Текст книги "Против ветра"

Мы пьем кофе и разговариваем.

– Может, они в самом деле невиновны, – говорит Мэри-Лу тоном, в котором сквозят удивленные нотки.

– Им шьют дело, это точно! – добавляет Томми. – Более политизированного дела мне еще не попадалось.

– Привыкай! – советует Пол, помешивая ложечкой два куска сахара в чашке. – Политика на этом суде будет в центре внимания. Виновен ты или нет, в такой ситуации это мало что значит, черт побери!

Он старается сделать вид, будто все не так плохо – искусство, которое приходит с годами, с опытом.

Нельзя судить подзащитных, нужно представлять их интересы. Нельзя допускать, чтобы эмоции брали верх над ходом мыслей и тем, как ты строишь защиту. Нужно выполнять свою работу так, чтобы комар носа не подточил, и мириться с тем, что люди, чьи сердца обливаются кровью, зарабатывают себе еще и язву в придачу.

Завтра, после раздельных встреч с подзащитными, мы соберемся снова и попытаемся сопоставить свои выводы. Я счастлив: пока они тоже считают, что, независимо от того, виновны рокеры или нет (в той или иной степени они еще воздерживаются от комментариев), власти штата явно шьют им дело. Единомыслие придает нам бодрости и оптимизма, и подготовка к суду, сама по себе тягостная, обещает пойти как по маслу.

Пол и Томми уходят, Мэри чуть задерживается. Меня так и подмывает пригласить ее на ужин, особенно когда она накрывает мою руку своей.

– Спасибо, что привлек меня к этому делу, Уилл, – говорит она. – Именно оно мне и было нужно, ты даже представить себе не можешь, как нужно! – Она сидит так близко, что я чувствую аромат ее духов. «Шанель № 5». Пахнет так, что голова идет кругом.

– Я рад, что ты рада. – Ну же, старик, подгоняю я себя, не упускай такой случай, тебя послушать – уши вянут!

– Захватывающее дело, правда? Стоит подвернуться чему-нибудь подобному, как сразу вспоминаешь, зачем пошла в адвокаты. Разница просто бросается в глаза, – в такт словам она сильно хлопает ладонью по столу, – после всей той муры, которой занимаешься в «Симпсон энд Уоллес», хотя там и платят большие бабки. – Она пристально глядит на меня: глаза у нее огромные, такие же голубые, как у актера и режиссера Пола Ньюмена (может, она носит контактные линзы, ну и что с того?), и блестят так, как могут блестеть только у адвоката, который сил не пожалеет, чтобы защитить обвиняемого.

– Поэтому мне и нравится адвокатская практика. То, что я делаю, хоть что-то, да значит, – скромно добавляю я. Осталось еще застенчиво похлопать ресницами, чтобы все видели, какой я скромный и самоотверженный.

– Если нужно будет, звони мне в любое время. Я серьезно, Уилл. Это дело займет у нас дни и ночи.

Я киваю. Мне хочется есть, так почему бы...

– Кроме сегодняшнего вечера, – сочувственно, даже озорно улыбается она. – Ужин у меня занят.

– У меня, кстати, тоже, – улыбаюсь я в ответ, давая понять, что ценю такую исключительную самоотверженность, ни в коем случае не хочу посягать на ее личную жизнь.

Черт! А ведь все казалось уже на мази!

Стоя на пороге, я провожаю ее взглядом. А что, отсюда она тоже смотрится неплохо! Хватит, Александер, укоряю я себя. Вы же с ней коллеги, а ты уже собрался ее трахнуть!

Нет, поступив так, я допустил бы ошибку, доходит до меня, хотя я чуть было не решил приударить за ней. Боже, останови меня, пока я снова не убил человека, – или как там говорят о такой бестолочи, как я. Если уж на то пошло, надо сделать татуировку на руке: делу – время, потехе – час. Так будет лучше, с какой стороны ни возьми. Безопаснее, во всяком случае.

4

– Я хочу тебе кое-что показать.

