Текст книги "Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915"

 
Я пустынею робко бреду
И несу ей свечу восковую.
Ничего от пустыни не жду,
Ни на что не ропщу, не тоскую…
 
 
Жадно тени столпились кругом.
Их пустыня мне шлет роковая.
Неповинен пред ней я ни в чем,
Как невинна свеча восковая.
 
 
Кем, зачем мне она вручена?
Я пред тайной теряюсь, робею,
Но не мною свеча зажжена,
И свечу загасить я не смею…[757]757
  Под заглавием «Свеча» опубликовано в «Новом Пути» (1903. № 11. С. 151), вошло в кн.: Семенов Леонид. Собрание стихотворений. СПб.: изд. Содружества, 1905. С. 13; варианты – ст. 5: «Тени жадно столпились кругом»; ст. 10: «Я не знаю, пред тайной робею…» См.: Семенов Леонид. Стихотворения. Проза / Изд. подгот. В. С. Баевский. М., 2007. С. 10, 508–509 («Литературные памятники»). Первую строфу этого стихотворения Белый процитировал также в письме к А. С. Петровскому от 18 августа 1903 г. (Белый – Петровский. С. 67).


[Закрыть]
 

Вот он несет свою свечу, безвинно окруженный пустынными тенями! И уже в золотом пламени ницшеанского дионисианства можно угадать то пламя, которое зажжет великим пожаром восковую свечу безвинно-декадентского народа. И сквозь вечное убожество (юродство) русских «выродков» вечно слышалась и пушкинская египетски-ницшеанская цыганственность, зароненная навсегда искони. Сколько дионисианской радости в словах:

 
И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть
И равнодушная природа
Красою вечною сиять…[758]758
  Заключительная строка стихотворения А. С. Пушкина «Брожу ли я вдоль улиц шумных…» (1829).


[Закрыть]
 

Здесь восковая свеча, растопленная и золотисто-янтарная, начинает сверкать ослепительно ницшевской винностью среди униженных равнин сквозь пронзительный визг метели[759]759
  Использован образный строй стихотворения Пушкина «Бесы» (1830); ср.: «Средь неведомых равнин!»; «Средь белеющих равнин»; «Визгом жалобным и воем».


[Закрыть]. И обратно: здесь мечты о человекобожестве преображаются светом немеркнущим, здесь сверхчеловек Ницше зажигается пред Господом, как «свеча восковая» – великая свеча…[760]760
  Характерно, что Ницше – славянин.
  В автобиографический книге «Ecce Homo» (1888) Ницше писал: «…мои предки были польские дворяне: от них в моем теле много расовых инстинктов, кто знает? ‹…› Когда я думаю о том, как часто обращаются ко мне в дороге как к поляку даже сами поляки, как редко меня принимают за немца, может показаться, что я принадлежу лишь к крапленым немцам» (Ницше. Т. 2. С. 700–701. Перевод Ю. М. Антоновского). Ср. сообщение в письме Ницше к Г. Брандесу от 10 апреля 1888 г.: «Мои предки были польские дворяне (Ницки); должно быть, тип хорошо сохранился вопреки трем немецким матерям. За границей меня обычно принимают за поляка. ‹…› Мне говорят, что моя голова встречается на полотнах Матейко» (цит. по: Свасьян К. А. Фридрих Ницше: мученик познания // Там же. Т. 1. С. 5).


[Закрыть]

Мой тезис: от Гёте к Ницше (показавшем на себе, чем тайно болел гётизм) и от Ницше к Тому Неизвестному, который дальше Достоевского, всегда живущего скрыто в русском народе. Или: Германия, классическая страна гениев, продолжится в декадентской России – грядущей стране пророков. Нечто, соединяющее Германию с Россией, есть в изумительной сонате Ник<олая> Карловича (ведь есть же в ней много чисто русско-мистического наряду с германским точно так же, как и в Альбоме[761]761
  Видимо, подразумевается первый опубликованный опус Н. К. Метнера – «Восемь картин настроений» («Acht Stimmungsbilder») для фортепиано.


[Закрыть]). Вот куда я невольно перепрыгнул от Шопенгауэра и Канта.

Дальнейшие наши разногласия (5, 6, и 7) вытекают из вышеизложенного. Я бы мог продолжать, но ведь надо же наконец и прикончить это безмерно затянувшееся письмо.

Переписываю Вам одно из моих стихотворений под названием «Вечный Зов», состоящее из трех отрывков.

Вечный Зов

1

 
Пронизала вершины дерев
Желтобархатным светом зоря.
И звучит этот вечный напев:
«Объявись – зацелую тебя».
 
 
Старина в пламенеющий час,
Обуявшая нас мировым, –
Старина, окружившая нас,
Водопадом летит голубым.
И веков струевой водопад,
Вечно грустной спадая волной,
Не замоет к былому возврат,
Навсегда засквозив стариной.
 
