Текст книги "Девушка ждёт"

Глава восьмая

Основные черты всякого старинного английского загородного дома – обособленность и своеобразие каждой его комнаты – отличали и Липпингхолл. Гости расходились по своим спальням так, словно они здесь поселились навсегда; каждый из них попадал в свою особую обстановку и атмосферу. Кроме того, у них появлялось ощущение, что, если им вздумается, они смогут все изменить там по своему вкусу. Дорогая старинная мебель стояла вперемежку со случайными вещами, приобретенными для практических целей или ради комфорта. Потемневшие или пожелтевшие от времени портреты предков висели на стенах против еще более потемневших и пожелтевших пейзажей голландских и французских мастеров, кое-где попадались прекрасные старинные гравюры и совсем неплохие акварели. В двух-трех комнатах еще сохранились великолепные старые камины, правда, оскверненные удобными каминными решетками, на которых зато можно было посидеть. В темных переходах перед вами неожиданно возникали лестницы. Вы с трудом запоминали дорогу в свою спальню и тут же ее забывали. А в спальне вы могли обнаружить бесценный старинный гардероб орехового дерева и кровать под балдахином удивительной работы, диван в оконной нише с подушками и французские офорты. К спальне примыкала маленькая каморка с узкой кроватью, а ванная могла быть рядом или довольно далеко, зато вы обязательно находили там ароматические кристаллы. Один из Монтов был адмиралом, поэтому в темных закоулках коридоров висели старинные карты с драконами, которые били хвостом по морям. Другой Монт, дед сэра Лоренса, седьмой баронет, увлекался скачками, – и по картинам на стенах можно было изучать анатомию чистокровных скакунов и жокеев того времени (1860–1883). Шестой баронет, – уйдя в политику, он прожил на свете дольше других, – оставил память о ранней викторианской эпохе – портреты жены и дочерей в кринолинах и себя самого в бакенбардах. Здание было возведено при Карле и достроено при Георгах; кое-где можно было заметить следы викторианской архитектуры, – там, где шестой баронет дал волю своей тяге к прогрессу. Но единственное, что здесь было современным, – это ванные и уборные…

Когда Динни спустилась к завтраку в среду утром – охота была назначена на десять, – в столовой уже сидели или бродили три дамы и все мужчины, кроме Халлорсена. Она опустилась на стул рядом с лордом Саксенденом; тот слегка привстал и поздоровался с ней.

– Доброе утро!

– Динни! – окликнул ее стоявший у буфета Майкл. – Тебе кофе, какао или имбирное пиво?

– Кофе и копченую рыбу.

– Копченой рыбы нет.

Лорд Саксенден поднял голову.

– Нет копченой рыбы? – пробормотал он и снова принялся за колбасу.

– Может, хочешь трески? – спросил Майкл.

– Нет, спасибо.

– А что дать тебе, тетя Уилмет?

– Плов.

– Плова тоже нет. Есть почки, бекон, яичница, треска, ветчина, холодный пирог с дичью.

Лорд Саксенден поднялся.

– А! Ветчина, – сказал он и пошел к буфету.

– Чего же тебе положить, Динни?

– Немного джема, Майкл.

– Есть крыжовник, клубника, черная смородина, апельсиновый.

– Крыжовник.

Лорд Саксенден вернулся на свое место с тарелкой ветчины и, жуя, стал читать письмо. Динни не могла как следует разглядеть его лицо – глаза у него были опущены, а рот набит до отказа. Но она, кажется, поняла, почему ему дали кличку «Зазнайка». У него было красное лицо; светлые усы и волосы начали седеть; за столом он сидел очень прямо. Вдруг он повернулся к ней и сказал:

– Простите, что я читаю. Это от жены. Понимаете, она у меня прикована к постели.

– Какая жалость…

– Ужасно! Бедняжка!

Он сунул письмо в карман, набил рот ветчиной и взглянул на Динни. Глаза у него оказались голубые, а брови – темнее волос – были похожи на связки рыболовных крючков. Глаза были немного навыкате – точно говорили: «Ай да я! Ай да я!» Но тут она заметила вошедшего Халлорсена. Он нерешительно остановился в дверях, потом, увидев ее, подошел к свободному месту с ней рядом.

– Можно мне сесть тут, мисс Черрел? – спросил он с поклоном.

– Конечно; если хотите завтракать, еда стоит вон там.

