Текст книги "Биг Сюр"

22

Но посмотрите-ка: днем неутомимый янгстер Рон собрался отправиться по трассе аж в Монтерей, чтоб повидаться с МакЛиаром, и я говорю ему: «О’кей, вперед” – «Ты со мной не поедешь?”, спрашивает он, изумляясь тому, что «чемпион дороги” не может уже даже выйти на трассу, «Нет, я тут побуду, и мне станет лучше, мне нужно побыть одному”, и это правда, потому что как только он ушел и послал последнее «хуу” с дороги, идущей прямо по верху каньона и исчез, и я одиноко сел на солнышке на крыльцо, и снова накормил наконец птиц, постирал носки и рубашку и штаны и развесил все сушиться по кустам, начерпал тонны воды, преклонив колена у ручья, молча взглянул на деревья; как только заходит солнце, я клянусь, мне хорошо, как всегда, вот так вот неожиданно.

«Может быть, эти парни, Дейв и МакЛиар и другие, все остальные, были компанией колдунов, посланных свести меня с ума?”, серьезно размышляю я – Вспоминая то детское мечтание, которое я всегда бывало серьезно обдумывал, возвращаясь домой из приходской школы Св.Джозефа или сидя в гостиной, от том, что все на свете потешаются, дурача меня, а я этого не знаю, потому что каждый раз, когда я оборачиваюсь посмотреть, что творится там у меня за спиной, все вскакивают на свои места с дежурными выражениями на лицах, но как только я снова отворачиваюсь, они подскакивают к моей шее и шепчут, хихикая и замышляя недоброе, безмолвно, их можно услышать, но когда я быстро поворачиваюсь, чтобы захватить их врасплох, они все уже на своих местах и говорят: «Так вот, чтобы правильно сварить яйца”, или, отвернувшись, поют песню Чата Бейкера, или спрашивают: «Я тебе рассказал тогда о Джине?!» – Но мое детское мечтание также включало в себя догадку, что все на свете потешаются надо мною, поскольку принадлежат к вечному тайному обществу, которое знает тайну мира и всерьез дурит меня, чтобы я проснулся и увидел свет (то есть в действительности стал просвещенным) – Так что я, «Ти Джин”, ПОСЛЕДНИЙ Ти Джин, оставшийся в мире, последний несчастный святой идиот, а люди за спиной суть земные дьяволы, к которым меня, ангельского малыша, забросил Господь, как будто я на самом деле последний Исус! И все эти люди ждут, пока я пойму это, и проснусь, и поймаю их взгляды, и мы все вместе вдруг рассмеемся в Раю – Только животные ничего не вытворяли у меня за спиной, коты мои всегда были украшениями, печально вылизывающими лапы, а Исус, он был грустным тому свидетелем, в чем-то вроде тех животных – Он не проказничал у меня за спиной – Вот где корень моей веры в Исуса – Так что единственной реальностью были Исус и ягнята (животные), и мой брат Джерард, который воспитывал меня – В то же время некоторые шутники были добры и печальны, например, мой отец, но должны были плыть со всеми в одной лодке – А я должен был проснуться, и в результате исчезло бы все, кроме Рая, который и есть Бог – И стало быть поэтому позже в своей жизни, после всех этих, вы должны согласиться, странных детских мечтаний, после того, как мне было удивительное видение «Золотой Вечности” и другие видения, еще раньше, и после всего этого включая Самадхи во время буддийских медитаций в лесу, я мыслил себя особым одиноким посланником Рая, призванным рассказать или показать всем собственным примером, что все их глумящееся общество на самом деле «Общество Сатаны”, и все они на неверном пути.

Из-за этого-то прошлого, теперь в момент взрослого уже крушения души по причине излишнего пристрастия к алкоголю все с легкостью превратилось в фантазию о том, что все, очевидно, сводят меня с ума, и, должно быть, подсознательно я в это верил, потому что, как уже говорилось, как только Рон Блейк ушел, я был снова в форме и даже доволен.

