Текст книги "Собрание сочинений в одной книге"

– Тогда сознайся, что ты сказал неправду об этом человеке, что твое утверждение, будто он сегодня дважды тебя спас, ложь. Сознайся – и ты останешься жив.

Пеон скорчился и поник под пальцами старца.

– Обдумай хорошенько, – торжественным голосом продолжал тот. – Смерть ужасна. Ужасно лежать неподвижным, как скала или земля. Скажи, что ты солгал, и ты останешься в живых!

И хотя голос пеона дрожал от испытываемого им страха, он нашел в себе силу в эту минуту стать человеком в высоком смысле этого слова.

– Дважды за этот день я предал его, Святой. Но мое имя – не Петр. Не предам я его трижды. Мне страшно, страшно, но я не могу предать его в третий раз.

Слепой судья откинулся назад, и лицо его преобразилось от таинственного внутреннего света.

– Хорошо сказано, – промолвил он. – Из тебя можно сделать человека. Вот мой приговор: отныне и впредь, пока живешь под солнцем, ты будешь всегда думать как человек, поступать как человек и будешь человеком. Лучше умереть человеком, чем вечно жить псом. Экклезиаст неправ. Мертвый лев лучше живого пса. Ты свободен, возрожденный сын мой, ты свободен!

Но когда пеон по знаку метиски хотел встать, слепой остановил его.

– Скажи ты, который только сегодня стал человеком, что было первой причиной твоих несчастий?

– О Святой! Мое слабое сердце жаждало любви женщины смешанной крови из долины. Я сам родился в горах. Ради нее я задолжал гасиендадо двести пезо. Она сбежала с деньгами и с другим мужчиной. Я остался рабом гасиендадо. Я работал, страдал, терпел побои пять долгих лет, и теперь мой долг вырос до двухсот пятидесяти пезо, а у меня нет ничего, кроме этих лохмотьев и тела, обессиленного недоеданием.

– Она была прекрасна – женщина из долины? – мягко спросил слепой судья.

– Я сходил по ней с ума, Святой. Теперь мне уже не кажется, что она была хороша собой. Но тогда она была прекрасна. Она как лихорадкой выжгла мне мозг и сердце, сделала из меня раба. А потом сбежала от меня ночью, и я никогда больше ее не видел.

Пеон ждал, стоя на коленях, с опущенной головой, но Слепой Бандит, ко всеобщему удивлению, глубоко вздохнул и, казалось, забыл обо всем на свете. Его рука машинально потянулась к голове метиски и погладила ее блестящие волосы. Продолжая ее ласкать, он заговорил снова:

– Женщины, – сказал он так мягко, что его голос, чистый и звонкий, как колокольчик, понизился до шепота. – Всегда женщина, прекрасная женщина. Все женщины прекрасны… для мужчины. Они любят наших отцов, они рождают нам сыновей, чтобы те любили их дочерей и называли их прекрасными. И так всегда было и будет, пока люди будут жить на земле и любить.

Глубокое молчание воцарилось в пещере. Справедливый углубился в свои мысли. Наконец прекрасная метиска решилась дотронуться до него рукой, чтобы напомнить ему о пеоне, все еще склоненном у его ног.

– Возвещаю приговор, – заговорил старец. – Ты получил много побоев. Каждый удар по твоему телу был полным возмещением твоего долга гасиендадо. Ты свободен. Но оставайся в горах и в будущем люби женщин гор, если ты не можешь жить без любви и если женщина вечна и неизбежна в жизни мужчины. Даю тебе свободу. Ты наполовину из племени майя?

– Да, я наполовину майя, – пробормотал пеон. – Мой отец был майя.

– Встань и иди. И оставайся в горах с твоим отцом из племени майя. Долина – не место для родившихся в Кордильерах. Гасиендадо здесь нет, и потому его нельзя судить, да, кроме того, он ведь всего лишь гасиендадо. Его товарищи-гасиендадо также свободны.

Жестокий Праведник остановился. Тогда Генри выступил вперед и смело сказал:

– Я человек, незаслуженно приговоренный за убийство человека, которого я не убивал. Он был родным дядей девушки, которую люблю и на которой женюсь, если только в Кордильерах, в этой пещере, я найду истинное правосудие.

