Текст книги "Против ветра"

– А это уже я буду решать.

– Совершенно верно. Решать будете Вы и суд. – Робертсон пытается держать себя в руках, что совсем непросто, потому что он искренне верит в то, что говорит. – Но позвольте напомнить, Ваша честь, что решение должно основываться на очевидных и веских уликах, на неопровержимых уликах, а не на россказнях свидетельницы, что тогда она солгала, а сейчас говорит правду. Нужно иметь существенные доказательства того, что ее нынешние показания и представляют собой истину. Как и быть убежденным в том, – продолжает он, поворачиваясь на секунду лицом к моим подзащитным, чтобы те видели полное презрение к ним, написанное у него на лице, – что если сегодняшние показания, принесенные ею под присягой, соответствуют истине, то ряд служащих суда, на котором вы председательствуете, совершили уголовно наказуемые деяния. Выходит, они лгут напропалую, тогда как Рите Гомес самое время занять место по правую руку от Пресвятой Девы Марии.

– Я отдаю себе отчет в своих обязанностях, – ледяным тоном отвечает ему Мартинес. – Но все равно благодарю за напоминание.

– Никоим образом не хочу выразить вам неуважение, господин судья, – отвечает Робертсон, решая немного покаяться, – но дело в том, что я не верю ей. За все годы авдокатской практики мне не приходилось встречать более непредсказуемого и противоречивого свидетеля.

Мартинес бросает на него взгляд из-под полуопущенных ресниц.

– Когда она выступала свидетельницей с вашей стороны, вы ей верили.

На его месте я привел бы тот же самый довод.

– Потому что ее показания не противоречили остальным фактам по данному делу, – парирует Робертсон. – А то, что мы слышим сегодня, лишено всяких оснований.

– Не могу с вами согласиться, – качает головой Мартинес.

– Позвольте пояснить свое мнение на конкретном примере, – умоляющим тоном произносит Робертсон.

– Это было бы кстати, – сухо отвечает Мартинес.

Робертсон поворачивается к Рите.

– Вы сказали, что, когда агенты сыскной полиции Гомес и Санчес вас обнаружили, вы все еще неважно себя чувствовали после изнасилования.

– Да, это так. Мне на самом деле было еще очень плохо.

– Еще вы сказали, что они отвезли вас в больницу и там вам оказали помощь.

– Да.

– А что это была за больница, госпожа Гомес? Не помните?

– Точно не могу сказать. У меня перед глазами был сплошной туман. Я не обратила внимания.

– Но это была больница с травматологическим отделением? Они доставили вас в травматологическое отделение?

– Точно, в травматологическое отделение.

– А сама больница находится в Санта-Фе.

Она кивает.

– Ехать за тридевять земель не было нужды.

– А кто за все платил, госпожа Гомес? Вы сами?

– Да вы что! У меня таких денег нет.

– Ну, тогда, может, ваша страховая компания?

– Я не застрахована. – Рита готова смеяться, она ведь живет в буквальном смысле слова на улице, поэтому мысль, что человек может позволить себе такую роскошь, как страховка, кажется ей просто смехотворной. – Я не могу позволить себе ни машины, ни приличной квартиры.

– Может, полицейские за вас заплатили? Я имею в виду агентов сыскной полиции, которые якобы вас туда и доставили?

– Наверное, они. Я об этом не думала.

Робертсон поворачивается к судейскому месту. И я внезапно понимаю, к чему он клонит, и начинаю клясть себя на чем свет стоит за то, что не прислушивался толком к тому, что он говорит.

– Ваша честь, в Санта-Фе и его окрестностях есть три больницы с травматологическими отделениями. Мы побывали во всех трех и проверили всех больных, поступивших в день, когда, как утверждает госпожа Гомес, ее туда доставили. В период с того дня, когда, по ее словам, она была изнасилована, и до того дня, когда она добровольно сделала свое заявление, ни в одной из этих больниц не значатся сведения о женщине по имени Рита Гомес – ни в травматологии, ни в каком-либо другом больничном отделении.

Пройдя через зал, он подходит к своему столу, берет с него большой конверт и передает Мартинесу.

– Могу я попросить экземпляр и для себя тоже? – раздраженно спрашиваю я, бросая искоса взгляд на Мэри-Лу. Я чертовски зол на самого себя, я просмотрел этот оборот.

Он передает мне точно такой же конверт, я протягиваю его Мэри-Лу, которая на скорую руну просматривает его содержимое и молча отдает мне. Мы оба словно лишились дара речи.

