтобы я положил его на полку и благополучно о нем забыл. Раз у меня есть этот Дар, значит, я должен им пользоваться. По-моему так…»

«И этот Дар позволяет тебе жить вдвое больше, чем все остальные люди?»

«Почему вдвое? Может, и впятеро, и вшестеро. Я буду жить пока не закончу свою миссию!»

«А в чем заключается твоя миссия?»

«Изменять…»

«Ты хочешь устроить на земле филиал рая?»

«Почему бы и нет?»

«А как же свобода воли? Каждый вправе сам выбирать себе судьбу…»

«А разве предыдущий великий Меняла заботился о свободе воли? Он просто подошел к гробу Лазаря и сказал: «Встань и иди». Человек закончил жизненный путь, упокоился, отошел к Господу, уже постучался во врата Рая, и апостол Петр был готов ему отворить, а в это время Иисус подошел к нему, выдернул с того света, где он был уже в преддверии вечного блаженства, и сказал: «Извини, Лазарь, но тебе тут горячая командировка подошла. Надо еще раз показать, какой я могучий и сильный». И бедолага Лазарь вынужден был помимо собственной воли покинуть Рай, который он между прочим заслужил…»

«Апостол Петр ходил вместе с Иисусом и никак не мог встречать Лазаря в раю!»

«Какая разница? Не Петр, так нашелся бы какой другой доброхот. А пастыри, которые льют фимиам с голоэкранов, со стадионов, призывая всех в срочном порядке отвергнуть сатану и принять Господа? Это напоминает выборы в тоталитарном государстве, где есть два кандидата на пост правителя Вселенной. Только одному заранее запрограммировано поражение, а второму – победа. Господь и его пиар-менеджеры работают на «ура», используя образ сатаны, как страшилку, а первый уже готовится к ипостаси козла отпущения, хотя подспудно не теряет надежды на победу и воспитывает свой электорат. И в чем тогда, позволь узнать, свобода выбора? Если христианские проповедники причитают с трибун: «Вы будете с нами и победите. Вам всем уже выписан пропуск в рай, где дармовая жратва, вечное счастье и вино реками. Но если вы попрете против нас и поддержите конкурентов, то когда мы победим, а мы обязательно победим, вас ждет наказание, огненные котлы и прочая нечисть! Но вы должны помнить, что выбор за вами…» Это как в истории про европейца, который попал в плен к моджахедам. Они ему предлагают на выбор: «Стань мусульманином, сделай обрезание и ты будешь с нами. Сам понимаешь: деньги, вино…»

«Вино мусульманам запрещено…»

«… хорошо – водяра, женщины и все что пожелаешь, но если ты обрезаться откажешься, мусульманство не примешь, то мы тебя будем жечь, грабить, убивать, насиловать и вешать. Сам понимаешь: такова «се ля ви». А разве Русь не тем же способом крестили, через огонь и меч? Я не спорю, что оно было надо. Но способ, который был избран для этого? Кровавый способ! И он дал свои результаты. О какой свободе воли ты говоришь? Свобода – великая мистификация, придуманная людьми или высшими силами, но суть от этого не меняется! Балаган есть балаган. Инсинуация вселенского масштаба».

«?!..»

«А легенда об Агасфере? Как она укладывается в концепцию свободы воли? Иисус нес крест на Голгофу. Было тяжело: солнце палящее, ноша не копеечная – захотелось пить, и у ближайшего трактирщика он попросил воды. На что тот его конкретно послал. Даже не забыл указать адрес. И Иисус, этот оплот добродетели и справедливости, проклял его, чисто по-человечески! Он обрек Агасфера на вечные странствия без права на смерть. До самого Судного дня. И где здесь свобода воли? Чем я хуже Иисуса? Я так же не даю свободу воли. Вернее люди ею воспользовались, когда свершили то или иное деяние, а я лишь прохожу и собираю жатву. Я дарую им еще одну возможность подумать. Я корректирую их жизнь. И что дальше? В чем я повинен? В том, что несу добро людям?»

«В это нет добра. То, что добро для одних, есть зло для других!»

«Какая глупость! Дар мне ниспослан свыше, и я обязан его использовать. Я – Меняла и этим все сказано…»

Этот диалог Ставрогин вел на протяжении всей своей жизни.