Даже очень доволен – На следующее утро я поднялся более веселым и здоровым и жизнерадостным, чем когда бы то ни было, и был я, и вся долина Биг Сюра вновь принадлежала мне, пришел добрый старый Альф, и я покормил его и похлопал по большой мощной шее с кокетливой гривой, вдалеке возвышалась Мьен-Мо, просто мрачная старая гора с забавными кустиками на склонах и мирной фермой на вершине, и делать было нечего, кроме как развлекаться вдали от колдунов и пьянства – И я вновь пою: «Душа моя не снег, Неужто ты не знаешь? Прекрасный ее цвет ты вряд ли угадаешь”, и всякую такую чепуху – И кричу: «Если Артур Ма колдун, он конечно очень забавный колдун! Ха-ха!” – А тут еще идиотская сойка стоит на одной ноге на куске мыла, клюет и глотает его, оставляя нетронутым зерно, а когда я смеюсь и кричу на нее, она хитро поглядывает, словно хочет сказать: «Ну и что? Че те надо то?” – «То, то, то еще место нашла”, говорит другая сойка, приземляясь рядом и вдруг улетая вновь – И все в моей жизни кажется опять прекрасным, и я даже начинаю вспоминать свои пьяные безумства, более того, я начинаю вспоминать пьяные безумства всей моей жизни, это даже удивительно, сколько странного мы можем обнаружить в своей душе, столько, что можно горы свернуть и заставить ботинки снова счастливо топать без ничего, только энергетический порошок в наших костях – И тогда я решаюсь вновь навестить море, оно больше не пугает меня, и я пою «Семьдесят тысяч интриганов в море” и возвращаюсь в хижину и мирно наливаю в чашку кофе, день, как прекрасно!

Делаю вылазку в лес, рублю и валю бревна и оставляю их на обочине дороги, чтоб лениво дотащиться до дома – Я исследую хижину внизу у ручья, нахожу в ней пятнадцать спичек на случай необходимости – Глоток виски, чтоб его – Обнаруживаю старую «Хронику Сан-Франциско” с моим именем по всей обложке – Посреди ручья надвое раскалывается гигантский ствол красного дерева – Этот день, отличный, завершаю, зашивая свой священный свитер, напевая «Что сравнится с домом», вспоминая маму – Я даже залезаю с головой в окружающие книги и журналы – Изучаю «Патафизику» и с презрением кричу поверх лампы: «Это интеллектуальное оправдание для веселой шутки», отбрасывая журнал и добавляя: «Особо привлекательное для поверхностных типов» – Затем мое внимание переключается на парочку малоизвестных Fin du Siecle поэтов – Тео Марциалса и Генри Харланда – После ужина дремлю, и снится мне американский морской флот, корабль бросивший якорь неподалеку от театра военных действий, рядом с островом, но все дремотно, а два моряка поднимаются по тропе с удочками и собакой, дабы втихаря среди холмов заняться любовью: капитан и остальные знают, что они голубые, и вместо того, чтобы прийти в бешенство, оказываются дремотно зачарованными такой нежной любовью: видно, как матрос подглядывает за ними с биноклем, зажатым в паху: предполагалось, что тут война, а на деле ничего не происходит, просто стирка.

Я выныриваю из этого глупого, но странно милого сна веселым – Кроме того, звезды теперь сияют каждую ночь, и я выхожу на крыльцо и сижу в старом портшезе, обратив лицо к тамошнему балдежу, балдежный звездный небосвод, все звезды плачут от счастливой грусти, все эти свитки и сливки шутливых путей с аллеями световых лет, древних, как Дейм Мэ Уитти и холмы – Я направляюсь к горе Мьен Мо в освещенной луной августовской ночи, вижу огромные таинственные горы на горизонте, они словно говорят мне: «Не надо мучить сознание нескончаемыми мыслями», поэтому я сажусь среди песков и смотрю внутрь себя, и вновь вижу знакомые розы неродившегося – Изумительно, и такая перемена всего за несколько часов – И у меня достаточно физических сил, чтобы отправиться назад к морю с внезапным осознанием того, какой мог бы получиться прекрасный восточный свиток с изображением всего каньона, такие свитки медленно раскатываешь с одного конца и придерживаешь, и придерживаешь, в то время как долина разворачивается навстречу неожиданным утесам, неожиданным Бодхисаттвам, одиноко сидящим в освещенных хижинах, неожиданным ручьям, скалам, деревьям, затем неожиданным белым пескам, неожиданному морю, дальше в море, и вот ты достиг конца свитка – И обязательно чтобы этот таинственный розовый сумрак индивидуальных оттенков и скрытых нюансов выражал эфемерность ночи так, как она есть – Один длинный свиток, который разворачивается от пастбищной ограды среди загадочных холмов, лунных лугов, даже стогов сена у ручья, к тропе, к сужающемуся ручью, а затем тайна, О, МОРЕ – Так я исследую свиток долины, осознавая в то же время: «Человек – занятой звереныш, милый звереныш, все его мысли дерьма не стоят».

