Текст книги "Джерри-островитянин. Майкл, брат Джерри (сборник)"

Но она всегда вносила с собой дух беспокойства, болтала, визжала от страха или же ссорилась с другими животными. Когда ее заставляли принимать участие в представлениях, она возмущенно протестовала; когда же ее пробовали понуждать силой, ее крики и вопли волновали остальных животных и задерживали работу.

– Ну ее! – сказал, наконец, Коллинз. – Она пригодится скоро для обезьяньего оркестра.

Это было самое ужасное, что могло случиться с обезьяной на сцене. Она становилась беспомощной марионеткой, и скрытые за кулисами люди дергали ее руки и ноги за скрытую от публики проволоку.

Но Майкл познакомился с ней до того, как приговор этот был приведен в исполнение. При первой встрече она внезапно вскочила на него – маленький, болтающий и кричащий чертенок, угрожавший ему своими коготками и зубками. Майкл, как всегда, погруженный в угрюмую задумчивость, спокойно поглядел на нее, не обнаруживая ни испуга, ни гнева. В следующую минуту он отвернулся, не обращая внимания на суету и злобу. Это остановило ее. Если бы он на нее бросился, зарычал или же иным способом обнаружил свою досаду, как это делали другие собаки, она подняла бы невероятный шум и визг, жалуясь всем на оскорбление, взывая о помощи и призывая всех присутствующих в свидетели несправедливого и необоснованного нападения.

Как бы там ни было, необычайное поведение Майкла поразило ее. Она подошла к нему, но на этот раз уже без шума и крика; мальчик, приставленный к ее особе, отпустил цепочку.

– Надеюсь, что этот пес перегрызет ее спину, – высказал он свое нечестивое пожелание: он всей душой ненавидел Сару и мечтал ухаживать за львами или слонами, а не за этой сварливой обезьянкой, которую никак нельзя было урезонить.

И потому-то, что Майкл не обратил на нее никакого внимания, она и занялась им. Она обняла его и, обвив одной лапкой за шею, плотно прижалась головкой к его голове. Затем начались бесконечные рассказы. День заднем она в свободные минуты ловила его на арене и, тесно прильнув к нему, тихим голосом, не переводя духа, рассказывала ему историю своей жизни. Ее история вся сводилась к бесконечному ряду обид и оскорблений. Это была сплошная жалоба, возможно, что она жаловалась ему на свое здоровье, – ее мучил постоянный кашель, и ее грудь, очевидно, сильно болела, судя по тому, как она осторожно прикладывала к ней ладонь. Иногда она переставала жаловаться и ласкала и голубила его, причем ее нежный шепот напоминал тихие напевы.

Это была единственная ласка, полученная Майклом в Сидеруайльде. Сара всегда была нежна, никогда не щипала его и не тянула за уши. Поэтому и он стал ее единственным другом. Он по утрам искал встреч с ней на арене – несмотря на то, что их встречи неизменно кончались тяжелыми сценами: она вырывалась из рук мальчика, старавшегося оторвать ее от Майкла, и ее крики переходили в вопли и сетования, причем окружавшие ее люди смеялись над романом маленькой обезьянки и ирландского терьера.

Но Гаррис Коллинз допускал и даже поощрял эту дружбу.

– Эти кисляи очень подходят друг другу, – говорил он. – Эта дружба идет им лишь на пользу. Дайте им интерес в жизни, и это оздоровит их. Но, помяните мое слово, в один прекрасный день она ему устроит какую-нибудь каверзу – и вся их дружба кончится трагедией.

Его слова наполовину оказались пророческими, и хотя она никогда Майклу никаких каверз не устраивала, их дружбе было суждено завершиться трагически.

– Возьмите, например, тюленей – они слишком умны, – пояснял Коллинз в одной из импровизированных лекций своим помощникам. – Им в течение всего представления приходится подсовывать рыбок. Если вы этого не сделаете, они отказываются что-либо делать и вы совершенно беспомощны. Со скрытой в рукаве соской с молоком вы легко можете заставить маленького поросенка проделывать разные штуки, но вы не можете полагаться на лакомства в представлении с дрессированными собаками.