– Кто это такой? – спросил лорд Саксенден, когда Халлорсен отправился за пропитанием. – Явный американец.

– Профессор Халлорсен.

– Да? А! Написал книгу о Боливии. Так?

– Да.

– Красивый парень.

– Настоящий мужчина.

Лорд Саксенден посмотрел на нее с удивлением.

– Попробуйте ветчины. Кажется, я знал в Харроу вашего дядю.

– Дядю Хилери? Да, он мне говорил.

– Как-то раз он держал со мной пари на три стакана земляничного сиропа против двух, что первый сбежит по ступенькам до спортивного зала.

– Вы выиграли?

– Нет, но так и не заплатил свой проигрыш.

– Как же так?

– Он растянул ногу, а я вывихнул колено. Он доскакал на одной ноге, а я так и остался лежать. Мы провалялись до конца триместра, а потом я ушел из Харроу. – Лорд Саксенден фыркнул. – Так что я все еще должен ему три стакана земляничного сиропа.

– Я думал, это мы, в Америке, любим плотно позавтракать, – сказал, усаживаясь, Халлорсен, – но где уж нам тягаться с вами.

– Вы знакомы с лордом Саксенденом?

– Лорд Саксенден… – с поклоном повторил Халлорсен.

– Здравствуйте. У вас в Америке ведь нет таких куропаток, как наши?

– Кажется, нет. С удовольствием их постреляю. Первоклассный кофе, мисс Черрел.

– Да, – сказала Динни, – тетя Эм гордится своим кофе.

Лорд Саксенден выпрямился еще больше.

– Попробуйте ветчину. Я не читал вашей книги.

– Разрешите вам ее прислать; буду польщен, если вы ее прочтете.

Лорд Саксенден продолжал жевать.

– Да, вам стоит прочесть эту книгу, лорд Саксенден, – сказала Динни, – а я пришлю вам другую на ту же тему.

Лорд Саксенден пристально на нее поглядел.

– Вы оба очень любезны, – сказал он. – Это клубничный джем? – и протянул к нему руку.

– Мисс Черрел, – вполголоса сказал Халлорсен, – мне бы хотелось, чтобы вы просмотрели мою книгу и отметили те места, где я, по-вашему, несправедлив. Я писал эту книгу, когда все во мне еще кипело.

– Не пойму, какая сейчас от этого польза.

– Если хотите, я выброшу эти места из второго издания.

– Как это мило с вашей стороны, – ледяным тоном произнесла Динни, – но сделанного не воротишь.

Халлорсен понизил голос еще больше:

– Я просто в отчаянии, что вас огорчил.

Динни словно обдало волной самых противоречивых чувств – досады, торжества, холодной мстительности, иронии.

– Вы огорчили не меня, а моего брата.

– Это можно исправить, если взяться за дело всем вместе.

– Не знаю.

Динни поднялась.

Халлорсен тоже встал и поклонился, когда она шла к двери. «Ну до чего же вежлив», – подумала Динни.

Все утро она провела в укромном уголке парка, скрытом со всех сторон живой изгородью из тисовых деревьев, за чтением дневника Хьюберта. Солнце пригревало вовсю, а жужжание пчел над цинниями, пентстемонами, мальвами, астрами и сентябрьскими маргаритками навевало покой. В этом мирном убежище она снова почувствовала, как ей не хочется выставлять напоказ душевные переживания Хьюберта. В дневнике не было нытья или жалоб, но Хьюберт писал о физических и моральных муках с откровенностью, не рассчитанной на посторонних. Изредка сюда доносились звуки выстрелов; облокотившись на изгородь, Динни посмотрела в поле.

Чей-то голос произнес:

– Вот ты где!

За изгородью стояла тетя Эм с двумя садовниками; широкие поля ее соломенной шляпы свисали до самых плеч.

– Я сейчас обойду изгородь, Динни. Босуэл и Джонсон, можете идти. Мы займемся портулаком после обеда. – Она посмотрела на Динни из-под полей своей шляпы. – Это с Майорки, – так хорошо защищает.

– Но почему Босуэл и Джонсон[20]20
  Джонсон, Самюэль (1709–1784) – английский писатель; Босуэл, Джеймс (1740–1795) его биограф.


[Закрыть], тетя?

– Босуэл у нас давно; дядя долго искал, пока не нашел Джонсона. Теперь он заставляет их ходить только вместе. А ты тоже поклонница доктора Джонсона, Динни?

