Текст книги "Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915"

3 марта 1903 г. Москва

Москва. 03 года. Марта 3.

Дорогой мне Эмилий Карлович,

И опять, и опять я пишу «все о том же»; пронеслась вторая волна недобрых вибраций, которые, однако, если держаться крепко за белое, голубое или розовое, совсем не опасны, а только разве что начнут рвать одежду – сорвут шляпу. И сейчас же мысль о Вас – как Вы? Заметили ли? Благополучно ли отнеслись?

И вот пишу…

Я не знаю, откуда берутся эти проносящиеся друг за другом астральные облака – гряды туч, гонимые бурей. Я не знаю, как Вы – я значительно окреп к перенесению всяких бурь сравнительно с прошлым годом, так что уже и надеюсь совладать, преодолеть ужас насмешкой к нему. Еще в прошлом году проносившиеся бури пронизывали, могли пронизывать центр моего главного. А теперь они больше вьются вокруг, задевая сбоку. По словам А<лексея> С<ергеевича>, теперь в Сарове тоже буря[518]518
  Упоминается А. С. Петровский (получивший это известие, видимо, от своей сестры Е. С. Петровской из Дивеева).


[Закрыть]. Весна и первая половина лета будет тревожна, а осень – благодатна и мирна. Таковы слова А<лексея> С<ергеевича>, а я неоднократно убеждался в его чуткости в этом отношении.

Все чаще и чаще мне начинает казаться, что старец Серафим – единственно несокрушимо-важная и нужная для России скала в наш исторический момент. Величина его настолько крупна, что у меня неоднократно являлось, по отношению к нему, особое, неразложимое чувство – чувство Серафима – напоминающее в меньшей степени… Христово чувство, но о другом… Люди, знающие, что такое молитвенное созерцание Христа (наступающее после длинной молитвы обращения), или чувствующие внезапный приход, невидимое приближение Его, – до некоторой степени заговорщики… Не заговорщики ли во Христе мы? Не анархисты ли мы по отношению ко всему, что прямо вопреки Ему? (Кстати: я ужасно легко себя чувствую со всяким анархистом – мы понимаем друг друга, хотя и о разном – мы). Мне хочется, чтобы мы были и заговорщиками в Серафиме – анархистами во имя его. В самом деле: многое темное, касающееся Серафима, есть, быть может, лишь внецветное, восьмое – новозаветное слишком новозаветное[519]519
  Формулировка по аналогии с названием книги Ницше «Человеческое, слишком человеческое» («Menschliches, Allzumenschliches», 1878).


[Закрыть]. Вот пункт важный и драгоценный для психологического анализа: где историческое христианство черно (ужасно) и где оно внецветно (о восьмом, Отчее), т. е. невыносимо нежно и мило – несказанно, а внешне высказанно – кажущееся ужасным. И к чему относятся «старушки» – к 1-ому или к 8-му? У Исаака Сирианина (аскета) очень много кажущегося черным внецветного; теперь я понимаю, отчего его неофитам не рекомендуют читать (где слабым очам различать черное от внецветного?). Вот вопрос: аскетизм исторического христианства черен или внецветен по преимуществу (по осуществлениям)? Как ветхозаветно-пурпурное-Отчее на плоскости воплощения легко смешать с огненным ужасом третьей стадии (грехи, как багряное) внутреннего пути (огонек Денницы и огонек Отца – раздвоение нижней бездны – срыв), так и черное (1-ой стадии) и внецветное (8-ой стадии) часто сливаются на плоскости символа для неопытных, но дерзновенных богоискателей. Тут вся неоценимая, сокровенная глубина Его слов об Отце: «Принимающий Меня, принимает и Отца»[520]520
  Мф. 10: 40 («…кто принимает Меня, принимает Пославшего Меня»); Мк. 9: 37 («…кто Меня примет, тот не Меня принимает, но Пославшего Меня»).


[Закрыть]. Везде Отец сквозь Христа в Новом Завете, и обратно: Христос сквозь Отца в Ветхом. Изображаю графически.

1) В Ветхом Завете всегда «a» на «c» дает «b». 2) В Новом Завете «b» на «c» дает «a». Христос в «b» занавесил нижние бездны – дал возможность не смешивать пурпурное с огненнокрасным (желтокрасным), а познавать внецветным сквозь белое и голубое.

Был я у Николая Карловича[521]521
  Н. К. Метнер.


[Закрыть]. Слушал его исполнение бетховенской сонаты – кажется, ор. 14 (или сонаты № 14 – не знаю). Это – сплошная несказанная гениальность; действительно: выше Бетховена никогда не существовало большего гения по силе углубленных и созидающих начал (мы говорим об искусстве, конечно). Прекрасно «Schkerzo infernale» Николая Карловича[522]522
  «Инфернальное скерцо» (Ор. 2. «Три импровизации» для фортепиано, № 3).


[Закрыть] – вот здесь сила буревых налетов – пролетов, столь характерных для современности. Как я верю в Вашего брата, как надеюсь на него!.. Ал<ексей> Сер<геевич> говорил мне, что недавно написал Вам о картине Врубеля «Фауст и Маргарита»[523]523
  См. п. 21, примеч. 25.