 
Песнь все ту же поет старина.
Душит тем же восторгом нас мир.
Точно выплеснут кубок вина,
Напоившего вечным эфир.
 
 
Обращенный лицом к старине,
Я склонился с мольбою за всех.
Страстно тянутся ветви ко мне
Золотых, лучезарных дерев.
 
 
И сквозь вихрь непрерывных веков
Что-то снова коснулось меня…
Тот же грустно задумчивый зов:
«Объявись – зацелую тебя»…
 

2

 
Проповедуя скорый конец,
Я предстал, словно новый Христос,
Возложивши терновый венец,
Разукрашенный пламенем роз.
 
 
В небе гас бархатистый пожар.
Я смеялся фонарным огням.
Запрудив вкруг меня тротуар,
Удивленно внимали речам.
 
 
Хохотали они надо мной,
Над безумно смешным лжехристом.
Капля крови огнистой слезой
Застывала, дрожа над челом.
 
 
Гром пролеток и крики и стон.
Ход бесшумный резиновых шин…
Липкой грязью окаченный вдруг
Побледневший утих арлекин.
Яркогазовым залит лучом,
Я поник, зарыдав, как дитя.
Потащили в смирительный дом,
Погоняя пинками меня.
 

3

 
Я сижу под окном,
Прижимаюсь к решетке, молясь.
В голубом
Все застыло искрясь.
 
 
И звучит из дали:
«Я так близко от вас,
Мои бедные дети земли,
В золотой янтареющий час…»
 
 
За решеткой тюрьмы
Под окном
Ей машу колпаком:
«Скоро, скоро увидимся мы»…
 
 
С лучезарных крестов
Нити золота тешат меня…
Тот же грустно-задумчивый зов:
«Объявись – зацелую тебя»…
 
 
Полный радостных мук,
Утихает дурак.
Тихо падает на пол из рук
Сумасшедший колпак[762]762
  Впервые опубликовано в книге Белого «Золото в лазури» (С. 17–20), с посвящением Д. С. Мережковскому; варианты – 2-я часть, строфа II, ст. 1: «В небе гас золотистый пожар»; строфа IV, ст. 1: «Гром пролеток, и крики, и стук»; 3-я часть, строфа III, ст. 1–2: «И под тусклым окном // за решеткой тюрьмы». См.: СП – 1. С. 85–87.


[Закрыть].
 

Письмо Ваше получил, точно так же как и предпоследнее[763]763
  Имеются в виду п. 35, 36.


[Закрыть]. Спасибо за «ядовитую» статью. Что касается до «братушек», то вполне разделяю Вашу нелюбовь к мужикам, считающим себя европейцами, а Кронштадтского понимаю[764]764
  Речь идет о газетных гранках, приложенных к п. 36.


[Закрыть].

Да хранит Вас Христос.

Борис Бугаев.

P. S. Мой привет и уважение Анне Михайловне.

P. P. S. На днях пошлю в «Новый Путь» статью, где между прочим говорю об «Альбоме» и об неизданной Сонате Николая Карловича[765]765
  Имеется в виду статья Белого «О теургии» (Новый Путь. 1903. № 9. С. 100–123).


[Закрыть]. Не будучи музыкантом, чрезвычайно затрудняюсь определять совершенство этих произведений с музыкальной точки зрения. Поэтому беру за главную теургическую точку. Не знаю, пропустит ли цензура (их ужасно казнят, вычеркивая решительно все, что имеет какое бы то ни было отношение к религии).

РГБ. Ф. 167. Карт. 1. Ед. хр. 18. Помета красным карандашом: «ХVIII».

12–13 июля 1903 г. Нижний Новгород

12 июля 1903 г. Н. Новгород.

Раньше всего, мой милый и дорогой Борис Николаевич, позвольте Вас пожурить… Не могу не сделать этого: старею; из Эмилия Карловича, из Мили постепенно и очевидно преобразовываюсь в «дядю Милю»; а дяди все поварчивают, брюзжат… Я так был удивлен, получив Ваше письмо от 2 июля, что даже не сразу обрадовался ему… И вдруг читаю, что Вы пишете, чтобы я опять и т. д… Да я ни разу за все это время не укорил Вас даже мысленно за Ваше молчание, вполне естественное. Кроме того, от столь близких мне людей, как Вы, я готов получать ежедневно письма с «нравственной утомленностью» в каждой букве. Если только Вас облегчает это, то пишите мне; я же, в свою очередь, постараюсь, если это возможно, разделить с Вами, или лучше, отделить от Вас эту «нравственную утомленность». Вы, кажется, не шутя считаете меня каким-то монстром мнительности. Алексей Сергеевич (он сегодня утром уехал в Саров)[766]766
  В письме от 9 июня 1903 г., отправленном с подмосковной станции Подсолнечная, А. С. Петровский сообщал Метнеру: «В Нижнем надеюсь быть между 12–15 июля. Мне очень хочется подольше побыть у Вас, а затем хорошенько потолкаться в толпе вокруг Сарова и Дивеева в качестве туриста и корреспондента „Летописи мира“ – наблюдая и отмечая. Я не шутя считаю это событие одним из важнейших современных мировых событий ‹…›» (РГБ. Ф. 167. Карт. 16. Ед. хр. 24). Петровский уехал в Саров на торжества в связи с канонизацией Серафима Саровского (см. примеч. 35 к п. 21).


