Текст книги "Собрание сочинений в одной книге"

Глава VIII

– Все в порядке, капитан, все в порядке, – заверил Генри капитана-метиса, стоявшего рядом с ним на берегу. Капитану, казалось, было трудно проститься и вернуться на «Анжелику», лежавшую в дрейфе на расстоянии полумили отсюда, так как был мертвый штиль.

– Это то, что на войне называют диверсией[28]28
  Диверсия – маневр для отвлечения внимания или сил противника.


[Закрыть], – пояснил Фрэнсис. – Славное это слово «диверсия». И оно еще лучше, когда вы его видите на деле.

– Но если вы его не видите на деле, – запротестовал капитан Трефэзен, – тогда оно звучит как проклятое слово, которое я назову катастрофой.

Генри засмеялся.

– Именно это случилось с «Долорес», когда мы поймали в ловушку ее винт. Но мы такого слова не знаем, вместо него мы говорим «диверсия». И то, что мы оставляем с вами двух сыновей сеньора Солано, лучше всего доказывает, что будет диверсия, а не катастрофа. Альварадо и Мартинец знают фарватер как свои пять пальцев и выведут вас при первом попутном ветре. Начальник полиции не интересуется вами. Ему нужны мы, и, когда мы двинемся в горы, он будет преследовать нас со всеми своими людьми, до последнего человека.

– Разве вы не понимаете, – перебил его Фрэнсис, – что «Анжелика» в ловушке. Если мы останемся на ней, он захватит и ее, и нас. Но мы совершаем диверсию и отправимся в горы. Он преследует нас, «Анжелика» на свободе. А нас ему, конечно, не поймать.

– Ну а если моя шхуна затонет? – настаивал капитан. – Если ее прибьет к скалам, она погибла – вы ведь сами знаете, как опасен проход.

– Тогда вам за нее будет заплачено, как я уже говорил, – сказал Фрэнсис с признаками поднимающегося раздражения.

– Потом у меня большие расходы…

Фрэнсис вынул блокнот, карандашом нацарапал несколько слов и передал записку капитану со словами:

– Передайте вот это сеньору Мельхиору Гонзалесу в Бокас-дель-Торо. Записка на тысячу долларов золотом. Он банкир и мой поверенный, и он заплатит вам по ней.

Капитан Трефэзен с недоверием посмотрел на исписанный клочок бумаги.

– О, он в состоянии заплатить эту сумму, – сказал Генри.

– Да, сэр, я знаю, сэр, что мистер Фрэнсис Морган – состоятельный и хорошо известный человек, но каково его состояние? Настолько ли он состоятелен, как я, при всей скромности моего состояния? Я владелец «Анжелики» и никому ничего не должен. У меня есть еще два незастроенных городских участка в Колоне. А кроме того, четыре прибрежных участка в Белене, которые сделают меня богатым человеком, как только «Объединенная Фруктовая Компания» начнет строить там свои склады.

– Фрэнсис, сколько тебе оставил твой отец? – спросил Генри поддразнивающим тоном.

Фрэнсис пожал плечами и небрежно ответил:

– Больше, чем у меня пальцев на руках и на ногах.

– Долларов, сэр?

Генри отрицательно покачал головой.

– Тысяч, сэр?

Генри снова покачал головой.

– Миллионов, сэр?

– Вот теперь вы говорите дело, – ответил Генри. – Мистер Фрэнсис достаточно богат, чтобы купить всю Панамскую Республику, если только убрать из нее канал.

Капитан-метис недоверчиво поглядел в сторону Энрико Солано, но тот подтвердил:

– Это честный джентльмен, я знаю. Я получил наличными по его чеку на сумму в тысячу пезо, выданному на имя сеньора Мельхиора Гонзалеса в Бокас-дель-Торо. Вот деньги – в этом мешке.

Он показал головой на берег, где Леонсия, сидя на тюках прибывшего с ними багажа, пыталась зарядить винчестер. Мешок, который капитан давно приметил, лежал у ее ног на песке.

– Я ненавижу путешествовать без наличности, – пояснил Фрэнсис стоявшим рядом с ним белым. – Никогда не знаешь, когда тебе понадобится лишний доллар. Однажды вечером я застрял в Смит-Райвер-Корнерс, по дороге в Нью-Йорк, со сломанным автомобилем, имея при себе только чековую книжку. И представьте – я не мог достать в этом городе даже папирос.

