Текст книги "Против ветра"

5

– Привет, незнакомец.

– Привет, незнакомка.

Я и не знал, что она стоит у меня за спиной.

– Ты неплохо выглядишь, Уилл. Такой подтянутый, стройный. – Она ударяет рукой по мускулам на моей руке. Удар получается довольно-таки увесистый, сильный.

– Сбросил несколько фунтов, – отвечаю я, расслабляя мышцы. Я и не знал, что она такая сильная. – В общей сложности, около десяти. Работы было хоть отбавляй.

– Судя по твоему виду, она пошла тебе на пользу. Впрочем, я не хочу сказать, что раньше ты выглядел хуже, – поправляется она.

– Ты тоже неплохо выглядишь, Мэри-Лу.

– Большое спасибо, сэр, вы очень добры. И куда же ты собрался?

– В Денвер[19]19
  Столица штата Колорадо.


[Закрыть]. Есть там одно дело в суде. – Черт побери, она на самом деле хорошо выглядит. Строгий деловой костюм с иголочки, как у Патриции, но на ней он выглядит естественно. Может, дело в том, что я смотрю на нее иначе, чем на свою прежнюю жену. От нее так же приятно пахнет, она стоит прямо за мной, пассажиров на рейс много, я невольно чувствую аромат духов, смешивающийся с запахом ее тела, несмотря на то что сейчас раннее утро и пару часов назад она еще стояла под душем.

– А ты?

Мы стоим в очереди за билетами в аэропорту Альбукерке. Помимо «дипломата», у нее еще небольшой чемодан и складная сумка с одеждой.

– Туда же.

– Тоже в Денвер? А зачем? – Черт!

– Там устраивают небольшой семинар – ответственность производителя за выпускаемую продукцию. Он продлится два дня – сегодня и завтра.

– Верно, я совсем забыл. Я сам туда собирался, но сейчас мало приходится этим заниматься, так что отказался. – Ничего не могу с собой поделать, надо показать ей, что я снова начал работать. Что, как и раньше, я весь в делах.

– Счастливчик! А у меня там со скуки сиськи отвиснут.

– Надеюсь, нет, – отвечаю я, машинально переводя взгляд на ее грудь.

– Сегодня вечерком мог бы и проверить! – поддевает меня она. И тут же добавляет: – Я шучу, шучу, Уилл.

Наверное, сейчас у меня на редкость глупый вид. Она меняет тему разговора.

– Где ты остановишься?

– Нигде. К трем часам я уже управлюсь. Туда-сюда, и все дела.

Она улыбается при этих словах. В былые времена, когда я еще работал в фирме, я бы задержался, хорошенько поел, провел бы вечерок, развлекая какого-нибудь потенциального клиента. Теперь, когда приходится жить на собственные деньги, я становлюсь экономнее. Не очень-то приятное чувство, оно напоминает мне о детстве, когда я время от времени выбирался с родителями в ресторан, где мне разрешалось заказывать только самые дешевые блюда в меню – гамбургер с бифштексом, спагетти или биточки, тогда как мне хотелось жареного цыпленка или телячью котлету, запеченную в сухарях, что обошлось бы в лишние двадцать пять центов. От этого чувства я так и не избавился.

– Я забронировала номер в «Браун-палас». Сегодня вечером там устраивают коктейль. Почему бы тебе туда не прийти, когда покончишь с делами? Уверена, ты знаком с большинством из тех, кто там будет.

Я тоже уверен, в этом-то все и дело.

– Ладно, о'кей, может, и приду. – Я откровенно лгу, она должна это понимать.

– Я очень расстроюсь, если не придешь. – Она смотрит на меня в упор. В чем-чем, а в настойчивости ей отказать нельзя.

Купив билеты, мы переходим в зал и ждем, когда объявят посадку на рейс. Я наливаю себе еще чашку кофе, мельком просматриваю заголовки в «Уоллстрит джорнэл».

– Ты сейчас с кем-нибудь встречаешься? – вдруг спрашивает она.

– У меня сейчас никого нет.

Она недоуменно вскидывает брови.

– В самом деле. Честное слово. Я ни с кем не встречаюсь... наверное, уже месяца два. – Я и понятия не имел, что так долго.

– Тем более есть повод, чтобы встретиться.

Я делаю глоток из чашки. Кофе такой горький, что невозможно пить.

– А ты?

– Случается.

Я пожимаю плечами, надеюсь, глядя со стороны, можно сказать, что меня это не особенно трогает.