Матвей не заметил, что в поселке, состоящем из трех домов, произошло изменение. Он настолько увлекся диалогом с самим собой, что не смотрел по сторонам. Остановив взгляд на раскисшей дороге, устеленной полусгнившей ноябрьской травой, он проследовал к флаеру, запустил автопилот и откинулся на спинку кресла. Закрыв глаза, он не видел, как флаер плавно поднялся в небо и набрал скорость. Матвей спорил с самим собой, пытаясь найти тропинку к истине, и тут некстати возобновившаяся головная боль начисто отбила у него любопытство. А чего любопытствовать, если он и так знал, что поселок заброшен? Волна изменений, которая прокатилась по миру, не затронула маленький, затерянный и заброшенный в лесах Карелии, поселок. Он знал это. Ведь Ставрогин чувствовал каждое Изменение, случившееся на Земле, даже самое незначительное, вроде потерявшего покой быка Мерлина в городке Артур-Сити, штат Техас, который, взбесившись, забодал хозяина и растер по земле его управляющего Клауса Ритербурга, а все из-за того, что у чистого, девственного Мерлина неожиданно появился внутри бычий слепень, который с жадностью аборигена-вегетарианца, внезапно осознавшего всю тяжесть своего заблуждения, впился в организм быка.

Если бы Матвей Ставрогин проявил немного внимательности, он сумел бы заметить, что двери одного из домов оказались освобождены от прогнивших досок, которыми немного ранее они были заколочены. А на одном из заляпанных грязью окон появилось чистое пятно, похожее на амбразуру, сквозь которое на улицу выглядывали усталые злые глаза. Если бы Матвей увидел эти глаза, он нашел бы возможность осмотреться по сторонам, так чтобы обладатель глаз не сумел бы распознать, что его присутствие обнаружено (уж что-что, а за двести с лишним лет жизни, Ставрогин успел выучить науку притворства досконально от азбуки до высшей математики пространств), и тогда он увидел бы тщательно замаскированный легкий одноместный гоночный флаер с оранжевыми разводами по белому телу и крупной надписью «Небесный взломщик». Глаза и флаер не могли бы испугать Ставрогина, но они заставили бы его насторожиться, забыть на время о философском бреде, что так и сочился из его души, и переключили бы его сознание на заботу о собственной безопасности.

Но Матвей всего этого не видел. Он мог изменить собственное будущее, но проворонил момент.

Когда флаер Ставрогина взлетел над поселком, человек, следивший за Матвеем, оторвался от стекла, отхлебнул пива из початой бутылки, вытащил сотовый телефон и нажал кнопку быстрого дозвона.

– Объект покинул берлогу. На средней скорости направляется в город.

– Информация принята. Глаза свободен. Начинаем операцию «Небесный хакер», – пришел ответ.

Человек со странным прозвищем Глаза нажал отбой, хищно ухмыльнулся, допил пиво и перебросил пустую бутылку через левое плечо. «На счастье», – подумал он. Бутылка состыковалась с полом и разлетелась вдребезги.

Он свою функцию выполнил. В дальнейшем действии ему места не было. Он мог направляться на базу. Он был свободен. Глаза поднялся со стула, на котором просидел несколько последних часов, и покинул дом. Он направился к укрытому еловыми ветками флаеру, который вскоре тоже поднялся над лесом и направился в ту же сторону, что и машина Ставрогина. Отчего-то Глаза не хотел оставаться в стороне от последующих событий, и уж если ему не суждено принять участие в самом действии, то ведь никто не запрещал ему попробовать амплуа зрителя.

Ничего не подозревающий Ставрогин, временно урезонивший свое альтер-эго, обеспокоился вернувшейся головной болью. Он открыл глаза, сунул руки в перчатки бортового медика и выбрал лекарство, которое могло ему помочь. Перчатки выпустили крохотные усики, которые проникли сквозь кожу и впрыснули лекарство в кровь. Пять минут Ставрогин восседал неподвижно, словно тренировался побить рекорд Сфинкса по окаменелости, а когда боль отпустила, вытащил руки из перчаток и осмотрелся по сторонам.

Флаер летел над Лемболовской трассой, привычно пустующей. Лишь редкая машина промчится по асфальту, чтобы свернуть на боковое ответвление и добраться до скрытой в лесу дачи, встроенной в комплекс дачного поселка.