– По-моему, он слишком часто употреблял слово «сэр».

– Флер взяла мои садовые ножницы. А это что у тебя?

– Дневник Хьюберта.

– Грустно?

– Да.

– Я приглядывалась к профессору Халлорсену, – за него надо взяться.

– Начни с его нахальства, тетя Эм.

– Надеюсь, они подстрелят хоть несколько зайцев, – сказала леди Монт, – всегда хорошо иметь про запас заячий суп. Уилмет и Генриетта Бентуорт уже поспорили.

– О чем?

– Понятия не имею, – не то насчет парламента, не то насчет портулака; они только и знают, что спорят. Генриетта столько времени провела при дворе!

– А это плохо?

– Она славная женщина. Я люблю Ген, но она так кудахчет. Что ты будешь делать с этим дневником?

– Покажу Майклу и спрошу его совета.

– Никогда не слушай его советов, – сказала леди Монт, – он славный мальчик, но ты его не слушай; у него странные знакомства – издатели и тому подобное.

– Потому-то мне и нужен его совет.

– Спроси Флер, она умница. У вас есть такие циннии в Кондафорде? Знаешь, мне кажется, что Адриан скоро свихнется.

– Тетя Эм!

– Он такой рассеянный; и от него остались кожа да кости. Конечно, мне не следует этого говорить, но, по-моему, пусть берет ее поскорее.

– Я тоже так думаю, тетя.

– А он не хочет.

– Может, не хочет она?

– Оба они не хотят; вот я и не знаю, как тут быть. Ей же сорок.

– А сколько дяде Адриану?

– Он у нас самый маленький, если не считать Лайонела. Мне пятьдесят девять, – решительно заявила леди Монт. – Я-то помню, что мне пятьдесят девять, а твоему отцу шестьдесят! Твоя бабушка, верно, очень тогда торопилась, рожала нас одного за другим. А как ты смотришь на то, чтобы рожать детей?

Динни спрятала смешинку в глазах.

– Что же, для женатых, пожалуй, неплохо – в меру, конечно.

– Флер ожидает второго в марте; скверный месяц… так неосторожно! А когда ты собираешься замуж?

– Когда отдам кому-нибудь свое юное сердце, – никак не раньше.

– Вот это разумно. Только не за американца.

Динни едва не вспылила, но улыбнулась.

– Зачем, скажи на милость, мне выходить за американца?

– Ничего нельзя знать заранее, – сказала леди Монт, срывая увядшую астру, – все зависит от того, кто тебе подвернется. Когда я выходила замуж за Лоренса, он мне все время подвертывался.

– И сейчас все еще подвертывается, да?

– Не язви.

Леди Монт замечталась, и шляпа ее как будто стала от этого еще больше.

– Кстати о браках, тетя Эм, – мне хочется найти невесту Хьюберту. Ему нужно рассеяться.

– Твой дядя, – заметила леди Монт, – наверно, скажет: чтобы рассеяться, нужна балерина.

– Может, у дяди Хилери есть балерина, которую он может порекомендовать?

– Не дерзи, Динни. Я всегда говорю, что ты ужасно дерзкая. Но дай-ка подумать: была одна девушка… нет, она вышла замуж. Может, она уже развелась?

– Нет. Как будто собирается, но это еще не скоро. Прелестное создание.

– Не сомневаюсь. Подумай-ка еще, тетя.

– Пчел разводит Босуэл, – заметила тетя Эм. – Они итальянские. Лоренс называет их фашистками.

– Черные рубашки, и никаких угрызений совести. Ужасно энергичные.

– Да, все летают, летают, а чуть что – ужалят, если ты им не нравишься. Меня пчелы любят.

– У тебя одна на шляпе. Снять?

– Стой! – воскликнула леди Монт, откинув назад шляпу и слегка приоткрыв рот. – Нашла!

– Что?

– Джин Тасборо, дочь здешнего священника… семья очень хорошая. Денег, конечно, ни гроша.

– Совсем ни гроша?

Леди Монт покачала головой, и шляпа ее заколыхалась.

– Такие никогда не бывают богатыми. Хорошенькая. Похожа на тигрицу.

– А можно мне на нее посмотреть? Я примерно знаю, что Хьюберту понравится.