[Закрыть] – передавал мне Ваше и сообщил свое мнение о моей фотографии. Она Вам, также как и ему, не понравилась, что мне вполне понятно; у меня крайне нервное лицо, и снять меня очень трудно; гораздо легче писать портрет. Между тем Вы пишете, что имеете против «совсем маленькое нечто…» и «чуть, чуть». Я хохотал, читая это, т<ак> к<ак> в эту минуту я очень ясно видел выражение Вашего лица в то время, как Вы это пишете! Вы – очень милы и… галантны. Ну а я вовсе уж не так мнителен… Вот только стар я стал и ворчлив. Дело в том, что я не могу жить без музыки…

Перехожу к делу, к деловитому. Об акцизе – нечего и думать. О преподавательской деятельности – нечего мечтать: едва ли Вы получите место в Москве. Против учительства (не мистического, а географического) я ничего не имею: занятие благородное и для Вас полезное: Вы бы приучились говорить с детьми; сначала с детьми по возрасту, а там и с детьми по уму-разуму. Сначала устно, а затем уж и письменно. Вы видите, что я готов вполне одобрить Вашу затею читать лекции. Но думаю, что Вам бы следовало брать пример не с Касперовича (столь же глупого, сколь и культурного) с его волшебными фонарями и неволшебными пианистками[767]767
  См. п. 31, примеч. 26, п. 33, примеч. 3.


[Закрыть], а с Брюсова, который, несмотря на его не только (как у Вас) декадентскую прокаженность, но и декадентскую сущность, умеет говорить не только как упорный маг, сложивший руки[768]768
  Обыгрываются строки из стихотворения Белого «В. Я. Брюсову» («Я в свисте временных потоков…», 1903): «в венце из звезд упорным магом», «застывший маг, сложивший руки» (см. примеч. 4 к п. 33). См.: СП – 1. С. 131, 527.


[Закрыть], но и как добросовестный сократик; и я признáюсь Вам, что последняя роль ему более к лицу! Вы, конечно, никогда вовсе не лишитесь своей пьяной радости, которая у Вас не только Ваше raison d’être[769]769
  Разумное основание, смысл (фр.).


[Закрыть], но и всеобщее, русское, чистое (не мутное), я бы хотел сказать целомудренное бражничанье; если изъять только некоторые угловатости и нагромождения (результат молодости и некоторой декадентской прокаженности), – то Вы успели уже дать меру, образчики этой пьяной радости, каких немного. К тому же Вы молоды, а Jugend, сказал Гёте, ist Trunkenheit ohne Wein…[770]770
  Цитата из «Западно-восточного дивана» («West-östlicher Divan», 1819): «Юность – пьянство без вина» («Саки-наме. Книга Кравчего»). См.: Гёте Иоганн Вольфганг. Западно-восточный диван / Изд. подгот. И. С. Брагинский, А. В. Михайлов. М., 1988. С. 99 («Литературные памятники»).


[Закрыть] Поэтому скажите себе вместе с ним:

 
Sei mir heute nichts zuwider!
Fühle mich so frank und frei;
Frische Lust und heitre Lieder,
Holt' ich selbst sie doch herbei.
Und so trink' ich! Trinke, trinke!
Stoßet an, ihr! Tinke, Tinke![771]771
  Tinken значит чокаться (Примеч. Метнера).


[Закрыть]
Du dort hinten, komm heran!.
Stoβet an, so ist’s gethan[772]772
  Цитата из «Фауста» (ч. 2, действие 1-е, «Маскарад»), слова Пьяницы. В подстрочном переводе: «Не смей никто мне сегодня перечить! Нет мне нынче удержу! Вольно дышу! пою песни, и пью, пью, пью без конца! Звените стаканами: тинк, тинк! Ей ты, что стоишь сзади! – выходи и чокайся! Чокайся и дело с концом!» (Фауст, трагедия Гёте / В переводе и объяснении А. Л. Соколовского. С. 160).


[Закрыть].
 

Но Вы не только не лишились и не лишитесь этой пьяной радости; пусть также она царит и в Ваших лекциях.

13 июля. Представьте! Я еще не дочитал до конца Вашего письма, которое пришло третьего дня вечером. Дело в том, что я решил отвечать на него по мере чтения. И в этой задаче своей встретил препятствие в лице Алексея Сергеевича и Андрея Михайловича (брата жены)[773]773
  А. М. Братенши (1882–1906) – брат А. М. Метнер; студент филологического факультета Московского университета.