Вам предстоит хорошенько продумать это. Неужели вы полагаете, что, посулив кусок мяса, можете заставить борзую рисковать жизнью?.. Только плеткой вы можете добиться выполнения опасных прыжков. Поглядите на Билли Грина. Иным способом вы собаку этому фокусу не научите. Лаской не заставите ее это проделывать. Заплатить вы ей не можете. У вас в руках одно средство – заставить ее.

Билли Грин в это время работал с крохотной кудрявой собачонкой неопределенной породы. На сцене он производил фурор, вытаскивая из кармана собачку и проделывая с ней головоломную штуку. Последняя из его собачек сломала себе при падении хребет, и теперь он готовил новую. Взяв эту крошку за задние лапки, он бросал ее вверх, и она, перевернувшись в воздухе, возвращалась к нему головой вниз и должна была передними лапками упасть на его ладонь и остаться стоять там, вытянув вверх свое маленькое тельце и задние лапки. Он беспрестанно повторял неудавшийся фокус сначала, но собачка замирала от страха и тщетно старалась выполнить все, что он от нее требовал. Она то и дело падала ему на руки, сжавшись в комочек, и не успевала встать на передние лапки; несколько раз она чуть-чуть не слетела на пол; наконец, она упала на бок и так ушиблась, что у нее захватило дух. Ее хозяин воспользовался передышкой и стер струившийся по его лицу пот, а затем стал пинать ее носком сапога, пока она, шатаясь, не поднялась с пола.

– Еще не родилась на свет та собака, что будет проделывать эту штуку за кусок мяса, – продолжал Коллинз. – Тем более, не найдется собаки, которая будет гулять на передних лапах, если ее в свое время тысячу раз не хлестнули плеткой по задним. Возьмем этот номер. Он всегда производит фурор, особенно среди женщин. Подумайте только, как все это изящно и ловко! Хозяин вытаскивает из кармана свою собачку, и она так любит его и так доверяет, что спокойно позволяет швырять себя в воздух. Доверие и любовь, черт побери! Он просто внушил ей страх Божий – вот и все!

На публику очень хорошо действует, если вы время от времени даете животным какой-нибудь лакомый кусочек. Но это делается исключительно для публики, само по себе – это ерунда. Публика хочет верить, что животным очень нравятся все эти трюки, что им живется, как балованным детям, и что они обожают своих хозяев. Но сохрани Господь нас и наши карманы, чтобы публика не проникла за кулисы! Все представления с дрессированными животными немедленно были бы сняты с репертуара, и нам всем пришлось бы искать другую работу.

Да, немало приходится проделывать жестоких штук и на сцене, перед зрителями. Удачнее всех других дурачила публику Лотти. Она разъезжала с труппой дрессированных кошек. Она обожала их и охотно демонстрировала свои чувства перед всей публикой, особенно в случаях какой-нибудь заминки. Что же она делала? Она брала кошку на руки и нежно целовала ее. После этого поцелуя кошка великолепно справлялась со своим номером, и глупая публика неистовствовала, аплодируя ее доброте и любви к животным. Ее поцелуи? Вы думаете, что она целовала кошек? Я скажу вам, что она делала. Она кусала кошку за нос.

Элинор Павало переняла этот трюк Лотти и пустила его в ход со своими крохотными собачками. Немало собак работает на сцене в ошейниках, а с внутренней стороны этих ошейников – колючки; и вы сами знаете: всякий толковый дрессировщик сумеет незаметно для публики ущипнуть собаку за нос. Но главное – это страх. Собака должна бояться того, что ее ждет по окончании представления, если она плохо справилась со своим номером.