– Да? – Я не обращаю внимания на ее слова, уже поздно, мы с Клаудией весь уик-энд косо смотрели друг на друга. Я не мог отделаться от мыслей о деле, и она, конечно, тут же не преминула заметить это, дети чуют такие вещи почище радара командования стратегической авиацией, они в два счета определят, что с тобой что-то неладно. Она повзрослела, перешла в следующий класс, стала самостоятельнее, старые правила уже не срабатывают. Непринужденного, безропотного представления о том, что папа всегда и во всем прав, нет и в помине, я уже не безусловный авторитет по поводу всего, что творится на свете. Время летит, и мне от этого не по себе, дело не только в том, что она мое дитя, я хочу, чтобы она оставалась дитем – юным, невинным – и нуждалась во мне. В эти выходные впервые до меня дошло, что я нуждаюсь в ней больше, чем она во мне. Это открытие причинило мне самую настоящую физическую боль, рвущую сердце. Переезд в Сиэтл она переживет играючи, пройдет месяц, и у нее начнется новая жизнь, в которой мне не останется места. Она уже завела речь о новом доме, где они будут жить, о новой машине. Да все, что ни возьми, будет новым! Но папа останется таким же, она все время будет ко мне приезжать, чаще, чем когда бы то ни было, – она утешает меня, как только может.

Она утешает меня.

Расставание будет тяжелым. Она спит в своей кроватке в тридцати футах от меня, а я уже скучаю по ней.

– Я хочу тебе кое-что показать, – снова говорит Патриция.

Я поднимаю голову. Она стоит на пороге своей спальни, силуэт ее четко вырисовывается на темном фоне.

– Что показать? Мне уже пора идти, надо еще поработать вечером.

– Всего на минутку.

Я подхожу к двери в спальню. Она стоит спиной ко мне. Кроме шорт, на ней ничего нет. Я чувствую, как член у меня начинает подниматься. Она поворачивается ко мне лицом.

– Что скажешь?

В горле у меня становится сухо. Никогда еще не чувствовал я себя так скованно с женщиной – с тех пор, как учился в неполной средней школе.

– Красота! – отвечаю я, обретая дар речи. Она подходит ко мне, но, не доходя фута, останавливается.

– Ты серьезно?

Я киваю, я не настолько уверен в себе, чтобы говорить слишком много.

– Они не слишком большие?

– Нет. В самый раз. То, что нужно, – севшим голосом говорю я и провожу языком по пересохшим губам.

Я не могу отвести от них глаз. Такие сиськи, когда я был еще мальчишкой, мы называли бамперами от «кадиллака».

Она улыбается:

– Я боялась переборщить с размером. Знаешь, не хотелось, чтобы на тебя смотрели, как на потаскуху.

Я молча киваю.

– Но я решила, что раз уж взялась за это дело, то доведу его до конца. Но так, чтобы было видно, что у меня есть вкус, – добавляет она застенчиво, словно школьница. – Как будто с такой бредовой идеей вообще можно говорить о вкусе.

– Они прекрасно смотрятся. Совсем как настоящие.

– А они на самом деле настоящие. Я их малость подправила, только и всего.

– Ну да. Я об этом и говорю. – Она продолжает стоять, а ее на редкость твердые, большие груди лезут мне прямо в глаза. Вот не думал, что у нее хватит смелости не только решиться на операцию, но и стоять вот так, как сейчас, позволяя, да нет, заставляя меня смотреть на нее. Она начинает новую жизнь – во всем. На самом деле. Хочется зааплодировать.

У меня эрекция. А теперь мотай отсюда! Мотай отсюда, черт бы тебя побрал!

– Я боялась тебе показаться.

– Верю, ведь я тебя знаю.

– После обеда только об этом и думала.

Член у меня встал навытяжку, чего в ее присутствии давненько уже не случалось. Сама увидит, если посмотрит. Засмущается, она не так уж смела, когда дело касается секса. Ну, теперь точно задерет нос! Наверное. Или примет вид, будто ей сказали гадость. Не знаю, мысль об эрекции как о чем-то ненужном раньше мне в голову не приходила, и от нее становится не по себе.