Но начальник полиции перебил его:

– Перед двумя десятками свидетелей он прямо угрожал тому человеку, что убьет его. Через час мы застали его нагнувшимся над еще теплым и мягким трупом этого человека, по-видимому только недавно убитого.

– Он говорит правду, – сказал Генри. – Я угрожал тому человеку, но мы оба были в чаду крепких напитков и гнева. И все-таки я его не убивал. И я не знаю, не могу даже предположить, чья предательская рука всадила нож ему в спину.

– Становитесь оба на колени, чтобы я мог вас допросить, – приказал Слепой Бандит.

Долго испытывал он их своими сверхчувствительными пальцами. Долго не мог прийти к какому-либо решению, и его пальцы снова и снова пробегали по лицам мужчин и касались их пульса на висках.

– Здесь замешана женщина? – прямо спросил он Генри.

– Да, прекрасная женщина, и я люблю ее.

– Хорошо, что тебя так мучит эта любовь, ибо мужчина, который не мучится любовью к женщине, только наполовину мужчина, – с одобрением в голосе сказал слепой судья. Затем он обратился к начальнику полиции.

– Не женщина тревожит тебя, и все-таки твой ум в смятении. Что касается этого человека, – он указал на Генри, – я не могу решить, охвачена ли его душа волнением только из-за женщины. Быть может, отчасти ты виновен в его тревоге или то злое чувство, которое внезапно вспыхнуло в нем против тебя. Встаньте же оба. Я не могу быть вашим судьей. Но существует суд, непогрешимый суд, ибо с помощью его Бог поддерживает правду среди людей. И Блэкстон указывает именно такие способы установления правды посредством испытания и Божьего суда.

Глава XI

Это углубление в самом сердце владений Слепого Бандита могло бы служить небольшой ареной для боя быков. Это была естественная впадина в десять футов глубиной и тридцать футов в диаметре, с ровным полом и отвесными стенами, и немного труда понадобилось для того, чтобы придать ей симметрию. Здесь собрались все гасиендадо, жандармы, бандиты – все, кроме Справедливого и метиски. Пришедшие расположились по краям углубления, подобно публике, которая пришла смотреть на бой быков или гладиаторские игры.

По команде сурового предводителя, который взял их в плен, Генри и начальник полиции спустились по короткой лестнице в углубление. За ними шли предводитель и несколько человек из его отряда.

– Бог знает, чем все это еще кончится, – смеясь, сказал Генри по-английски Леонсии и Фрэнсису. – Если это будет схватка по правилам кто во что горазд, с подвохами и подножками, или по классическим правилам, выработанным для бокса маркизом Куинсберри, или, наконец, по правилам лондонского Боксинг-Клуба, толстяк полицейский – моя жертва. Но слепой старик не дурак, и, по-видимому, он хочет как-то уравнять наши шансы. Если начальник полиции повалит меня, вы, мои единственные сторонники, поднимите вверх большие пальцы и орите сколько влезет. Будьте уверены, что, если я положу его на обе лопатки, вся его банда сделает то же самое.

Ловушка, в которую попался начальник полиции, произвела на него тягостное впечатление. Он обратился к предводителю по-испански:

– Я не стану биться с этим человеком. Он моложе меня, и у него лучше дыхание. Да к тому же все это дело незаконное. Оно противоречит законам Панамской Республики. Я не признаю экстерриториальности Кордильер!

– Это испытание Змеи и Птицы, – резко оборвал его предводитель. – Вы будете Змеей. Вот вам винтовка. А другой будет Птицей. Ему в руки дадут колокольчик. Смотрите сюда, и вы поймете, в чем состоит испытание.

По его приказу одному из бандитов дали винтовку и завязали глаза повязкой. Другому дали серебряный колокольчик, но глаз не завязали.

– Человек с винтовкой – это Змея, – сказал предводитель. – Он может дать только один выстрел по Птице – человеку с колокольчиком.