Вспомните капитана Робертса с его датскими догами. Правда, это были нечистокровные доги. У него их было штук двенадцать – самая свирепая компания, какую я когда-либо видел. Он у нас тут два раза останавливался со своей труппой. К ним без палки нечего было и заходить. Я приставил к ним одного мексиканца. Он тоже был не из мягкосердечных. Но они как-то опрокинули его и чуть не загрызли. Доктор положил ему сорок швов и всыпал полную порцию пастеровской сыворотки от собачьего бешенства. И он из-за этих псов на всю жизнь остался хромым на правую ногу. Эти собаки были вне конкуренции. При поднятии занавеса и появлении капитана Робертса публика сразу же приходила в восторг. Собаки прыгали вокруг него и, видимо, выражали ему свою любовь. Вы думаете, что собаки действительно любили его? Ничего подобного – они его ненавидели. Я видел, как здесь, в Сидеруайльде, он пробирался через их свору и с дубинкой в руках спокойно раздавал удары направо и налево. Понятно, им не за что было любить его. Но он прибегал к хитрой уловке и держал у себя в кармане маленькие кусочки мяса, зажаренного на анисовом масле. Правда, этот трюк давал эффект только с очень большими собаками. Если бы на месте его великанов были обыкновенные собаки, то все это имело бы глупый вид. Да кроме того, они проделывали свой номер не ради мяса, а боясь дубинки капитана Робертса. Он сам был свирепой зверюгой, этот капитан.

Он постоянно говорил, что искусство дрессировки заключается в искусстве внушить животному страх. Впоследствии один из его помощников рассказывал мне про него всякие мерзости. Однажды в Лос-Анджелесе им пришлось месяц пробыть без дела, и капитан Робертс вбил себе в голову, что заставит собаку балансировать серебряным долларом на горлышке бутылки из-под шампанского. Как вы полагаете, можно лаской заставить собаку проделывать это? Помощник его рассказывал, что он извел столько же палок, сколько собак, а собак он забил шесть штук. Он покупал их на рынке за гроши; и когда одна собака околевала, следующая уже была наготове и ждала своей очереди. На седьмой собаке фокус удался. Уверяю вас, собака балансировала серебряным долларом на горлышке бутылки из-под шампанского. И через неделю после первого представления эта собака околела от последствий дрессировки.

Я был еще мальчиком, когда к нам приезжал один англичанин. Его труппа состояла из пони, обезьян и собак. Он кусал обезьянам уши, и во время представлений ему достаточно было сделать движение – они сразу успокаивались и выполняли свой номер. У него был шимпанзе – сокровище. Вы не успевали сосчитать до четырех, а он уже четыре раза подряд перекувырнулся на спине скачущего пони. Так вот, этот шимпанзе два раза в неделю получал основательную трепку. Иногда эта трепка была слишком основательной, и шимпанзе лежал после нее совершенно больной. Но хозяин справился с этой задачей. Он перед началом каждого выступления бил обезьяну слегка, так, чтобы она не забывала «вкус» палки. Это помогало, хотя иногда обезьяне казалось легче получить трепку, чем выступить на сцене.

Как раз в этот день Гаррис Коллинз дал одному укротителю львов весьма ценный совет. Человек этот временно не имел ангажемента, и его львы жили в Сидеруайльде. Номер этих львов производил всегда потрясающее впечатление. Они рычали и скакали вокруг маленькой, тоненькой женщины, и казалось – вот-вот разорвут ее на куски, а она, с одним лишь хлыстиком в руках, мужественно укрощала их.

– Горе в том, что они слишком к этому привыкли, – жаловался укротитель. – Айседоре не удается раздразнить их. Они внимания на нее не обращают.

– Я знаю их, – кивнул головой Коллинз. – Они здорово постарели, да и дух у них сломлен. Возьмем старика Сарка. Ему в уши выпалили столько холостых зарядов, что он теперь глух как пень. А Селим – он потерял все свои зубы. Португалец, укрощавший его для цирка Барнума и Бэйли, устроил ему это. Вы слыхали об этой истории?

– Я часто думаю об этом, – покачал головой дрессировщик. – Вот была-то, верно, катавасия.