Мартинес более внимательно изучает содержимое конверта.

– Похоже, все оформлено в надлежащем виде, – наконец говорит он.

– Совершенно верно, Ваша честь, – отвечает Робертсон. – Мои подчиненные лично проверили и перепроверили все эти данные. Нам самим нужно было в этом удостовериться. Ни в один из тех дней, о которых я говорю, ее и в помине не было ни в одной из больниц Санта-Фе.

Бросив суровый взгляд на Риту, он снова поворачивается к судейскому месту.

– Все просто, как дважды два, Ваша честь, она солгала, сказав, что была в больнице.

– Да, похоже, – отвечает Мартинес.

– У нее это в крови, Ваша честь! Она не может не лгать. А если она солгала в этом случае, кто может поручиться за то, что она не солгала и в чем-то другом? Кто может поручиться за то, что сегодняшние показания в суде и ее так называемое заявление, сделанные под присягой, на которых эти показания и основаны, не являются ложью от начала и до конца, на которую она решилась из-за отчаяния?

– Нет, это правда!

Мартинес ударяет молотком по столу.

– Госпожа Гомес, прошу, держите себя в руках!

– У меня свой взгляд на то, как развивались события, Ваша честь, – говорит Робертсон. – Он в большей степени согласуется с теми фактами, которые выяснились по ходу суда, и с замешанными в этом деле людьми.

Повернувшись, он пристально смотрит на наш стол, на четырех подсудимых в комбинезонах, выдаваемых в камерах смертников.

– Сидящие перед нами мужчины – настоящее отребье, самые отъявленные подонки, которые поразили наше общество, словно раковая опухоль. Они совершили преступления, за которые их можно упрятать за решетку до конца их дней. Состоялся справедливый суд, который вынес им приговор. Им было воздано по заслугам.

– Так что насчет этой чертовой истории с больницей? – шепотом спрашивает Одинокий Волк, наклоняясь поближе ко мне. – Это что, серьезно?

– Не знаю. Попробую выяснить.

Чем скорее я это сделаю, тем лучше, потому что в противном случае в нашей аргументации засияет большая прореха.

– Однако они не могли с этим смириться, – продолжает Робертсон. – Так или иначе им нужно было заставить ее изменить показания. – Он поворачивается к скамье присяжных. – Все мы знаем, какие жуткие истории ходят про таких вот типов. Знаем мы и о том, что своими ядовитыми щупальцами они уже опутали всю страну. Знаем, что их собратья по оружию из других филиалов той же организации уже стоят наготове, ожидая момента, когда смогут прийти им на помощь.

Парадокс в том, что он прав. Не по данному делу и не в данный момент. В целом он прав.

– Кто-то наверняка добрался до нее, один из «скорпионов», «ангелов ада», еще кто-нибудь. Каким-то образом они обнаружили ее, несмотря на то что она изо всех сил пыталась выпутаться из этой неприглядной истории, чтобы начать новую жизнь. И до того ее напугали, что она выдумала историю, которую выложила сегодня перед нами в этом зале. И не только...

– Протест! – Я вскакиваю на ноги. – Ваша честь, все это похоже на перекрестный допрос свидетельницы, а не на формальную заключительную речь.

– Согласен, – отвечает Мартинес. – Протест принимается.

– Я хотел бы ответить, Ваша честь, – продолжаю я.

– На что именно?

– На то, что кто-то, мол, добрался до Риты Гомес. Сначала это был я сам. Я нашел ее... впрочем, нет, одна из моих коллег, госпожа Белл, нашла ее, а я присутствовал в тот момент, когда она делала свое заявление. Затем, когда она уже собиралась явиться в суд, кто-то на самом деле добрался до нее. По ее словам, это был один из сотрудников полиции, которые на первых порах заставили ее изменить показания.

– Бред!

Все поворачиваются в ту сторону, откуда раздался крик. Вскочив с места, Моузби стоит красный как рак.

– Это ложь, Ваша честь!

Мартинес со всей силой ударяет молотком по столу.

– Сядьте на место и помалкивайте! – повелительным тоном говорит он. – В противном случае вас в принудительном порядке прямо сейчас выведут из зала суда!

Он поворачивается ко всем нам.

– Сейчас не совсем подходящее время для обсуждения всех этих утверждений. Мы займемся ими позже, но тогда, когда я скажу. Есть у вас еще вопросы к свидетельнице? – спрашивает он у Робертсона, не удосуживаясь скрыть сердитые нотки в голосе.