– А я однажды доверился в Барбадосе одному белому джентльмену, который зафрахтовал мою шхуну для ловли летающих рыб… – начал было капитан.

– Ну довольно, капитан, – прервал его Генри. – Вам пора отправляться на «Анжелику». Мы сейчас двинемся в путь.

И капитану Трефэзену не оставалось ничего другого, как только подчиниться. Посмотрев некоторое время на спины своих удалявшихся пассажиров, он помог спустить шлюпку, взялся за руль и направился к «Анжелике». Время от времени оглядываясь назад, он видел, как вся компания взвалила на плечи багаж и исчезла за стеной густых зеленых зарослей.

* * *

Беглецы вышли на только что проложенную просеку и увидели толпы пеонов, которые рубили девственный лес и выкорчевывали пни. Пеоны готовили место для плантации каучуковых деревьев. Леонсия шла во главе отряда рядом с отцом. Ее братья, Рикардо и Алессандро, шагали посредине, нагруженные багажом, так же как Фрэнсис и Генри, замыкавшие шествие. Эта необычайная процессия была встречена стройным пожилым джентльменом с осанкой гидальго, державшимся очень прямо. Он направил им навстречу свою лошадь, перескакивая через поваленные стволы и рытвины от выкорчеванных пней. Увидев Энрико, всадник сразу же сошел с лошади, снял перед Леонсией свое сомбреро и, протянув руку Энрико, приветствовал его словами, свидетельствовавшими об их старинной дружбе. Словами же и глазами он выразил свое восхищение дочерью Солано.

Весь разговор велся на темпераментном и быстром испанском языке: просьба предоставить отряду лошадей была высказана, и согласие на нее получено прежде, чем обоих Морганов представили другу Энрико Солано. Лошадь гасиендадо[29]29
  Гасиендадо – помещик.


[Закрыть], согласно обычаю испано-американцев, отдали Леонсии. Как объяснил гасиендадо, из-за мора он остался почти без верховых лошадей; но у его главного надсмотрщика есть еще лошадь в сносном состоянии; ее получит Энрико.

Новый знакомый сердечно, но с достоинством пожал руку Генри и Фрэнсису и целых две минуты в самых изысканных выражениях уверял их, что любой друг его дорогого друга Энрико – и его друг. Когда Энрико спросил гасиендадо о дорогах, ведущих в Кордильеры, и упомянул о нефти, Фрэнсис навострил уши.

– Не может быть, сеньоры, – начал он, – чтобы в Панаме была найдена нефть.

– Но это так, – серьезно подтвердил гасиендадо. – Мы знали о том, что здесь имеется нефть, и знали это уже несколько поколений. Однако ничего не предпринималось, пока компания «Эрмозилльо» не прислала сюда своих инженеров-гринго и не скупила землю. Говорят, это богатейшее месторождение. Я сам ничего не понимаю в нефти. У них уже много скважин, но они все еще бурят, и нефти там так много, что она растекается вокруг по земле. Они говорят, что не могут ее остановить, – настолько велики масса и давление. Им нужен прежде всего нефтепровод для транспортировки нефти к океану, и они уже взялись за его постройку. А пока что она стекает по ущельям, и это колоссальный убыток.

– Построили ли они нефтехранилища? – спросил Фрэнсис.

Этот разговор сразу направил его мысли на компанию «Тэмпико-Нефть», в которую была вложена большая часть его состояния. Несмотря на повышение акций компании на бирже, он после отъезда из Нью-Йорка не имел о своих делах никаких известий.

Гасиендадо покачал головой.

– Транспорт! – пояснил он. – Перевозка материалов с морского берега к источникам на мулах невозможна. Но они уже многое сделали. У них есть нефтяные озера, большие резервуары в горных низинах, запруженные земляными дамбами, и все-таки драгоценная жидкость растекается по ущельям.

– А резервуары у них крытые? – спросил Фрэнсис, вспомнив опустошительный пожар в первые дни существования компании «Тэмпико-Нефть».

– Нет, сеньор.

Фрэнсис неодобрительно покачал головой.