Вернувшись в хижину, чтобы превратить час отбоя в горячий «овалтайм», я даже исполняю «Свит сикстин», как ангел (ей-богу лучше Рона Блейка) и вспоминаю маму и папу, подпорку пианино в старом Массачусетсе, песни прежних летних ночей – Так и засыпаю, под звездами на крыльце, а на рассвете переворачиваюсь на другой бок с благостной улыбкой на лице, потому что на двух огромных мертвых стволах филины кричат и перекликаются через всю долину, хуу, хуу, хуу.

Так что может быть и прав Миларепа: «Хотя вы, янгстеры новых поколений, обитаете в городах, наполненных обманчивой судьбой, но цепочка истины все же жива» – (и это он сказал в 890!) – «Когда остаешься в одиночестве, не думай о развлечениях города… Лучше обрати свой ум внутрь себя, и тогда обретешь свой путь…Богатство, которое я обрел, это блаженство вечной Пустоты…Здесь, в местечке Йонно Таг Пуг Сент Дзон, торжественная дрожь рева тигрицы напоминает мне о том, что ее жалкие детеныши весело играют… Словно сумасшедший, я свободен от претензий и надежды… Истинную правду говорю тебе… Вот мое сумасшедшее слово… О бесчисленные, на матерей похожие существа, волею мнимой судьбы вы видите мириады видений, и нескончаем поток ваших чувств… Я улыбаюсь… Для Йогов все прекрасно и великолепно!.. В милой тишине этого Благословенного Уголка Небес все своевременные звуки мне приятели… В таком приятном месте, в одиночестве, я, Миларепа, счастливо пребываю, медитирую на освещенное пустотой сознание – Чем грандиознее Подъемы и Падения, тем большую Радость я ощущаю – Чем более странно, тем более я счастлив…»

23

Однако утром (я ведь не Миларепа, который мог голышом сидеть в снегу, а однажды его даже видели летящим) заявляется обратно Рон Блейк с Патом МакЛиаром и его красавицей женой и ей-богу с их милой пятилетней дочуркой, на которую любо-дорого смотреть, когда она, вся звеня и пританцовывая, идет по лугу, чтобы посмотреть на цветочки, и все в этом мучительном человеческом каньоне представляется ей совершенно новым прекрасным первозданным утром в Эдемском Саду – И прекрасное утро живет – Туман, так что мы закрываем ставни и зажигаем огонь в очаге и лампе, я и Пат, и сидим там, отпивая из привезенного им кувшина, разговаривая о литературе и поэзии, в то время как его жена слушает и иногда поднимается, чтобы согреть еще кофе и чая или выходит поиграть с Роном и малышкой – У нас с Патом настроение для серьезных разговоров, и я чувствую тот одинокий трепет в груди, который всегда предупреждает меня: ты действительно любишь людей и рад видеть здесь Пата.

Пат один из, если не САМЫЙ красивый мужчина, которого я когда-либо видел – Странно, что в предисловии к своим стихотворениям он заявил, что его героями, его «триумвиратом» являются Джин Харлоу, Рэмбo и Билли Кид, поскольку он сам достаточно красив, чтобы сыграть роль Билли Кида, такой же красавец брюнет с чуть миндалевидными глазами, какого ожидаешь увидеть с появлением легендарного Билли Кида (полагаю, это не относится к реальной жизни Уильяма Бонни, который, говорят, прыщавый дебиловатый монстр).