Раздался сигнал. Разбойник вытянул руку, звякнул колокольчиком и быстро отскочил в сторону. Человек с винтовкой, целясь в том направлении, откуда только что раздался звук колокольчика, сделал вид, что хочет стрелять.

– Вам понятно? – спросил предводитель у Генри и начальника полиции.

Первый кивнул головой, а второй радостно воскликнул:

– Я буду Змеей!

– Да, – подтвердил предводитель.

Начальник полиции быстро схватился за винтовку: он больше не протестовал против незаконности этого судилища.

– Вы попытаетесь меня подстрелить? – спросил Генри.

– Нет, сеньор Морган, я пытаться не буду. Я просто подстрелю вас. Я один из двух лучших стрелков Панамы. У меня сорок с лишним медалей за стрельбу. Я стреляю с закрытыми глазами. Стреляю в темноте. Мне часто приходилось стрелять в темноте – и я стрелял без промаха. Поэтому можете считать себя покойником.

Начальнику полиции завязали глаза и дали винтовку, заряженную только одним патроном. Генри с колокольчиком поставили у одного конца арены, а начальника, повернув его лицом к стене, у противоположного. После того как бандиты вылезли из впадины и втащили за собой лестницу, предводитель сказал сверху:

– Слушайте внимательно, сеньор Змея, и не двигайтесь, пока не выслушаете всего. У Змеи всего один выстрел. Змея не имеет права дотрагиваться до своей повязки. В случае прикосновения к повязке мы обязаны немедленно умертвить Змею. Зато Змее дается неограниченное время. Она может использовать весь остаток дня, всю ночь, целую вечность, пока не сделает своего единственного выстрела. Что касается Птицы, то она не имеет права ни на минуту выпускать из рук колокольчика, не имеет права браться рукой за его язычок и тем самым заглушать его ясный и звонкий звук. Если она это сделает, мы немедленно ее умертвим. Мы здесь над всеми с винтовками в руках, сеньоры, и каждый из вас умрет в ту же минуту, как нарушит одно из этих правил. Теперь начинайте. Да будет Бог на стороне правого!

Начальник полиции медленно повернулся и стал прислушиваться: Генри сделал осторожное движение, но колокольчик звякнул. Винтовка быстро поднялась в направлении звука. Генри быстрым движением перебросил колокольчик из одной вытянутой руки в другую, но винтовка неумолимо его преследовала. Однако начальник полиции был слишком хитер, чтобы рисковать своим единственным выстрелом: он начал медленно передвигаться по арене. Генри замер на месте, и колокольчик смолк.

Ухо начальника полиции так верно определило источник последнего серебристого звука, и, несмотря на повязку на глазах, он шел к цели так верно, что вскоре оказался справа от Генри, под самым колокольчиком. С величайшей осторожностью, стараясь не издать ни малейшего звука, Генри слегка приподнял руку, и начальник прошел под ней, так что его голова была на расстоянии чуть ли не дюйма от колокольчика.

Начальник нерешительно остановился с вытянутой винтовкой, не доходя какого-то фута до стены; с минуту он прислушивался, затем сделал большой шаг вперед и уткнулся дулом винтовки в стену. Он быстро повернулся и, как настоящий слепой, стал вытянутой вперед винтовкой нащупывать воздух, ища врага. Он коснулся бы дулом Генри, если бы тот быстро не отскочил в сторону и не сделал несколько зигзагообразных прыжков, звеня колокольчиком.

В середине арены Генри снова замер. Начальник прошел мимо него на расстоянии всего шага и наткнулся на противоположную стену. Осторожной кошачьей походкой обошел он вдоль стены, все время нащупывая воздух выдвинутой вперед винтовкой. Затем пересек арену. Он пересекал ее несколько раз; колокольчик застывшего на месте противника не давал ему никаких указаний, и тогда он решил прибегнуть к остроумному способу. Бросив шляпу на пол, чтобы отметить таким образом исходный пункт, он пересек арену по малой хорде, сделал несколько шагов вдоль стены, а затем пошел назад, проводя таким образом вторую, более длинную хорду. Вернувшись к тому месту, где лежала его шляпа, он проверил параллельность обеих хорд. Затем, сделав три шага вдоль стены от того пункта, где лежала шляпа, он мысленно наметил третью хорду.