– Их необходимо делать крытыми, – сказал он. – Достаточно спички, брошенной пьяной или мстительной рукой какого-нибудь пеона, и все погибло. Плохо ведется дело, плохо.

– Но ведь я не компания «Эрмозилльо», – заметил гасиендадо.

– Да я и имею в виду компанию «Эрмозилльо», а не вас, – пояснил Фрэнсис. – Я сам нефтяник. С меня сдирали уже по три шкуры, мне приходилось платить чуть ли не сотни тысяч за подобные случайности или преступления. Никогда не знаешь, отчего и как они происходят, но что они бывают – это факт.

Что еще смог бы сказать Фрэнсис в пользу защиты нефтяных резервуаров от преступных или беспечных пеонов, так и осталось неизвестным, ибо в этот момент к ним подъехал на лошади главный надсмотрщик плантации. В руке у него была палка, и он с интересом разглядывал пришельцев, одновременно зорко следя за работавшими поблизости пеонами.

– Сеньор Рамирец, будьте любезны, сойдите с седла, – учтиво обратился к нему гасиендадо и, как только тот спешился, представил его гостям.

– Лошадь ваша, друг Энрико, – сказал гасиендадо. – Если она падет, пожалуйста, верните мне седло и уздечку, когда вам будет угодно. А если не представится удобный случай, то забудьте, что вы мне обязаны чем-либо, кроме вашей неизменной любви и дружбы. Я сожалею, что все ваши спутники не могут воспользоваться моим гостеприимством. Но начальник полиции – кровожадная собака, я это знаю. Мы сделаем все возможное, чтобы направить его по ложному следу.

Леонсия и Энрико сели на лошадей, багаж был прикреплен к седлам кожаными ремнями, и кавалькада двинулась вперед. Алессандро и Рикардо бежали рядом, держась за отцовские стремена. Благодаря этому они двигались быстрее, и Генри с Фрэнсисом, последовав их примеру, в свою очередь уцепились за стремена Леонсии. К луке ее седла был привязан мешок с серебряными долларами.

– Здесь какое-то недоразумение, – объяснял гасиендадо своему надсмотрщику. – Энрико Солано – честный человек. Если он берется за какое-то дело, значит, это дело честное. И то дело, за которое он взялся теперь, в чем бы оно ни заключалось, во всяком случае честное дело. И все-таки Веркара-э-Хихос гонится за ними. Если он явится сюда, мы направим его по ложному следу.

– Да вот и он сам, – сказал надсмотрщик. – Но пока что у него нет никаких шансов получить лошадей.

И он как ни в чем не бывало стал бранить работающих пеонов, требуя, чтобы они постарались сделать за целый день хотя бы столько, сколько им полагается за полдня.

Гасиендадо искоса наблюдал за быстро идущей группой людей, предводительствуемой Альваресом Торресом, но делал вид, что их не замечает; он совещался со своим надсмотрщиком, как выкорчевать пень, над которым трудились пеоны.

Хозяин плантации любезно ответил на приветствие Торреса и вежливо, но с оттенком лукавства спросил, не на поиски ли нефти тот ведет свой отряд.

– Нет, сеньор, – ответил Торрес. – Мы разыскиваем сеньора Энрико Солано, его дочь, сыновей и двух высоких гринго, которые с ними. Нужны-то нам гринго. Они проходили здесь, сеньор?

– Да, они здесь прошли! А я-то подумал, что они тоже заболели нефтяной лихорадкой. Они так торопились, что не смогли исполнить долг вежливости и провести с нами некоторое время. Они даже не указали цели своего путешествия. Эти люди в чем-то провинились? Впрочем, мне не следовало бы задавать такой вопрос. Сеньор Энрико Солано настолько порядочный человек…

– В каком направлении они пошли? – спросил, выдвигаясь вперед из рядов своих жандармов, начальник полиции.

Пока гасиендадо и его надсмотрщик хитрили, указывая ложное направление, Торрес заметил, что один из пеонов, опираясь на лопату, напряженно прислушивается к разговору. И пока начальника полиции водили за нос и он уже отдал приказ двинуться по ложному следу, Торрес незаметно швырнул пеону серебряный доллар. Тот кивком головы указал, куда действительно ушли беглецы, незаметно поднял монету и снова принялся выкорчевывать пень.

