Текст книги "Против ветра"

10

Половина двенадцатого вечера. Завтра мы устраиваем перекрестный допрос Рите Гомес. Ну мы ей покажем, где раки зимуют, постараемся сделать так, чтобы ей вообще не было веры, сотрем в порошок, если придется! Мысль, что эта шлюшка, эта проститутка, пустышка, у которой решето вместо головы, может внушить присяжным доверие к себе настолько, чтобы те вынесли смертный приговор четверым мужикам, возмущает меня до глубины души, приводит в ярость куда большую, чем то праведное негодование, которое обычно переполняет такого, как я, адвоката-неудачника.

Когда я рассержен, разъярен, это хороший знак. И наоборот, когда веду дело как бы между прочим, не особенно утруждая себя, значит, и мне, и моему подзащитному не миновать неприятностей. Так что сумбур в мыслях, соответствующее ему поведение означают порядок.

Сегодня вечером я разговаривал с Клаудией по телефону. Приятного в разговоре было мало: она скучает по папе, ее беспокойство растет по мере того, как приближается срок переезда, разлука грозит затянуться на веки вечные. Последние несколько недель я ее почти не видел и не буду видеть, пока не закончится суд. Она рассказывает о школе, о друзьях и подругах, о новой работе, которой вскоре займется мать, но обо всем говорит без всякого воодушевления. Она чувствует, что обманута, что в наших с нею отношениях что-то неладно. Она права, разумеется, но права по-своему, и черт бы меня побрал, если в наших силах что-либо изменить. Меня и по сей день не отпускает чувство вины, засевшее внутри, словно камень в почках!

Мы не можем разговаривать столько, сколько хотели бы. Она берет с меня слово, что в следующие выходные какое-то время мы побудем вместе, пусть даже несколько часов, скажем, в субботу вечером. Я по голосу чувствую, что, вешая трубку, она дуется на меня; на всем белом свете она единственный родной мне человек, а мы все больше и больше отдаляемся друг от друга. В такие минуты я жалею, что откликнулся на просьбу рокеров, что на самом деле не ушел в отпуск, пусть даже в вынужденный. Столько времени мы могли бы провести вдвоем, времени, которого у меня для нее всегда не хватало. Теперь уже поздно, эти мгновения утеряны безвозвратно, что бы ни случилось в будущем.

Без четверти час. Мы все разложили по полочкам, завтра – наша очередь. Мэри-Лу ухитряется, не вызывая подозрений, задержаться у двери, когда остальные уже вышли, адресуя мне молчаливое приглашение. Но не сегодня же, не хватало только заняться любовью, к тому же в первый раз! Скорее она просто хочет показать, что рядом и готова прийти на помощь. Мило. Она милая женщина, инстинктивный страх, который я поначалу испытывал перед этой красивой, энергичной, смекалистой молодой женщиной-адвокатом, думая, что такую, наверное, ничем не прошибешь (этакий мужик в юбке, иными словами), теперь исчез. Просто удивительно, как быстро можно проникнуться симпатией к человеку, когда ясно, что и он к тебе неравнодушен. Я уже заметил – женщины нравятся мне больше, когда я не боюсь, что меня отвергнут.

Я захлопываю за ней дверцу машины и провожаю взглядом, еще ощущая прикосновение ее губ. Небо усыпано звездами, стоит теплая, сухая ночь, исполненная радужных надежд, которыми мне не суждено на этот раз воспользоваться. Прислонившись к своей машине, я стою, одержимый желанием взять больше от окружающего мира, вступить в новый мир, еще больше слиться с ним. Хочу как бы родиться заново. Хочу быть счастливее, чем я есть.

11

– Так вы утверждаете, что они вас изнасиловали?

– Да. – Она то и дело вертится, ерзает на стуле. В зале душно, дышать нечем.

– Все вместе?

– Ну да, я же тысячу раз уже говорила! – капризным тоном отвечает она.

– Протест! – Моузби вскакивает с места еще до того, как она договаривает фразу до конца.

– На каком основании? – спрашивает Мартинес, может, уже в сотый раз.

– Мы обсуждали эту тему, Ваша честь, вдоль и поперек.

Идет третий день перекрестного допроса Риты Гомес. Каждый из моих коллег с ней уже поработал. Теперь моя очередь.