[Закрыть]. Я уверен, что будь Вы на выставке «Мира Искусства», Вы заболели бы даже от силы и глубины этой картины (признаюсь – я всего два раза был на выставке, но образ Фауста, ведущего под руку Маргариту, которая в свою очередь длинной и бледной рукой срывает, проходя, маргаритку, врезался нестерпимой ясностью в мое сознание). Вот ходят они, кружатся – оборачиваются; уйдут из рамки картины, где останется лишь декоративный пейзаж – и опять вернутся; в это время им Кто-то аккомпанирует неизменно оборотами веретена – шубертовской музыкой к «Песне Маргариты»[524]524
  См.: «Фауст», ч. 1, сцена 15 («Комната Гретхен»). Песня Ф. Шуберта – «Гретхен за прялкой» («Gretchen am Spinnrade», op. 2; 1814).


[Закрыть]. И эти обороты веретена суть обороты времени. Если я остался здоров, а я едва не занемог от этой картины, – то только потому, что Гёте мне менее известен, нежели Вам, а потому я, вероятно, и не мог до конца воспринять «это» идущее от Гёте и преподносимое публике в репродукции (транскрипции) Ницше – это «вечно-женственно» – жалобное и вечно-фаустовское – любопытно-мужское… Оно приходит и уходит – и приходит под звук веретена. И эти обороты веретена суть обороты времени.

Не забывайте меня, дорогой Эмилий Карлович, и простите, если редко и сравнительно мало пишу Вам – бледно пишу. Но я устаю: надвигаются государ<ственные> экзамены и все еще не поданное мною сочинение[525]525
  Подразумевается выпускная университетская работа Белого – кандидатское сочинение «Об оврагах». Текст его не обнаружен.


[Закрыть]. Поэтому я так бесцветно вял. Сообщите о себе. Буду ждать с нетерпением. Господь с Вами.

А пока остаюсь глубокоуважающий Вас и горячо любящий

Борис Бугаев.

P. S. Мое уважение и сердечный привет Анне Михайловне[526]526
  А. М. Метнер.


[Закрыть].

P. P. S. Посылаю этот маленький песенник «о прошлом».

1. Объяснение в любви

 
Сияет роса на листочках.
И солнце над прудом горит.
Красавица с мушкой на щечках,
Как пышная роза сидит.
 
 
Любезная сердцу картина!
Вся в белых сквозных кружевах –
Мечтает под звук клавесина…
Горит в золотистых лучах.
 
 
Под вешнею лаской фортуны
И хмелью обвитый карниз,
И стены. Прекрасный и юный
Пред нею склонился маркиз
 
 
В привычно заученной роли,
В волнисто-седом парике,
В лазурно-атласном камзоле,
С малиновой розой в руке.
 
 
«Я вас обожаю кузина!..
Извольте цветок сей принять…»
Смеются под звук клавесина.
И хочет подругу обнять.
 
 
Целует напудренный локон
И плечи скрывающий шелк.
Глядит из отворенных окон
Подкравшийся муж, точно волк.
 
 
Уже вдоль газонов росистых
Туман бледнобелый ползет.
В волнах фиолетово-мглистых
Луна золотая плывет[527]527
  Впервые опубликовано в книге Белого «Золото в лазури» (С. 66–67), с изъятием строфы VI. См.: СП – 1. С. 106–107.


[Закрыть].
 

2. Встреча

 
Вельможа встречает гостью.
Он рад соседке.
Вертя драгоценною тростью,
Стоит у беседки.
 
 
На белом атласе – сафиры.
На дочках – кисейные шарфы.
 
 
Подули зефиры –
Воздушный аккорд
Эоловой арфы…
 
 
Любезен, но горд,
Готовит изящный сонет
Старик.
Глядит в глубь аллеи, приставив лорнет,
Надев треуголку на белый парик…
 
 
Вот… негры вдали показались – все в красном – лакеи…
Вот… блеск этих золотом шитых кафтанов.
Идут вдоль аллеи
По старому парку…
Под шепот алмазных фонтанов
Проходят сквозь арку.
 
 
Вельможа идет для встречи.
Он снял треуголку.
Готовит любезные речи.
Шуршит от шелку[528]528
  Впервые опубликовано в «Золоте в лазури» (С. 68–69) под заглавием «Менуэт»; вариант ст. 17: «Идут в глубь аллеи». См.: СП – 1. С. 107.


[Закрыть].
 

3. Прощание

 
Красавец Огюст,
На стол уронив табакерку,
Задев этажерку,
Обнявши подругу за талью, склонился на бюст.
 
 
«Вы радости – кои
Фортуна несла – далеки»…
 
 
На клумбах левкои.
Над ними кружат мотыльки.
 
 
«Прости мое щастье:
Уйдет твой Огюст»…
 
 
Взирает на них без участья
Холодный и мраморный бюст.
На бюсте сем глянец.
 
 
«Ах, щастье верну:
Коль будет противник, его, как гишпанец,
С отвагою шпагой проткну!..
Ответишь в день оный,
Коль, сердце, забудешь меня!»
 
 
…Сверкают попоны
Лихого коня…
Вот свистнул по воздуху хлыстик.
Помчался
И вдаль улетел.
 