– Нет, Ваша честь.

– Тогда она может покинуть свое место, в случае необходимости мы вновь ее вызовем. – Подняв голову, он смотрит на настенные часы. – В заседании суда объявляется перерыв до десяти часов утра завтрашнего дня. – Он пристально смотрит на Робертсона, потом на меня. – Постарайтесь вести себя не так истерично и озлобленно, это относится к вам обоим.

Шурша мантией, Мартинес спешно покидает зал, оставляя нас стоять словно вкопанных.

В три часа ночи Эллен, бесстрашная моя помощница, входит в кабинет в компании какого-то дегенерата. Ей удалось невозможное – она разыскала иголку в стоге сена. Представляя его мне, она чуть не лопается от гордости. Мы пожимаем друг другу руки. Они у него холодные и влажные.

Потом этот прыщавый паренек лет двадцати или чуть меньше, помешанный на компьютерах, садится за мой рабочий стол, откидывает крышку портативного компьютера «Тошиба T3100SX», подсоединяет модем к моему телефонному аппарату и принимается печатать.

По настоянию Робертсона (при нашем с Мэри-Лу неохотном согласии, так мне показалось) на место для дачи свидетельских показаний вызываются Сан-чес и Гомес. И тот и другой категорически отрицают как то, что когда-либо отвозили Риту в какую бы то ни было больницу, так и то, что им приходилось промывать ей мозги и вынуждать менять показания. Они напирают на то, что уже говорили раньше, и на то, что их общий стаж службы в качестве помощников шерифа округа Санта-Фе составляет больше сорока лет, в течение которых они не получали от начальства ничего, кроме благодарности.

Все шиворот-навыворот, так что смех разбирает: с одной стороны, показания под присягой двух заслуженных сотрудников полиции, с другой – слова женщины, которая сама публично призналась, что раньше она лгала.

4

– Вызовите для дачи свидетельских показаний Луиса Бонфильо.

Неторопливо пробираясь по проходу между рядами, дегенерат подходит к месту для дачи показаний, вяло вскидывает руку и приносит присягу. Одет он так, словно числится в штате отдела кадров киностудии: рубашка из полиэстера, выглядывающий из нагрудного кармана пенальчик светлой пластмассы набит шариковыми ручками, брюки из габардиновой ткани подпоясаны ремнем, который он задрал чуть ли не до уровня груди, сандалии от «Биркенстока». Коротко подстриженные, нечесаные волосы, землистый цвет лица – видно, что мало бывает на воздухе. Весу в нем на добрых пятьдесят фунтов больше, чем нужно, словом, типичная жертва любви к компьютерам.

Но столе передо мной разложены несколько десятков отпечатанных на компьютере страниц. Я сгребаю их в охапку и, подойдя к нему, улыбаюсь, давая понять, чтобы он расслабился. Он улыбается мне в ответ улыбкой заговорщика, которому все нипочем, которого хлебом не корми – дай утереть нос властям.

Мы устанавливаем, кто он такой, и вот что получается: студент колледжа Сент-Джонс, который находится у нас, в Санта-Фе (он значится в сборнике наиболее престижных учебных заведений страны, здесь учатся провинциальные гении, которым заказана дорога в такие места, как Гарвард или Принстон), один из лучших студентов, специализирующихся в области математики и физики, а также президент студенческого компьютерного клуба. Своей известностью в подпольном мире компьютерных взломщиков он обязан тем, что в прошлом году проник в память компьютера, который контролирует работу атомных электростанций, снабжающих электроэнергией большую часть территории Соединенных Штатов, в результате чего на несколько часов они оказались парализованы. (Он известен не только благодаря этому поступку, но еще потому, что ему так и не было предъявлено обвинение; власти не захотели затевать дело, которое выставило бы их в неприглядном виде, поэтому, сделав строгое внушение, его отпустили на все четыре стороны. А теперь следят за каждым его шагом, словно ястребы.)

С тех самых пор он более или менее ладит с законом. До вчерашнего вечера.

– Вам недавно удалось раздобыть эти документы? – спрашиваю я, передавая ему пачку распечаток с экрана компьютера.

Он мельком бросает на них взгляд.

– Ну да.

Я поднимаю руку с бумагами, чтобы их было видно Мартинесу.