Торрес отменил приказ начальника полиции.

– Мы двинемся в другую сторону, – сказал он, подмигнув начальнику. – Некая пташка шепнула мне, что наш друг ошибается и что они двинулись в другом направлении.

Жандармы бросились по горячему следу. Гасиендадо и надсмотрщик переглянулись между собой, удивленные и подавленные. Надсмотрщик движением губ дал понять, что надо молчать, и бросил быстрый взгляд в сторону пеонов. Виновный пеон работал рьяно и сосредоточенно, но его товарищ едва заметным кивком головы указал на него надсмотрщику.

– Так вот какая это пташка! – воскликнул надсмотрщик, накинулся на пеона и стал изо всех сил его трясти.

Из-под лохмотьев пеона выкатился серебряный доллар.

– Ага! – сказал гасиендадо, смекнув, в чем дело. – Он разбогател. Это ужасно, что один из моих пеонов так богат. Вне всяких сомнений, он убил кого-то из-за этого доллара. Бейте его, пока не сознается.

Удары градом посыпались на спину и голову пеона; несчастный стоял перед надсмотрщиком на коленях, а тот лупил его палкой. И он сознался, каким образом заработал этот доллар.

– Бейте его, бейте еще, забейте насмерть, это животное, предавшее моих лучших друзей, – кротким голосом приговаривал гасиендадо. – Впрочем, постойте, будьте осторожнее. Не забивайте его до смерти, а избейте только до полусмерти. У нас мало рабочих рук, и мы не можем себе позволить роскошь полностью предаться своему справедливому гневу. Бейте его так, чтобы ему было очень больно, но чтобы он через два дня мог снова работать.

Можно было бы написать целый том о немедленно последовавших за тем муках и злоключениях несчастного пеона – это была бы эпическая картина. Но вряд ли приятно смотреть или долго останавливаться на том, как человека забивают до полусмерти. Скажем только, что, получив лишь часть причитавшихся ему ударов, он вырвался от надсмотрщика, оставив в его руках половину своих лохмотьев, и, как безумный, бросился в заросли; надсмотрщик, привыкший быстро передвигаться исключительно верхом, остался далеко позади.

Терзаемый болью и страхом вновь попасть в лапы надсмотрщика, пеон бежал так быстро, что, проскочив через заросли и вынырнув из них, он наткнулся прямо на отряд Солано, переходивший вброд через ручей. Беглец упал на колени и, плача, умолял о милосердии. Он жалобно хныкал, потому что только что их предал. Но они этого не знали. И Фрэнсис, увидев, в каком жалком состоянии этот человек, отстал от отряда, отвинтил металлическую крышку своей карманной фляжки и влил в него половину ее содержимого, чтобы привести в чувство. Потом он нагнал своих спутников. А жалкий беглец, бормоча невнятные слова благодарности, кинулся бежать в другую сторону, снова под защиту зарослей. Но, истощенный недоеданием и непосильным трудом, он вскоре упал без чувств под сенью зеленых деревьев.

В скором времени у ручья появилась погоня – впереди Альварес Торрес с видом собаки, вынюхивающей добычу, затем жандармы и, наконец, замыкая шествие, задыхающийся начальник полиции. Внимание Торреса привлекли влажные отпечатки ног пеона на сухих камнях, разбросанных по берегу ручья. В один миг пеона схватили за жалкие остатки его лохмотьев и выволокли из его убежища. Стоя на коленях, он, умолявший о пощаде, был подвергнут допросу.

Пеон отрицал, что знает что-либо об отряде Солано. Он предал их и был наказан, но от тех, кого предал, он получил помощь, и в нем пробудилось смутное сознание добра и чувство благодарности. Бедняга стал уверять, что, с того момента как предал этих людей за серебряный доллар, ему больше ничего о них не известно. Палка Торреса обрушилась ему на голову пять, десять раз, – казалось, ударам не будет конца, если он не сознается. Пеон был несчастным существом, забитым с колыбели, и палка Торреса грозила ему смертью. Его собственный гасиендадо не мог себе позволить роскошь забить своего раба до смерти, но у Торреса не было причин щадить беглеца. И пеон не выдержал, указал направление, в котором ушли преследуемые.