– Но в конце концов я подумала, что кому-то же нужно показать, какой смысл пускаться во все тяжкие, если никто ни о чем не знает? А кроме тебя, у меня никого больше нет. – Она подходит еще ближе. – А теперь потрогай их. Ты же хочешь, я знаю.

– Ничего ты не знаешь.

– Ну просто пощупай, а? В интересах медицины?

Где это она набралась такой смелости? Стоит женщине заполучить пару новых сисек, как она начинает воображать, что весь мир у ее ног. Черт, может, так оно и есть! Мне бы только радоваться за нее, а то она всегда, когда нужно было показать, что и ты не лыком шита, держалась тише воды, ниже травы!

Какие они упругие на ощупь! Пальцами я легко прикасаюсь к ним снизу – нежная и, надеюсь, безобидная ласка.

Не тут-то было. У нее невольно вырывается стон, и в тот же момент член у меня встает так, что становится невмоготу. Я отдергиваю руку, словно дотронулся до раскаленного утюга.

– Прости меня, Уилл. – Она краснеет до корней волос.

– Ничего. – Надо сматываться. И немедленно, черт побери! Но я стою как вкопанный.

– Не стоило мне этого делать. Не знаю, что на меня нашло.

У тебя потрясающие новые сиськи, ты не захотела это скрывать, или я чего-то не понимаю, тебе нужно их кому-нибудь показать, и тут подвернулся я – бывший муженек, больше похожий на евнуха, который и мухи не обидит. Ты хочешь покрасоваться, хочешь знать, что по-прежнему можешь раззадорить мужчин. Если не всех, то некоторых.

– Ты гордишься тем, что сделала, тем, как сейчас выглядишь. Понимаю. – Дышать стало легче, кое-как удалось сладить если не с тем, что творится, то, по крайней мере, с самим собой. – Сделай одолжение, надень майку.

Она надевает майку, держа руки над головой, на мой взгляд, дольше, чем следует. Придется посмотреть спектакль от начала и до конца, включая вызов актрисы на сцену.

Давно уже я не получал такого удовольствия от пива, мне на самом деле нужно было выпить, поэтому после обеда она сходила в магазин и купила его, зная, что должно или по крайней мере могло произойти, если только у нее хватит смелости. Если она собиралась показать мне свои новые груди, свое новое «я», что, как мы оба знали, ей будет трудно сделать, несмотря на внешнюю непринужденность, то должна была заодно помочь мне прийти в себя потом. Она проявила заботу обо мне, что в известном смысле значит для меня больше, чем состоявшаяся демонстрация новинки.

– Как подвигается твое дело? – Протянув руку, она берет у меня бутылку и отпивает из нее.

– Подвигается.

– Как твои помощники?

– Ничего, справляются. Землю роют.

– И Мэри-Лу тоже?

– Она особенно. – Я поднимаю голову, в ее голосе сквозят ревнивые нотки.

– Она что, хороший адвокат? – Риторический вопрос, она знает, чего Мэри-Лу стоит в профессиональном отношении. Она хочет, чтобы я возразил, начал говорить, что Мэри-Лу ничего особенного собой не представляет, что ей просто подфартило. Дудки! Признав, что это так, я бы солгал, она это знает, как знает и то, что Мэри-Лу – мой компаньон. А за компаньонов я готов стоять до конца. По крайней мере до тех пор, пока они меня не подставят. Не приведи Господь, чтобы с Мэри-Лу так вышло!

– Пока не жалуюсь. Это дело ей позарез нужно.

– Да разве ей одной? – Она ревнует, ясно как Божий день. А я и ухом не веду.

– Ты удивишься, но многие адвокаты бежали бы от этого дела сломя голову. Даже если победа окажется за нами, политики нас в порошок сотрут.

– Я бы ради такого дела ничего не пожалела. Отдала бы за него левую сиську. – Она невесело смеется. – Даже свою новую левую сиську.

– По тебе не скажешь. – Допивай пиво и вежливо откланяйся, продолжать разговор бессмысленно, чем дальше, тем хуже.

– Черта с два, Шерлок!

– Будет тебе, крошка! И не вздумай! Все меня и так готовы сожрать с потрохами.