[Закрыть]; Вы знаете, как мне трудно оторваться от разговора… Итак; да здравствует пьяная радость! Но пусть она не изгоняет из Ваших лекций ту долю элементарной азбучной ясности, которая необходима для аудитории, состоящей из лиц с «минимальной и примитивной культурностью». Не бойтесь, что половина лекции будет непонята почти всеми, лишь бы другая половина была понята почти всеми. Тогда успех Ваш обеспечен. Скажу о Нижнем. Здесь среди представителей интеллигентской расы царит мысль о необходимости умственного развития, par excellence, <нрзб>, т. е. развития без сосредоточения, развития неизвестно куда и зачем. Главари (например, газетчики), конечно, знают куда: в сторону дельности; вот почему печать казнит бездельников-декадентов, начиная с Фета и Вл. Соловьева (?! «специалиста по демонологии», как его назвал один местный scribler)[774]774
  От лат. scribо – писать, сочинять.


[Закрыть] и кончая Андреем Белым и Розановым. Признаюсь, я ждал неблагосклонных предварительных заметок о Касперовиче; однако с газетных столбцов было лишь заявлено, что любопытно, мол, послушать, что скажет нам о новом искусстве один из его представителей; правда, в тоне этой заметки слышалось: ничего путного не скажет[775]775
  См. примеч. 3 к п. 33.


[Закрыть]; но это только мог прочесть между строк внимательный читатель… Публика толпой валила на лекцию… Пойдет она охотно и на Вашу. Пойдет в особенности, если nimbus[776]776
  Облако, туман; ореол (лат.).


[Закрыть] учености, «буквальности» замечен будет ею в оглавлении. Я вполне одобряю Ваш план. Во всяком случае Вы должны сделать попытку стать на свои ноги без помощи акциза и т. п. –

Я мог бы очень много, дорогой Борис Николаевич, сказать Вам не против, а по поводу Вашего великолепного разбора нашего с Вами принципиального разногласия, но не сделаю этого по двум причинам: 1) некогда: гостит брат жены; 2) даже если бы и удосужился, то не сумел бы вполне высказаться по усталости своей мысли, которая все медленнее и слабее движется у меня. Ограничусь весьма немногим. Когда осенью прошлого года мы лихорадочно интервьюировали друг друга, то оказалось, что, помимо чисто вкусового (расового) несогласия о Шопенгауэре и Канте, мы вполне во всем солидарны вплоть до осуждения будем же делать Мережковского[777]777
  Подразумеваются прорицания о «конце русской литературы» в заключительной главе исследования Д. С. Мережковского «Л. Толстой и Достоевский»: «…может быть, конец русской литературы, то есть великого русского созерцания, есть начало великого русского действия» (Мережковский Д. С. Л. Толстой и Достоевский / Изд. подгот. Е. А. Андрущенко. М., 2000. С. 477 («Литературные памятники»)).


[Закрыть]. Не отрицая правомерности ожидания, необходимости пребывать в боевой готовности ввиду очевидного для маломальски зрячих приближения к узловой станции, поворотному пункту, мы оба признавали тогда нетерпение даже кощунственным. Ведь надо же признать, что реально эмпирически то, что Вы показываете в Своем Пришедшем, в данный исторический момент еще невозможно. По всей вероятности, мы находимся относительно близко к X, Y, Z, – ну, напр<имер>, на U, V; но эта относительность, может быть, продлится три-четыре столетия, подобно промежутку от Сократа и Платона до Христа. Ведь и Еврипид уже был декадент… относительно Эсхила и Софокла… Ваш Пришедший[778]778
  Cм. примеч. 19 к п. 20.


[Закрыть] есть гениальный симптом, а отсюда до пророческого (не предусматривающего события, а создающего их) глагола отнюдь не рукою подать… Таким же симптомом является и все Вами написанное в последнем Вашем письме. Я в основных чертах принимаю все это, но думаю, что на мой век достаточно и одного принятия, спокойного ожидания, квиэтизма, гениальности. Мне жутко от теургизма (чистого, не смешанного с элементами ему предшествующими), от пророческой стремительности; мое слабое сердце не выдержит такого полета; я ни на чей зов сам не двинусь, ни на чей человеческий; а на призыв сверхчеловеческий мне, если только я доживу до него, труда не будет двинуться; я готов, а силы, которых нет у меня для следования призыву человеческому, даст мне тот Сверхчеловек, призыв которого раздастся… Пишите, пишите мне, дорогой Борис Николаевич, все, что Вы думаете; я все готов слышать; я думаю, что я более готов к этому, чем многие другие, именно вследствие пассивности своей… Я пока ограничусь по существу сказанным. А теперь коснусь частностей: 1) мне страшно нравится Ваше отношение (pietas[779]779
  Любовь, нежность, преданность (лат.).