– У тебя кто-нибудь есть?

– А если бы был, ты стал бы меня ревновать? Да, черт побери, конечно, стал бы!

– Да нет, просто любопытство разобрало. Считай, что я тебя об этом не спрашивал. Меня это не касается. – Ладони у меня вспотели. Я чувствую, что краснею.

– Как жаль! А я-то надеялась, ты будешь меня ревновать. Хоть чуть-чуть.

Она ничего от меня не скрывает. При этой мысли я замираю. Мне тоже не нужно от нее ничего скрывать.

– Пожалуй. Разве что чуть-чуть.

Кончиками пальцев она дотрагивается до моей руки. Мне до смерти хочется ее поцеловать.

– Задержись сегодня на вечер.

– Я не взял запасного костюма.

– Я тебе его куплю.

6

Теперь я понимаю, что Патриция развязала мне руки. Она сделала это бессознательно, явно ничего не планируя заранее, в сущности, если бы она об этом подумала, то могла бы поступить иначе, если учесть, с какой завистью она относится к Мэри-Лу, не только к ее участию в сенсационном деле об убийстве и связанному с этим продвижению по службе, но вообще к ее близости со мной – как в работе, так и в личном плане. Мэри-Лу не только начала работать со мной (к чему Патриция стремилась изо всех сил многие годы, добиваясь от меня профессионального признания, убеждая себя в принадлежности к избранному кругу, чему она сама не верила, пока жила в Санта-Фе... а как ей хотелось пробиться в высшую лигу или, по крайней мере, в то, что считалось высшей лигой в наших краях... хватит заниматься самоуничижением, старина, ведь те дни уже миновали, помнишь? Конечно, такое дело давало пропуск в высшую лигу, я был звездой, несмотря на то что проиграл его), она также стала моей любовницей, да, всего на одну-единственную ночь, но я нутром чую, что она будет принадлежать мне гораздо дольше; теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что никогда с ней не расставался с того самого момента, когда мы впервые коснулись друг друга, засидевшись допоздна у меня в кабинете. Теперь я понимаю, что был не нужен Патриции, мы оба это понимали уже давно, но по каким-то важным, серьезным причинам не хотели в этом друг другу признаться. Как и я, она не хотела, чтобы кому-то доставалось то, что было недоступно ей самой, пусть даже она в этом не нуждалась, не могла нуждаться.

А может, все дело было во мне самом, в том, что я всегда выплескивал на нее всю душевную муть, все накопившееся раздражение.

Так или иначе, но ее переезд в Сиэтл, то, что она увезла с собой Клаудию, разлучив со мной, перемены в ней самой, перевоплощение в новый образ, который незнаком мне и пугает, отталкивает меня, теперь дает мне возможность заниматься с Мэри-Лу любовью не так, как я делал это на протяжении последних десяти лет, почитай, с тех пор, когда мы с Патрицией были еще вместе и я думал, что по-настоящему люблю ее.

Мэри-Лу выходит из ванной голышом, перекинув через руку аккуратно сложенную одежду. Положив ее на один из вычурных стульев в стиле королевы Анны, она юркает под одеяло, ложась со мной рядом. В ванной она поставила себе резиновый колпачок, стерла с лица остатки косметики и зачесала волосы назад. Ее матово поблескивающая кожа издает слабый аромат и отливает еле заметным румянцем.

– Ты что, возишь с собой колпачок? – раздраженно и ревниво спросил я, когда она сказала, что будет готова через минуту.

– О Боже! Почему ты такой недоверчивый?

– Просто у меня такое ощущение, что я малость...

– Непрофессионален? – засмеялась она.

– Ты знаешь, что я имею в виду. Выходит, ты готова трахнуться, если подвернется мужик, способный тебя разжечь? Куда же девалась настоящая любовь?

– Ты помнишь, как я звонила из салона самолета, на котором мы с тобой летели? Я попросила подругу сходить ко мне домой и тут же выслать мне его быстрой доставкой по «Федерал экспресс». Я получила его час назад. Хватит ревновать, Уилл, у тебя же все на лице написано, я занимаюсь любовью только с теми мужчинами, по которым схожу с ума, и у меня никого не было с тех пор, как мы с тобой спали!

Есть книжка, которая называется «Последний страстный поцелуй», написал ее человек по имени Джеймс Крамли. Я прочел ее много лет назад и уже не помню, о чем там речь. Да это и не важно, название крепко засело у меня в памяти, но до этого момента я толком не сознавал, что же оно значит на самом деле.