– Извини. Я тебя ревную, ничего не могу с собой поделать.

– Тогда к чему...

– А к тому, что Мэри-Лу заполучила это дело, а я нет! Вот к чему! К тому, что она известный в городе адвокат, числится в штате солидной фирмы, почти на десять лет моложе меня, красива, вертит всеми, как ей вздумается. Знаешь, как адвокат, я лучше нее, но у нее все идет как по маслу, а у меня – нет, и если я буду куковать здесь, в Санта-Фе, то никогда в жизни не выйду в люди. Вот в чем дело, Уилл! Не сиди ты, черт побери, с такой постной физиономией!

– Тут я – пас. К тому же, если уж на то пошло, она нисколько не красивее тебя.

– Ну, по крайней мере сиськи у нее хуже! Не такие клевые, как эти дыньки! – Она выпячивает грудь, чтобы лучше было видно ее, сидящую за столом напротив. Взяв бутылку «хайнекена», делает длинный глоток. – Правда же?

Еще немного и я бы поперхнулся пивом.

– Мне пора.

– Сначала ответь.

– Не знаю. – Иной раз я говорю правду. – Я сильно в этом сомневаюсь.

– Ты спишь с ней.

– Нет. Не сплю.

– Ну, ладно, пока нет. Но будешь спать. Это вопрос времени.

– С чего ты взяла, что она согласится, даже если я захочу?

– Вреда от этого нет, а польза, может, и будет. Ты – шеф, звезда, каждой хочется потрахаться со звездой, думают, им это поможет.

– У профессионалов так не принято. – В голове крутится давняя песенка Джимми Дуранте: «Не казалось ли тебе, что ты хочешь уйти, а потом начинало казаться, что хочешь остаться?»

– Раньше тебе это не мешало. – Она встает. – Ну ладно, я тебе не судья. Дай Бог, чтобы лучше любовника, чем ты, у нее не было. – Обойдя вокруг стола, она прижимается ко мне, я грудью чувствую прикосновение ее упругих сосков. – Я ведь знаю, о чем говорю.

Она легко касается пальцами моей шеи, от этого возбуждаешься куда больше, чем от прикосновения ее грудей.

Мы трахаемся так, словно на носу конец света, ни к чему, кроме беды, это не приведет, может, за всю жизнь я не вел себя глупее и безрассуднее, а потому придумываю себе такую нелепую отговорку: ничего страшного в этом нет, потому что я все равно не буду об этом жалеть. Бред собачий: я начинаю жалеть об этом уже тогда, когда мы трахаемся, даже раньше, когда мы еще только раздеваемся. Быстро ложимся друг на друга, чтобы не осталось времени на то, чтобы задуматься, иначе все пойдет насмарку. Все должно быть непроизвольно, нужно постараться сделать так, чтобы все было непроизвольно.

«Я трахну ее так, что позабудет, как звали!», «Я трахну ее так, что на уши встанет!», «Я сейчас задам ее киске жару!» – помню весь этот хвастливый школьный треп, в котором мы упражнялись, изощряясь друг перед другом в мужском туалете, когда заскакивали туда перекурить украдкой, а в бумажнике у каждого непременно лежал презерватив. Не любовь, а подчинение. Любовной прелюдией тут и не пахнет, поцелуи, которыми я осыпаю ее новые, упругие груди, сродни животному голоду, ее чувственность только обостряется благодаря моей грубости и сильнейшему смущению, которое и она сама из-за них испытывает. Она стонет, на моей памяти нет случая, чтобы она так стонала, впиваясь зубами в подушку, чтобы ее не услышала через стены Клаудия.

Я поражен ее сексуальностью, ничего похожего на занятия любовью, которым мы предавались в то время, когда были женаты, такое впечатление, что изменились не просто груди, изменилась она сама от начала и до конца. Киска у нее становится влажной, у меня вся рука в смазке. Когда я вхожу в нее, она с такой силой вонзает мне ногти в ягодицы, что я начинаю бояться, как бы не пошла кровь. «Я трахну ее так, что позабудет, как звали!» Шутка, мне самому нужно спасать свою шкуру! Мы оба трахаемся так, что неровен час позабудем, как нас звали, таких скачек у меня раньше никогда не было.