Таким образом, мы разражаемся грандиозной всеобъемлющей дискуссией в комфортном сумраке хижины у теплого красного женственного камелька, я шутки ради надеваю черные очки, Пат говорит: «Я, Джек, вчера не имел возможности с тобой побеседовать или даже в прошлом году или даже десять лет назад, когда впервые увидел тебя, помню, ужаснулся, когда однажды вечером вы с Помереем взлетели по ступеням моего дома с косяками в зубах, похожи были на парочку грабителей или автоугонщиков – И ты знаешь, что всю эту издевательскую чепуху, которую против нас сочинили, против Сан-Франциско или битнической поэзии и битников, они написали потому, что многие из нас не были ПОХОЖИ на писателей или интеллектуалов и т. д., вы с Помереем, должен сказать, смотрелись ужасно, уверен, я был не лучше» – «Парень, тебе надо отправляться в Голливуд и сыграть Билли Кида» – «Слушай, я лучше отправлюсь в Голливуд и сыграю Рэмбo» – «Ну, Джина Харлоу тебе не сыграть» – «Я бы лучше хотел, чтобы мою «Темно-коричневую» опубликовали в Париже, знаешь, как подумаешь, что одно твое слово Галлимарду или Жиродиасу может помочь» – «Не знаю» – «Знаешь, когда я прочел твой «Мехико-сити Блюз», я мгновенно преобразился и совершенно по-новому стал писать, ты меня вдохновил на эту книгу» – «Но это не то, что ты делаешь, совсем не то, я прядильщик языка, а ты человек идеи», и так мы говорим где-то до полудня, а Рон то входит, то выходит, пока не отправляется наконец на прогулку на пляж с юными леди, а мы с Патом даже не знаем, что выглянуло солнце, и все сидим в глубине хижины, разговаривая о Виллоне и Сервантесе.

Вдруг бабах, дверь распахивается внезапным рывком, и солнце заполняет комнату, и я вижу Ангела, стоящего в дверях с протянутой рукой! – Это Коди! разодетый в лучший выходной костюм! за ним выстроились в ряд несколько золотых ангелочков, начиная с Эвелин, прекрасной золотой жены, и до самого ослепительного ангелочка Тимми с лучиками солнца, запутавшимися в волосах! – Эта картина так невероятна и удивительна, что мы оба с Патом невольно приподымаемся со стульев, словно в благоговейном трепете, или страхе, хотя я не столько напуган, сколько экстатически потрясен, как если бы мне явилось видение – И вот такой, какой он стоял там, безмолвно и почему-то с протянутой рукой, приняв некую позу, чтобы удивить или предостеречь нас, он так походил в этот момент на Св. Михаила, что прямо невероятно, особенно когда я вдруг осознал, что он на самом деле сотворил, ведь он заставил жену и детей так тихо подкрасться по ступеням крыльца (шумным и скрипучим), по деревянному настилу, легко и на цыпочках, постоять там немного, пока он готовился распахнуть дверь, всех выстроил в ровный ряд, вдруг бабах, распахнул дверь и метнул золотую вселенную в ослепленные таинственные глаза большого хипстера Пата МакЛиара и очень удивленного и благодарного меня – Это напомнило мне случай, когда однажды я увидел целую компанию парочек, крадущихся на цыпочках через нашу заднюю дверь на кухне на Уэст-стрит в Лоуэлле, и вожак шикнул на меня, девятилетнего, застывшего в изумлении, а затем все ворвались к отцу, невинно слушавшему поединок «Примо Картер – Эрни Шафт» по старому радиоприемнику 1930-х годов – Чтобы погудеть от души – Но старомодно подкравшееся на цыпочках семейство Коди разразилось таким апокалиптическим золотом, которое он всегда умудрялся порождать, как например случай, о котором я уже где-то рассказывал, когда в Мексике он очень медленно вел старую машину по изрезанной колеями дороге, и мы были накуренные, и я увидел золотой Рай, да и в другие моменты он всегда казался таким золотым, словно, повторяю, на каком-то ложе в Раю, на золотой вершине Рая.

Это не значит, что он целенаправленно стремится произвести такой эффект: он просто стоит там, полный врожденной драматичной тайны, протягивая руку, словно для того, чтобы сказать «Смотри, солнце!” или «Смотри, ангелы!”, указывая на золоченые головки своего семейства, и мы с Патом стоим обалдевшие.