– Да, немалая. Португалец пустил в ход железный прут. Селим был не в настроении и собирался дать ему лапой. Он только открыл пасть, чтобы зарычать, как тот сунул ему в зубы железный прут. Он сам рассказывал мне об этом. Зубы Селима посыпались на пол, как костяшки домино. Но португалец не должен был этого делать. Нельзя разрушать чужую собственность. Недаром они его потом за это укокошили.

– Так-то так, но они все трое сейчас не много стоят, – сказал их хозяин. – Они ни за что не хотят рычать и прыгать вокруг Айседоры в конце представления, а в этом-то и была вся соль. Это делалось под занавес и всегда производило большое впечатление. Скажите, что же мне с ними делать? Покончить с этим номером? Или достать парочку молодых львов?

– Айседоре безопаснее иметь дело со старыми львами, – сказал Коллинз.

– Слишком уже безопасно, – возразил супруг Айседоры. – Конечно, с молодыми львами вся работа и ответственность ложатся на меня. Но нам ведь приходится зарабатывать на жизнь, ничего с этим не поделаешь.

Гаррис Коллинз покачал головой.

– Что вы об этом думаете? Вам ничего не приходит в голову? – живо спросил дрессировщик.

– Судя по тому, как они привыкли к неволе, они проживут еще очень долго, – развивал свою мысль Коллинз. – Когда вы тратите деньги на покупку молодых львов, вы всегда рискуете: вдруг они у вас околеют. И очень возможно, что готовый уже номер сорвется. Все, что вам остается, – это воспользоваться моим советом… – Бог дрессировки остановился, и тот открыл уже рот, чтобы сказать… – … который обойдется вам, – подумав, продолжал Коллинз, – скажем, триста долларов.

– Только за совет? – быстро спросил укротитель.

– Гарантирующий успех дела. Сколько бы вам обошлась покупка новых львов? Здесь же вы получаете все, что вам надо, за триста долларов. Совет мой прост. Я могу высказать его в двух словах, причем каждое слово обойдется вам по сто пятьдесят долларов.

– Вы больно круто забрали, – возразил дрессировщик. – Мне ведь жить надо.

– И мне тоже, – уверил его Коллинз. – Поэтому я здесь и нахожусь. Я специалист, и вам приходится оплачивать совет специалиста. Это так просто, что вы на месте подскочите, когда я вам скажу, в чем дело. Между нами, я никак не пойму, как это случилось, что вы сами этого не знаете?

– А если ваше средство не подействует? – последовал вопрос.

– Если мое средство не подействует, вы не платите, вот и все.

– Я согласен, выкладывайте, – сдался укротитель.

– Электризуйте клетку, – сказал Коллинз.

Укротитель не сразу понял, затем лицо его прояснилось.

– Вы хотите сказать?..

– Вот именно, – кивнул головой Коллинз. – Умнее вы ничего не придумаете. Вы прекраснейшим образом можете установить сухие элементы под клеткой. Айседоре останется только нажать кнопку, когда все будет готово. Если ваши львы не закричат и не запрыгают словно бешеные, как только ток ударит им в лапы, вы можете оставить себе ваши деньги, и я вам сам приплачу столько же. Я знаю, что говорю. Я видел, как применялся этот способ, и он всегда действовал без сбоя. Получается так, словно они пляшут на раскаленной докрасна печке. Они подскакивают в воздухе, и стоит им коснуться пола клетки, как ток снова бьет их по лапам. Но вам придется давать ток постепенно, – предупреждал Коллинз. – Я покажу вам, как это делается. Сначала включается слабый элемент, а затем ток постепенно усиливается к окончанию номера. К этому они никогда не привыкнут. Они до последнего дня будут плясать так же усердно, как и в первый раз… Ну-с, что вы об этом думаете?

– Вы правы, совет стоит трехсот долларов, – согласился дрессировщик. – Хотел бы и я так легко зарабатывать деньги.

Глава XXIX

– Очевидно, мне придется с ним расстаться, – заявил как-то Коллинз в разговоре с Джонни. – Дель Мар, конечно, не мог ошибаться, называя эту собаку сокровищем, но я никак не могу понять, в чем тут дело.