– Ваша честь, сколько еще раз нас будут прерывать подобными протестами, не относящимися к делу? – спрашиваю я. Моузби всеми способами пытается остановить поток наших доводов, заявляя протесты, которые яйца выеденного не стоят. Мартинесу такая тактика порядком надоела, взгляд, который он бросает на Моузби, нельзя назвать дружелюбным.

– Согласен, эта тема действительно обсуждалась, – отвечаю я на вопросительный взгляд Мартинеса, – но совершенно очевидно, что не во всех возможных ракурсах. Не мы, а обвинители затронули вопрос о якобы имевшем место изнасиловании. Мы были рады ограничиться тем делом, которое нами рассматривается, но его решили толковать расширительно, ладно, мы не против! Однако мы должны изучить все его обстоятельства настолько тщательно и всесторонне, насколько это необходимо, ибо обвинение – не мы, Ваша честь, а представители обвинения – строит свою аргументацию на причинно-следственной связи. Мы должны заручиться разрешением следить за ее построением, вне зависимости от того, к чему это нас приведет.

– Согласен. Протест отклоняется. И вот еще что, господин Моузби...

– Да, сэр?

– Давайте больше не встревать без нужды, о'кей?

– Да, Ваша честь. Совершенно с Вами согласен.

– Госпожа Гомес... – Я снова поворачиваюсь к ней лицом. Сегодня она одета скромнее, не то что в первый день. Я выяснил, что, увидев ее, Робертсон рвал и метал, спустил с Моузби три шкуры и в тот же вечер отправил по магазинам собственную жену, чтобы та купила ей что-нибудь сама. Сегодня девица одета, словно учительница воскресной школы: скромное синее платьице с белым воротничком, белые туфельки на низком каблуке, нитка искусственного жемчуга. Косметики на лице куда меньше. Она выглядит более юной, более хрупкой.

– Наверное, это было очень больно. Ведь, как вы говорите, они все насиловали. Да еще столько раз.

– Боль была адская. Кровь лилась рекой.

За моей спиной слышится хруст – кто-то сломал карандаш. О! Моузби. Он быстро переглядывается с Гомесом и Санчесом, благодаря их усилиям это дело и выплыло наружу.

– И тогда вы обратились в больницу... кстати, что это была за больница?

Она хочет что-то сказать, но, передумав, сжимает губы.

– Я... – начинает она и останавливается.

– Вы говорите, началось сильное кровотечение.

– Ну да. Очень сильное.

– Так вы обратились в больницу или нет?

Она снова плотно сжимает губы, вглядываясь в зал. Я перехватываю ее взгляд: так и есть, он устремлен на Гомеса и Санчеса. Те сидят, уставившись прямо перед собой, напоминая деревянные фигурки индейцев у входа в табачную лавку.

– Нет, – еле слышно отвечает она.

– Громче, пожалуйста! – просит Мартинес.

– Нет!

Я поворачиваюсь лицом к присяжным. Они – само внимание.

– Неужели вам не было страшно? Когда началось такое сильное кровотечение, неужели вам не пришло в голову, что надо показаться врачу?

– Конечно, я была перепугана до смерти. Вы бы, наверное, тоже испугались на моем месте. Но я боялась обратиться к врачу еще больше, чем боялась кровотечения.

– Почему?

– Врач выложил бы все полиции, она в два счета вычислила бы рокеров, а я их боялась до смерти: вдруг они вернутся и порешат меня, как и обещали, если я только пикну. А я видела, как они обошлись с Ричардом.

– Значит, вы так и не обратились в больницу и не показались врачу?

– Нет.

В данном конкретном случае я ей верю. Независимо от того, было убийство делом рук моих подзащитных или нет, они на самом деле ее трахнули, причем трахнули на славу. Но и думать нечего, что полицейские повезут ее нуда-то, где нужно составлять протокол. Убежден, это одна из причин, по которым обвинение не стало присовокуплять изнасилование к делу по обвинению в убийстве. Можно, конечно, допустить, что она пошла на прием к частнопрактикующему врачу, в городе не найдется адвоката, который не знал бы врачей, состоящих в приятельских отношениях с полицией, но, когда дело касается составления протокола, таких днем с огнем не сыщешь. Может, эти ребята из полиции совсем спятили или купились на взятку, но в уме им не откажешь.