[Закрыть]) к Вашей матушке. Я заметил и оценил это еще тогда, когда был у Вас в гостях. 2) «Но везде вместо солнца ослепительный пурпур огня»[780]780
  Заключительные строки стихотворения «Золотея, эфир просветится…», входящего в двухчастный цикл Белого «Золото в лазури», посвященный Э. К. Метнеру. См. примеч. 9 к п. 33. Впервые опубликовано: Андрей Белый. Золото в лазури. С. 7–8. См.: СП – 1. С. 81.


[Закрыть] – вот что смутило меня в стихотворении, мне посвященном! Теперь после Вашего теперешнего письма ко мне я начинаю понимать эти строки и прошу Вас извинить меня за вздор, который я Вам, кажется, написал тогда[781]781
  Имеется в виду отзыв о том же стихотворении в п. 33.


[Закрыть]. Сознательно благодарю Вас за это посвящение. 3) В музыке Коли[782]782
  Н. К. Метнер.


[Закрыть] говорит глубокий германец о русской глубине. Но это не всегда: в Коле есть нечто архиантидекадентское, чтó часто уединяет на высотах чистого эгоистического и отнюдь не русского созерцания. – 4) Едва ли Ницше – славянин! Он такой же сомнительный славянин, как Боголюб Ефрем Лесников (Лессинг), как Любенюк (Лейбниц)[783]783
  Иронические «славянские» эквиваленты имен Готхольда Эфраима Лессинга и Лейбница.


[Закрыть] и т<ому> п<одобные> славянофильские химеры. Ведь тогда Пушкин – арап, Жуковский – турок, Чайковский – армянин, Лермонтов и Кант – шотландцы, Фет – немец и т. д. и т. д….

До свиданья! Поклон Вашей матушке… Жду Вас с нетерпением в ноябре. – Анюта[784]784
  А. М. Метнер.


[Закрыть] кланяется Вам. Христос с Вами. Горячо любящий Вас Э. Метнер[785]785
  Последующий текст – на блокнотном листке, подклеенном к письму.


[Закрыть].

С роковым значением для России монгольского ига я никак не могу согласиться; Россия отделена от Запада не Уральским хребтом и не Китайской стеною; вольно же ей было терпеть это иго 200 лет; да и иго то это вовсе уж не так тяжко было; тридцатилетняя война похуже изуродовала Германию…[786]786
  Тридцатилетняя война (1618–1648) между католическим габсбургским блоком (испанские и австрийские Габсбурги, католические князья Германии, поддержанные папством и Речью Посполитой) и протестантской антигабсбургской коалицией (германские протестантские князья, Франция, Швеция, Дания, поддержанные Англией, Голландией и Россией).


[Закрыть] Вообще я враг ссылок на несчастные обстоятельства, если речь идет о крупных явлениях вроде мировой роли великой нации. Ваш Вечный Зов (вещь изумительная по дерзкому сочетанию идеализма и натурализма) разве не показывает Вам самому, как рискованно из совершенно правильной по существу формулировки хода судеб человеческих переходить под влиянием грустно-задумчивого зова к реализации формулированного… Тут одно из двух: или, чувствуя призвание стать одним из предтечей, надо удалиться от мира для подготовки, или же, оставаясь в миру, исполнять свой долг, не сомневаясь в богоугодности его… Tertium non datur[787]787
  Третьего не дано (лат.).


[Закрыть]: впрочем, участок или дом умалишенных… Преждевременно появившийся на свет теургизм может вызвать или оргиазм, или квиэтизм, но уже не эстетический, а нечто вроде маразма дряхловосточной нирваны[788]788
  Последующий текст – приписка синим карандашом на обороте газетной гранки хроникальной заметки о выступлении Иоанна Кронштадтского, перечеркнутой красным карандашом:
  «По поводу известного уже читателям письма о. Иоанна Кронштадтского, напечатанного в Знамени, Новости замечают:
  „Странно появление в Кронштадте «почетного лица» со специальною миссиею обелить перед высокочтимым пастырем виновников погрома и, напротив, очернить гниющие уже в могиле жертвы этого бедствия. Точно от о. Иоанна зависит окончательное решение участи кишиневских громил… Странно старание «почетного лица» добиться всенародного отречения популярного пастыря от своего глубокоуспокоительного слова.
  Странна эта торопливость, с какою почетному пастырю поданы были перо и чернила для немедленного написания отречения…
  И как бы ни радовались отречению о. Иоанна те, которые сочли обязательным для себя замолчать высокогуманное слово почетного пастыря, оно, это отречение в душе каждого благомыслящего, уважающего о. Иоанна, человека оставит осадок чрезвычайной горечи: ведь, отвергнутое им слово заключало в себе пастырское осуждение насилий и убийств, не находящих себе оправдания ни с какой точки зрения!“»


[Закрыть].

Зачеркнул из-за «pietas» к Кронштадтскому. Но отказываюсь без Вашей двойной помощи обмозговать этот факт.

РГБ. Ф. 167. Карт. 4. Ед. хр. 19.

Ответ на п. 37.

25 июля 1903 г. Серебряный Колодезь

1903 года 25 июля.