Эти слова были сказаны после жестокой схватки между Майклом и Коллинзом. Все более угрюмый и задумчивый, Майкл становился день ото дня сварливее и без малейшего повода напал на ненавистного ему человека; но ему, как и прежде, не удалось вцепиться в него зубами, и он только сам получил несколько сильных ударов под нижнюю челюсть.

– Этот пес вроде золотоносной жилы, – размышлял вслух Коллинз. – Но пусть меня повесят, если я знаю, как подступиться к нему. Да помимо того, он, что ни день, становится все злее. Поглядите-ка на него. За что он на меня набросился? Я с ним не был жесток.

Несколько минут спустя к Коллинзу подошел один из его клиентов, молодой человек с волосами, как пакля. Он занимался дрессировкой трех леопардов, живших в это время в Сидеруайльдской школе, и в данный момент ему для работы требовалась еще одна собака.

– Я только что потерял одного пса, – объяснил он. – А мне для безопасности приходится работать с двумя.

– Что же приключилось с вашим псом? – спросил бог дрессировщиков.

– Альфонзо, самый крупный из моих леопардов, был сегодня не в духе и кинулся на него. Мне пришлось прикончить беднягу. Тот ему выпустил кишки, как на бое быков. Но меня он спас. Если бы не он, от меня бы ничего не осталось. На Альфонзо в последнее время что-то часто стали находить такие приступы. Уже вторую собаку он убил за это время.

Коллинз покачал головой.

– У меня подходящей собаки не найдется, – сказал он, затем его глаза случайно остановились на Майкле. – Попытайтесь поработать с этим терьером. Терьеры вполне для этого дела подходят.

– Я возлагаю все надежды на эрделей, когда мне приходится иметь дело со львами или леопардами, – колебался укротитель леопардов.

– Ирландский терьер будет очень хорош в этой роли. Поглядите на этого пса. Обратите внимание на его вес и размеры. Заберите его у меня, он как раз вам подойдет. Он никому не уступит и никого не боится. Испытайте его. Если он вам подойдет, я вам дешево уступлю. Ирландский терьер в клетке леопарда – это новость.

– Если он заденет его кошек, они его живо прикончат, – сказал Джонни Коллинзу, когда Майкла увел укротитель леопардов.

– Возможно, что цирковая арена лишится великолепного номера, – ответил, пожимая плечами, Коллинз. – Но как бы там ни было, я рад от него избавиться. Когда собака начинает постоянно кукситься, то с ней все кончено. Тут уже ничего не поделаешь. У меня бывали уже такие экземпляры.

* * *

А Майкл приступил к выполнению назначенной ему роли и познакомился с Джеком – уцелевшей пока от когтей леопарда собакой. В громадной пятнистой кошке он признал исконного, древнего врага своего рода и, не входя еще в клетку, весь ощетинился, кожа на его затылке туго натянулась, и шерсть стала дыбом. Для всех участников момент появления новой собаки в клетке леопарда – момент очень жуткий и напряженный. Укротитель, именуемый на афишах Рауль Кастлемон, но известный в дружеском кругу под именем Ральфа, находился уже в клетке. Джек был с ним, а снаружи клетки стояло несколько человек, вооруженных железными прутьями и длинными стальными вилами. Свое оружие они держали наготове, просунув между перекладинами клетки, угрожая леопардам, не желавшим подвергаться никакой дрессировке.

Леопарды сразу почуяли присутствие Майкла, зафыркали, забили по бокам длинными хвостами и приготовились к прыжку. В ту же секунду укротитель заговорил с ними повелительным тоном и поднял бич, а стоявшие снаружи люди угрожающе выдвинули свои прутья и вилы между перекладинами клетки. И леопарды, знакомые с железом по горькому опыту, замерли в своих позах, но продолжали сердито бить хвостами по бокам.

Майкл не был трусом. Он не спрятался за человека и не искал у него помощи. Но он был слишком умен, чтобы нападать на таких громадных животных. Ощетинившись, он гордо прошелся вдоль клетки, лицом к врагу, затем повернулся, гордо пошел обратно и остановился около Джека, который приветствовал его дружеским ворчанием.