«С днем Рождения, Джек!”, выкрикивает Коди, или одно из своих обычных безумных сумасшедших характерных приветствий: «Я принес тебе хорошие новости! Я взял с собой Эвелин, и Эмили, и Габи, и Тимми, поскольку мы все так благодарны и рады, потому что все вышло абсолютно чертовски здорово (dead perfect) или ангельски здорово (living perfect), парень, с той сотенкой долларов, которую ты мне дал, дай я расскажу тебе фантастическую историю, о том, что случилось” (для него это абсолютно фантастично), «Я пошел и загнал моего «Нэша”, который, как ты знаешь, уже и с места было не стронуть, а мне пришлось попросить своих старых приятелей подтолкнуть его по дороге, у того парня была красавица пурпурная, или как там этот цвет называется, Ма? краснота, красота, огромный джипстер, Джек, и весь мир можно слышать с помощью прекрасного радио, новехонькие задние фары, все при всем, вплоть до отличных новых шин и отличной сияющей покраски, с ума сойти какой цвет, ага, «виноградный»!” (когда Эвелин шепотом подсказывает название цвета)”Виноградный цвет для всех почитателей виноградного вина, так что мы приехали не только спасибо сказать и тебя снова повидать, но еще и отпраздновать все это дело, и в довершение всего, случайно, чтоб меня, так и распирает, хи хи хи, да, детки, правильно, входите, а потом выходите, забирайте вещи из машины и готовьтесь спать сегодня во дворе и дышать открытым свежим замечательным воздухом, Джек, в довершение всего, и сердце мое просто ПЕРЕполнено я нашел НОВУЮ РАБОТУ!!! вместе с этим прекрасным новым джипом! новая работа прямо в центре Лос-Гатоса на самом деле мне даже не надо больше ездить на работу, я могу пешком ходить, всего-то полмили, а теперь, Ма, входи, познакомься со стариной Патом МакЛиаром, и займись-ка тут яичницей или бифштексами, которые мы привезли, открой это розовое вино, которое мы захватили для старого пьянчуги Джека, для этого парня, пока я лично прогуляюсь с ним по дороге туда, где оставлен джип, отопри ворота, Джек, владелец кораллового ключа, и мы пойдем гулять и болтать, как в старые добрые времена и медленно приедем в назад Китай на моем корабле”.

Так что начинается новый день, новое благодаря Коди положение вещей, на самом деле целая новая вселенная, потому что мы вдруг вновь наедине впервые за целые столетия быстро шагаем по дороге, чтобы вызволить машину, и он поглядывает на меня так удовлетворенно-шаловливо, как будто готовится одарить каким-нибудь сюрпризом, «Угадал, старина, у меня тут с собой ПОСЛЕДНИЕ, абсолютно ПОСЛЕДНИЕ но самые прекрасные изо всех посеянных черными туго забитых супервставлючих косяков в мире, и сейчас мы с тобой их запалим, почему я и не хотел, чтобы ты брал с собой вино, у нас, парень, еще будет время для вина, и вина, и танцев” – и вот он появляется, прикуривая, со словами: «А теперь не так, пришло время брести тихонько как бывало когда-то, помнишь наши деньки на железной дороге, или как перебирались через гудрон Третьей или Таунсенд, как ты сказал, или тот раз, когда мы смотрели как солнце заходит, такое совершенно священное багровое, над перекрестком Мишн – Дассэр, потихоньку-полегоньку, глядя на эту заходящую долину”, мы стало быть закуриваем, но как обычно это вызывает в обоих сознаниях паранойю подозрений, и мы оба проваливаемся в молчание и бредем к машине, которая оказывается прекрасным виноградного цвета новехоньким сияющим «джипстером” со всем обмундированием, и все золотое восссоединение вырождается по сути в кодину лекцию о том, почему машина такая клевая (технические подробности), и он даже покрикивает, чтобы я поторапливался с коралловыми воротами: " Не могу ждать здесь весь день, хор хор хор”.

Но суть не в том, это я о «травяной паранойе”, хотя может и в том – Я сто лет назад с этим завязал, потому что она меня с ума сводит – Но мы тем временем медленно рулим к хижине, а Эвелин и жена Пата познакомились и завели разговор на женские темы, и мы с МакЛиаром и Коди беседуем за столом, планируя вылезти с детьми на пляж на экскурсию.