Кончая, она зубами впивается мне в плечо, прижимая к себе с такой силой, что, того и гляди, я провалюсь внутрь нее, и тогда все – кранты! В ней прорывается наружу все – оргазм, слезы, грусть, сдерживаемая ярость. Ее страсть подобна реке, вышедшей из берегов. Мне от этого страшно.

– Не стоит нам больше этого делать.

– Я знаю. – Она сидит голышом на кровати, откинувшись на изголовье, груди у нее стоят торчком. Держа в руке по «хайнекену», мы пьем прямо из горлышка.

– Да и вообще не надо было.

– Почему?

– Послушай, Патриция, ты отлично знаешь почему, черт побери!

Она садится на постели в позе «лотос». Я не могу отвести глаз от ее грудей. Они такие же упругие.

– Потому что мы больше не муж и жена? Ты же перетрахал половину баб в городе, Уилл, одной больше, одной меньше, какая разница?

– Но мы были мужем и женой.

– Выходит, затащить в постель какую-нибудь приглянувшуюся тебе потаскушку можно, а бывшую жену нельзя? – спрашивает она, наклоняясь вперед. – Я что, хуже шлюхи из бара?

– Я любил тебя. Вот в чем разница.

– Ты можешь спать с бабой, на которую тебе ровным счетом наплевать, но не можешь спать с той, которую любишь! Любил, – оговаривается она.

– Примерно так. – Я смертельно устал, она выжала меня без остатка. Самое время собирать манатки и сматываться.

– Тебя послушать – уши вянут! Когда я слышу от тебя такие речи, мне тебя жаль, – говорит она.

– Давай горевать вместе.

– Можешь не волноваться. Это больше не повторится.

– И думать нечего!

– Потому что мне это больше не нужно. Я гляжу на нее.

– Мне надо было самоутвердиться, – без обиняков продолжает она. – Операция на груди – первый шаг. Чтобы логически завершить его, мне нужен был мужик, а ты – единственный, на кого я могу положиться.

– Пожалуй, хватит! – сердито говорю я. О Боже!

– А что?

– У меня такое чувство, будто меня использовали как вещь, вот что! А тебе так не кажется, черт бы тебя побрал?

– Да, использовали. Ну и что?

– А то, что мне это не по душе. Тем более что сделала это ты.

– Ничего не поделаешь, Уилл. Порой всем нам приходится использовать друг друга, – пожимает она плечами.

– Именно это я всегда и говорил.

– А что здесь плохого?

– А то, что это говоришь ты. Ты без конца придиралась ко мне, когда я так рассуждал. – Дожил, теперь меня уже трахают, когда захотят!

– Плохи твои дела, Уилл. Теперь ты знаешь, каково мне было все это слышать.

1:0 в ее пользу. Взмахом руки с бутылкой я показываю, что пью за ее здоровье. Она тоже прикладывается к горлышку, делая большущий глоток.

– Не знаю почему, но мне казалось, ты больше не пьешь.

– Случается иной раз. Если чувствую, что нужно немного встряхнуться. Мне непросто было с этим примириться, – доверительным тоном говорит она, – я весь день была как на иголках, все думала и думала. – Качнув бутылкой, она пьет за меня. Шея у нее по-прежнему хороша – длинная, в лунном свете кажется, что она из слоновой кости. Со стороны такое впечатление, что либо она держится на редкость естественно, нимало не смущаясь собственного тела, либо притворяться умеет лучше, чем я думал. Она много чего умеет лучше, чем я думал.

– Я слышала, ты окончательно уходишь из фирмы? – спрашивает она, разглядывая меня поверх горлышка бутылки.

– Не совсем так, – подбираю я для ответа голос побеспечнее. – А от кого ты слышала?

– От Энди. Он сказал, что ты решил уйти.

– Признаться, одно время я перебирал по части спиртного. Теперь вот решил завязать, ничего крепче пива и вина не пью. Может, это и к лучшему.