Но это было только начало его злоключений. Едва успел он предать семейство Солано во второй раз, все еще стоя на коленях, как на место истязания верхом на взмыленных лошадях ворвался гасиендадо с несколькими призванными им на помощь соседями и надсмотрщиками.

– Мой пеон, сеньоры! – вскричал гасиендадо, у которого так и чесались руки самому наказать виновного. – Вы истязаете его?

– А почему бы и нет? – сказал начальник полиции.

– Потому что он мой, я один имею право избивать его и хочу сделать это сам.

Пеон подполз к начальнику полиции и припал к его ногам, умоляя не выдавать его. Но он искал жалости там, где ее не могло быть.

– Вы правы, сеньоры, – ответил начальник гасиендадо. – Мы должны действовать по закону. Он является вашей собственностью, и мы вам его возвращаем. Кроме того, он нам больше не нужен. Но это замечательный пеон, сеньор. Он сделал то, чего не делал еще ни один пеон за все время существования Панамы: дважды в течение одного дня сказал правду.

Пеону связали руки на животе и, привязав веревку к седлу надсмотрщика, поволокли обратно. Беднягу терзали предчувствия, что самые жестокие побои, предназначенные ему судьбой в этот день, еще впереди. И он не ошибся. По возвращении на плантацию его привязали, как скотину, к изгороди из колючей проволоки, а хозяин со своими друзьями отправились на гасиенду завтракать. Пеон хорошо знал, что его ожидает. Но колючая проволока изгороди и хромая кобыла в ограде за ней зародили в отчаявшейся душе пеона отчаянную мысль. Хотя проволока врезалась в его кожу, он быстро перепилил о нее свои путы и, освободившись, прополз под изгородью, вывел через калитку хромую кобылу. Затем он взобрался на нее и, барабаня босыми пятками по ее ребрам, пустил кобылу вскачь в сторону спасительных Кордильер.

Глава IX

Быстро шагая, Фрэнсис вскоре нагнал отряд Солано.

– Здесь, в джунглях, доллары ничего не стоят, – дразнил его Генри. – И свежих лошадей на них не достанешь, и этих двух несчастных скотинок не вылечишь – они, вероятно, уже заражены чумой, убившей всех остальных лошадей гасиендадо.

– Я еще никогда не бывал в таком месте, где деньги не имели бы цены, – ответил Фрэнсис.

– Надо думать, что за деньги можно и в аду получить глоток воды! – заметил Генри. Леонсия захлопала в ладоши.

– Не знаю, – ответил Фрэнсис, – я там никогда не бывал.

Леонсия снова зааплодировала.

– Как бы то ни было, у меня есть план, как использовать деньги в джунглях, и я сейчас же попытаюсь его реализовать. – С этими словами Фрэнсис начал отвязывать мешок с монетами от седла лошади Леонсии. – А вы поезжайте вперед.

– Но мне-то вы скажете? – настаивала Леонсия. И когда она нагнулась к нему с седла, он шепнул ей что-то такое, что заставило ее рассмеяться. Генри, который в это время совещался с Энрико и его сыновьями, посмотрел в их сторону и в душе обругал себя, назвав ревнивым дураком.

Оглянувшись назад, прежде чем скрыться из виду, они увидели, что Фрэнсис с блокнотом в руках что-то записывал. То, что он написал, было весьма красноречиво и лаконично – всего лишь цифра 50. Оторвав листок, он положил его на виду посредине тропинки и придавил серебряным долларом. Потом отсчитал из мешка еще сорок девять долларов и, разбросав их вокруг первого, пустился бегом догонять остальных.

* * *

Аугустино, тот самый жандарм, который мало говорил в трезвом состоянии, но в пьяном виде убедительно доказывал, что молчание – золото, ехал впереди полицейского отряда, опустив голову, словно вынюхивал следы дичи. От его зорких глаз не укрылся серебряный доллар, придерживавший листок бумаги. Доллар он взял себе, а листок передал начальнику полиции. Торрес наклонился через плечо, и они вместе прочли мистическую цифру 50. Начальник отбросил листок бумаги, настаивая на продолжении погони. Но Аугустино поднял записку и стал ломать голову над значением цифры 50. Пока он раздумывал, громкий возглас Рафаэля возвестил о находке второго доллара. И Аугустино понял. Где-то здесь было 50 монет, и они дожидались тех, кто потрудится их поискать. Швырнув записку, он мигом опустился на четвереньки и стал обшаривать землю вокруг. Остальные жандармы последовали его примеру, и в общей свалке никто не обращал внимания на проклятия и окрики начальника и Торреса, требовавших, чтобы люди шли вперед.