Этим мы сейчас и занимаемся. Долгие, медленные ласки на пути к земному раю, полное самоотречение во имя того, чтобы доставлять удовольствие партнеру и получать удовольствие от него. Для нас больше ничего не существует, вообще ничего, мы позабыли обо всех булавочных уколах, которыми время от времени напоминают о себе житейские проблемы. Работа, дети, прошлое, будущее – ничего этого сейчас не существует. Она обволакивает меня, исполняет каждое мое желание, доставляя невыразимое наслаждение.

Проходит по меньшей мере час, прежде чем я овладеваю ею. Наконец-то, хотя, впрочем, какое это имеет значение, ведь я хочу, чтобы это ощущение никогда меня не покидало!

Такой и должна быть настоящая любовь. В сорок лет она выглядит не так, как в двадцать, – в этом возрасте у тебя уже нет той безграничной животной энергии и выносливости, их сменяют всепоглощающая чувственность и стремление дарить удовольствие партнеру, и ты отдаешься им без остатка! Когда мы с ней трахались во время суда, ничего этого не было: мы трахнулись в первый раз. К счастью, получилось неплохо, так бывает не всегда, даже мы, заядлые бабники, это знаем, но, независимо от того, как получилось – хорошо или плохо, первый опыт сам по себе уже много значит.

Сейчас все по-другому. Если попытаться уложить наше чувство друг к другу в жесткие рамки и представить, как оно должно развиваться, ничего не получится. Так люди и влюбляются.

– Ты проголодалась? – спрашиваю я.

– Умираю с голоду. Только не трогай меня, я и так слишком возбуждена. Нет! Давай немного передохнем. – Она хватает меня за волосы, снова притягивая к себе так, что мы лежим лицом друг к другу.

– Ты такая красивая.

– Ты такой хороший.

– Не красивый?

– Симпатичный.

Мы снова целуемся, снова ласкаем друг друга, потом лежим на спине, сплетя пальцы рук, совсем выдохшиеся.

– На самом деле, я бы съел что-нибудь.

– На самом деле?

– На самом деле.

– На самом деле я бы тоже. Твой член. А еще я съела бы большущий сандвич и выпила бы «хайнекена».

– А я съел бы вишневый пирог. С мороженым. И в придачу орех-пекан с маслом.

– Ты говоришь так, будто накурился наркотиков.

– Так и есть. Когда я щекочу твою киску языком, у меня голова идет кругом, как после травки.

– Черт бы тебя побрал, Уилл! А как же романтика, вечно ты все опошляешь!

Спотыкаясь, я иду в ванную, чтобы налить себе стакан воды. Я не то чтобы идти, ползти на карачках не в состоянии.

– Я позвоню, чтобы нам принесли еду в номер, – говорит она.

– Хорошая мысль. А то мне неохота одеваться.

– Тем более что в обеденный зал тебя все равно не пустили бы.

– Это еще почему?

– Ты только посмотри на себя в зеркало! – хихикает она. – У тебя же на лице все открытым текстом написано.

– Что у меня написано? На каком лице?

– На лице завзятого бабника, у которого на уме одна только киска. А таким типам в общественные места отеля «Браун-палас» вход воспрещен!

На свете нет ничего, что можно сравнить с тем, как возникает любовь. Когда ты влюбляешься, чувствуешь, что влюбляешься, тебя неодолимо влечет к любимому человеку, тебе страстно хочется обладать им. Когда ты весь во власти желания дарить ему удовольствие, получать его самому, брать, отдавать. И когда, наконец, ты втайне терзаешься упоительными сомнениями, а на самом ли деле к тебе пришла любовь! Эти мысли то и дело проносятся у меня в голове, пока мы самозабвенно любим друг друга почти всю ночь напролет, почти до самого рассвета, пока наконец я вообще ни о чем не думаю, целиком отдавшись во власть эмоций, – все равно за мной никто не следит, никто не видит, что происходит, я сам решаю, что делать. Я весь, без остатка отдаюсь ей, как и она мне, всем телом откликаясь на мои ласки.