Таким образом он разделил площадь арены, и Генри понял, что теперь ему уже не укрыться от противника. Не дожидаясь, пока начальник полиции его обнаружит, он стал носиться по арене, делать зигзагообразные прыжки и звенеть колокольчиком, быстро перебрасывая его из одной руки в другую, и вдруг замер на новом месте.

Начальник полиции повторил весь медленный процесс разделения арены, но Генри не склонен был дольше тянуть эту мучительную пытку. Он дождался момента, когда начальник, пройдя по самой последней хорде, оказался с ним лицом к лицу. Дуло винтовки остановилось на уровне его груди, в нескольких дюймах от сердца. И тогда Генри одновременно пустил в ход две уловки. Он присел ниже уровня винтовки и громким голосом закричал: «Пли!»

Пораженный неожиданностью, начальник полиции спустил курок, и пуля просвистела над головой Генри. Наверху бешено зааплодировали. Начальник сорвал повязку и увидел улыбающееся лицо своего противника.

– Свершилось, Бог изрек свой приговор! – проговорил предводитель бандитов, спускаясь на арену. – Человек, оставшийся невредимым, не виновен. Теперь надо испытать другого.

– Меня? – почти заорал смущенный и изумленный начальник полиции.

– Поздравляю, ваше высокородие, – сказал, улыбаясь, Генри. – Вы все-таки пытались меня подстрелить. Теперь моя очередь. Дайте-ка мне вашу винтовку.

Начальник полиции, ошеломленный своей неудачей и в порыве гнева забыв, что в винтовке был только один заряд, с проклятием навел дуло на Генри и спустил курок. Курок опустился с резким металлическим звуком.

– Свершилось, – сказал предводитель бандитов, отобрав у него винтовку и снова ее заряжая. – Я доложу о вашем поведении. Теперь ваш черед подвергнуться испытанию, но вы ведете себя вовсе не как человек, избранный Богом.

Как раненый бык на арене цирка ищет, куда бы ему укрыться, и видит только безжалостные лица в амфитеатре, так начальник полиции поднял глаза, но увидел лишь винтовки бандитов, торжествующие лица Леонсии и Фрэнсиса, любопытные взгляды своих жандармов и налитые кровью глаза гасиендадо; все они чрезвычайно походили на зрителей боя быков.

Чуть заметная улыбка скользнула по суровым губам предводителя, когда он передавал винтовку Генри и завязывал ему глаза.

– Почему вы не повернули его лицом к стене, пока я не приготовлюсь? – спросил начальник полиции, в то время как серебряный колокольчик вовсю звенел в его дрожащей от ярости руке.

– Потому что он человек, испытанный Богом, – услышал он в ответ. – Он выдержал свое испытание и поэтому не способен на вероломный поступок. Ты подвергнешься испытанию Богом. Если ты правдив и честен, Змея не причинит тебе никакого вреда. Таков путь Бога.

Оказалось, что начальник полиции был более удачливым охотником, чем дичью. Стоя на противоположной стороне арены, против Генри, он старался не шелохнуться, но, когда винтовка Моргана стала нащупывать воздух вокруг него, нервы не выдержали, рука дрогнула, и колокольчик зазвенел. Винтовка почти замерла в руках Генри, и только дуло ее зловеще колебалось около того места, откуда исходил звук колокольчика. Начальник тщетно старался взять себя в руки и заставить замолчать колокольчик.

Однако звонок продолжал звенеть, и начальник в отчаянии швырнул его в сторону, распластавшись на земле. Генри, следуя за звуком падающего тела противника, опустил ниже винтовку и спустил курок. Начальник взвыл от острой боли, так как пуля пробила ему плечо. Он попытался встать на ноги, но грохнулся на землю и остался лежать, изрыгая проклятия.

В той же пещере, с метиской у ног, Слепой Бандит произнес свой приговор.