– Даже после того, как полицейские нашли вас?

Она поворачивается к обоим агентам сыскной полиции, сидящим за тем же столом, что и обвинители, в ее взгляде читается мольба: «Что мне сказать?»

– Отвечайте на вопрос, госпожа Гомес, – в голосе Мартинеса явственно слышатся раздраженные, сердитые нотки.

– Нет. – Она сглатывает набежавшую слюну. – К тому времени мне уже... стало лучше.

– Это же хорошие полицейские, первоклассные ребята! Вам, наверное, здорово полегчало оттого, что они не отвезли вас в больницу безопасности ради.

– Ну да, так оно и есть! Здорово полегчало.

– Но вы сказали им, что вас изнасиловали.

– Ну да. Сначала не хотела, но в конце концов сказала.

– И это несмотря на то, что вы боялись гнева рокеров. Вы ведь сами об этом несколько раз сказали.

– Они обещали, что защитят меня.

А что еще они тебе обещали, крошка?

– К тому же я много думала о том, что они сделали с Ричардом, – нараспев говорит она. – Вспоминала и не хотела, чтобы все это сошло им с рук.

Я перевожу взгляд на присяжных. Неужели купились на такой дешевый трюк? Кто их знает.

– За то время, что прошло между изнасилованием, которое, как вы утверждаете, имело место, и встречей с полицейскими, вы вступали в половые отношения с другим мужчиной или мужчинами?

– Вы что, рехнулись? Я едва на ногах держалась!

– По-моему, вы только что говорили, что вам полегчало.

– Я имела в виду кровотечение. А чувствовала я себя все еще неважно.

Врет, сучка! Если бы мои подзащитные не сознались, что вступали с ней в половые сношения, я засомневался бы, а было ли вообще что-нибудь.

– Значит, они приняли на веру заявление о том, что вы были изнасилованы этими четырьмя мужчинами.

– Конечно. А почему бы им не поверить?

С какой стороны ни возьми, обвинению сейчас приходится несладко. Если она не показывалась врачу, а нет никаких свидетельств, говорящих об обратном, выходит, Гомес и Санчес здорово опростоволосились. А если показывалась, выходит, они скрывают от суда улики. От всей этой затеи воняет так, что так и подмывает сказать им об этом открытым текстом.

– Давайте вернемся в бар, где вы впервые встретились с подсудимыми. Когда вы туда пришли, который был час – шесть, семь вечера?

– Ну, около того. На улице еще было довольно светло.

– Вы поехали туда вместе с убитым? С Ричардом Бартлессом?

– Ну да, с Ричардом. – Глаза у нее бегают.

– На его машине?

– Ну да.

Это мы уже установили. Я спрашиваю просто так, на всякий пожарный.

– Кто был за рулем?

– Он. Меня временно лишили водительского удостоверения.

– Да ну? Что, выпили лишнего?

– Нет. – Потаскушка того и гляди покажет мне язык. – Я несколько раз не заплатила штраф за нарушение правил парковки, вот у меня его и отобрали.

– Но потом вы получили его обратно...

– Ну да...

– С помощью полиции? Тех самых агентов, которым заявили об изнасиловании?

– Протест! – Моузби вскакивает, качаясь на каблуках модных ботинок от «Том Макэнс».

– Снимаю вопрос, Ваша честь, – быстро говорю я, не давая Мартинесу времени сказать, что протест принимается. – Значит, за рулем сидел он? – снова спрашиваю я у нее.

– Сколько раз можно спрашивать одно и то же?

Я не отрываясь смотрю на нее, словно меня только что осенило. Подойдя к столу, на котором разложены вещественные доказательства, я беру документ и возвращаюсь к месту для дачи свидетельских показаний.

– Будьте добры, взгляните вот на эту бумагу, – передаю я ей листок. – И повнимательнее. Прочтите все, что там написано.

– Вслух?

– Это необязательно, – качаю я головой, – хотя можно и вслух, как хотите.

– Да нет, пожалуй. Читаю я не очень хорошо.

– Тогда про себя. Не торопитесь.