– Я приглашу ее ужинать. Они плохо питаются. У нас была уже одна Тасборо. Кажется, при короле Якове; так что она нам какая-то пятиюродная. Там есть еще и сын; на флоте; вполне разумный, и усов нет. Он сейчас дома, в отписке.

– В отпуске, тетя Эм.

– Так и знала, что это не то слово. Будь добра, сними у меня со шляпы пчелу.

Динни сняла носовым платком с большой шляпы маленькую пчелку и поднесла платок к уху.

– Я все еще люблю слушать, как они жужжат, – сказала она.

– Позову и его, – ответила леди Монт, – его зовут Алан, очень милый мальчик. – Она посмотрела на волосы племянницы. – По-моему, это цвет мушмулы. Говорят, у него есть будущее, только не знаю какое. Взлетел на воздух во время войны.

– Но, надеюсь, спустился обратно?

Да; ему даже за это что-то дали. Говорит, теперь на флоте очень душно. Все какие-то углы, колесики, вонь. Он тебе сам расскажет.

– Вернемся к девушке, тетя Эм; в каком смысле она тигрица?

– Понимаешь, когда она на тебя смотрит, ты так и ждешь, что из-за угла появится тигренок. Мать умерла. Джин прибрала к рукам весь приход.

– Она приберет к рукам и Хьюберта?

– Нет, но уж, конечно, всякого, кто захочет прибрать к рукам его.

– Это, пожалуй, подойдет. Хочешь, я отнесу ей записку?

– Пошлю Босуэла и Джонсона. – Леди Монт поглядела на часы. – Нет, они пошли обедать. Всегда проверяю по ним часы. Пойдем сами, Динни; тут всего четверть мили. В этой шляпе очень неудобно?

– Напротив.

– Тем лучше; мы можем выйти здесь.

Пройдя в дальний конец тисовой рощи, они спустились по ступенькам на длинную, поросшую травой аллею и, миновав калитку с турникетом, вскоре оказались у дома священника. Спрятавшись за тетиной шляпой, Динни поднялась на крыльцо, увитое плющом. Дверь была отворена, и полумрак обшитой панелями прихожей, где пахло душистым горошком и старым деревом, гостеприимно приглашал войти в дом. Оттуда послышался женский голос:

– Ала-ан!

Мужской голос ответил:

– Что-о?

– Ничего, если обед будет холодный?

– Тут нет звонка, – сказала леди Монт, – давай похлопаем в ладоши.

Они дружно похлопали.

– Кого там несет?

В дверях появился молодой человек в серых фланелевых брюках. У него были темные волосы, широкое загорелое лицо; серые глаза смотрели прямо и зорко.

– Ах! – сказал он. – Леди Монт… Эй, Джин!

Потом, поймав взгляд Динни, выглядывавшей из-за огромных полей шляпы, он улыбнулся как истый моряк.

– Алан, можете вы с Джин прийти к нам сегодня ужинать? Динни, это Алан Тасборо. Как вам нравится моя шляпа?

– Блеск, леди Монт.

В дверях появилась девушка; она была словно литая, двигалась легкой, пружинистой походкой. Коричневый джемпер без рукавов и такая же юбка под цвет смуглым рукам и щекам. Динни поняла, что хотела сказать леди Монт. Лицо с широкими скулами и точеным носом сужалось к подбородку; из-под длинных черных ресниц глядели прямо вперед и словно светились глубоко посаженные зеленовато-серые глаза; темно-каштановые стриженые волосы обрамляли низкий, широкий лоб. «Ишь ты какая», – подумала Динни. Девушка улыбнулась, и у Динни внутри что-то дрогнуло.

– Это Джин, – сказала тетя, – а это моя племянница, Динни Черрел.

Тонкая загорелая рука крепко сжала руку Динни.

– Где отец? – продолжала леди Монт.

– Папа уехал на какую-то духовную конференцию. Я просилась с ним, но он меня не взял.

– Значит, бегает в Лондоне по театрам.

Динни заметила, как у девушки сверкнули глаза, но потом, вспомнив, что перед ней леди Монт, она улыбнулась. Молодой человек засмеялся.

– Значит, вы оба придете? В восемь пятнадцать. Динни, нам пора обедать. Парад! – бросила леди Монт из-под полей своей шляпы и спустилась с крыльца.

– У нас гости, – пояснила Динни молодому человеку, удивленно поднявшему брови. – Она хочет сказать, что надо надеть фрачную пару и белый галстук.