И вот Эвелин здесь, а я годами не имел возможности поговорить с ней; о старинные деньки, когда мы допоздна засиживались у камина, как уже говорилось, обсуждая душевные качества Коди, Коди то да Коди се, было слышно, как это имя звенит под крышами Америки от побережья до побережья, вплоть до того, что можно было расслышать, чтo его женщины говорят о нем, всегда произнося «Коди» с ноткой страдания в голосе, что однако заключало в себе долю девичьего удовольствия на предмет «поныть», «Коди надо бы научиться контролировать свою неуемную силу» и Коди «всегда будет до такой степени развивать свои безобидные «лжи», что они превратятся в обидные», а если верить Ирвину Гардену, кодины женщины всегда обсуждали в своих трансконтинентальных телефонных разговорах его член (очень даже возможно).

Поскольку он был в чудовищной степени устремлен к абсолютному слиянию со своей женщиной, вплоть до того момента, когда они кончали вместе, слившись в одну конвульсивную спрутообразную массу из душ и слез и fellatio и схем отелей и беготни «в» и «из» автомобилей и дверей и великого кризиса в сердце ночи, уау, такой псих, что на могиле можно когда-нибудь написать: «Он Жил, Он Потел» – Компромиссы не для Коди – Несмотря на то, что сейчас, как я уже сказал, он капельку приструнен, и чуть наскучил ему этот мир после грязного несправедливого его ареста и приговора, и он словно бы попритих и пустился в пространнейшие объяснения по поводу каждой своей мысли на благо всем собравшимся в комнате, натягивая одновременно носки или собирая в кучу бумаги перед отъездом, сейчас он просто щелчком отправляет их в сторону, не боясь помять – Иезуит за работой – Впрочем, я помню один момент в хижине совершенно в стиле Коди: запутанный и исполненный одновременно миллиона тонкостей, словно бы все Творение распустилось внезапно, как цветок, и тут же вновь свернулось: в ту минуту, когда прелестная малютка ангел дочурка Пат подходит, чтобы вручить мне крошечный цветочек («Это тебе», обращается она прямо ко мне) (почему-то бедная уверена, что я нуждаюсь в цветочке, или может ее мама научила ради какой-нибудь очаровательной затеи, для украшения, например) Коди яростно объясняет маленькому своему Тому: «Твоя правая рука никогда не должна знать, что делает левая», и в этот момент я пытаюсь сомкнуть пальцы вокруг невероятно маленького цветка, но он так мал, что я даже не могу сделать это, не могу почувствовать его, вижу и то едва, в самом деле такой маленький цветочек могла найти только такая маленькая девочка, и я взглядываю на Коди, наставляющего Тима и, в том числе чтобы произвести впечатление на Эвелин, которая смотрит на меня, провозглашаю: «Никогда левая рука не должна знать, что делает правая, хотя правая не может даже взять этот цветок», а Коди только посматривает в мою сторону: «Аха, аха».

Таким образом, то что начиналось как великое священное воссоединение и удивительная райская вечеринка, вырождается во множество выпендрежных разговоров, на самом деле, по крайней мере с моей стороны, но когда я добираюсь до бутылки, мне легчает, и мы все вместе отправляемся на пляж – Мы с Эвелин идем впереди, а когда тропка сужается, я обгоняю ее и иду, как индеец, чтобы показать, каким индейцем я был все лето – Я порываюсь обо всем ей рассказать – «Видишь тот лесок, когда-нибудь ты от удивления из туфелек выскочишь, увидев мирно стоящего там мула с клочьями гривы вокруг лба, как у Руфи, большого задумчивого библейского мула, или может вон там, или здесь, а на мост глянь-ка, ну-ка что ты об этом скажешь?» – Все дети зачарованы останками автомобиля, перевернутого вверх дном – В какой-то момент я сижу на песке, в то время как Коди повторяет след в след мой путь, и я говорю ему, имитируя манеру Уоллеса Бири, скребя подмышки: «Чтоб ему подохнуть этому парню в Долине Смерти "(последние строки великого фильма «Караван двадцати»), и Коди отвечает: «Так точно, ежели кто-то и может сымитировать старину Уоллеса Бири, именно так надо это делать, у тебя то самое достоинство было в голосе, «Чтоб ему подохнуть, этому парню в Долине Смерти», хии хии да», но он спешит продолжить разговор с женой МакЛиара.