– Вот этот раненый человек, который так много разглагольствовал о законе долины, пусть теперь узнает закон Кордильер. Испытание Змеи и Птицы показало, что он виновен. За его жизнь должен быть внесен залог в десять тысяч долларов золотом. В противном случае он до конца своих дней останется здесь и будет дровосеком или водоносом. Я это сказал, и я знаю, что мой глас – это глас Божий, и знаю, что Бог не даст ему долгой жизни, если выкуп за него не будет внесен.

Наступила длительная пауза. Генри, который не постеснялся бы убить врага в честном бою, нарушил ее заявлением, что ему противна такая расправа.

– Закон беспощаден, – заявил Жестокий Праведник, и вновь наступила пауза.

– Пусть он умрет без выкупа, – промолвил один из гасиендадо. – Доказано, что он предатель. Собаке собачья смерть!

– Что скажешь ты? – торжественно произнес Слепой Бандит. – Что скажешь ты, пеон, перенесший столько побоев, человек, возрожденный сегодня, наполовину майя, возлюбленный прекрасной женщины? Должен ли этот человек умереть собачьей смертью из-за того, что нет выкупа?

– Это плохой человек, – молвил пеон. – Но почему-то у меня сегодня очень мягкое сердце. Будь у меня десять тысяч долларов золотом, я бы сам внес за него выкуп. Да, Святой и Справедливый, если бы я имел двести пятьдесят пезо, то заплатил бы даже свой долг гасиендадо, от которого меня освободили.

Слепое лицо старца озарилось внутренним светом и почти преобразилось.

– О Возрожденный, – сказал он, – твоими устами говорит Бог.

Фрэнсис, быстро писавший что-то в своей чековой книжке, передал метиске чек, на котором еще не успели высохнуть чернила. Метиска прочитала вслух содержание чека.

– Дайте и мне сказать слово, – проговорил Фрэнсис. – Этот человек доказал, что он предатель, но пусть он не умрет собачьей смертью, которую заслужил.

– Нечего объяснять, – перебил Фрэнсиса Слепой Бандит. – Я человек разумный и не всегда жил в Кордильерах, некогда я занимался коммерцией в Барселоне. Я знаю «Центральный Банк Химической Промышленности» в Нью-Йорке и в прежнее время был связан с ним через своих агентов. Чек выписан на десять тысяч долларов золотом. Человек, выписавший чек, сказал правду. Чек его подлинный. Знаю также, что он не будет телеграфировать в банк, чтобы приостановить платеж. Человек, вносящий выкуп за своего противника, должен быть или очень хорошим, или очень глупым, или уж очень богатым. Скажи мне, о человек, не виновна ли в этом прекрасная женщина?

И Фрэнсис, не смея смотреть ни направо, ни налево, ни на Леонсию, ни на Генри и глядя прямо в лицо Слепого Бандита, ответил, чувствуя, что иначе он не может ответить:

– Да, о Справедливый! Виновна в этом – прекрасная женщина.

Глава XII

В том самом месте, где пленникам раньше завязали глаза, кавалькада остановилась. Она состояла из нескольких бандитов, пеона, Леонсии, Генри и Фрэнсиса; пленники сидели с завязанными глазами верхом на мулах, тогда как пеон, тоже с завязанными глазами, шел пешком. Под таким же эскортом получасом раньше здесь проехали гасиендадо, начальник полиции со своими жандармами и Торрес.

С разрешения сурового предводителя пленники, которых должны были сейчас освободить, развязали себе глаза.

– Похоже на то, что я уже здесь был однажды, – со смехом сказал Генри, оглядываясь по сторонам и всматриваясь в окружающую местность.

– Похоже на то, что нефть продолжает гореть, – проговорил Фрэнсис, указывая на горизонт, скрытый пеленой черного дыма. – Пеон, посмотри-ка на дело своих рук! Ты гол как сокол, и все же ты самый расточительный человек на свете. Я слыхал о пьяных нефтяных королях, зажигающих сигары тысячедолларовыми бумажками, но здесь ты сжигаешь миллион долларов в минуту.

– Я вовсе не бедняк, – похвалился пеон с таинственными нотками в голосе.

– Переодетый миллионер? – насмешливо спросил Генри.

– А где ты держишь свои капиталы? – ввернула Леонсия. – В «Центральном Банке Химической Промышленности»?