– А! Вот оно что! Парадная форма одежды, Джин.

Брат и сестра стояли на крыльце, держась за руки.

«Хороши, ничего не скажешь!» – подумала Динни.

– Ну, как? – спросила тетя, когда они снова вышли на поросшую травой аллею.

– Да, тигренок был тут как тут. По-моему, она красивая. Но я бы ее держала на привязи.

– А вот и Босуэл-Джонсон! – воскликнула леди Монт, словно это было одно лицо. – Боже мой! Значит, уже третий час!

Глава девятая

После обеда, к которому Динни и леди Монт, конечно, опоздали, Адриан и четыре дамы помоложе вооружились складными стульчиками, которые не понадобились охотникам, и направились по тропинке туда, где был назначен главный гон. Адриан шагал рядом с Дианой и Сесили Маскем, а Динни и Флер шли впереди. Флер была замужем за двоюродным братом Динни, но они не виделись целый год, да и вообще мало знали друг друга. Динни разглядывала красивую, изящно посаженную голову Флер, которую так расхваливала тетка. Хорошенькое личико под маленькой шляпкой казалось немножко злым, но неглупым и весьма деловитым. Костюм так превосходно сидел на стройной фигуре, словно его обладательница была американка.

Динни почувствовала, что у этой холодной женщины она сможет почерпнуть немалую толику здравого смысла.

– Я была в полиции, когда там читали ваш отзыв, – сказала она.

– А! Я написала то, что просил Хилери. На самом деле я об этих девицах ровно ничего не знаю. Близко они нас к себе не подпускают. Есть, конечно, люди, которые умеют влезть в душу. Я не умею, да и не хочу, А с сельскими девушками там, где вы живете, легче найти общий язык?

– Соседи так давно связаны с нашей семьей, что мы знаем о них больше, чем они сами.

Флер с любопытством ее разглядывала.

– Да, вы, наверно, умеете к ним подойти. С вас бы портреты предков писать, не знаю только, какому художнику. Нам пора начать работать в манере ранних итальянцев. У прерафаэлитов это так и не вышло, в их картинах не было ни музыкальности, ни юмора. А чтобы написать ваш портрет, нужно и то и другое.

– Скажите, – смущенно спросила Динни, – Майкл был в палате, когда внесли запрос о Хьюберте?

– Да, он пришел домой очень злой.

– Отлично!

– Он хотел вернуться к этому делу, но запрос внесли за два дня до роспуска парламента. Да и какое значение сейчас имеет парламент? В наши дни никто с ним не считается.

– К сожалению, отец очень с ним считается.

– Да, он ведь человек прошлого поколения. Единственное, чем парламент еще может пронять публику, – это бюджет. И не удивительно, все упирается в деньги.

– Вы это и Майклу говорите?

– А зачем? Кто же не знает, что парламент превратился просто в налоговую машину?

– Но он все-таки издает законы?

– Да, дорогая, но задним числом; он подтверждает то, что уже вошло в практику или по крайней мере в сознание общества. Инициативы он никогда не проявляет. Как можно? Это было бы не демократично! Если вы мне не верите, посмотрите, во что превратилась страна. А парламенту и горя мало.

– И кто же проявляет инициативу?

– Откуда ветер дует? Главным образом из-за кулис. Великая вещь эти кулисы!.. С кем вы хотите стоять рядом, когда начнется стрельба?

– С лордом Саксенденом.

Флер пристально на нее поглядела.

– Не из-за его beaux yeux[21]21
  Прекрасных глаз (франц.).


[Закрыть] и не из-за его beaux titre[22]22
  Прекрасного титула (франц.).


[Закрыть]. Тогда из-за чего?

– Он нужен мне по делу Хьюберта, а времени у меня в обрез.

– Понятно. Тогда позвольте вас предупредить. Не надо недооценивать Саксендена. Он хитрая старая лиса, да и не такая уж старая. И превыше всего на свете ставит правило – услуга за услугу. А какой услугой вы сможете его отблагодарить? Он потребует расплаты наличными.

Динни скорчила гримаску.

– Сделаю что смогу. Дядя Лоренс мне подсказал, как себя вести.

– «Берегись, она тебя дурачит», – промурлыкала Флер. – Ну, а я пойду к Майклу; при мне он лучше стреляет, а вообще-то стреляет он, бедняжка, неважно. Бентуорт и мой свекор рады будут от нас избавиться. Сесили, конечно, отправится к Чарлзу; она все еще переживает свой медовый месяц. Значит, Диана достанется американцу.