Странная печальная бессвязность, с которой семейства и тому подобный народ разбредаются по пляжу и рассеянно смотрят на море, совершенно дезорганизованные и грустные, словно на пикнике – В какой-то момент я рассказываю Эвелин, что в один прекрасный день может запросто прикатить приливная волна с Гавай, и в таком случае мы бы за многие мили увидели огромную стену ужасной воды и: «Слушай, придется ведь потрудиться, чтобы убежать и вскарабкаться на те утесы, а?», но Коди слышит это и говорит: «Что?», и я отвечаю: «Она смыла бы нас всех и отнесла бы в Салинас, спорить готов», а Коди говорит: «Что? новый джип? Я возвращаюсь и еду кататься» (пример его странного юмора).

«Как может дождь сюда прийти?» – Вопрошаю я Эвелин, чтобы продемонстрировать, какой я великий поэт – Она по-настоящему меня любит, когда-то свое время она любила меня как мужа, некоторое время у нее было два мужа, Коди и я, мы были замечательной семьей, пока Коди в конце концов не возревновал, или может быть это я возревновал, сумасшедшее время, когда я весь чумазый приходил с железной дороги со своей лампой в конце рабочего дня и в тот момент, когда я входил, к моей пузырящейся радости, он спешил по звонку, так что новый муж Эвелин заступал свою смену, а когда в свою очередь Коди возвращался домой на рассвете, весь чумазый, к его пузырящейся радости, дзинь, звонит телефон, и служащий депо вызывает меня, и я срываюсь на работу, и оба мы посменно используем один и тот же старый кланкер – И Эвелин всегда настаивает на том, что мы с ней созданы друг для друга, но такова уж ее «карма», служить Коди в этой жизни, и я верю этому, и верю в то, что она любит его, тоже, но она говорит: «Я заполучу тебя, Джек, в другой жизни… И ты будешь очень счастлив» – «Что?», ору я в шутку, «я буду бегать по вечным коридорам «кармы», удирая от твоего «эй»?» – «Чтобы избавиться от меня, тебе потребуется вечность», добавляет она печально, что заставляет меня ревновать, мне хотелось бы, чтобы она сказала, что мне вообще от нее не избавиться – Я хочу вечно бежать, пока не поймаю ее.

«Ах, Джек», говорит она на пляже, обнимая меня одной рукой, «так прекрасно видеть тебя вновь,о если бы мы снова могли ужинать в тишине все вместе домашней пиццей и смотреть ТВ, у тебя теперь столько друзей и обязательств, это грустно, и ты пьешь и все такое, почему бы тебе не приехать к нам на время отдохнуть» – «Приеду» – Но Рон Блейк аж весь красный из-за Эвелин и все танцует с водорослями, чтобы произвести на нее впечатление, он даже попросил меня спросить у Коди, нельзя ли ему немножко побыть наедине с Эвелин, «Вперед, парень», ответил Коди.

На самом деле, истощив свой запас ликера, Рон получает возможность побыть наедине с Эвелин, пока мы с Коди и детьми в одной машине и МакЛиары всей семьей в другой отправляемся в Монтерей, чтобы затариться на всю ночь и заодно сигарет купить – Эвелин и Рон разжигают на пляже костер в ожидании нас – В пути Тимми говорит папе: «Надо было маму взять с собой, у нее штаны вымокли на пляже» – «Сейчас они уже наверное дымятся», сухо выдает Коди очередную свою шуточку, пока машина скачет по ужасной грязной дороге в каньоне, как в кино спасаются от погони в горах, бедных МакЛиаров мы оставили далеко позади – Когда Коди подъезжает к узкому опасному повороту, и смерть в упор взглядывает на нас из этой дыры, он объезжает поворот со словами: «Чтобы в горах ездить, парень, надо дурака-то не валять, дорога-то не двигается, это мы можем по ней двигаться» – И мы выезжаем на шоссе и летим в Монтерей в сумраке Биг Сюра, где среди тускло мерцающих пенных скал слышен плач тюленей.