– Это сырые, неотредактированные распечатки компьютера травматологического отделения больницы Пресвятой Девы Марии у нас, в Санта-Фе, Ваша честь, за тот день, когда, как говорит Рита Гомес, ее доставили агенты сыскной полиции Санчес и Гомес. Женщина по имени Рита Гомес там значится. – Я указываю пальцем в середину страницы.

Мартинес широко раскрывает глаза.

– Дайте, я посмотрю.

Я передаю распечатки на судейское место. Он начинает читать.

Резко повернувшись на стуле, Робертсон бросает взгляд на обоих полицейских, сидящих у него за спиной. Они отводят глаза. Он вскакивает на ноги.

– Я сам хочу посмотреть.

– В свое время посмотришь! – обещаю я.

Он остается стоять на месте, кипя от негодования. Мартинес листает одну страницу за другой, затем возвращается к той, что я пометил для него, загнув уголок.

– Это все подлинники? – наконец спрашивает он.

– Как нельзя более, – заверяю я. – Это и есть единственные подлинные документы из больницы, попавшие в стены этого суда.

Он передает их судебному приставу.

– Оформите в качестве вещественного доказательства, – повелительным тоном говорит он и, подумав немного, добавляет: – Позаботьтесь о том, чтобы окружная прокуратура получила один экземпляр.

Встав с места за нашим столом, Мэри-Лу бросает экземпляр распечатки на стол, где располагаются представители обвинения. Робертсон хватает его и сразу принимается читать.

– Как вы это раздобыли? – спрашивает Мартинес.

– Господин Бонфильо доставил их по моей просьбе, Ваша честь. Сегодня в четыре часа утра они уже были у меня.

Терзаемый противоречивыми чувствами, судья пристально смотрит в нашу сторону.

– А вы их получили с соблюдением закона? – Чувствуется, он не хочет задавать данный вопрос, но вынужден это сделать.

– По правде говоря, Ваша честь, трудно сказать определенно. Как таковые, эти документы не предназначены для общего пользования, но больница Пресвятой Девы Марии финансируется из государственного бюджета, из чего можно заключить, что вся ее документация предназначается для общего пользования в той мере, в какой ее обнародование не представляет нарушения доверительных отношений, существующих между врачом и пациентом, а в данном конкретном случае, как мне кажется, этого не произошло.

Тем временем Робертсон, закончив читать, решительно выступает вперед.

– При всем моем уважении к вам, Ваша честь, эти документы никогда не попадались мне на глаза. До настоящего момента я и понятия не имел об их существовании. Однако мне представляется очевидным, что они были получены с нарушением закона, и Вы не должны допустить, чтобы их внесли в протокол настоящего судебного слушания и вообще каким-либо образом использовали при рассмотрении дела.

Мартинес окидывает его взглядом, способным пригвоздить к месту носорога, несущегося сломя голову.

– Это же не суд, черт бы вас побрал! Мы пытаемся выяснить, что, черт побери, происходит! – Он снова поворачивается ко мне. – Объясните, как их удалось раздобыть и почему эти данные не фигурируют в официальном порядке.

– Если позволите, пусть это объяснит мой свидетель.

Мартинес поворачивается к пареньку.

– Объясните.

Бонфильо улыбается – сейчас он выплывет на волю и будет как рыба в воде.

– Само собой, господин судья, буду рад. Значит, так.

Я делаю шаг назад, нужно, чтобы всеобщее внимание было сосредоточено на нем. Все смотрят сейчас на этого дегенерата: рокеры, Мартинес, Робертсон, Моузби – все, одним словом.

– Эта больная была доставлена в больницу. У нее получили все нужные данные, группу крови и так далее, занесли их вот сюда. – Он показывает соответствующие места на распечатках. – Все пациенты, которые обращаются в больницу, заносятся в компьютер. Они вынуждены это делать на случай, если потом какой-нибудь адвокат, который точит зуб на «скорую», захочет привлечь их к суду в надежде хапнуть бабки. – Он зло улыбается мне. Черт с ним, может, он и в самом деле дегенерат и ублюдок, но этот ублюдок работает на меня.

– Потом они принялись за лечение. Судя по тому, что здесь говорится, – читает он, – они назначили ей следующие процедуры: сначала расширили и выскоблили влагалище, потом обработали его лекарством, способствующим свертыванию крови, сделали инъекцию антибиотиков и напоследок стерилизовали рану.

– Так обычно и делают врачи, имея дело с изнасилованными женщинами, и когда не прекращается кровотечение, – прерывает его Мэри-Лу, вставая с места на нашим столом. – Если вы сочтете необходимым, мы можем пригласить гинеколога, который это подтвердит.