– Он великолепно себя держит, – пробормотал укротитель странным, напряженным голосом. – Его они, пожалуй, не тронут.

Положение было очень серьезно, и Ральф вел дело с большой осторожностью. Он избегал резких движений, не спуская глаз с собак, с леопардов, а также и с людей, стоявших с прутьями и вилами перед клеткой. Он заставил леопардов переменить позу и отойти друг от друга. По его приказу Джек прошелся между ними, а за ним, по собственной инициативе, последовал и Майкл. Он, как и Джек, шел решительно и твердо, но все же был очень осторожен.

Один из леопардов, Альфонзо, неожиданно фыркнул на него. Майкл не остановился, но его шерсть вся стала дыбом, и он обнажил клыки в безмолвном рычании. В ту же секунду ближайший железный прут угрожающе прикоснулся к Альфонзо, и тот перевел свои желтые глаза с Майкла на железо, а затем обратно, но больше никакой враждебности не выказывал.

Первый день был самым трудным. Затем уже леопарды подпускали к себе Майкла, как они подпускали Джека. Ни симпатии, ни дружелюбия не было проявлено ни с той, ни с другой стороны. Майкл скоро понял, что человек и собаки были в одном лагере и что человек и собаки должны крепко держаться друг за друга. Он ежедневно проводил в клетке до двух часов, наблюдая за работой укротителя, причем его роль, как и роль Джека, сводилась к готовности защищать человека в случае какого-либо несчастья. Иногда, когда леопарды, казалось, были покорны, Ральф позволял собакам ложиться спокойно на пол клетки. Но в остальное время он наблюдал за тем, чтобы собаки были всегда наготове прыгнуть между ним и леопардами.

Остальное время Майкл проводил с Джеком, которого перевели к нему в восемнадцатый номер. Как и за всеми животными в Сидеруайльдской школе, за ними был хороший уход – их мыли, скребли и избавляли от паразитов. Для трехлетней собаки Джек был очень спокоен и положителен. Он или никогда не умел играть, или успел позабыть об играх. Характер у него был кроткий и ровный, и злые вспышки Майкла не производили на него впечатления. В атмосфере тихой и спокойной дружбы Майкл вскоре отвык от сварливых выходок. Эта дружба не проявлялась в шумных играх и не нуждалась в выражении взаимной симпатии – им достаточно было часами лежать рядом, радуясь ощущению близости друга.

Иногда к Майклу доносились крики и призывы Сары – он знал, что она зовет его. Однажды ей удалось вырваться из рук приставленного к ней мальчика, и она бросилась к Майклу, выходившему в этот момент из клетки леопардов. С резким, радостным криком она вскочила на него, крепко прильнула к его голове и истерически заболтала о всех своих страданиях за время разлуки. Укротитель леопардов отнесся к ней терпимо и дал ей наговориться. Но в конце концов приставленный к ней мальчик оторвал ее от Майкла, причем она, как настоящая ведьма, подняла крик на всю школу. Когда ему удалось ее отцепить, она бросилась на него и, прежде чем он успел схватить ее за горло, вонзила свои зубки в его большой палец и руку. Это происшествие развеселило всех присутствующих, но визг и крики Сары взволновали леопардов, и они фыркали и бросались на стенки клетки. Когда Сару уносили, она захныкала, как хнычут обиженные дети.

Несмотря на то что Майкл прекрасно справлялся со своей новой ролью, Рауль Кастлемон не купил его у Коллинза. Однажды утром Сидеруайльдская школа была приведена в смятение шумом и ревом, доносившимся из клетки леопардов. Волнение было вызвано револьверными выстрелами и широко распространилось по школе. Все львы рычали, а собаки неистово лаяли. Занятия на арене прекратились, потому что животные были не в состоянии продолжать работу. Несколько человек, в том числе и Коллинз, бросились по направлению к клеткам. Приставленный к Саре мальчик отпустил цепь и побежал вслед за ними.