Она изумительно хороша в постели, да, она знает толк в любви, я понял это еще в тот, первый раз, когда мы спали вместе, но дело не только в этом, киска у нее все время мокрая, любовь ко мне и секс слились в ней воедино. Она жаждет доставлять мне наслаждение, дарить мне свою любовь. Мы с ней – прекрасная пара, наши тела льнут друг к другу, ее груди и киска тесно прижимаются к моей груди и члену, мы не перестаем целовать друг друга, наши ноги переплелись. От нее исходит аромат, который меня безмерно возбуждает, – не только от киски, но и от всего ее тела: подмышек, ног, впадин под грудями, ступней, ладоней, пальцев рун, пальцев ног. Я ласкаю ей влагалище, целую, потом она ласкает мне член, мы трахаемся, потом отдыхаем, всем телом прижавшись друг к другу, потом касаемся друг друга, начинаем легкие поглаживания, целуемся – и все повторяется заново.

Я и представить себе не мог, что нам будет так хорошо. В жизни все оказывается куда лучше, чем в мечтах.

В три часа мы просим по телефону принести в номер бутылку шампанского – «Дом Периньон», 175 долларов. Она расписывается на квитанции, мальчишка-коридорный, заступивший в ночное дежурство, получает от нее щедрые чаевые, к тому же у него встает член, он даже не пытается скрыть бугорок, вздувшийся на брюках, когда она, сидя по-турецки на кровати, расписывается на чеке, накинув поверх себя простыню, которая почти ничего не скрывает, смеясь после того, как он, пятясь, выходит из номера (не сводя с нее глаз), над тем, как у нее в фирме отнесутся к тому, что она включит эту цифру в отчет о расходах за время командировки. Мы пьем шампанское прямо из бутылки, поглядывая на телевизор, где тоже любовь, – показывают «Грозовой перевал». На душе у меня неспокойно, ну хватит, наверное, мы приглянулись какому-нибудь ангелу на небесах! Наверное, все ниспослано нам свыше – этот вечер, этот день, эта ночь.

Мы трахаемся еще раз, потом медленно засыпаем, ее рука нежно сжимает мне член и яички.

– Просыпайся, Уилл! – нараспев говорит она. – Кофе уже готов.

– И не собираюсь.

Не открывая глаз, я шарю рукой по кровати. Как это у человека, который и спал-то всего часа два, может быть такой веселый голос? Она отводит мою руку в сторону и сдергивает простыню.

– Ложись обратно, Мэри-Лу. Мы еще не занимались любовью сегодня утром. – Я слышу собственный голос – как у малыша, которому захотелось еще два пончика, облитых шоколадом, и который не хочет довольствоваться тем, что ему уже дали. Я хочу съесть все, все, что только есть в кондитерской.

– Ах ты, жадина! Мы с тобой уже занимались любовью в четыре утра, – напоминает она, как будто я об этом забыл.

– На улице было темно, поэтому, строго говоря, была еще ночь. Впрочем, разве тебе не все равно?

– Нет, не все равно, потому что утром у меня запланирована встреча. Рано утром.

– Ну так отмени ее.

– Рада бы, но не могу.

Я открываю глаза и приподнимаюсь, оперевшись на локоть. По тому, как она одета, я вижу, что она уже настроилась на работу.

– Ты прекрасно выглядишь. Даже когда одета.

– Спасибо. Ты тоже. Даже когда не одет. – Она присаживается на край кровати. – Но тебе пора бы уже и вставать.

– Не могу.

– Почему?

– Есть одно затруднение. – Я показываю пальцем.

Она еле-еле дотрагивается до пульсирующей головки члена ногтями, покрытыми ярко-красным лаком.

– Это несправедливо, – отвечаю я, не в силах сдержать стон.

Секунду она нежно и почти машинально поглаживает мой член, потом берет его в рот, обхватывая целиком губами. Я почти сразу кончаю, в изнеможении откидываясь на подушки, словно вытащенная на берег рыба.

– Я пока пущу воду из крана, чтобы ты принял душ, – говорит она, осторожно вытирая губы кончиком простыни.

– У меня другое предложение, получше. Я подожду тебя здесь. Делай все свои дела и приходи. А я буду ждать, раскрыв объятия.

– Не пойдет! У меня все утро забито совещаниями, затем, во время обеденного перерыва состоится симпозиум, а потом надо сломя голову мчаться домой, чтобы вкратце информировать своего старшего компаньона обо всем этом, и вот тогда на сегодня, пожалуй, все! – Она решительно сбрасывает простыни на пол. – А ну живей, малыш, живей! Ну-ка, раз, два и готово! Первым делом ты пригласишь меня позавтракать, а поэтому надо торопиться. А ну, живей!