Она медленно читает слово за словом, шевеля губами. В зале тихо, духота такая, что кажется, будто кроме одежды на тебе есть еще что-то. Дочитав до конца, она протягивает листок мне. Я на ходу выхватываю его, направляясь к скамье, где сидят присяжные.

– Что вы только что прочитали, госпожа Гомес? Что было у вас в руках?

– Это какой-то счет? – Она в явном замешательстве.

– Абсолютно точно. Очень хорошо. – Я поворачиваюсь лицом к присяжным, дружески улыбаясь им. Затем, прислонившись спиной к дальнему концу поручня, за которым они сидят, снова поворачиваюсь лицом к ней.

– Не знаете, что это за счет?

– Я... я не совсем уверена.

– Может, за машину, за ремонт машины?

– Ну да, так я и думала.

– Вообще-то, это счет за машину Ричарда Бартлесса. Голубую «хонду» – добавляю я, глядя на счет. Затем снова обращаюсь к ней: – Значит, это и есть та машина, за рулем которой он был? Голубая «хонда»?

– Ну да, верно, – поспешно отвечает она, желая показать, что тоже кое-что знает. – У нее еще из выхлопной трубы валило столько дыму.

– Поэтому ему и приказали остановиться, да? Остановил его инспектор... – в этом месте я читаю, – Дэн Клайн из патрульной дорожной полиции.

Она хихикает.

– Ну да, его и вправду остановили! Он был зол как не знаю кто.

– Судя по тому, что тут написано, инспектор Клайн сказал Ричарду, чтобы он не ездил на машине до тех пор, пока ее не отремонтирует. И дал срок – трое суток, после чего велел представить документы в подтверждение того, что ремонт сделан. Иначе машина будет конфискована.

– А как по-вашему, из-за чего еще Ричард был зол как не знаю кто?

– Но он поехал ремонтировать машину?

– Ну да, поехал в какую-то мастерскую рядом с мотелем.

– «Автомастерская Рики», – говорю я, держа в руке листок и читая то, что на нем написано.

– Да вроде. Ну да, вроде она самая.

– А вы тоже подписали квитанцию на ремонт, да? Ведь это ваша подпись стоит рядом с подписью Ричарда Бартлесса?

– Он не был жителем Нью-Мексико, к тому же у него не было ни кредитных карточек, ни вообще ничего, вот мне и пришлось расписаться. Это не значит, что я раскошелилась или еще что.

Забрав у нее квитанцию, я передаю ее Мартинесу.

– Ваша честь, мы хотели бы приобщить это к делу в качестве вещественного доказательства номер 35, представленного защитой.

Посмотрев на квитанцию, Мартинес кивает, передает ее судебному исполнителю, который, подойдя, отдает квитанцию Моузби. Фрэнк мельком бросает на нее взгляд, потом внимательно рассматривает, дает посмотреть помощнику, забирает обратно и читает снова. Нахмурившись, он смотрит на свидетельницу, потом, обернувшись, на обоих сыщиков. Долго держит этот клочок бумаги, прежде чем возвратить его назад.

– Обвинение не возражает, – бесстрастным голосом говорит он.

Я подавляю улыбку, я застиг его врасплох. Кому понравится быть застигнутым врасплох собственными же свидетелями! Судебный исполнитель заносит квитанцию в протокол как вещественное доказательство под тридцать пятым номером. Забрав квитанцию у него, я возвращаюсь к месту для дачи свидетельских показаний.

– Вы нас здорово выручили, – говорю я, обращаясь к свидетельнице, и после паузы добавляю: – И сколько времени машина была в ремонте? Дня два?

– Как минимум. За какой-то деталью пришлось ездить в Фармингтон.

– А он тем временем что делал? Брал машину напрокат?

Она прыскает со смеху.

– Вы что, шутите? Машина напрокат была ему не по карману.

– Тогда как же он обходился?

– Топал на своих двоих. Просил подвезти.

– И вы тоже, когда бывали с ним вместе?

– Да, а как же иначе! Ведь водительское удостоверение у меня отобрали на время, вы же меня уже спрашивали.

– Совершенно верно. Прошу прощения.

Моузби сидит, обхватив голову руками. Волей-неволей ему приходится слышать, что творится, но видеть этого он не хочет. Счастье еще, что в зале сегодня нет Робертсона.