Ставрогин подумал взять управление на себя, но тут же отказался от этой мысли. Ему ничего не хотелось делать. Организм подвергся ковровой бомбардировке ленью и временно вышел из строя. Теперь, когда очередное Изменение осталось позади, Матвей размышлял над тем, чему посвятить себя дальше. Он вновь оказался на перепутье и в воздух взмыли кости выбора. Ставрогин чувствовал, что слишком долго засиделся на одном месте. Петербург, в который он вернулся пятнадцать лет назад, спустя полтора века разлуки, оказался исчерпан до донышка. Несмотря на то, что Матвей регулярно покидал город, делал командировки, в которых проводил Изменение, Ингерманландские болота перестали быть его домом. Он вновь почувствовал, что дорога зовет его за собой. Настала пора менять жизнь. Матвей задержался в Питере дольше, нежели где бы то ни было. Но Ставрогин не видел знака. Каждый раз, когда он чувствовал, что настала пора срываться с места и кочевать, появлялся знак, указывающий ему дальнейший путь. Вот и сейчас Матвей ждал знака. Он пытался распознать его последние несколько недель, но то ли он оглох, то ли судьба еще не решила, как ей кинуть кости, то ли места для него еще не нашлось, но знак, указующий путь, не проявлялся.

Ставрогин чувствовал, что слишком задержался в Питере. Силовые линии, управлявшие реальностью, стекались в город, фиксировались на Матвее, который привык к тому, что без ложной скромности являлся центром мироздания, оператором реальности, и если была такая возможность узнать о его Даре, увидеть силовые линии, по которым после Изменения разбегалась Волна, то ныне вычислить его не представлялось трудным. В формуле, где искомым являлось его местонахождение, все данные были известны.

Сменить местожительства – это полдела, но Матвей не мог отказаться от своего Дара. Он, точно Агасфер, был обречен на вечные странствия по Земле без права на успокоения. Когда-то для него Обращение напоминало терпкое дорогое вино, дарящее наслаждение, но теперь оно больше напоминало дешевое пойло, спирт разбавленный соком, или, того хуже, газировкой. Обращение стало для него рутиной. Матвей чувствовал, что пока его Дар лишь надоел ему, но скоро Ставрогин станет тяготиться им. Тяготиться потому, что не видел выхода. Он был словно подопытная мышь, попавшая в колесо и вынужденная его крутить до изнеможения, полного опустошения и дальнейшей смерти. Он как и мышь не понимал, в чем назначение колеса и какой смысл в его вечном вращении. Он не видел лампочки, которая была подключена к колесу и горела от его вращения. Ему хотелось верить в то, что при помощи своего Дара он несет людям добро, и делает мир хоть капельку лучше.

От размышлений Ставрогина отвлек сильный толчок в крышу флаера. Машина временно потеряла управление и нырнула вниз, но тут же включила руль высоты и восстановила движение. Матвей обнаружил в душе тревогу и осмотрелся по сторонам, но ничего не увидел. Окружающее пространство было свободным – ни одной машины в воздухе. Чистое небо. Тогда что же ударило его машину?

Не успел Матвей задаться этим вопросом, как флаер вновь содрогнулся. Что-то ударило его в крышу, железо прогнулось, но устояло. Вернуть флаеру устойчивость в этот раз оказалось труднее. Автоматика справилась с этой задачей, но Матвей понял, что настала пора брать управление на себя.

Он придвинулся к штурвалу, отключил автопилот и заложил вираж, резко уходя вправо. Он крутанул машину вокруг своей оси и во время вращения увидел чужой борт, который все это время висел над ним и пытался сбить его к земле.

«Какого лешего ему надо?!» – подумалось Матвею.

Чужой пилот, просчитавший маневр Ставрогина, пошел на перехват. Матвей почувствовал прилив паники. Он не знал, как избавиться от преследователя, и уж тем более не понимал, что тому потребовалось от него, но прекращать движение не торопился. Впереди лежала Лемболовская твердыня, где было свое РУВД и патрульные катера. Почему-то Ставрогину казалось, что стоит ему добраться до твердыни, и хвост отлипнет как насохшая на подметку грязь. Но когда с той стороны показались четыре катера и на большой скорости понеслись к нему, Матвей подумал, что главное для него на эту минуту добраться до твердыни, а уж что произойдет дальше, это дело третье.