– Наверное, я неправильно его поняла. Похоже, он действительно был расстроен.

– Он вечно обо всех беспокоится. Такой уж у него характер.

– Подумай, – кивает она.

– О чем?

– О том, чтобы вообще бросить работу.

– Это еще почему?

– А потому, что ты либо спился, либо скоро сопьешься, что, в общем, одно и то же. Ни для кого это не секрет. Клаудия и то знает.

– Чушь собачья! – начинаю оправдываться я.

– Ты волен поступать так, как считаешь нужным.

– Вот именно! – отвечаю я, может, слишком уж запальчиво.

– Но не забывай и о ней.

– У нас с ней все в порядке. – Как же я допустил, что меня заставляют оправдываться?

– У тебя всегда все в порядке! Но она же все видит.

– Если тебе станет от этого легче, я больше не буду пить в ее присутствии. Спиртное, по крайней мере.

– Спасибо. И вправду полегчало. – Наклонившись вперед, она дотрагивается до моей руки. – Ты же прекрасный отец, никогда не забывай об этом.

Я стою на пороге. Сбоку от крыльца сильно пахнет жасмином и жимолостью. Она прислонилась к косяку, набросив короткий халат.

– Ты по-прежнему обалденный любовник! Извини, что я не сказала тебе всю правду.

– Ничего. Да и ты – ого-го!

– Будет что вспомнить на старости лет.

– И думать позабудешь, как только подвернется мужик получше. – Ярость из-за того, что меня использовали, уже испарилась.

– Надеюсь, что нет. – Похоже, она не лукавит.

Как все-таки хорошо стоять вот так на стареньком крыльце собственного дома, глядеть на бывшую жену и чувствовать, как в нас обоих еще тлеют остатки бурной страсти, которой мы предавались.

– Уилл, – говорит она при расставании, – удачи тебе с этим делом!

– Спасибо. Мне она будет нужна.

Она умолкает, хочет что-то сказать, но не знает, захочу ли я слушать. Она первая не выдерживает.

– Команда у тебя подобралась неплохая. Даже несмотря на Мэри-Лу.

– Пожалуй.

– Я завидую ей исключительно в профессиональном отношении, ты не думай!

– И завидовать нечего. Тебя ведь ждут великие дела, крошка, не забыла еще?

Она на секунду улыбается. Затем, снова приняв серьезный вид, спрашивает:

– Можно задать тебе вопрос? По работе.

– Валяй.

– Как вышло, что фирма здесь ни при чем?

– Что ты имеешь в виду? – осторожно спрашиваю, чувствуя, как по коже у меня ползут мурашки.

– Насколько я могу судить, ведь информации из первых рук у меня, конечно, нет, они не очень-то тебе помогают. Да, я понимаю, ты в отпуске, далеко идущие выводы делать пока рано, но все равно это дело – настоящая сенсация, может, ты на всю страну прогремишь. Такое впечатление, что они словно сквозь землю провалились.

У меня вырывается медленный, длинный вздох. Черт побери, кому же можно все рассказать, как не бывшей жене?

– Ответ простой.

По слабой улыбке, мелькнувшей на ее лице, видно, как отлегло у нее от сердца. Боже мой, я на самом деле небезразличен ей!

– Я ушел в отпуск не по собственному желанию. – О Боже! – Она прижимает руки ко рту, потом обнимает меня так, что я чувствую ее груди. Не такие уж они мягкие и ласковые, думаю я, воистину нет пределов совершенству.

– Вот мерзавцы! Вот дерьмо поганое! И это после всего, что ты для них сделал! Да без тебя они пустое место!

– Они считают, что со мной им крышка. И, если придерживаться их мерок, они правы.

– К черту их мерки! И я так думаю.

– Давай я тебе помогу! – Она сжимает мне руки, показывая, что не бросит меня в беде.

– Нет. – Я качаю головой.

– Почему?

– Не нужно этого делать, вот почему.

– Да кому какое до этого дело? Тебе как никогда нужна помощь и поддержка, а остальное не имеет значения. – Должно быть, она права. Она гораздо практичнее меня.