– Мне достаточно ваших слов, – отвечает Мартинес. Затем поворачивается к этому недоумку: – Продолжайте! – В голосе у него явное нетерпение.

– О'кей. После того как они привели ее в порядок, на что ушло, давайте-ка поглядим... пять часов, вот, смотрите сюда, это время, когда она поступила в больницу, а вот время, когда она оттуда вышла, здесь все, как в армии, так что комар носа не подточит, потому все двадцать четыре часа в сутки...

– Все это мне понятно, – перебивает его Мартинес. – Давайте говорить о компьютерных данных.

– Ну ладно. А теперь... – Он останавливается, усмехается. – Вот в этом-то вся и штука!

Он указывает на звездочку в конце истории болезни.

– Потом она пропала.

– Что значит «пропала»? – спрашивает Мартинес.

– Все записи о ней стерли. Так, словно ее там и не было.

– А это что, можно сделать?

– Да так все время делается.

Я бросаю взгляд на Робертсона. Челюсть у него отвисла, он просто отказывается верить в то, что слышит.

– В самом деле? – спрашивает Мартинес.

Дегенерат окидывает его презрительным взглядом.

– Господин судья... Вы что, никогда не слышали о преступлениях компьютерных пиратов? О компьютерных взломщиках?

– Слышал.

– Ну, так об этом и речь! Просто кто-то проник в компьютерную память изнутри, вместо того чтобы, как и я, проделать это снаружи. Разницы никакой. Только что она там еще значилась, а потом раз – и нет!

– Понимаю... как мне кажется, – с сомнением отвечает Мартинес.

– Ничего вы не понимаете! Правда. Но ничего страшного. Вы только должны себе уяснить, что кто-то стер из памяти эти файлы. Рита Гомес? Только что она была, а теперь ее нет. Раз, два – и готово.

Мартинес смотрит на Бонфильо так, словно тот принадлежит к какому-то неизвестному виду живых существ, до сих пор не живших на планете.

– Хорошо. Но если все упоминания о ней были стерты из памяти, то как она снова там оказалась?

Мы с Мэри-Лу тайком улыбаемся друг другу. Сегодня утром, когда только занимался рассвет, мы задавали тот же самый вопрос.

– Они опростоволосились.

– Каким образом?

– Они стерли все упоминания о ней из памяти рабочего компьютера, но забыли про запасной. – И он победоносно улыбается. – Может, это произошло потому, что тот, кто все это сотворил, медсестра или еще какой тупица, и понятия не имел, что такой есть. А он был.

Мартинес прищелкивает пальцами.

– И что, это широко распространенная практика?

– Что вы имеете в виду – запасные компьютеры или удаление файлов из памяти?

– И то и другое.

Паренек утвердительно кивает.

– Удаление из компьютерной памяти файлов официального характера – широко распространенная практика?

– Да ЦРУ занимается этим каждый день! За год набегает до двух миллионов файлов. Современный способ писать историю заново, господин судья.

Мартинес отупело кивает. Он не принадлежит к современному поколению, не то что этот самодовольный панк.

– А как насчет запасных компьютеров?

– В учреждениях они встречаются сплошь да рядом. Полиция, ФБР, военные... и больницы. Информация теряется в два счета. На редкость надежный метод, как у доктора Стрейнджлава.

– У какого доктора?

– Проехали! Это шутка для посвященных. Сразу видно, господин судья, что вы не сходите с ума по Кубрику[25]25
  Стэнли Кубрик (род. в 1918 году) – американский режиссер, снявший ряд известных фильмов, в том числе «Доктор Стрейнджлав» (1963) – картину антивоенного характера.


[Закрыть].

От такого нахальства Мартинес лупится на него во все глаза.

– Мне кажется, что эти запасные компьютеры не предназначены для общего пользования, – помолчав, говорит он.

– Точно, сэр. Ни в коем случае.

– Тогда как же вам удалось проникнуть в память?

Дегенерата буквально распирает от самодовольства, у него вид, как у бейсболиста после того, как он стрелой пронесся по бейсбольному полю и его команда получила лишние очки.

– Господин судья, не создан еще такой компьютер, в память которого я не смог бы проникнуть! Были бы только время и силы, чтобы хорошенько с ним повозиться.

– А сколько времени ушло на то, чтобы проникнуть в память этого компьютера?