Пеон не понял этой шутки, но почувствовал, что над ним насмехаются. Он обиженно выпрямился и гордо замолчал.

Суровый предводитель сказал:

– Отсюда вы можете идти каждый своей дорогой. Так повелел Справедливый. Вы, сеньоры, спешьтесь и передайте мне мулов. Вы, сеньорита, можете оставить себе мула. Справедливый дарит его вам, он никогда не позволит себе заставить даму идти пешком. Вам, двум сеньорам, идти будет нетрудно. Справедливый особенно рекомендует прогулку пешком богатому сеньору. Вот его слова: «Богатые люди мало ходят пешком. Это способствует развитию тучности, а тучность не способствует успеху у прекрасных женщин». Такова мудрость Справедливого.

– Затем он настоятельно советует пеону остаться в горах. В горах он встретит прекрасную женщину, так как должен обладать женщиной, и лучше всего, если эта женщина будет того же племени, что и он. Женщины Кордильер предназначены для мужчин Кордильер. Бог не любит смешения крови. Мула презирают на земле. Мир не предназначен для смешанной крови, но человек сам придумал очень многое. Смешение чистых рас дает нечистую расу. Никогда масло не смешается вполне с водой. Поскольку род порождает род, то только члены одного рода должны сочетаться друг с другом. Таковы слова Справедливого, которые я повторяю здесь по его приказанию. Он повелел мне добавить, что он знает то, о чем говорит, так как сам грешил точно таким же образом.

Волнение и замешательство охватили Генри и Фрэнсиса, принадлежащих к англосаксонской расе, и Леонсию, дитя Латинской Америки, когда они услышали эту заповедь Слепого Бандита. И Леонсия с ее женским чутьем, конечно, запротестовала бы против этого в присутствии каждого из двух любимых ею молодых людей, если бы при этом не было другого. Точно так же, конечно, протестовали бы Генри и Фрэнсис, если бы каждый остался наедине с ней. И все же у всех трех где-то в глубине души возникло пугающее убеждение в правильности слов Слепого Бандита, и смутное сознание невольного греха тяжким гнетом легло на сердце каждого.

Хруст и треск в кустарнике отвлекли их от этих мыслей: по склону холма спускался на отчаянно скользивших и сползавших вниз лошадях гасиендадо с несколькими спутниками. Он приветствовал дочь Солано исполненным глубокого уважения поклоном и с чуть меньшей сердечностью поздоровался с двумя мужчинами, находившимися под покровительством Энрико Солано.

– Где сейчас ваш благородный отец? – спросил он Леонсию. – У меня есть для него хорошие вести. Я заболел лихорадкой и провалялся в лагере несколько дней после того, как я в последний раз виделся с вами. Но мои быстроногие гонцы при благоприятном ветре перебрались через лагуну Чирикви и добрались до Бокас-дель-Торо, я воспользовался там правительственной радиостанцией. Начальник полиции Бокас-дель-Торо – мой друг, я обратился к президенту Панамы, товарищу моего детства; когда мы учились вместе и спали в одной комнате в Колоне, я так же часто тыкал его носом в грязь, как и он меня. В полученном мною ответе говорилось, что правосудие в Сан-Антонио было направлено по неправильному пути вследствие излишнего, хотя и достойного похвалы усердия начальника полиции, но что теперь все забыто, прощено, что полное официальное политическое прощение даровано навсегда всей благородной семье Солано и ее благородным друзьям-американцам.

Он низко склонился перед Генри и Фрэнсисом. При этом его взор случайно упал на пеона и глаза гасиендадо вспыхнули торжествующим огнем.

– Матерь Божья! Ты не забыла меня! – вырвалось у него, и он повернулся к сопровождавшим его спутникам. – Ага, попалась глупая бесстыжая скотина, бежавшая от своего долга. Хватайте его! Я его так угощу, что он у меня месяц не встанет на ноги!

С этими словами гасиендадо быстро объехал мула Леонсии. Пеон стремительно нырнул под брюхо мула, выскочил с другой стороны и успел бы скрыться в зарослях, если бы один из гасиендадо, пришпорив коня, не перерезал ему путь и не сбил его с ног. В один миг гасиендадо, опытные в таких делах, схватили беднягу, связали ему руки за спиной и накинули на шею веревочную петлю.