Но я должен быть с ней честным, как никогда.

– Да, Патриция, от кого угодно, но только не от тебя.

– Ну и скотина же ты!

– Знаю, но больше встречаться мы уже не будем. Вообще. Никогда. Между нами все кончено.

– Из-за сегодняшнего вечера?

– Да.

– Черт! – Она вне себя от ярости. – Почему ты мне раньше ничего не сказал?

– Смысла не было. Что бы от этого изменилось?

– Не знаю, – искренне говорит она. – Может, что-нибудь и изменилось бы.

– Извини.

– Кто же знал? – Печально улыбаясь, она глядит на меня. – На какого же прохвоста я променяла свою карьеру в Санта-Фе, у меня же была возможность ее сделать!

Я так же грустно улыбаюсь ей в ответ. Теперь, выложив все, в глубине души я дрожу от страха.

– Если как-нибудь будет желание поговорить... – Слова повисают в воздухе.

– Я тебе позвоню.

– Обещаешь?

Я киваю. Целомудренно поцеловав ее в лоб, я выхожу через прозрачную дверь и спускаюсь по ступенькам крыльца. Отъезжая, я вижу, что она так же стоит, глядя мне вслед.

В квартире не убирали уже две недели, кондиционер дышит на ладан, такое ощущение, что я зарос грязью. Если бы я не экономил каждый цент, то на эту ночь снял бы номер в гостинице, а утром позвал бы уборщицу, чтобы она навела порядок.

Вместо этого я наливаю себе приличную порцию «Джонни Уокера» со льдом. Ах ты, гнусный ублюдок, ты не мог свалить подобру-поздорову, мало того, что ты ее трахнул, так еще начал плакаться ей в жилетку, рассказывая о нашей фирме! О Боже, завтра с утра об этом уже весь город будет знать! Второй бокал виски меня успокаивает: хватит паниковать, не такой она человек, если речь идет о чужой тайне, она будет держать язык за зубами! А если вся история случайно выплывет наружу? Она же работает у Робертсона, а он просто помешан на этом.

После третьего гудка она берет трубку.

– Быстро ты!

– Да. – Черт, чего я вообще позвонил?

– Что-нибудь случилось?

– Нет, нет. – Одним махом я допиваю виски, протянув руку через кухонную стойку, наливаю себе еще, на два пальца – не больше.

– Уилл? – Она встревожена.

– Слушай, то, о чем мы с тобой говорили...

– Да?

– Давай забудем об этом и все, ладно? Будем считать, что этого разговора не было.

– Но... как же я смогу? Почему ты так хочешь? – Просто никому ничего не рассказывай, о'кей? – Ни жив ни мертв от страха, я пытаюсь говорить спокойно, но мне это не очень-то удается. В трубке воцаряется молчание.

– Пэт?

– А с какой стати мне рассказывать?

– Так я и знал. Знаешь, бывает, иной раз проговоришься ненароком. – Черт, если еще хоть раз сболтну лишнего, трахнув бабу, то, клянусь, вырву себе член с корнем!

– Нет, за меня можешь не беспокоиться! – безапелляционно заявляет она. – По-моему, ты боишься, как бы самому обо всем не разболтать.

– Я же говорю – случайно! Только и всего.

– Я ведь не такая, как ты, Уилл. Можешь быть уверен, я не проболтаюсь.

– Слушай, я так и знал.

Мы молчим, в трубке раздается слабое потрескивание.

– Уже поздно, – напоминает она.

– Да. А мне утром вставать ни свет ни заря.

– Я рада, что ты позвонил, решил, что стоит это сделать.

– Я тоже. – Это сущая правда.

– В следующий раз постарайся быть поувереннее, ладно?

Я стукаю себя трубкой по лбу.

– Ладно. Обещаю.

– Вот и хорошо. Спокойной ночи, Уилл.

– Спокойной ночи, Пэт.

Она вешает трубку. Черт побери, всякий раз, когда ты думаешь, что весь мир у тебя в кармане, оказывается, что не тут-то было. К тому же голова у меня просто раскалывается.