– Надеюсь, – сказала Динни, – что он из-за нее промажет.

– Его ничем не проймешь. Да, а как же Адриан? Придется ему посидеть в одиночестве и помечтать о скелетах и о Диане. Вот мы и пришли. Видите? Вам в ту калитку. Вон там Саксенден, ему-то дали местечко получше. Перелезьте через изгородь и нападите на него с тыла. Майкла, наверно, засунули в самый конец; ему всегда достается худшее место.

Она рассталась с Динни и пошла дальше по дорожке. Досадуя, что так и не спросила у Флер того, что ее интересовало, Динни перелезла через изгородь и осторожно подошла к лорду Саксендену. Он беспокойно бродил по отведенному ему уголку поля. У высокого шеста, к которому была прикреплена белая карточка с номером, стоял молодой егерь с двумя ружьями, у ног его лежала, высунув язык, гончая. Дальше вдоль дорожки круто поднималось сжатое поле, и Динни – она знала толк в охоте – поняла, что поднятая со стерни дичь пронесется над ними высоко и быстро, «Разве что у нас за спиной есть какие-нибудь заросли», – подумала она и оглянулась. Зарослей не было. Она стояла посреди большого луга, и ближайшие кусты начинались ярдах в трехстах. «Интересно, – мелькнуло у нее в голове, – стреляет он лучше или хуже, когда с ним женщина. Кажется, он не из нервных». Повернувшись, Динни убедилась, что он ее заметил.

– Я вам не помешаю, лорд Саксенден? Я буду вести себя тихо.

Лорд подергал свою охотничью кепку с козырьками спереди и сзади.

– Ну-ну… – сказал он. – Гм!

– Значит, помешаю. Уйти?

– Нет, нет. Ладно. Все равно я сегодня ни разу не попал. Вы мне принесете удачу.

Динни опустилась на складной стульчик рядом с гончей и стала потихоньку тормошить ее за уши.

– Американец трижды утер мне нос.

– Бестактно с его стороны!

– Он бьет по явно недостижимой цели и, черт его возьми, попадает. Стоит мне промазать, как он достает мою птицу у самого горизонта. Прямо браконьер какой-то: пропустит дичь мимо, а потом бьет вправо и влево, когда птицы пролетят уже ярдов семьдесят. Говорит, что не видит, когда они у него под носом.

– Забавно, – сказала Динни, стараясь быть справедливой.

– Кажется, он еще не промазал сегодня ни разу, – с досадой добавил лорд Саксенден. – Я его спросил, почему он так чертовски хорошо стреляет, а он говорит: «Да ведь я привык добывать себе этим пропитание, а тут уж зевать не приходится».

– Начался гон, милорд, – послышался голос молодого егеря.

Гончая задышала быстрее. Лорд Саксенден схватил ружье, егерь держал наготове второе.

– Выводок слева, милорд.

Динни услышала шелест крыльев и увидела восемь птиц, летевших вереницей к их лужайке. Бах-бах… бах-бах!

– Ах ты господи! – сказал лорд Саксенден. – Вот черт!

Динни увидела, как все восемь птиц исчезли за изгородью в дальнем конце луга.

Гончая приглушенно тявкнула, она шумно дышала.

– Ужасно обманчивый свет, – сказала Динни.

– При чем тут свет, – сказал лорд Саксенден. – Это моя печень.

– Три птицы прямо на нас, милорд.

Бах!.. Бах-бах! Одна из птиц дернулась, сжалась в комок, перевернулась и упала ярдах в четырех за спиной у Динни. У нее перехватило горло. Только что такая живая, а теперь – такая мертвая! Она часто видела, как стреляют птиц, но у нее еще никогда не было такого чувства. Две другие птицы пролетели над дальней изгородью; она проводила их взглядом с легким вздохом облегчения. Гончая подбежала к егерю с убитой птицей в зубах, тот взял у нее добычу. Собака села с высунутым языком, не отрывая глаз от птицы. Динни увидела, как с языка у нее каплет слюна, и закрыла глаза.

Лорд Саксенден пробормотал что-то невнятное. Потом повторил сказанное еще менее внятно, и, открыв глаза, Динни увидела, что он вскидывает ружье.