– Если взглянуть на дату, то интересная история получается, – продолжаю я, глядя на квитанцию. – Похоже, дата совпадает с тем днем, когда вы с Ричардом Бартлессом поехали в бар и там познакомились с моими подзащитными, ну и так далее.

– Что-что? – До нее еще не доходит.

– Вы показали, что вместе с Ричардом поехали на машине в бар. Вы заявили об этом уже несколько раз.

– Ну?

– Вы также показали, что у Ричарда вышла размолвка с моим подзащитным и остальными, после чего ему пришлось сматываться, бросив вас на произвол судьбы. Вы же говорили об этом, не так ли?

– Ну да. – Она ерзает на стуле; несмотря на кондиционеры, в зале душно, к тому же она не привыкла к колготкам, мне кажется, что у нее чешется то место, которое на людях чесать не принято.

– Между тем явствует, – говорю я, придвигаясь к ней настолько, что в нос ударяет запах дешевых духов, – именно в тот день его голубая «хонда» была в ремонте. По сути, обратно он ее так и не получил.

– А как же иначе? – язвит она, показывая мне и всем остальным, что тоже не лыком шита. – Сначала его убили.

– Совершенно верно. Сначала его убили. Но в тот вечер, в тот вечер, когда вы поехали в бар, машины-то у него не было. Она была в ремонте, а машину напрокат, по вашим словам, он не взял.

Договаривая эту фразу, я поворачиваюсь лицом к присяжным. Они смотрят то на меня, то на нее.

Она снова ерзает на стуле – попалась в собственную ловушку.

– Черт! – вдруг говорит она. – Как это я могла забыть?

– Забыть что?

– Что машина Ричарда была в ремонте. – Она облизывает губы, прежде чем сломя голову броситься в наступление. – Знаете, на самом деле все было по-другому, сначала мы покатались, затем, как вы и говорили, его прихватили, так что пришлось нам в тот вечер добираться на перекладных.

– В самом деле? – сухо переспрашиваю я, поворачиваясь к присяжным. Какой же я все-таки молодец – только что уличил главную свидетельницу обвинения в самой беззастенчивой лжи!

– Ну да. А как, по-вашему, мы бы добирались до места? Вы когда-нибудь пробовали ездить на автобусе в наших краях?

В задних рядах у кого-то вырывается смешок. Мартинес грохает судейским молотком по столу.

– Вы попросили подбросить вас до бара «Росинка»?

– Ну да. Теперь я припоминаю.

Наверное, зрелище было еще то. Длинноволосый гомик на пару с девицей, у которой вид потаскухи ценой в два доллара.

– Из чего следует, что, рассказывая ранее суду о том, что вы поехали с ним туда на машине, вы лгали.

– Я совсем забыла! Вы что, сами никогда ничего не забываете? – Сквозь пудру на лице у нее проступает пот, на платье под мышками расплываются влажные пятна.

– Вы принесли присягу, госпожа Гомес, – напоминает ей Мартинес. – Важно вспомнить все, что в ваших силах.

– Выходит, – подхватываю я, – когда вы говорили всем нам – мне, судье, присяжным, когда говорили, что некому было отвезти вас домой после того, как, судя по вашим словам, Ричард Бартлесс смылся, испугавшись моего подзащитного и его дружков, это не соответствовало действительности? – Она уже целиком в моей власти. – Вообще говоря, он смылся еще до того, как мои подзащитные появились там, не так ли? – Ни с того ни с сего я срываюсь на крин, мой голос эхом отдается от стен зала.

– Нет!

– Протест!

– Они даже никогда не видели друг друга?

– Нет!

– Протест!

– Протест отклоняется! – отрывисто бросает Мартинес Моузби.

– Возможно, вы в одиночку добрались туда на перекладных или попросили, чтобы вас подбросили, но не захотели таким же способом возвращаться домой поздно вечером. Вы скорее предпочли прокатиться на мотоцикле вместе с симпатичным парнем, которого, может, немного и побаивались, но он от этого только выигрывал в ваших глазах. Разве не так было на самом деле, Рита?

Я несусь вперед сломя голову, она совсем запуталась и не знает, что теперь делать.