Многоуважаемый и дорогой Эмилий Карлович!

Ужасно рад получить от Вас письмо. Спасибо за «журенье»: принимаю и молчу, ибо Вы попали в сущность одного моего большого недостатка – боязнь сказать то, что может, если и не произвести на человека дурного впечатления, то во всяком случае оставить осадок, но опять-таки я излишне «галантен» до известной черты, за которой уже не знаю границ. Всю жизнь стараюсь избавиться от двух (в сущности от одного) недостатка: от излишней мягкости и грубости.

Уведомляю Вас, что отправил в «Новый Путь» статью, в которой одна часть посвящена произведениям Николая Карловича (альбому)[789]789
  Речь идет о статье «О теургии» (1903. № 9. С. 100–123), в которой, наряду с прочими темами, рассматривается фортепианный цикл Н. К. Метнера «Acht Stimmungsbilder» («Восемь картин настроений»).


[Закрыть]. Я принужден был поступить так (т. е. вместо отдельной заметки говорить о Вашем брате в статье), потому что не могу, конечно, с чисто музыкальной точки зрения писать о таких высокохудожественных произведениях. Поэтому, упомянув вскользь о их выдающейся художественности, стал напирать на теургизм их, что на фоне всей статьи (она называется: «О теургии») больше оттеняет и уясняет произведения Вашего брата, нежели это возможно в заметке. Содержание статьи таково (привожу оглавление отрывков, из которых она состоит): «Отзывчивость идей. Теургия и магия. Их выражение в музыке. Магизм Лермонтова. Произведения г. Метнера, их теургизм. Теургический путь»[790]790
  Приведенная рубрификация тем статьи в печатном тексте опущена.


[Закрыть]. Я не послал Вам предварительно (по уговору) о Ник<олае> Карл<овиче>, потому что отрывок, вырванный из предыдущего и последующего, не мог иметь самостоятельной цельности, опираясь на предшествующие рассуждения, а всю статью я торопился отослать, чтобы она могла появиться в августовской книжке. Не знаю, 1) пропустит ли духовная цензура (там много есть, к чему можно придраться), 2) не обезобразит ли чего-нибудь редакция, 3) поместят ли вообще мое, ибо у нас с «Новым Путем» глухие и продолжительные нелады и даже «старые счеты»… Вот почему уже месяцев «5» я принципиально не печатаюсь в «Новом Пути», несмотря на просьбы Мережковского и Перцова, которые, выказав много пристрастности и тенденциозности, оттолкнули меня от себя (не как люди, а как деятели). Может статься, что они (будучи памятными (не зло-, а просто памятными)) припомнят мне некоторые мои вызывающие поступки и не напечатают.

Прежде всего Перцов обиделся, что я его отчитал за помещение моего письма в «Новом Пути» без моего ведома[791]791
  См. п. 16, примеч. 14.


[Закрыть], потом обиделся вдвойне за то, что я отказал им в просьбе напечатать мое письмо к Блоку (слишком интимного характера)[792]792
  18 февраля 1903 г. П. П. Перцов писал А. Блоку: «Вы говорили как-то, что у Вас есть какое-то письмо Бугаева, к<ото>рое еще можно понять. Если это точно так – то пришлите его, пожалуйста, может быть, оно пригодится для мартовской „частной переписки“, которую хотелось бы „скрасить“» (Литературное наследство. Т. 92. Александр Блок. Новые материалы и исследования. Кн. 1. М., 1980. С. 460. Публ. И. И. Аброскиной). На следующий день Блок сообщил Белому о предложении Перцова и запросил разрешения на публикацию письма «об искусстве с т<очки> зр<ения> содержания – и, конечно, с большими пропусками» (Белый – Блок. С. 41. Подразумевалось письмо Белого от 6 января 1903 г.). 24 или 25 февраля Белый ответил отказом: «Этого обычая я совсем не понимаю. ‹…› Мне бы не хотелось, чтобы мои слова с глазу на глаз были преданы гласности в „Новом Пути“» (Там же. С. 43).


[Закрыть], затем обиделся Мережковский за присылку рассказа, в котором Вл. Соловьев выставляется перлом создания (он терпеть на может В. Соловьева) и который они не поместили[793]793
  Текст этого рассказа сохранился в архиве Андрея Белого в черновом автографе под названием «Рассказ № 1» с датировкой «1901 года октябрь» (РГБ. Ф. 25. Карт. 2. Ед. хр. 5; Наше наследие. 1990. № V (17). С. 87–90. Публ. А. Лаврова). В переработанном и сокращенном виде рассказ был опубликован Белым под заглавием «Мы ждем его возвращения» (Свободная совесть. Литературно-философский сборник. Кн. 1. М., 1906. С. 160–163). См.: Андрей Белый. Собр. соч.: «Серебряный голубь». Рассказы. М., 1995. С. 245–247.