– Тридцать секунд.

– Тридцать секунд? Вы, наверное, настоящий гений в своем деле! – Мартинес явно восхищен, что довольно любопытно, если учесть, что дегенерат фактически признал, что преступил закон.

– Так оно и есть. – Бонфильо делает паузу. – Конечно, я уже заранее знал пароль. Так получилось, что в прошлом году мне понадобилось забраться в этот самый компьютер, чтобы помочь кое-кому из друзей проверить заложенные туда их данные, когда речь зашла о выписывании рецептов на некоторые фармацевтические препараты.

Если у меня когда-нибудь возникнет потребность побаловаться шикарными наркотиками, надо будет дать ему задание загнать на меня в память компьютера соответствующий рецепт точно так же, как он это проделал со своими друзьями в больнице Пресвятой Девы Марии. Наверное, парень зарабатывает кучу денег на таких вот темных делишках.

Мартинес пропускает его слова мимо ушей.

– Итак, вы проникли в память запасного компьютера... – Он останавливается на полуслове.

– ...где масса всяких необработанных данных, которых нет и в помине в основном компьютере, так оно и есть, наконец-то до вас дошло, – договаривает дегенерат. – А там, в самом центре – эта крошка, Рита Гомес. Компьютер не врет, господин судья. Врут только люди, которые ошиваются вокруг да около.

Все проще простого. Полицейские не могли рисковать, в официальном порядке доставив Риту Гомес в больницу. По той простой причине, что кто-нибудь еще начал бы задавать ей вопросы, прежде чем они настроят ее на нужный лад.

Утро следующего дня. Я стою перед Мартинесом. Все так же, как и вчера, за исключением того, что на слушании отсутствуют Санчес и Гомес. Готов поспорить на что угодно, что больше они сюда не явятся, если только их не вызовут в суд повесткой.

– Все это домыслы, – говорит Робертсон. Он словно в воду опущен, даже его возражение звучит как-то вяло.

– Это мы выясним, причем достаточно скоро, – говорит в ответ Мартинес и, обращаясь ко мне, добавляет: – Продолжайте то, с чего начали, Уилл.

Уилл! Фамильярность в устах Мартинеса – большая редкость. Никак мы делаем успехи!

– Вот что я думаю, господин судья. Если бы в то время ей дали высказаться свободно, кто знает, что бы она сказала? Теперь она говорит нам, что ее силой вынудили сделать ложное заявление. Исходя из новой информации, я полагаю, что сейчас она говорит правду, а тогда потому солгала, что в буквальном смысле слова опасалась за свою жизнь. Если они на самом деле поступили так, как она говорит, то кто знает, насколько далеко могли бы зайти?

Мартинес кивает в знак согласия. Он поворачивается лицом к Робертсону.

– Вам есть что сказать по этому поводу?

– Это еще не доказывает, что мои люди солгали, – отвечает Робертсон, отчаянно хватаясь за последнюю соломинку, – просто это означает, что в определенный период, а когда точно, никто не знает, данные, заложенные в компьютер, были кем-то подтасованы. Позднее кто-то, возможно, подменил данные для того, чтобы попытаться нас скомпрометировать.

– Вы что, на самом деле думаете, что я в это поверю? – с изумлением спрашивает Мартинес.

– Я просто говорю, что такую возможность не следует исключать, – упрямо повторяет Робертсон. – Если компьютерный пират, которого вчера представила нам защита, с такой легкостью может проникать в файлы, где хранится конфиденциальная информация, и вносить туда изменения, что он и делал, как сам признался, то он или кто-то еще, обладающий такими же, как он, навыками, мог заложить туда новые данные на нее.

– Согласен, – отвечает Мартинес. – Но я не вижу, какое это имеет отношение к данному делу. – Он делает паузу. – Да и вы, по-моему, тоже в это не верите.

Робертсон молчит. Он тяжело опускается на стул, переводит взгляд на Моузби, потом неприязненно отворачивается. Постепенно он начинает сомневаться в своих же людях, что отчетливо читается на его лице.

Но при этом он не считает моих подзащитных невиновными. Если только Иисус Христос самолично не спустится снова на землю и не заявит об этом, Джон Робертсон сойдет в могилу с убеждением, что именно они убили Ричарда Бартлесса. Но не потому, что об этом говорят неопровержимые улики, а потому, что они собой представляют. Какие бы улики я ни выдвигал, он останется при своем мнении, убедив себя в том, что иначе просто быть не может.