Когда жандармы больше ничего не смогли найти, они подсчитали собранные деньги. Всего оказалось сорок семь долларов.

– Должны быть где-то еще три! – закричал Рафаэль, после чего все снова бросились искать. Прошло еще пять минут, прежде чем им удалось найти остальные три доллара. Каждый положил в карман то, что нашел, а затем все покорно последовали за Торресом и начальником.

Проехав с милю, Торрес увидел на дороге новый блестящий доллар и попытался незаметно втоптать его в землю, но зоркие, как у хорька, глаза Аугустино заметили его маневр, и жандарм извлек монету из рыхлой земли. Его товарищи уже знали, что там, где есть один доллар, должно быть много долларов. Отряд остановился, и, как ни бесились предводители, компания рассыпалась вправо и влево от тропинки.

Первым напал на след лунообразный Висенто, больше похожий на мексиканского индейца, чем на индейца племени майя или на панамского метиса. Все обступили его, как собаки, вокруг дерева, в дупле которого прячется опоссум[30]30
  Опоссум – небольшое американское сумчатое животное.


[Закрыть]. В самом деле след привел их к дереву, вернее, пню с дуплом внутри, футов двенадцать в высоту и около четырех в диаметре. Футах в пяти от земли было отверстие. Над ним виднелся прикрепленный шипом листок бумаги такого же формата, что и тот, который они нашли в первый раз. На листке стояла цифра 100.

В последовавшей затем свалке, когда шесть рук боролись за право первыми нырнуть в дупло дерева за сокровищем, было потеряно еще минут шесть. Но дупло было глубоким, а руки оказались короткими.

– Мы срубим пень, – решил Рафаэль, постукивая рукоятью своего мачете по пню, чтобы определить дно дупла. – Рубить будем все, потом сосчитаем то, что найдем, и разделим поровну.

Тут предводители отряда совсем рассвирепели и начальник полиции пригрозил, что, как только они вернутся в Сан-Антонио, он немедленно всех отправит в Сан-Хуан на съедение сарычам[31]31
  Сарыч – хищная птица из подсемейства соколиных.


[Закрыть].

– Но пока мы еще, слава богу, не в Сан-Антонио, – сказал Аугустино; он нарушил обет молчания, чтобы поучить других мудрости.

– Мы бедные люди, и все честно поделим, – раздался голос Рафаэля. – Аугустино прав, и хвала Господу, что мы еще не в Сан-Антонио. Этот богатый гринго разбрасывает за день больше денег, чем мы можем заработать на службе за целый год. Что до меня, то я стою за революцию, если она может дать деньги.

– А богатый гринго пусть будет нашим предводителем, – добавил Аугустино. – Пока он будет вести нас такой дорогой, я готов вечно следовать за ним.

Рафаэль вполне с ним согласился и кивнул головой в сторону начальника полиции и Торреса.

– Если они не позволяют нам собирать то, что нам посылают боги, пусть убираются ко всем чертям в преисподнюю! – сказал он. – Мы люди, а не рабы. Мир велик. Кордильеры недалеко. Мы все будем богаты и свободны, будем жить в Кордильерах; индейские девушки там так красивы и соблазнительны…

– И избавимся, кстати, от наших жен, которые остались в Сан-Антонио, – добавил Висенто. – Давайте срубим это дерево с кладом.

Дерево настолько прогнило, что стало губчатым и потому легко уступило напору обрушившихся на него мачете. А когда пень разлетелся на куски, жандармы насчитали и поделили поровну не сто, а сто сорок семь серебряных долларов.

– Этот гринго щедр, – провозгласил Висенто. – Он дает больше, чем обещает. Нет ли там еще?