[Закрыть]. Наконец обиделся я за непомещение одной заметки, которую они (в Редакции) не поняли[794]794
  Подразумевается статья «О религиозных переживаниях», направленная Белым в редакцию «Нового Пути» в феврале 1903 г. (см. примеч. 10 к п. 27).


[Закрыть]. Кроме того: у нас с Мережковскими свои личные, усложненные до nec plus ultra[795]795
  Самой высшей степени (лат.).


[Закрыть], отношения… Все это делает мое участие в «Новом Пути» нежелательным для меня, тем более что и Мережковские понимают меня совсем превратно. Вообще я чувствую ужасное одиночество среди лиц, которые меня окружают и с которыми volens nolens[796]796
  Волей-неволей (лат.).


[Закрыть] приходится иметь дело: все эти Брюсовы, Бальмонты, Соколовы, Мережковские и т. д., все это, что вовсе не то, что нужно… Нет среди них пророков, ни на кого не глядишь с искренним доверием и дружбой (разве вот Бальмонт, который честен, прям, детски доброжелателен и капризен – он самый мне симпатичный, да и то…).

Вы всё еще вспоминаете мне, что я назвал «магом» Валерия Брюсова, но ведь «магизм» я понимаю в широком смысле, и как чудодейственность силы, употребленной не во Славу Божию (как, напр<имер>, у Лермонтова), так и отблеск того отношения к действительности, которое родит магов в тесном смысле. А если бы Вы ближе узнали Брюсова, то Вы согласились бы, что он истинный маг в потенции – маг, как тип человека, стоящего ступенью ниже теурга, ибо теург – белый маг. Вот Блок, тот бóльший маг и уже почти в настоящем смысле, почти равный в своем магизме Лермонтову. Маг – это заклинатель, манипулирующий до зоны хаоса, перед ней, наконец в самом хаосе, а теург – это маг, уже увидевший просветы или ушедший по ту сторону хаоса, во всяком случае хотя бы созерцанием победивший хаос. Отсюда: плоскости магизма и теургизма суть совершенно разнствующие во славе плоскости, со своими ступенями, своей логикой, своим путем, своим величием и т. д. Лица-маски, столь обильно показывающиеся на улицах, в театрах и общественных местах за последнее время и принадлежащие почти всегда молодым людям и девицам, понимающим новое искусство, – эти маски – только магичны самой элементарной долей магизма, но уже… магизма. Следовательно: и они до некоторой степени маги. Конечно, Брюсов среди магов выдающийся, умный, знающий маг, к которому термин «пророк безвременной весны»[797]797
  Заключительная строка стихотворения Белого «Маг» (СП – 1. С. 131). Ср. примеч. 3 к п. 38.


[Закрыть] подходит, ибо над-временность очень характерна в Брюсове. Может быть, это у него только поза, но он великолепный в таком случае актер, когда в обществе «застывше» и «надвременно»[798]798
  Вариации образа «мага» из того же стихотворения: «застывший маг»; «над временем вознесены».


[Закрыть] относится к окружающему. Кроме того, он донельзя гиератичен в манерах – опять-таки черта магическая…

Среди официальных выразителей магизма, с сознательным актерством ретуширующих себя перед обществом, пальма первенства принадлежит, конечно, Брюсову, который «играет роль» с чувством, с пафосом, исполняя свою миссию (миссию показного мага) перед целой Россией, и, конечно, заслуживает уважение и признание за это, ибо он же громоотвод – принимающий львиную долю грязи, оскорблений на себя, приучающий нашу, мужиковато удивляющуюся толпу не удивляться. Не знаю, понятно ли характеризую его, но для меня понятен и по-своему близок an sich[799]799
  Сам по себе (нем.).


[Закрыть] Брюсов. Вот почему в своем стихотворении я и постарался дать изображение идей и прототипа Брюсова…

Что касается лекций, которые мною еще не написаны (мне теперь ужасно трудно писать, да и все, что я пишу в настоящую минуту, так сомнительно и шатко для меня; испытания начались для меня решительно на всех пунктах и планах) – что касается лекций, – придам первой из них сериозную внешность, а второй богословскую, хотя под оболочкой сериозности спрячу магизм, а под оболочкой богословствования – теургизм. Лекцию хочу озаглавить так: «О великом перевале сознания» или просто: «О перевале сознания»[800]800
  Замысел выступлений Белого с публичными лекциями в 1903 г. не реализовался.


[Закрыть]. Конечно, постараюсь не подражать дураку Кашперовичу, который был ужасно смешон, объявляя столь же известные и неинтересные, сколь и неубедительно формулированные истины.

Что как Вы нашли Алексея Сергеевича, какова его эпопея? Был у Вас мой товарищ Владимиров? Я жду их в половине августа к себе, но думаю, что оба меня обманут[801]801
  В письме от 31 июля 1903 г. Белый напоминал А. С. Петровскому о намерении приехать к нему в Серебряный Колодезь и добавлял: «В. В. Влад<имирову> я соответственно пишу. В случае, если приедете, напишите о дне выезда» (Белый – Петровский. С. 61).