Она вытаскивает меня из постели, силой ставит под душ. Регулируя кран с горячей водой, я слышу, как она говорит с кем-то по телефону. В ее голосе сквозят нетерпеливые нотки: «Чем скорее, тем лучше, о'кей? Штаны на себя натянешь, и вперед!»

Таким голосом адвокат, знающий себе цену, говорит с упрямым клиентом.

Я нежусь под душем меньше времени, чем хотелось бы, у нее куча дел, и мне приходится с этим смириться, по крайней мере до завтрака. Я надеваю новый костюм, который она мне купила вчера, модный, дорогой костюм, и мы спускаемся в лифте навстречу новому дню в нашей жизни.

– А чем тебе не подходит ресторан в отеле?

– Здесь будет лучше.

Мы едем на машине по центральной части Денвера. Она за рулем «тауруса», который мы взяли напрокат.

– Я смотрю, ты прекрасно ориентируешься.

– Я два лета подряд проходила здесь практику. Она целеустремленно ведет машину: спина прямая, руки твердо сжимают руль.

– А что это за место, куда мы едем завтракать? Как оно называется? Где находится? – Я смотрю через окно. Райончик так себе.

– Увидишь. – Она загадочно улыбается, словно Джоконда. – Ты мне доверься. Тебе понравится. Обещаю.

Мы в самом центре испанского района, проехали уже по меньшей мере с десяток кварталов, и ни в одном из них я не видел указателя на английском языке.

– Мне казалось, у тебя сегодня день расписан по минутам.

– Я сама знаю, что мне делать, – в ее тоне проскальзывает легкое раздражение. – Поэтому сиди и не рыпайся, ладно?

– Не знаю, куда ты меня везешь, но там, наверное, подают на завтрак одни кукурузные лепешки, черт бы их побрал!

В ответ – та же самая улыбка Джоконды, которая выводит меня из себя.

– Такого завтрака у тебя никогда еще не было и не будет, иначе я верну тебе всю сумму в двойном размере.

Она ставит машину в середине квартала перед домиком, покрытым бледно-розовой штукатуркой и выкрашенным краской бирюзового оттенка, которая уже сильно облупилась. Тихая улица, вокруг только жилые дома, во всем квартале ни ресторана, ни вообще какой-нибудь коммерческой структуры.

– О'кей. За чей счет?

– Один старый друг захотел угостить тебя завтраком.

– Старый друг? Слушай, Мэри-Лу, что происходит?

Не отвечая, она вылезает из машины. Я неохотно следую ее примеру, она устраивает какой-то розыгрыш, и я не знаю, в чем тут дело. Не люблю, когда мне преподносят сюрпризы. Я уже начинаю строить догадки, а не подстроена ли вся эта история, начало которой было положено нашей случайной встречей в аэропорту?

Дверь, ведущая в дом, открывается. Выходит мужчина. Он невысокого роста, ладно скроен, судя по виду, испанского происхождения. Этакий живчик, мелькает у меня мысль. Он напоминает мне франтоватого игрока на скачках – ботинки начищены до блеска, складка на брюках остра, словно бритва. И лишь по гладко зачесанным назад седым волосам со стальным отливом видно, что ему уже за пятьдесят, так что молодым его не назовешь. Подойдя, он чопорно здоровается с Мэри-Лу за руку.

– Быстро доехали. – Говорит он без акцента, голос слишком низкий для такого тщедушного мужчины. Голос, в котором слышны властные нотки.

Он полицейский. У меня возникает смутное ощущение, что его лицо мне знакомо, но я не могу припомнить, где его видел.

– Виктор Меркадо, Уилл Александер, – говорит Мэри-Лу, представляя нас друг другу.

– Я слышал, вы на редкость здорово готовите! – говорю я, даже не пытаясь скрыть сарказм.

Он криво улыбается, так, что все лицо пересекают морщины.

– Для вас я приготовил кое-что вкусное. Заходите.

Гостиная маленькая, но в ней идеальная чистота. Над диваном большой портрет Элвиса, выполненный на черном бархате. Я перевожу взгляд на Мэри-Лу. Она стоит с напряженным видом. Что, черт побери, все это значит?

Пройдя по коридору, Меркадо открывает дверь, ведущую в спальню.

– Заходите.

Секунда, и в комнату, дрожа и спотыкаясь, входит... Рита Гомес. Секунду она глядит на меня, потом отводит глаза.

Не знаю, кто из нас больше дрожит, – она или я.

– Садись, – повелительным тоном говорит ей Меркадо, указывая на диван.