Из кучи гнилых щеп, искрошенных мачете почти в пыль, они извлекли еще пять монет и потратили на это еще десять минут. Это привело начальника полиции и Торреса в исступление.

– Этот богатый гринго не теряет времени на счет, – сказал Рафаэль. – Он, очевидно, просто развязывает мешок и сыплет из него деньги. И это, верно, тот самый мешок, с которым он ускакал после того, как взорвал динамитом стены нашей тюрьмы.

Затем отряд возобновил погоню, и с полчаса все шло хорошо. Тропа привела их к покинутой усадьбе, полузаросшей побегами возвращающихся на свое старое место зарослей. Полуразрушенный дом под соломенной крышей, повалившиеся бараки для рабочих; снесенный корраль[32]32
  Корраль – огорженный загон для скота.


[Закрыть], столбы которого дали ростки и зазеленели листьями, как деревья; колодец, которым, видимо, еще недавно пользовались, так как ведро было привязано к коромыслу почти новой веревкой, – все говорило о том, что человеку здесь не удалось покорить дикую природу. А к коромыслу на самом виду был прикреплен знакомого уже вида листок бумаги с цифрой 300.

– Матерь Божья! Целое состояние! – воскликнул Рафаэль.

– Да терзает его сатана в преисподней вовеки веков! – гневно добавил Торрес.

– Он платит лучше, чем ваш сеньор Риган, – насмешливо фыркнул доведенный до полного отчаяния начальник полиции.

– Его мешок всего-навсего вот такой величины, – показал руками Торрес. – Очевидно, нам предстоит подобрать все, что в нем было, прежде чем мы поймаем его владельца. Но когда мы все подберем и мешок опустеет, мы его накроем.

– Теперь вперед, друзья мои, – вкрадчивым голосом обратился к отряду начальник полиции. – На обратном пути мы спокойно все подберем.

Аугустино опять нарушил свой обет молчания.

– Человек не знает, какими путями он вернется и вернется ли вообще, – пессимистически заявил он. И вдохновившись перлом премудрости, который только что изрек, он попытался осчастливить присутствующих еще одним подобным перлом. – Три сотни в руках лучше, чем три миллиона на дне колодца, которого мы, может, никогда больше не увидим.

– Кто-нибудь должен спуститься в колодец, – сказал Рафаэль. – Смотрите: веревка крепкая. Мы спустим на ней туда кого-нибудь. Кто тот храбрец, который спустится?

– Я, – сказал Висенто, – я тот храбрец, и я спущусь.

– И украдешь половину того, что найдешь, – высказал Рафаэль мгновенно мелькнувшее у него подозрение. – Прежде чем спуститься, сдай-ка нам те пезо, которые у тебя уже есть, а когда поднимешься, мы обыщем тебя и посмотрим, сколько ты нашел. Потом поделим все поровну и вернем тебе твои пезо.

– Не полезу я в колодец ради товарищей, которые мне не доверяют, – угрюмо проговорил Висенто. – Здесь я так же богат, как любой из вас. Зачем же мне спускаться? Я слыхал, что люди иногда задыхаются на дне колодцев.

– Именем Бога заклинаю, спускайтесь! – неистово вопил начальник полиции. – Скорее, скорее!

– Я слишком тяжел, а веревка некрепкая, я не стану спускаться, – заявил Висенто.

Все вопросительно посмотрели на молчаливого Аугустино, который за сегодняшний день сказал больше, чем обычно за целую неделю.

– Гуиллермо тоньше и легче всех, – сказал Аугустино.

– Пусть Гуиллермо и спустится, – хором подхватили остальные.

Но Гуиллермо с опаской взглянул в отверстие колодца и попятился, качая головой и крестясь.

– Не полезу даже за священным сокровищем священного города майя, – пробормотал он.

Начальник вынул револьвер и глазами спросил согласия остальных членов отряда. Они ответили одобрительными взглядами и кивками.

– Ради всего святого, полезай! – гневно закричал начальник полиции. – И поскорее, а не то я тебе такое сделаю, что ты не сможешь уже больше ни спускаться, ни подниматься, а останешься гнить у этой ямы. Правильно будет, ребята, если я убью его за то, что он отказывается спускаться?

– Правильно, правильно! – закричали все.