– Фазанья курочка, милорд! – предупредил егерь.

Фазанья курочка пролетела невысоко над ними, словно уверенная, что ее час еще не пробил.

– Гм, – произнес лорд Саксенден, опустив приклад на согнутое колено.

– Выводок справа; слишком далеко, милорд.

Прогремело несколько выстрелов; Динни заметила, что из-за изгороди показались две птицы, одна из них теряла перья.

– Подбита, – сказал егерь; он смотрел, как она летит, ладонью защищая от солнца глаза. – Упала! – воскликнул он; гончая смотрела на него, тяжело дыша.

Грянули выстрелы слева.

– Черт! – сказал лорд Саксенден. – Сюда ничего не летит.

– Заяц, милорд, – быстро сказал егерь. – У самой изгороди.

Лорд Саксенден резко повернулся и поднял ружье.

– Не надо! – вырвалось у Динни, но выстрел заглушил ее голос. Подстреленный заяц остановился как вкопанный, потом дернулся вперед, жалобно плача.

– Возьми! – сказал егерь.

Динни снова закрыла глаза и заткнула пальцами уши.

– Дьявольщина! – пробормотал Саксенден. – Попортил шкурку.

Сквозь закрытые веки Динни чувствовала его ледяной взгляд. Когда она открыла глаза, мертвый заяц лежал рядом с птицей. Он выглядел необыкновенно пушистым. Ей вдруг захотелось уйти, и она поднялась, но тут же опять села. Пока не кончится гон, она не может уйти, не помешав стрелкам. Она снова закрыла глаза; стрельба продолжалась.

– Кончено, милорд.

Лорд Саксенден вернул егерю ружье; возле зайца лежали еще три птицы.

Стыдясь непривычного ощущения, Динни поднялась, сложила свой стульчик и пошла к изгороди. Вопреки традиции, она перебралась через нее первая и остановилась, поджидая лорда Саксендена.

– Жаль, что я попортил ему шкурку, – сказал он. – Но у меня весь день какие-то круги перед глазами. У вас бывают круги перед глазами?

– Нет. Искры из глаз иногда сыплются. Ужасно кричит заяц, правда?

– Да, мне это тоже всегда неприятно.

– Как-то раз на пикнике я видела зайца, – он сидел позади нас на задних лапах, совсем как собака; сквозь уши у него просвечивало солнце, они были совсем розовые. С тех пор я полюбила зайцев.

– Да, охотиться на них не такое уж удовольствие, – согласился лорд Саксенден. – Лично я предпочитаю жареного зайца тушеному.

Динни бросила на него быстрый взгляд. Он раскраснелся и явно был доволен собой.

«Теперь или никогда», – подумала Динни.

– Вы когда-нибудь говорите американцам, что это они выиграли войну? – спросила она.

Он неприязненно на нее поглядел.

– Зачем бы я стал это делать?

– Но ведь они же ее выиграли, правда?

– Кто вам сказал, этот профессор?

– Ну, от него я этого еще не слышала, но уверена, что и он так думает.

Динни снова поймала его острый взгляд.

– Что вы о нем знаете?

– Мой брат участвовал в его экспедиции.

– Ваш брат? А! – Это прозвучало так, словно он произнес: «Этой девице что-то от меня нужно».

Динни вдруг почувствовала, что теряет почву под ногами.

– Если вы читали книгу профессора Халлорсена, – сказала она, – надеюсь, вы прочтете и дневник моего брата.

– Я никогда ничего не читаю, – сказал лорд Саксенден, – нет времени. Но теперь вспоминаю. Боливия… ваш брат, кажется, застрелил человека и растерял вьючных животных?

– Человека ему пришлось застрелить, чтобы спасти свою жизнь; двоих он вынужден был избить за жестокое обращение с животными; тогда все они – за исключением троих – разбежались и угнали мулов. Он был там единственный белый, а кругом одни индейцы.

И в ответ на его холодный проницательный взгляд она посмотрела ему прямо в глаза, вспомнив совет сэра Лоренса: «Взгляни на него, как ты умеешь, Динни, знаешь, как на картинах Боттичелли».

– Можно мне почитать вам его дневник?

– Что ж, если у меня будет время.

– Когда?

– Сегодня вечером? Я должен уехать завтра сразу же после охоты.

– Когда хотите, – храбро сказала она.

– До ужина не удастся. Мне надо отправить несколько писем.