Фрэнсис и Генри запротестовали в один голос.

– Сеньоры, – ответил гасиендадо, – мое уважение и почтение к вам, мое желание служить вам так же глубоки, как и мои чувства к благородной семье Солано, под покровительством которой вы находитесь. Ваши безопасность и благополучие для меня священны – я отдам жизнь, чтобы защитить вас от любой неприятности. Я весь в вашем распоряжении. Моя гасиенда, как и все, чем я владею, к вашим услугам. Но дело с пеоном – это совсем другое. Он не ваш. Это мой пеон, он мне задолжал, он удрал из моей гасиенды. Надеюсь, вы поймете меня и не поставите мне это в вину. Это всего лишь право собственности. Пеон – моя собственность.

Генри и Фрэнсис обменялись взглядами, в которых читались недоумение и нерешительность. Они прекрасно знали, что таков закон Кордильер.

– Жестокий Праведник простил мне этот долг – это подтвердят все присутствующие, – прошептал пеон.

– Да, да, Жестокий Праведник простил его, – подтвердила Леонсия.

– Но ведь пеон заключил договор со мной, – с улыбкой ответил гасиендадо. – Что это за Слепой Бандит? Почему его дурацкое правосудие должно действовать на моей плантации? Как может он лишать меня моих законных двухсот пятидесяти пезо?

– Он прав, Леонсия, – согласился Генри.

– Ну тогда я вернусь в горы, – заявил пеон. – Вы, люди Жестокого Праведника, возьмите меня назад в Кордильеры.

Но суровый предводитель отрицательно покачал головой.

– Здесь мы тебя отпустили. Наши полномочия на этом кончаются. Наши законы больше на тебя не распространяются. Нам осталось только пожелать вам всего хорошего и повернуть назад.

– Стойте! – воскликнул Фрэнсис, вытащив чековую книжку и начиная писать. – Подождите немного. Я должен уладить дело с этим пеоном прежде, чем вы уедете, и хочу попросить вас об услуге.

Протягивая гасиендадо чек, он сказал:

– Я прибавил десять пезо за то, что плачу не наличными. – Гасиендадо взглянул на чек, свернул его и положил в карман, а затем вложил в руку Фрэнсиса конец веревки, болтавшейся вокруг шеи несчастного создания.

– Этот пеон принадлежит вам, – сказал он.

Фрэнсис посмотрел на веревку и рассмеялся.

– Вот неожиданность! Я стал рабовладельцем. Раб, ты теперь мой, моя собственность, понимаешь?

– Да, сеньор, – униженно пробормотал пеон. – Должно быть, с тех пор, как я обезумел от страсти к женщине и из-за этой страсти лишился свободы, Бог судил, чтобы я всегда был чьей-то собственностью. Жестокий Праведник прав. Это Бог карает меня за то, что я взял себе жену из другого племени.

– Ты стал рабом по причине, которую мир всегда считал самой благородной, – из-за женщины, – сказал Фрэнсис, перерезая веревку, которой были связаны руки пеона. – А теперь я дарю тебя самому себе.

С этими словами он вложил в руку пеона веревку, обвивавшую его шею.

– Отныне будь сам себе господином, не отдавай этой веревки в руки никого другого.

В то время как разыгрывалась эта сцена, к группе людей бесшумно подошел сухой старик. Это был чистокровный индеец из племени майя. Ребра его ясно проступали сквозь кожу, подобную пергаменту. Только набедренная повязка прикрывала его наготу. Грязные седые пряди спутанных волос обрамляли высохшее, как у трупа, лицо с выдающимися скулами. Повсюду на его теле вздувались жилы. Между высохшими губами кое-где торчали корешки зубов. Под скулами вместо щек были жуткие впадины. Его глубоко запавшие глаза, напоминавшие черные бусинки, горели диким лихорадочным блеском.

Он угрюмо проскользнул между людьми и обхватил пеона руками, похожими на руки скелета.