– Протест! – Моузби красный как рак брызжет слюной. Такое впечатление, что его вот-вот хватит апоплексический удар.

– Снимаю вопрос, Ваша честь. – Я улыбаюсь судье: – Прошу-прощения-если-я-зашел-слиш-ком-далеко-но-мне-надо-было-докопаться-до-истины, – так примерно можно истолковать мою улыбку.

– Не выходите за рамки дозволенного, господин адвокат, – мягко журит меня Мартинес. Этим меня не проймешь.

– Да, сэр. Прошу прощения.

– Продолжайте, пожалуйста.

Отпив из стакана с водой, я снова подхожу к Рите.

– Вернемся к тому, что произошло в баре. В «Росинке». Вы туда часто заходите?

– Когда как.

– Вы хотите сказать, смотря за чей счет?

– Вроде того. Если в этот день дают зарплату, то обычно да.

– А одна вы там когда-нибудь бывали?

– Ну да, время от времени. Но не в тот вечер! – с жаром добавляет она. – В тот вечер я была там вместе с Ричардом.

– Да, вы говорили. Вы вместе добирались туда на перекладных.

Она кивает. Теперь заставить ее разговориться сложнее.

– Начали пить в семь – вы сказали, что пришли туда примерно в это время.

– Около того.

– И пили до самого ухода.

– Время от времени. Не думайте, что я опрокидывала один стакан за другим!

– То есть начиная с семи вечера и до двух утра.

– Ну да, но не все время. Денег-то у меня было немного. Так что приходилось экономить.

– А Ричард не угощал вас? Предположим, что он там был.

– Он там был. Ну да, угостил несколько раз.

– А еще кто-нибудь? Другие парни?

– Может, двое... ну да, двое парней еще угощали.

– Каждый из них угостил несколько раз.

– Ну да.

– А что вы пили? Текилу? – Догадаться нетрудно.

– Да, немного, в ведерке со льдом.

– Значит, текилу из ведерка со льдом, запивая водой. Наверное, и несколько банок пива в придачу.

– Я не очень-то пью пиво в барах, – качает она головой. – У меня почки слабые. Разве что одна, дома.

– Значит, в основном баловались текилой.

– После текилы у меня не бывает похмелья, – кивает она.

– Подумать только – текила с семи вечера до двух утра! На вашем месте я бы давно уже отрубился!

– А у меня после нее ни в одном глазу, – говорит она, льстя самой себе. Словно речь идет о чем-то таком, чем нужно гордиться. Вообще-то говоря, сам я всегда так и считал. Может, теперь лучше переменить точку зрения?

– Если бы я столько выпил, то сомневаюсь, что смог бы вспомнить, как меня зовут, не говоря уже о том, что вообще произошло в тот вечер.

– А вот я помню! – с вызовом отвечает она. – Помню, причем довольно отчетливо.

– Вы об этом уже говорили. Когда последний раз вы были в «Росинке» до того вечера, о котором идет речь? – спрашиваю я, вновь меняя тему.

Она сосредоточенно сводит брови.

– По-моему... не могу сказать точно.

– Накануне вечером были?

– Не знаю. Не могу же я упомнить всего, что делала каждый божий день!

– Бывает.

– Ну да, по-моему.

– Если я вызову свидетелей, которые совершенно точно видели вас там накануне вечером, это не поможет освежить вашу память?

Она снова облизывает пересохшие губы. Помада на них крошится. Пожалуй, обвинению пора ходатайствовать перед судьей о перерыве, чтобы поднатаскать ее. А то она не производит благоприятного впечатления на присяжных.

– Да, теперь я сама припоминаю, – соглашается она, – я абсолютно уверена, что была там накануне вечером.

– Вы ведь постоянно там бываете, не так ли?

– Более или менее. Хотя и не сижу там дни напролет, если вы на это намекаете.

– Нет, не на это, – качаю я головой. – Просто я пытаюсь хотя бы отчасти уяснить, что вы за человек, госпожа Гомес, как ведете себя на людях. – Я было наклоняюсь к ней, но тут же резко отстраняюсь: разит духами так, что стоять рядом просто невозможно.

– Значит, вы были там накануне вечером, – гну я свою линию.