 
И к листику листик
Прижался:
То хладный зефир прошумел…
 
 
«Ах, где ты, гишпанец мой храбрый?
Ах, где ты Огюст?..»
 
 
Забыта лежит табакерка.
Приходят зажечь канделябры.
 
 
В огнях этажерка
И мраморный бюст[529]529
  Впервые опубликовано в «Золоте в лазури» (С. 70–71), с посвящением Эллису. См.: СП – 1. С. 108.


[Закрыть].
 

4. Ссора

 
Заплели косицы змейкой
Графа старого две дочки.
Поливая клумбы, лейкой
Воду черпают из бочки.
 
 
Вот садятся на скамейку,
Подобрав жеманно юпки,
На песок поставив лейку
И сложив сердечком губки.
 
 
Но лишь скроется в окошке
Образ строгий гувернантки –
Возникают перебранки
И друг другу кажут рожки.
 
 
Замелькали юпки, ножки,
Кудри, сглаженные гребнем.
Утрамбованы дорожки
Мелким гравием и щебнем.
 
 
Всюду жизнь и трепет вешний.
Дух идет от лепесточков,
От голубеньких цветочков,
От белеющей черешни.
 
 
И в разгаре перебранки
Языки друг другу кажут…
Строгий возглас гувернантки:
«Злые дети: вас накажут!..»
 
 
Вечер. Дом, газон, кусточек
Тонут в полосах тумана.
«Стонет сизый голубочек» –
Льется звонкое сопрано.
 
 
И субтильные девицы,
Подобрав жеманно юпки,
Как нахохленные птицы,
В дом идут, надувши губки[530]530
  Впервые опубликовано в «Золоте в лазури» (С. 78–79), с посвящением М. И. Балтрушайтис. См.: СП – 1. С. 111–112.


[Закрыть].
 

5. Воспоминание

 
Заброшенный дом.
Кустарник колючий, но редкий.
Грущу о былом:
«Ах, где вы – любезные предки?»
 
 
Из каменных трещин торчат
Проросшие мхи, как полипы.
Дуплистые липы
Над домом шумят.
 
 
И лист за листом,
Тоскуя о неге вчерашней,
Кружится под тусклым окном
Разрушенной башни.
 
 
Как стерся изогнутый серп
Средь нежно белеющих лилий –
Облупленный герб
Дворянских фамилий!
 
 
Былое, как дым.
И жалко.
Охрипшая галка
Глумится над горем моим.
 
 
Посмотришь в окно –
Часы из фарфора с китайцем;
В углу полотно
С углем нарисованным зайцем;
 
 
Старинная мебель в пыли,
Да люстры в чехлах, да гардины…
И прочь отойдешь… А вдали –
Равнины, равнины…
 
 
Среди многоверстных равнин
Скирды золотистого хлеба.
И небо.
Один.
 
 
Внимаешь с тоской,
Обвеянный жизнию давней,
Как шепчется ветер с листвой,
Как хлопает сорванной ставней.
 

1903 года. Февраль[531]531
  Впервые опубликовано в «Золоте в лазури» (С. 80–81) под заглавием «Заброшенный дом»; вариант – строфа VII, ст. 3: «И вдаль отойдешь… А вдали». См.: СП – 1. С. 112–113.
  О стихотворениях Белого, посланных в этом письме, Метнер отозвался в письме к А. С. Петровскому от 4–16 марта 1903 г.: «Вообще Бугаев даже и не подозревает всей своей гениальности. Он посылает мне аккуратно в каждом письме по нескольку своих стихотворений, одно лучше другого; последний раз прислал песенник в „мусатовском“ стиле. Просто прелесть. Пушкинская грация и легкость» (РГБ. Ф. 167. Карт. 16. Ед. хр. 7. Проведенная параллель – с образом Павла Мусатова из 2-й «симфонии»).


[Закрыть].

P. P. P. S. Получили ли Вы мое предыдущее письмо?[532]532
  Видимо, имеется в виду п. 20.


[Закрыть] Кажется, я послал его незаказным и при этом не наклеил достаточное количество марок…

РГБ. Ф. 167. Карт. 1. Ед. хр. 10. Помета красным карандашом: «Х».

19 марта 1903 г. Москва

Многоуважаемый и дорогой мне Эмилий Карлович!

Сперва отвечаю в порядке Вашего письма. Вы спрашиваете о Сереже: он спокоен. Он принял свое несчастие героически – иначе быть не могло. Еще в день смерти своих родителей он говорил мне, что ко всему приготовлен (казалось – он уже знал, что и мать не будет жива – он все знал). Он готовился к ужасу, зачитываясь «Чтением о богочеловечестве»[533]533
  «Чтения о Богочеловечестве» – исследование по философии религии Вл. Соловьева (отд. изд. – М., 1881). С. Соловьев обратился к этому произведению еще в дни предсмертной болезни отца; ср. позднейшее свидетельство: «О том, что будет с матерью, когда отец умрет, я старался не думать. В гимназию я ходить перестал и ежедневно прочитывал по главе „Чтений о богочеловечестве“ Вл. Соловьева, погружаясь в глубины метафизики» (Соловьев С. Воспоминания. М., 2003. С. 346).