– Это мой отец, – с гордостью провозгласил пеон. – Посмотрите на него: он чистокровный майя и знает тайны этого племени.

Отец и сын вступили в оживленный разговор, а Фрэнсис обратился к предводителю бандитов с просьбой отыскать Энрико Солано и его двух сыновей, блуждающих где-то в горах, и передать им, что они прощены президентом Панамской Республики и могут вернуться домой.

– Они не совершили никакого преступления? – спросил предводитель.

– Никакого, – уверенно ответил Фрэнсис.

– Тогда все в порядке. Мы знаем, где они бродят. Обещаем вам найти их и направить к побережью, где они смогут присоединиться к вашей компании.

– А пока что будьте моими гостями, – предложил гасиендадо. – В Юкатане возле моей плантации стоит на якоре нагруженная шхуна, которая скоро отправится в Сан-Антонио. Я могу задержать ее до тех пор, пока благородный Энрико Солано и его сыновья спустятся с Кордильер.

– Ну а Фрэнсис, конечно, заплатит за простой судна, – вставил Генри с легкой иронией, не ускользнувшей от Леонсии; только Фрэнсис не почувствовал ее и радостно воскликнул:

– Конечно заплачу! И это еще раз докажет правильность моего мнения, что чековая книжка годится повсюду.

Когда они расстались с бандитами, пеон со своим отцом, к удивлению Морганов, пошли с ними. Вся компания направилась через поля с горящей нефтью к плантации, где пеон был рабом.

Вскоре к ним присоединились Энрико Солано с сыновьями, и все двинулись по берегу к ожидавшей их шхуне. Пеон и его отец не отставали. На берегу Фрэнсис стал прощаться с ними, но пеон заявил, что они намерены сесть на корабль.

– Я уже сказал вам, что я вовсе не бедняк, – пояснил пеон, отводя Морганов в сторону. – Это сущая правда. Я охраняю скрытые сокровища майя, которых не могли найти ни конквистадоры, ни инквизиторы. Вернее, они находятся под охраной моего отца. Он является потомком по прямой линии древнего главного жреца племени майя. Отец – последний главный жрец. Мы много и долго говорили друг с другом и решили, что богатство не нужно в жизни. Вы купили меня за двести пятьдесят пезо, но все же дали мне свободу, вернули меня самому себе. Дар человеческой жизни ценнее всех сокровищ мира. Так мы и порешили – отец и я. И раз уж гринго и испанцы желают обладать сокровищами, мы приведем вас к сокровищам майя, потому что мой отец знает путь. И путь в горы начинается в Сан-Антонио, а не в Юкатане.

– А твой отец действительно знает, где находятся эти сокровища, точно знает место? – спросил Генри, шепнув Фрэнсису, что именно ради сокровища майя он решил махнуть рукой на золото Морганов на острове Тельца и повернуть на материк.

Пеон покачал головой.

– Мой отец никогда там не был. Он не интересуется сокровищами – для него богатство не имеет никакой цены. Отец, покажи, что написано на древнем языке, на котором только ты из всех оставшихся в живых майя умеешь читать.

Старик вытащил из своей набедренной повязки грязный, затрепанный парусиновый мешок. Из него он вынул нечто похожее на клубок шнуров с завязанными на них узлами. Шнуры, скрученные из какой-то волокнистой коры, были настолько ветхи, что грозили рассыпаться от прикосновения. Когда старик дотронулся до них пальцами, с клубка посыпалась гнилая пыль. Бормоча себе под нос молитвы на языке древних майя, он поднял клубок шнуров и, прежде чем его развернуть, благоговейно склонился перед ним.

– Письмо узлами, утерянная письменность майя, – тихо проговорил Генри. – Вот это уже нечто реальное, если только старик не разучился читать.

Когда клубок был передан Фрэнсису, все с любопытством принялись его рассматривать. Он был похож на грубо сделанную кисть из множества длинных тонких шнуров. Не только узлы на шнурах были разной формы и завязаны через неодинаковые промежутки, но и сами шнуры имели различную длину и толщину. Старик провел по узлам пальцами, что-то бормоча себе под нос.