Она кивает. Мартинес обращает внимание присяжных на то, что она ответила утвердительно.

– С Ричардом, еще с кем-нибудь, одна?

– Одна. Не нашла никого, с кем могла бы пойти туда.

– Но нашли кого-то, с кем оттуда вышли, не так ли?

– Протест! Это совершенно не относится к делу, Ваша честь, – чуть не хнычет Моузби.

Мартинес смотрит на нее, размышляя. Я вижу, что чем дольше он видит и слышит ее, тем меньше верит.

– Протест отклоняется. Я считаю, в данном случае важно понять, как она ведет себя на людях, – поясняет он, обращаясь к Моузби. Вот это дело, думаю я, он заговорил моими словами, значит, прислушивается! – Пусть защита досконально разберется в этом вопросе. Если окажется, что этот путь ни к чему не приведет, мне придется остановить вас, господин адвокат, – говорит он мне.

– Благодарю, Ваша честь. – Я снова поворачиваюсь к ней.

– Вы познакомились с парнем вечером, за сутки до того, как, согласно вашим показаниям, было совершено убийство, и пригласили его к себе домой, так?

Она бросает на Моузби взгляд, в котором читается немой вопрос: я должна отвечать? Он пристально глядит на нее. Видно невооруженным глазом, как он злится из-за того, что мало-помалу теряет инициативу.

– Отвечайте на вопрос, госпожа Гомес, – повелительным тоном приказывает Мартинес.

– Да, – говорит она чуть ли не шепотом.

– Говорите громче, чтобы присяжные могли слышать.

– Хорошо, – отвечает она и уже громче, с вызовом добавляет: – Да, я пошла домой с парнем, с которым познакомилась в баре.

– Это что, ваш знакомый? – спрашиваю я. – Друг?

– Я его раньше видела.

– В баре.

– Ну да.

– Но вы не были с ним знакомы.

– Я раньше его видела.

– Вы завели знакомство с парнем, с которым никогда раньше не встречались, пошли с ним домой и переспали, не так ли?

Теперь она ненавидит меня лютой ненавистью, но еще больше ненавидит Моузби. Он не подготовил ее к такому повороту дела. Конечно, если бы он все предусмотрел, она, пожалуй, хорошо подумала бы, прежде чем раскрываться.

А теперь уже слишком поздно.

– Хорошо. Пусть так. Ну и что? Они... – показывает она на подсудимых, – все равно сделали то, о чем я сказала. А то, сделала я что-то или нет в другое время, ничего не меняет.

– Сколько он заплатил за ночь? – пропускаю я мимо ушей ее объяснение.

– Протест! – Моузби вне себя от ярости.

– Протест отклоняется. – Мартинес сидит в кресле, подавшись вперед, он явно заинтересовался.

– Сколько? – повторяю я. – Вы легли в постель с этим парнем, с которым свели знакомство в «Росинке». У вас были половые сношения, и он рассчитался с вами. Сколько?

– Пятнадцать, – запинаясь, отвечает она, не поднимая глаз от кончиков туфель.

– Пятнадцать долларов? – переспрашиваю я. О Боже, ну и дешевые нынче шлюхи пошли!

– Сначала он несколько раз угостил меня спиртным. – Она канючит, пытаясь сохранить остатки самоуважения. – Он оказался приятным парнем, я пошла с ним совсем не из-за денег, – в отчаянии добавляет она.

В зале раздаются смешки. О Боже, хоть бы кто-нибудь подсказал этой сучке, что делать! Если бы на карту не была поставлена жизнь подзащитных, я, пожалуй, и сам ее пожалел.

Мартинес ударяет молотком по столу, требуя тишины.

– Расходы, ясное дело, – говорю я, приходя ей на помощь.

– Ну да. А то я на два часа опоздала на работу.

– Надо же девушке на что-то жить! – как бы между делом бросаю я и тут же добавляю: – Прошу прощения, Ваша честь. – Не зарывайся, Уилл, напоминаю я самому себе, Мартинес мало-помалу склоняется на твою сторону, так что нет нужды его раздражать без особой на то необходимости.