– Это Альфонзо – готов пари держать! – крикнул на бегу Коллинз одному из помощников. – Он теперь разделается с Ральфом.

Дело разыгралось не на шутку и подходило уже к развязке, когда Коллинз подбежал к клетке. Кастлемона только что вытащили из клетки, положили на пол и захлопнули дверцу. Внутри диким клубком свились и боролись Альфонзо, Джек и Майкл. Стоявшие снаружи люди метались во все стороны, стараясь разделить их железными прутьями. В отдаленном углу клетки остальные леопарды зализывали свои раны, рычали и бросались на железные прутья, не допускавшие их принять участие в сражении.

Появление Сары и все, что за этим последовало, было делом нескольких секунд. Цепочка волочилась за ней по земле, но эта маленькая зеленоватая, хвостатая самочка, познавшая на земле любовь и истерию, отдаленная сестра наших женщин, бросилась к узким перекладинам клетки и протиснулась в нее. Внезапно клубок разлетелся в разные стороны. Майкла бросило об стенку клетки, он упал на пол, попытался вскочить, но весь сжался и опустился обратно на пол – кровь ручьем лила из его разодранного, сломанного плеча. Сара прыгнула к нему, обняла и нежно прижала его голову к своей плоской волосатой груди. Она издавала несвязные сочувствующие крики и, когда Майкл пытался подняться на сломанной лапе, с суровой нежностью напала на него и старалась увлечь его подальше от битвы. Она с ненавистью глядела на Альфонзо и выкрикивала какие-то проклятия по его адресу.

В этот момент внимание леопарда было отвлечено железным ломом. Он ударил по нему лапой, но когда лом снова ткнулся в него, Альфонзо бросился на него и принялся грызть железо зубами. Затем он одним прыжком очутился у стенки клетки и разодрал ударом своей лапы руку, державшую лом. Человек бросил свое оружие и отпрянул в сторону. Альфонзо одним прыжком очутился на Джеке, который к тому времени уже выбыл из строя и, растерзанный, трепетал в агонии.

Майкл приподнялся на трех лапах и хромая пытался избавиться от удерживавшей его Сары. Бешеный леопард готов был прыгнуть на них, но снова был отвлечен железным прутом. Теперь он сразу бросился на человека и с такой яростью потрясал стенки клетки, что, казалось, вся клетка разлетится вдребезги. В клетку просунули новые прутья, но отвлечь Альфонзо было не так-то легко. Он приблизился к Майклу, и Сара встретила его неистово-диким визгом. Коллинз выхватил револьвер у одного из помощников.

– Не убивайте его! – закричал Кастлемон, хватая руку Коллинза.

Укротителю леопардов самому приходилось несладко. Одна рука его беспомощно болталась, и глаза заливала кровь, струившаяся из раны на голове; чтобы следить за событиями, он вытирал глаза о плечо Коллинза.

– Альфонзо – моя собственность, – протестовал он. – Он стоит дороже сотни таких дохлых обезьян и терьеров. И во всяком случае мы можем их вытащить. Помогите мне. Пожалуйста, вытрите кто-нибудь мне глаза. Я ничего не вижу. Нет ли у кого из вас холостых патронов? Я все свои истратил.

В какой-то момент Сара, казалось, хотела броситься между Майклом и леопардом, отвлекаемым железными прутьями и вилами; затем она завизжала прямо в лицо громадной оскалившей клыки кошке, как будто проявление ее вражды могло испугать ту и принудить к отступлению.

Майкл, весь ощетинившись, рыча и увлекая ее за собой, протащился немного, ковыляя на трех лапах, но нечаянно наступил на изуродованную лапу и упал. И тогда Сара совершила свой великий подвиг. С яростным визгом она бросилась прямо на голову чудовищной кошки, царапая руками и ногами ее морду, и впилась зубами в ее ухо. Изумленный леопард взвился на дыбы, стараясь передними лапами сбросить и сорвать с себя крепко вцепившегося дьяволенка.