И Гуиллермо, пересчитав дрожащими пальцами свои монеты, в смертельной тоске и непрестанно крестясь, подталкиваемый товарищами, подошел к ведру и сел на него, обхватив его ногами. Затем его спустили в колодец, и дневной свет померк для него.

– Стойте, стойте! – закричал он из глубины колодца. – Остановитесь! Вода! Я уже в воде!

Жандармы налегли на коромысло и всем весом сдержали его.

– Я должен получить на десять пезо больше других! – крикнул снизу Гуиллермо.

– Ты получишь крещение, – раздались голоса сверху. – Уж наглотаешься ты сегодня воды досыта! Мы перережем веревку, и будет одним меньше при дележе.

– Это не чистая вода, – ответил из мрачной глубины Гуиллермо голосом какого-то подземного духа. – Здесь ящерицы, от которых меня тошнит, и зловонный птичий труп. Может быть, водятся и змеи. Стоит дать лишних десять пезо за то, что мне придется здесь делать.

– Мы утопим тебя! – закричал Рафаэль.

– Я пристрелю тебя! – вопил начальник.

– Можете стрелять или топить, – раздался снизу голос Гуиллермо, – но ведь вам это невыгодно: сокровище останется в колодце.

Наступила пауза. Стоявшие наверху безмолвно, взглядами спрашивали друг друга, что делать.

– А гринго уходят все дальше и дальше, – выходил из себя Торрес. – Славная же дисциплина у ваших жандармов, сеньор Мариано Веркара-э-Хихос!..

– Здесь не Сан-Антонио, – огрызнулся начальник. – Здесь леса Юкатана. В Сан-Антонио мои псы – верные псы. Но здесь, в лесу, с ними надо обращаться осторожно, а то они дичают. И что тогда будет со мной и с вами?

– Это проклятие золота, – с печалью в голосе согласился с ним Торрес. – После этого, право, можно стать социалистом. Если какой-то гринго так связывает руки правосудия золотыми веревками…

– Серебряными, – поправил его начальник.

– Идите к черту, – сказал Торрес. – Как вы верно изволили заметить, это не Сан-Антонио, а дебри, и потому я имею право посылать вас к черту. Зачем нам с вами ссориться из-за вашего дурного настроения? Наше благополучие требует, чтобы мы были в мире.

– Имейте в виду, – раздался снизу голос Гуиллермо, – что вы и не сможете меня утопить, здесь всего два фута глубины. Я как раз достал до дна, и в моей руке четыре кругленьких серебряных пезо. Дно все устлано монетами. Дадите мне лишних десять пезо за эту грязную работу? Вода смердит, как разрытая могила.

– Да, да! – закричали жандармы.

– Ради бога, скорее, скорее! – кричал начальник.

Из глубины колодца послышались плеск и проклятия, и по тому, как ослабела натянутая веревка, они поняли, что Гуиллермо слез с ведра и шарит по дну.

– Клади их в ведро, милый Гуиллермо! – крикнул вниз Рафаэль.

– Я кладу их в свои карманы, – был ответ. – Если я положу деньги в ведро, вы его вытянете, а потом позабудете вытянуть меня.

– Но веревка может не выдержать двойного веса, – увещевал его Рафаэль.

– Возможно, что она не так крепка, как моя воля, потому что моя воля в этом деле очень крепка, – отвечал Гуиллермо.

– Но если веревка оборвется! – опять начал Рафаэль.

– Нашел выход! Спускайся-ка вниз, – крикнул Гуиллермо. – Затем первым поднимут меня, вторым – ведро с сокровищем, а третьим и последним – тебя. Так восторжествует справедливость.

У Рафаэля от разочарования опустилась челюсть, он ничего не смог ответить.

– Так как же, Рафаэль?

– Не спущусь, – ответил он. – Клади серебро в карманы и поднимайся вместе с ним.

– Я готов проклинать наш народ, – нетерпеливо заметил начальник полиции.

– Я уже проклял его, – сказал Торрес.

– Поднимайте меня, – закричал Гуиллермо. – Я забрал все в карманы, все, кроме зловония, и я задыхаюсь. Тяните скорее, а то я погибну, и вместе со мной погибнут триста пезо. Да их больше чем триста. Гринго, должно быть, совсем опустошил свой мешок.