[Закрыть]. Говорил: «Во мне поднялась волна мессианических чувств, и она вынесет меня…»[534]534
  Подробный рассказ С. Соловьева о смерти и похоронах родителей см.: Там же. С. 347–351.


[Закрыть] В те дни стояли метели с шумом и свистом – и неслось, проносилось, заметало границы между жизнью и смертью. Мы придавали этой сладкой, снежной музыке все то значение, которое заключено в ней: «Метель» Николая Карловича[535]535
  Видимо, подразумевается одна из пьес, входящих в фортепианный цикл Н. К. Метнера «Восемь картин настроений».


[Закрыть] – наш, утонченно-высвеченный, новый, христианский хаос с просветами лазури – Его Милым голосом из-за бури. Эти были радостные дни. Приблизилось небо. Я радовался над могилой Соловьевых. Серафим прошел где-то недалеко от меня.

И неслось, и неслось – проносилось, вопя и взвивая снежнометельные восторги. Когда хоронили Соловьевых была метель. Служили литию. Потом закапывали. Недалеко торчала сосна. Два раза она взревела, взмахнув руками. Это было тогда, когда диакон молился за них. И эту жуткую милость присутствующие называли горем. Смеялся я про себя. И Серафим прошел где-то недалеко от нас.

Да.

Потом Сережа ездил в Киев[536]536
  О своем прибытии в Киев к Трубецким С. Соловьев сообщил Г. А. Рачинскому (назначенному после смерти родителей его опекуном) 28 января 1903 г. (РГАЛИ. Ф. 427. Оп. 1. Ед. хр. 2903); после нескольких дней пребывания в Киеве он переехал к родственникам в Харьков. См.: Соловьев С. Воспоминания. С. 351–364.


[Закрыть]. Теперь он вернулся оттуда. Он живет один. У него отдельная квартира[537]537
  Ср. свидетельство С. Соловьева: «Квартира на Поварской, которую подыскал мне Рачинский, состояла из трех комнат и кухни. Находилась она во дворе дома Милорадовичей, во втором этаже флигеля» (Там же. С. 364).


[Закрыть]. Мы собираемся у него, пьем чай и вспоминаем его родителей, чаще со смехом, чем с огорчением. В Соловьевых я потерял одних из самых близких людей себе. Какое блаженство – и радость, радость…

Постепенно все перебираются на зимние квартиры. Дачи пустеют. Это ничего. Укладываешься – пора в город[538]538
  Эти фразы впрямую не соотносятся с московским бытовым укладом: переезд с дач в город, на «зимние квартиры» обычно происходил поздним летом и осенью, а не ранней весной.


[Закрыть]. Знакомые присылают приветы. И Серафим, Серафим…

Да.

Простите этот растерянный тон, но что же делать нам, Эмилий Карлович, как не поникать, слушая радостно-звенящую, пронзительно-грустную струну, пронизывающую время.

Это лейт-мотив Серафима, кивающий мне, – не то это белый, переломленный пополам смеющийся старик, не то грустно молчащий человек с мягкими усами и в больничном халате – тоже в белом – тоже святой. И вот – путается – Ницше, Серафим. Серафим, Ницше. Оба прошли – пришли. Один окапывал святое место, другой навсегда замолчал, потому что все узнал. Когда начинали играть на музыкальном инструменте – он тихонько рычал, «зная». Больше и больше мне кажется, что полет через пропасть ему удался, а то случайно неловкое движение, которое он сделал в тот момент, когда скрывался от нашего взора, мы приняли за окончательность безумия его. Но он не упал, не свалился, а только споткнулся на краю пропасти, перепрыгнув. Бог мне судья, если он не восхищался тогда, когда на всю Европу «они» огласили его безумие[539]539
  Первые явные признаки душевного расстройства у Ницше были отмечены в конце декабря 1888 г., 3 января 1889 г. он перенес апоплексический удар, после чего наступило окончательное помрачение. 10 января 1889 г. Ницше был помещен в психиатрическую клинику в Базеле, 17 января – в психиатрическую клинику Иенского университета. В мае 1890 г. мать Ницше перевезла его к себе в Наумбург на домашнее попечение.


[Закрыть]. Ницше – святой, и биография его должна быть «житием».

И вот опять этот звеняще-надорванный, радостно-удивленный аккорд из неизвестных далей пробил оконные стекла, и хочется крикнуть: «Серафим, Распятый Дионис! К вам иду».

И, быть может, где-нибудь в соседней комнате поют цыганский романс леопардовым голосом Вяльцевой: «Приди ко Мне, прии-дии ко Мнее!..»[540]540
  Цитируется цыганский романс (на мотив вальса «Шампанские волны» Дж. де Вотари) «Поцелуй меня…»: «Там в тишине // Наедине // Приди ко мне, ко мне!..» (Вяльцева – альбом. 15 цыганских романсов из репертуара А. Д. Вяльцевой. <СПб.>, 1902. С. 31–32).


[Закрыть]

И что это?

Но ничего не видишь, ничего не слышишь. В Девичьем Монастыре горит пунцовая лампадка на могиле Соловьевых[541]541
  М. С. и О. М. Соловьевы были похоронены на кладбище Новодевичьего монастыря рядом с могилами историка С. М. Соловьева и Вл. С. Соловьева – отца и брата М. С. Соловьева.