Она садится, сжав кулачки. Я поворачиваюсь к Мэри-Лу, которая широко улыбается.

– Виктор раньше возглавлял отделение ФБР в Сан-Антонио, в штате Техас, а теперь руководит лучшей на юго-западе фирмой, занимающейся предварительным расследованием дел. Мы познакомились пару лет назад, когда расследовали одно дельце, – говорит Мэри-Лу, – и время от времени он оказывал мне услуги, причем... не только в Техасе, но и в Санта-Фе, да и еще много где.

– Мне до смерти надоела бюрократическая волокита, – поясняет Меркадо. – К тому же получаю я теперь гораздо больше прежнего.

Я наверняка раз-другой видел его в Санта-Фе, поэтому его лицо и показалось мне знакомым. Я перевожу взгляд с него на Мэри-Лу. Могла ли она спать с ним? И тут же отбрасываю эту мысль. Ока просто не может этого сделать, а вот я могу и, чувствуя за собой такой грешок, валю все на нее. Он помогает ей по работе, не более того. Боже, иной раз я сам себя не узнаю!

Мэри-Лу бросает взгляд на часы.

– Мне в самом деле уже пора. – Она быстро чмокает меня в щеку. – Позвони, когда вернешься. – Она улыбается: – Может, хоть теперь будешь мне верить!

Мэри-Лу выскакивает за дверь прежде, чем я успеваю спросить, что к чему. Она сделала мне этот невероятный подарок и даже не дождалась, чтобы я мог сказать ей «спасибо», как и полагается.

Я поворачиваюсь к Меркадо.

– Как...

– Я подумал, что ей обязательно придется разговаривать по телефону с кем-нибудь в Санта-Фе, – объясняет он, глядя на Риту, которая с несчастным видом сидит на самом краю дивана. – Одиночество, отчаяние. Да что угодно. Страх. Я приехал в ваши края, разобрался в ситуации и позволил себе... скажем, установить прослушивание нескольких телефонных линий, которыми она вероятнее всего могла воспользоваться. Обычное дело, которому учат в ФБР.

– Но разве это... не противозаконно?

– Мэри-Лу – хороший человек, – прямо отвечает он. – Она сказала, что для нее это важно. Иной раз приходится ловчить.

И все это она сделала ради меня. Мэри-Лу.

– Я подожду на улице, – предупредительно говорит Меркадо.

Он закрывает за собой дверь, и мы остаемся наедине.

Я стою, выжидая. Наконец Рита Гомес поднимает голову и смотрит на меня.

– Они сказали, что мне больше ни с кем не придется видеться. Никогда. Так и сказали. Прямо в лицо. – Она говорит тихо, чуть ли не шепотом, словно сама с собой, вспоминая, что они ей сказали, словно не она, а сами они произносят эти слова.

– Кто? – допытываюсь я. – Кто тебе это сказал?

– Сами знаете кто.

– Нет, не знаю. – То есть знаю, я почти уверен в этом, но хочу слышать это от нее.

– Они сказали, как только все закончится, я больше не увижу никого из тех, кто связан с этим делом. Что мне больше никогда не придется о нем говорить. Они обещали, – хнычет она, чуть не плача.

– Полиция.

Она кивает, еле заметно наклоняя голову.

– Гомес. И еще один... как его... Санчес. – Она снова кивает. – И еще другой.

– Какой другой? – Я не знаю, что и думать, насколько мне известно, кроме тех двух полицейских, с ней никто больше дела не имел.

– Тот, у которого вся рубашка и галстук в пятнах. Тот, что ковыряет в зубах, стоя прямо перед тобой. Который еще выступал в суде.

Моузби.

– Окружной прокурор. То есть помощник окружного прокурора.

– Ну да. Он самый.

– А Робертсон? Окружной прокурор.

– Кто?

– Ну, еще один, тот, что тоже выступал в гуде. Помимо судьи.

– А-а... Нет, его не было.

– Значит, всего их было трое... это они втроем давали тебе обещания, больше никого не было.

– Ну да. – Она снова кивает, наклоняя голову так, словно молится.

– Они-то и добились от тебя нужного признания. Она глядит на меня, всем своим видом как бы говоря: «А что еще мне оставалось делать?»

– Они сказали: «Выбирай – либо ты, либо мы». Сказали, что у них и так уже полно улик и, если, мол, я не покажу, что все это – дело рук рокеров, меня будут судить вместе с ними по обвинению в убийстве. Как соучастницу убийства Ричарда.