Борьба, а с нею и жизнь маленькой зеленоватой обезьянки длились еще каких-нибудь десять секунд. Но этого было достаточно, и Коллинз успел приоткрыть дверцу клетки и, схватив заднюю ногу Майкла, вытащить его и бросить на пол.

Глава XXX

Если бы не умелая и своевременная помощь, Майкл бы не выжил. Но опытный и искусный хирург принялся за него и произвел над плечом Майкла смелую операцию, какую он никогда бы не решился произвести над плечом человека. Майкла же эта операция спасла.

– Он останется хромым, – сказал хирург, вытирая руки и разглядывая неподвижно лежащего в гипсе Майкла. – Ему необходим хороший уход. Если температура поднимется, нам придется его прикончить. Сколько он стоит?

– Он ничего не умеет, – отвечал Коллинз. – Возможно, пятьдесят долларов, но сейчас он, вероятно, и этого не стоит. Хромую собаку ничему и учить не стоит.

Время доказало неправоту обоих собеседников. Майклу не было суждено остаться хромым, хотя в первое время плечо сохраняло чувствительность и по временам, при сырой погоде, он слегка прихрамывал, чтобы не растравлять боль. С другой стороны, он вскоре был оценен в крупную сумму и стал светилом цирковой арены, как это было предсказано Дель Маром.

Пока что он много скучных, томительных дней пролежал в гипсе. Уход за ним был превосходный, и за его температурой тщательно следили. Но этот уход не был вызван любовью к нему или вниманием, – нет, это просто входило в систему, создавшую Сидеруайльдской школе такую популярность. Когда гипс был снят, Майкл был лишен того инстинктивного удовольствия, какое животные получают при зализывании своих ран: на все раны были наложены искусные повязки. Когда их, наконец, сняли, нечего было зализывать, – ран уже не было, и лишь где-то глубоко в плече чувствовалась глухая боль. Через несколько месяцев и эта боль прекратилась.

Гаррис Коллинз не надоедал ему больше цирковыми упражнениями и в один прекрасный день одолжил его в качестве статиста одной чете, потерявшей трех собак от воспаления легких.

– Если он вам подойдет, вы можете получить его за двадцать долларов, – заявил Коллинз Уилтону Дэвису.

– А если он околеет? – спросил Дэвис.

Коллинз пожал плечами.

– Я о нем не стану плакать по ночам. Его ничему не на учишь.

Майкла посадили в клетку, и он на грузовике покинул Сидеруайльдскую школу. По всем данным ему не суждено было вернуться, потому что Уилтон Дэвис был известен среди своих собратьев по ремеслу жестокостью с собаками. Он еще стал бы ухаживать за собакой, умеющей выполнять какие-нибудь особенные трюки, но статисты были слишком дешевы, и с ними церемониться не стоило. Они обходились ему от трех до пяти долларов штука. Но Майкл, очевидно, достался ему совсем даром, и если бы он околел, то Дэвису пришлось бы только подыскать себе другую собаку.

Первые впечатления новой жизни не были особенно тяжелы, хотя клетка была настолько мала, что невозможно было выпрямиться и дорожная тряска тяжело отзывалась на его больном плече. Проехать пришлось лишь до Бруклина, и Майкл был доставлен в небольшой второразрядный театр. Уилтон Дэвис пользовался репутацией второстепенного дрессировщика, и ему никогда не удавалось выступить в крупных цирках.

Настоящие страдания были впереди. Клетку Майкла перенесли в большое помещение над сценой и поставили вместе с другими клетками. В этих клетках находились остальные собаки Дэвиса – жалкие и несчастные полукровки, заморенные и окончательно павшие духом. У многих из них головы были покрыты болячками – следами палки Дэвиса. Никто не следил за их ранами, и им нисколько не помогала мазь, какой их мазали в дни представлений, чтобы скрыть раны от взоров публики. По временам некоторые из них начинали жалобно выть, и каждую минуту они были готовы лаять, словно это было все, что им оставалось делать в их крохотных клетушках.