[Закрыть] – пунцовая, потому что Рачинский в знак памяти повесил ее на могилу. Дело в том, что перед смертью Михаилу Сергеевичу Соловьеву понравилось одно мое стихотворение, где фигурирует пунцовая лампадка, и он во многих местах читал его. Вот оно:

Владимир Соловьев

 
Мы задыхалися от пошлости привычной.
Ты на простор нас звал.
Казалось им – твой голос необычный
Комично прозвучал.
И вот когда надорванный угас ты
Над подвигом своим, разнообразные, бессмысленные касты
Причли тебя к своим.
В борьбе с рутиною свои потратил силы,
Но не разрушил гнет…
Пусть вьюга снежная венок с твоей могилы
С протяжным стоном рвет.
Окончилась метель. Не слышен голос злобы.
Тиха ночная мгла.
Над гробом вьюга белые сугробы
С восторгом намела.
Тебя не поняли… Вон там сквозь сумрак шаткий
Пунцовый свет дрожит.
Спокойно почивай: огонь твоей лампадки
Мне сумрак озарит[542]542
  Впервые опубликовано в книге Белого «Золото в лазури» (С. 219–220), с посвящением М. С. Соловьеву; варианты – ст. 1: «Задохлись мы от пошлости привычной»; ст. 4: «безумно прозвучал». См.: СП – 1. С. 158.


[Закрыть].
 

Это читал Михаил Сергеевич. А теперь он не читает, но лежит. И над ним дрожит, тоже дрожит красная лампадка.

Ольга Михайловна каждый день наливала мне чаю, и спорила, спорила со мной, а теперь в их пустой квартире зияет черное, кровяное пятно в том месте, где она упала (она застрелилась – впрочем, это не важно).

А мы уже собираемся в других местах, и смеемся, вспоминая Соловьевых.

Вот все, что мы можем сделать для их памяти.

Вы спрашиваете, в каком № «Мира Искусства» мой реферат? В № 12‐ом[543]543
  Имеется в виду статья «Формы искусства» (см. примеч. 11 к п. 20).


[Закрыть]; я постараюсь его Вам прислать, хотя там лишь выдержки из него.

Дорогой Эмилий Карлович, начал писать Вам длинное письмо, но вот вспомнил красные лампадки, и какое-то сладкое бессилие заставляет меня прикончить его. Кто-то, удаленный, поет: «Приди ко Мне, прииди ко Мне»… И я все обрываю…

На днях буду писать сериозно. А пока простите и прощайте, мой дорогой и многоуважаемый Эмилий Карлович. Мой нижайший поклон Анне Михайловне[544]544
  А. М. Метнер.


[Закрыть].

Весь Ваш Борис Бугаев.

1903 года. Март 19.

РГБ. Ф. 167. Карт. 1. Ед. хр. 11. Помета красным карандашом: «ХI».

Ответ на п. 21.

22–25 марта 1903 г. Нижний Новгород

Н. Новгород 22 марта 1903 г.

Дорогой и страшно милый Борис Николаевич. Оба Ваши письма X и XI – я получил. Помнится, свое последнее письмо я прервал сообщением о прибытии письма Алексея Сергеевича[545]545
  О получении письма А. С. Петровского Метнер известил Белого 4 марта 1903 г. (п. 21).


[Закрыть]. Письмо его поразило на этот раз меня своею христианско-ницшеанскою анархичностью, своим, в хорошем смысле слова, <нрзб> перед солью нашей все же милой земли, на которой мы проводим (по Вашему страшно милому слову) дачный сезон, перед солью, каковою несомненно являются Гёте, Бетховен и немногие другие… Я даже пожалел, что завел секретное отделение в моем письме к Вам[546]546
  Подразумевается фрагмент п. 21, датированный 2 марта.


[Закрыть]; а теперь жалею, что забыл в ответном письме сказать об этом секретном отделении Алексею Сергеевичу. Впрочем, во-первых, это поправимо, а, во-вторых, то, что я сепаратно сообщил Вам, кажется, не весьма важно и интересно. Я «заметил» и на этот раз в первый раз вполне «благополучно отнесся» к новой волне «недобрых вибраций», о которых Вы пишете в X письме от 3-го марта. Должно быть, начинаю крепнуть. Я вполне понял непатологичность (выражаясь словами Ницше) der versucherisches Tapferkeit des schaerfsten Blicks, die nach dem Furchtbaren verlangt, als nach dem Feinde, dem wuerdigen Feinde, an dem sie ihre Kraft erproben kann[547]547
  Цитата из «Опыта самокритики» («Versuch einer Selbstkritik», 1), предпосланного основному тексту трактата «Рождение трагедии» («Die Geburt der Tragödie»); в переводе Г. А. Рачинского: «испытующего мужества острейшего взгляда, жаждущего ужасного, как врага, достойного врага, на котором оно может испытать свою силу» (Ницше. Т. 1. С. 49).