– О'кей, – подвожу я итог. – В протокол уже занесено, что вы часто одна посещаете бары, ложитесь в постель с мужчинами, с которыми никогда раньше не встречались, и берете с них за это деньги. В нашем штате, госпожа Гомес, все это называется проституцией. – И сразу вопрос, как будто он только что пришел мне в голову: – Вас никогда не привлекали к ответственности за проституцию, госпожа Гомес, а?

Я искоса бросаю взгляд на присяжных, спать пока никто еще не думает.

Она словно воды в рот набрала.

– Отвечайте, пожалуйста, на вопрос, – говорит ей Мартинес Бог знает в какой раз.

– А это обязательно? – хнычет она.

– Да, обязательно. – Он даже не пытается скрыть раздражение. – Вы обязаны отвечать на все вопросы, которые вам задают, а не только на те, на которые хочется.

Она скрещивает ноги, расставляет их в стороны, потом снова скрещивает, ерзает на стуле, пытаясь избежать неминуемого; нога, перестав ее слушаться, повисает над полом, туфелька с нее того и гляди свалится.

– Отвечайте, пожалуйста, на вопрос, – прошу я.

– Да, – еле слышно отвечает она.

– Сколько раз?

– Я... я не помню.

Подойдя к столу, за которым сидят представители защиты, я беру досье на нее и возвращаюсь на прежнее место.

– Разве вы дважды не привлекались к ответственности за проституцию? – спрашиваю я, заглядывая в досье. – И еще дважды за приставание к прохожим на улице?

– Вы же сами все прочитали.

– Иными словами, вы согласны с тем, что здесь написано?

– Если там так написано, то да! – зло выкрикивает она. – Так я и сказала, о'кей? Теперь довольны? – хнычет она, словно маленькая девочка, которая изо всех сил старается не расплакаться.

Я снова заглядываю в досье. Делаю я это для отвода глаз, потому что наперед знаю, что там написано.

– Здесь сказано также, что вы привлекались к судебной ответственности за пьянство в общественном месте.

– Я никогда не...

Я сую ей досье под нос, пальцем указывая на нужную строку. Она отшатывается, словно я подношу ей к лицу паяльную лампу.

– Вы никогда не... Что именно?

– Так, ничего особенного. Бог ты мой, люди, случается, хватят через край, ну и что с того? Тоже мне! Просто я сболтнула лишнего не тем, кому нужно, вот и все.

– Понятно. Со мной это тоже случалось. Когда я спохватываюсь, уже поздно. Мартинес вопросительно смотрит на меня, я качаю в ответ головой и продолжаю дальше.

– Вот о чем мне еще подумалось, госпожа Гомес, – говорю я так, словно эта мысль только что пришла мне в голову. – Мы установили, что в тот вечер машина Ричарда была в ремонтной мастерской. Она вышла из строя. Вы согласны?

– Ну да, она была не на ходу, о'кей. Я тут напутала, я просто забыла, вот и все.

– Ничего страшного. Но тогда меня вот что смущает...

Прежде чем задать следующий вопрос, я поворачиваюсь к присяжным.

– Каким образом подсудимые доставили Ричарда Бартлесса на вершину горы? Не могли же они забраться туда на мотоцикле. Он просто свалился бы с сиденья.

В зале становится тихо.

– Итак, госпожа Гомес?

– Он... ну... они... ну... они украли машину! – выпаливает она.

– Что?

– Я совсем забыла. Они взяли одну из машин со стоянки рядом с мотелем, замкнули провода, чтобы запустить двигатель без ключа зажигания, вот и все. Так и привезли меня с Ричардом в горы.

Я перевожу взгляд на Мартинеса, присяжных, туда, где сидят обвинители. Все они не отрываясь смотрят на нее, не веря своим ушам.

– Госпожа Гомес! – Мартинес чуть не падает из кресла. Сказать, что он взволнован, значит ничего не сказать. – Почему за все время свидетельских показаний вы ни разу не удосужились упомянуть об этом?

– Да я забыла! – опять канючит она. – Они изнасиловали меня, угрожали ножом, связали Ричарда так, что тот не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, я думала, они и меня собираются убить, память как отшибло. – С ней, того и гляди, случится истерика. – Какая разница, на чем они нас туда привезли? В конце концов, главное, что привезли, а остальное не важно.

– А куда запропастилась эта украденная машина? – спрашиваю я. – Она что, улетела?