– Я могу лечь сегодня попозднее.

Она заметила, как он посмотрел на нее оценивающим взглядом.

– Посмотрим, – коротко сказал он.

Тут к ним подошли остальные.

Улизнув с последнего гона, Динни пошла домой одна. Вся эта история казалась ей забавной, но она была немножко смущена. Ей было ясно, что дневник не произведет нужного впечатления, если лорд Саксенден не будет уверен, что получит какую-то награду; и Динни понимала, как трудно сделать так, чтобы волки были сыты и овцы целы. Слева из-за копны поднялся выводок лесных голубей и устремился в лесок у реки; солнце садилось, в вечернем воздухе повеяло прохладой, отчетливее разносились звуки. Заходящее солнце золотило стерню; на листьях, еще почти не начавших желтеть, едва проступал багрянец осени, а там, внизу, сквозь деревья, окаймлявшие берег, поблескивала голубая лента реки. Воздух был напоен влажным, чуть едким запахом ранней осени, и из труб деревенских домов уже струился дымок. Чудесное время, чудесный вечер!

Какие отрывки из дневника ему прочесть? Она была в нерешительности. Перед ней вновь вставало лицо Саксендена, когда он ее спросил: «Ваш брат? А!» Она сразу разгадала, что это сухая, расчетливая и бездушная натура. Вспомнила она и слова сэра Лоренса: «Ты думаешь, таких людей нет? Не люди, а золото!» Совсем недавно она читала мемуары человека, который всю войну мыслил только «стратегическими операциями и большими цифрами» и, ужаснувшись вначале, затем и думать перестал о людских страданиях, скрытых за этими «операциями»; в своем стремлении выиграть войну он словно взял себе за правило не думать о людях и – в этом она была твердо уверена – не мог бы представить себе войну с их точки зрения, если бы и вспомнил о них. Золото, а не человек! Она слышала, как Хьюберт с презрительной усмешкой говорит о «кабинетных стратегах», которым война доставляет только удовольствие, – их возбуждает игра, возможность бросать в нее огромные людские массы, быть в курсе событий раньше других; они упиваются собственным величием. Не люди, а золото! Из другой, недавно прочитанной книги ей запомнился отрывок, посвященный тем, кто вершит историю. Они сидят в крупных концернах, в банках, в правительстве; тасуют людские массы, нимало не заботясь ни о ком, кроме самих себя, учреждают то одно, то другое предприятие, набрасывая проекты на листках блокнота и приказывая мелкой сошке: «А ну-ка, выполняй, черт тебя побери, и выполняй как следует». Люди в цилиндрах или брюках гольф, которые всюду и везде заправляют плантациями в тропиках, рудниками, торговлей, прокладкой железных дорог и концессиями. Не люди, а золото! Бодрые, здоровые, откормленные, неукротимые люди с холодными глазами. Непременные участники всех званых обедов, они знают все, что творится за кулисами, а человеческие чувства и человеческая жизнь им нипочем, «И все-таки, – подумала Динни, – ведь, наверно, есть и от них какой-нибудь толк; как бы мы получали без них каучук или уголь, кто бы добывал жемчуг и прокладывал железные дороги, кто бы спекулировал на бирже, затевал и выигрывал войны!» Она вспомнила о Халлорсене, – тот по крайней мере сам трудится и страдает за свои идеи, сам ведет свои войска в атаку: он не отсиживается дома, гордясь тем, что знает больше других, уписывая за обе щеки ветчину, подстреливая зайцев и помыкая своими ближними. Она свернула в парк и остановилась у крокетной площадки. Тетя Уилмет и леди Генриетта – эти вечные спорщицы – не могли в чем-то убедить друг друга. Обе воззвали к ней:

– Я права, Динни?

– Нет, когда твой шар на ходу коснулся чужого, ты продолжаешь игру; но когда ты, тетя, бьешь по своему шару, ты не имеешь права сдвинуть с места шар леди Генриетты.

– Я же тебе говорила! – воскликнула леди Генриетта.

– Конечно, говорила. Ну и позиция у меня, нечего сказать. Ладно, остаюсь при своем мнении и продолжаю играть, – и тетя Уилмет прогнала свой шар через ворота, сдвинув при этом на несколько дюймов шар противника.

– Ну, где у нее совесть? – жалобно простонала леди Генриетта, и Динни сразу поняла, как выгодно оставаться при своем мнении.