[Закрыть]. Это – не вызов, а просто готовность, приготовленность и потому как бы жажда. – И насмешка Ваша оттого, что самое главное защищено панцирем. – Особенность, неразложимость чувства Серафима – залог того, что Principium individuationis[548]548
  Принцип индивидуализации (лат.).


[Закрыть] в своем роде существует и «там»… Мы стали с Вами «заговорщиками», дорогой Борис Николаевич, в тот замечательный вечер в сентябре 1902 года, когда я сказал Вам: «не христианское, а Христово чувство…» Лишь имея последнее, можно спокойно говорить о «зимних квартирах», не подразумевая под ними солдатские казармы или пенитенциарные учреждения…

23 марта. Вчера у меня провел вечер А. П. Мельников (сын Андрея Печерского). Он чувствует себя одиноким в Нижнем, основательно говоря, что здесь есть чиновники, купцы, золоторотцы[549]549
  Фразеологизм «золотая рота» (бранный смысл) обозначал представителей городских низов и преступного мира.


[Закрыть] – но нет людей. Но вот засасывающая сила нашей провинциальной жизни: ему уже 40 лет, и он, чиновник особых поручений при губернаторе, сам того не замечая, прирос к месту, которое лет 12–14 тому назад считал лишь ступенью к дальнейшему. «Я никогда не думал, что проживу в Нижнем больше двух лет, и вот застрял, быть может, на всю жизнь; холостой, я живу вы видели как, будто завтра съеду; сначала не хотелось устраиваться, а теперь привык и не стоит; я обожаю музыку, живопись и вот все-таки не имею решимости бросить все и уехать…» Мне страшно стало от этих слов… Вдруг и я?!. Впрочем он – полный буддист, а я худощавый германец; ничто же так не противоположно буддизму, как германизм (Шопенгауэр – гениальный урод![550]550
  Подразумевается тяготение Шопенгауэра к буддизму; выводы его этики созвучны индуистскому учению о нирване.


[Закрыть]); подумайте только, Нирвана и Валгала[551]551
  См. п. 13, примеч. 7.


[Закрыть]; сидение, поджав под себя ноги, с глупо блаженной улыбкой и Полет Валькирий[552]552
  См. примеч. 7 к п. 4.


[Закрыть]. Мельников пишет анпандо[553]553
  Искаженное «в pendant» (к чему-, кому-либо; фр.) – в параллель, в дополнение.


[Закрыть] (как говорят нижегородские купчихи) к Also sprach Zarathustra – так говорит Гаутама (Будда). В то же самое время: он считает Ницше предтечей воплощения Св. Духа (третьего царства), увлекается сектантством и смеется над тем, что в XX (?!) веке затеяли открывать мощи. Все это пока производит на меня впечатление странной смеси. Мне кажется, что его интерес к религии какой-то профессорский, какой может быть к химии или юриспруденции. Мельников и Назарий – единственные мои гости.

Вот что Мельников рассказал об открытии мощей Серафима[554]554
  См. примеч. 35 к п. 21. Гроб с мощами Серафима, находившийся в часовне в Сарове, был открыт 11 января 1903 г.


[Закрыть], находя, что великий дух последнего профанируется этим нелепым обрядом: место действия, на границе Нижегородской (С<ерафимо>-Дивеевский монастырь) и Тамбовской (Сарово) губерний, начальниками которых состоят лютеране, относящиеся очень корректно, но весьма скептически к вопросу о нетленности мощей. За некоторое время до того, как Владимир Московский с двумя преосвященными Нижегородским и Тамбовским[555]555
  В открытии мощей Серафима участвовали митрополит Назарий (см. примеч. 3 к п. 13), митрополит Московский (в 1898–1912 гг.) Владимир (в миру Василий Никифорович Богоявленский; 1848–1918; святой-новомученик), епископ Тамбовский и Шацкий (в 1902–1903 гг.) Димитрий (в миру Михаил Георгиевич Ковальницкий; 1839–1913).


[Закрыть] отправились в Сарово, к атаману Унтербергеру, явился о. Серафим (Чичагов, автор Летописи[556]556
  Имеется в виду «Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря» (см. примеч. 2 к п. 1).


[Закрыть]) и предупредил его, что, согласно завету преп<одобного> Серафима, мощи его могут оказаться не в Саровском монастыре (Тамбовская губерния), а в Дивееве (Ниж<егородская> г<уберния>), и что он считает долгом поставить его превосходительство в известность относительно этого обстоятельства. В ответ на это наш бисмарковский Тарас Бульба[557]557
  Главному герою одноименной повести Н. В. Гоголя иронически уподобляется (никогда не служивший Германии и канцлеру Бисмарку) российский военный и государственный деятель, генерал-лейтенант Павел Фридрихович Унтербергер (1842–1921) – нижегородский губернатор в 1897–1905 гг., ранее (в 1888–1897 гг.) – военный губернатор и наказной атаман Уссурийского казачьего войска.


[Закрыть] совсем наивно сказал монаху: ну это, я говорю, вы как там знаете молитесь, но весь вопрос в том[558]558
  Два выражения, которые генерал повторяет через каждые два слова (Примеч. Метнера).


[Закрыть], что меня следует заранее (?) предупредить об этом чуде, а то народ бросится как угорелый из Сарова в Дивеево, а за порядок в последнем месте отвечаю я, а не тамбовский губернатор… Вскоре после этого три вышеупомянутых архиерея в сопровождении исправника отправились в Сарово освидетельствовать мощи… Когда приступили к самому акту и приподняли крышку гроба, то исправник удалился по просьбе архиереев… Вот это-то удаление исправника и подало, основательно или нет (Мельников полагает, что основательно), повод к толкам, что в гробу найден истлевший скелет и что если бы в нем находились нетленные мощи, то исправника незачем было бы выпроваживать… Скандал, говорит Мельников, страшный! И неизвестно, что теперь будет предпринято… Так говорит Гаутама… то бишь Мельников, который чрезвычайно высоко ценит личность старца Серафима. Что же говорят остальные интеллигентные нижегородцы и тамбовцы, Вы, дорогой Борис Николаевич, легко можете себе вообразить. Получается нечто подобное тому, что Достоевский написал об обстоятельствах, сопровождавших кончину Зосимы[559]559
  Подразумевается «тлетворный дух», исходивший от тела усопшего старца Зосимы («Братья Карамазовы», ч. 3, кн. 7, I).


[Закрыть]. Вот только, кажется, наш Алеша, в отличие от Карамазова[560]560
  А. С. Петровский и Алеша Карамазов, воспитанник старца Зосимы.


[Закрыть], спокойно отнесся к буре в Сарове. Он писал мне, по крайней мере, что мощи Серафима обнаружатся не тогда, когда захочет начальство, а когда пожелает этого сам Серафим…[561]561
  2 марта 1903 г. Петровский писал Метнеру: «Вокруг открытия мощей пр<еподобного> Серафима какая-то буря поднялась, конечно, враждебная. ‹…› Говорят, что мощей не нашли, хотя он при жизни говорил, что тело его останется нетленным. Тут слышится какая-то тайна. Это дело слишком тесно соприкасается с „судьбами“, для того чтобы все могло пройти гладко и спокойно. Возможно и так, что этот вопрос начальство решило, не спросясь самого о<тца> Серафима, и мощи его объявятся тогда, когда он сам захочет, а не когда это заблагорассудится начальству. ‹…› Только больно, что эти слухи дают повод к злорадству врагов» (РГБ. Ф. 167. Карт. 16. Ед. хр. 26).


[Закрыть] Блажен, кто верует! Грустно!!

–

Спасибо за яркую передачу Вашего впечатления от картины Врубеля. Убежден, что Врубель трактовал тему Фауста в том роде, как это сделал Лист и Вагнер в музыке. «Сгущенно»? С большей, нежели у Гёте, дозой дионисовского элемента? Но вот вопрос: куда делся Мефистофель?? Не есть ли картина Врубеля – отчасти фокус? Вот лань, вот пес, а где охотник? Знаете, есть такие картины. Дети любят их. Фауст ведет под руку Маргариту. Ищи Мефистофеля! А он где-нибудь среди листвы опрокинувшись заглядывает прямо в лицо зрителю, и удивляется последний, как это он раньше его не заметил.

–

24 марта. Странный день был 21-го марта. В Петербурге мороз и снежная метель; в Москве летняя жара и гроза. В Нижнем слякотно; и снег и дождь. Мне показалось в этот день, что черт с насмешкой, временно куда-то удалившийся, возвратился; я даже как будто видел его: в нем всего 1½ аршина и он очень похудел и отощал; должно быть, хронический насморк одолел его. Примите это мое сообщение как полу-шутку. Я действительно что-то вроде черта видел и притом не однажды за эти дни, что-то небольшое, тонкое, изогнутое и серое… и вовсе не страшное… Я как-то даже легкомысленно не придал этому видению никакого значения.

–

Как Вы, должно быть, знаете уже из письма моего Алексею Сергеевичу, Ваша статья Церковь и Интеллигенция прошла в Приднепровском Крае[562]562
  См. примеч. 2 к п. 9.


[Закрыть]. Прошла давно еще в конце декабря; я ничего не знал об этом, т<ак> к<ак> как раз в то время мне почему-то прекратили высылать газеты. Желание Ваше (коему я вовсе не сочувствую), таким образом, не осуществилось, и Вы волею-неволею получаете прилагаемые при сем 20 рублей. Скромный этот гонорар как раз послужит Вам для путевых издержек из Москвы в Нижний и обратно летом. –

* * * * * * * * *

Вечером. В промежутке между чтением гранок, которые названы Маней Брате<нши>… поганками, – я взял Заратустру, открыл Ausser Dienst (случайно) и на первой странице прочел следующее о черте. Aber der Teufel ist nie am Platze, wo er am Platze waere: inmer kommt er zu spaet, dieser vermaledeite Zwerg und Klumpfuss…[563]563
  Цитируемый фрагмент («Also sprach Zarathustra», Teil 4) из главы «В отставке» в переводе Ю. М. Антоновского: «Но черт никогда не бывает там, где он был бы на месте: всегда приходит он слишком поздно, этот проклятый карлик и колченожка!» (Ницше. Т. 2. С. 186).


[Закрыть] Подчеркнутое мною указывает, что и Ницше видел черта ростом эдак в 1½ аршина, не более… Вообще вся глава Ausser Dienst (советую ее Вам перечитать) – заслуживает внимательного изучения. В ней – бездна души Ницше освещается так сильно, что сквозь его поверхностное богоотрицание светится хранящееся на дне сокровище любви к Богу, сокровище, которое он в детстве и в первой юности (см. биографию) зарывал все глубже и глубже и зарыл так глубоко, что потом сам потерял его местонахождение.

25 марта. Читаю Geburt der Tragoedie… Это – гениальная интерпретация аполлоно-дионисианской литургии, сделанная одним из ее средств… Антитеза Apollo-Dyonisus – одна из плодотворнейших в философии. Ницше дал здесь совсем неожиданно совсем новое направление диалектике бытия, новую вариацию на вечную тему… И при том в каких конкретных, почти осязательных образах… Пришел Новый Путь (март). Почему я получаю его на несколько дней позднее, нежели здешние редакции, которые уже успели сделать из него выдержки??? Как Вы, должно быть, знаете, я крайне недоволен всеми обстоятельствами, среди которых имеет состояться Колин концерт[564]564
  Концерт Н. К. Метнера состоялся 26 марта 1903 г. в Малом зале Московской консерватории. Ср. краткую информационную заметку: «Концерт Н. Метнера. 26 марта давал свой концерт молодой московский пианист, два года тому назад кончивший курс Консерватории, Н. Метнер. Пианист выступил с большою и разнообразною программой, по которой достаточно можно было судить и об его технике, и об его музыкальности. Если ему и предстоит еще над чем поработать, так это не над развитием беглости, а над выработкой тона, который отличается у него некоторою резкостью и сухостью» (Московские Ведомости. 1903. № 86, 28 марта. С. 5).


[Закрыть]. Вообще в своем родном городе не следует являться в качестве кандидата, а в качестве триумфатора. Надо было дать концерт в большой зале (т<ак> к<ак> к зале имеют больше уважения, нежели к артисту) и смелее выступить со своими сочинениями. Ко всем этим внешним нелепостям присоединилось одно внутреннее душевное страдание (последнее, дорогой Борис Николаевич, секрет!!). Я даже не знаю, как он будет в состоянии завтра играть. Пишу я Вам об этом потому, что знаю, как Вы к Коле относитесь и как глубоко Вы способны разобраться в психической атмосфере 26-го марта вечером, если примете во внимание факт огромного огорчения, которое терзало Колю последние две недели и о чем я только вчера узнал. Об этом факте Вы можете сообщить только Петровскому. – Переправа через Волгу очень опасна и, должно быть, это мое письмо не попадет к Вам завтра. Это досадно: я хотел, чтобы Вы прочли его до концерта. Впрочем, Вы, может быть, и так разберетесь и будете знать, что куда отнести… Как Вы прекрасно пишете о кончине Соловьевых и о Сереже… Эта «Heiterkeit»[565]565
  Веселость (нем.).


[Закрыть] среди ужасов смерти и самоубийств – есть огромный дар. Вам можно завидовать… Но я хочу сказать не только о Вашей душе, но и о Вашем литературном даровании… Вы трогаете меня не только тем, что Вы пишете, но и как… До свиданья, дорогой Борис Николаевич. Пишите, если урвете время от приготовления к экзаменам. Надеюсь, что Вы не ограничитесь одним факультетом?.. Кланяйтесь Вашим родителям… Простите за беспорядочное и нескладное письмо: я расстроен несколько делами Коли. Впрочем, в общем я чувствую себя день ото дня все лучше. Анюта[566]566
  А. М. Метнер.


[Закрыть] Вам кланяется… До свиданья. Господь с Вами. Ваш Э. Метнер[567]567
  В письмо вклеены газетные гранки с приписками Метнера: «Фельетонист Одес. Нов. г. Скриба рисует любопытную сцену в редакции журнала Новый Путь. Разговаривают между собой два члена редакции.
  – Говорил я вам, Дмитрий Сергеевич, что не надо было вот этого * печатать…
  – Не понимаю, Петр Петрович, почему бы это не надо? ‹…›».
  Астериском обозначена приписка Метнера:
  «* чего? Как Вы думаете? Выйдет ли третья книжка Нового Пути? Где Вы будете писать об Альбоме Коли? Раньше, чем печатать, пришлите, пожалуйста, мне рукопись».
  На гранке фельетона С. Протопопова Метнер сделал приписку: «Приведя выдержки из статьи Вашей в Мире Искусства № 1, почтенный, честный, близорукий Протопопов пишет следующее (он думает, что шутит *)».
  Следует текст Протопопова: «Так говорит Заратустра *… то бишь, декадент Андрей Белый.
  Можно и следует любить и приветствовать новизну, но „к чему же стулья ломать?“…
  Меткий афоризм гласит, что природа не делает скачков.
  А вот декадент Андрей Белый утверждает, что он и другие „преторианцы“ скакнули прямо на вершину высочайшей горы.
  Скакнули так высоко, что у всех недекадентов „кружатся головы“ ‹…›».


[Закрыть].

РГБ. Ф. 167. Карт. 4. Ед. хр. 12.

Ответ на п. 22 и 23.