[Закрыть].

Я всё время напряженно следил за погодой, начиная с 8-го и кончая 20-тыми числами. 11 июля началось какое-то генеральное очистительное разряжение атмосферы грозы ужасающего характера, а потом, в дни торжеств[802]802
  Подразумеваются торжества в связи с канонизацией Серафима Саровского (см. примеч. 35 к п. 21).


[Закрыть], какое-то усмирение, после торжеств – то же, а 19-го какой-то… срыв… Читаю о чудесах, говорю вслух: «Слава Богу», а в душе – грусть, грусть… я ждал, быть может, большего (воскресения мертвых, катастрофы, а все сошло по-видимому благо-получно… чуть-чуть серединно…). Я не знаю, чего я ждал, но мне грустно.

Большое спасибо за указания тех границ, которых мне держаться относительно нижегородской публики, потому что сам я никогда не знаю границ и меры. И это вытекает из какого-то изнутри меня идущего побуждения, разбираясь в котором, вижу, что оно – особого рода хитрость: отсутствие чувства такта часто признак глупости: выгодно ли, чтобы меня считали не глупым, не лучше ли быть юродивым, Иванушкой дурачком и т. д., так что не есть ли «умственность» обуза совершенно лишняя. Ловя себя на этой идее – настроении, я почему-то краснею от стыда за себя… Но почему?.. Не уличаю ли я себя в чем-либо?.. Совершенно согласен с Вами – я преувеличил значение татарства, хотя оно у нас пустило глубоко корни; достаточно уж одного того, что множество дворянских родов ведет свое начало от выходцев из Орды… Вот хотя бы мы: при Ал<ексее> Михайловиче Бугаевы были стрелецкими сотниками (уж я не знаю кем, но служили в стрелецком войске, а раньше, кажется, татарского происхождения)[803]803
  В фонде Н. В. Бугаева, хранящемся в Центральном историческом архиве г. Москвы (ЦГИАМ. Ф. 418), документальных материалов, касающихся его родословной, не имеется (см.: Тарумова Н. Т., Уланова А. В. Николай Васильевич Бугаев. Новые архивные материалы // Андрей Белый в изменяющемся мире. К 125-летию со дня рождения. М., 2008. С. 194–196).


[Закрыть].

Но довольно. Лучше я Вам напишу в следующий раз. А то какая-то беспричинная грустность парализует каждую мою мысль, не давая возможности писать ни о чем, кроме пустяков. Если я и пишу Вам, то только благодаря Вашему чересчур любезному приглашению писать даже с нервной утомленностью. Прощайте, дорогой Эмилий Карлович, я так часто думаю о Вас. Да хранит Вас Господь.

Остаюсь готовый к услугам и любящий

Борис Бугаев.

P. S. Мой привет и уважение Анне Михайловне[804]804
  А. М. Метнер.


[Закрыть]. Жду от Вас известий. Пишите о себе.

P. P. S. Так как Вам не понравилось прежде «ослепительный пурпур огня»[805]805
  См. п. 33, примеч. 9.


[Закрыть], то я Вам посвятил восстановляющее огонь в золото стихотворение. Кроме того, позвольте мне посвятить Вам пять нижеследующих стихотворений, из которых одно Вы уже знаете[806]806
  Имеется в виду стихотворение «Встреча» (п. 12), вошедшее в высылаемый цикл «Старинный друг» («2. Янтарный луч озолотил пещеры…»).


[Закрыть]. Привожу для цельности и его.

Аргонавты

(Посвящается Э. К. Метнеру)

 
Пожаром склон неба объят…
И вот Аргонавты нам в рог от литаний
Трубят…
Внимайте, внимайте…
Довольно страданий!
Броню надевайте
Из солнечной ткани.
 
 
Зовет за собою
Старик аргонавт,
Взывает
Трубой
Золотою:
«За солнцем, за солнцем, свободу любя,
Умчимся в эфир
Голубой!..»
 
 
Старик аргонавт призывает на солнечный пир,
Трубя
В золотеющий мир.
 
 
Все небо в рубинах.
Шар солнца почил.
Все небо в рубинах
Над нами.
На горных вершинах
Наш Арго,
Наш Арго,
Готовясь лететь, золотыми крылами
Забил.
 
 
Земля отлетает…
Вино
Мировое
Пылает
Пожаром
Опять:
То огненным шаром
Руно
Золотое
Блистать
Выплывает,
Искрясь.
И блеском объятый,
Светило дневное,
Что факелом вновь зажжено,
Несясь,
Настигает
Наш Арго крылатый –
 
 
– Опять настигает
Свое золотое
Руно[807]807
  Вошло без заглавия в двухчастный цикл «Золотое руно» (второе стихотворение) в книге Белого «Золото в лазури» (С. 8–10). См.: СП – 1. С. 81–82.


[Закрыть].
 

Старинный друг

(посвящается Э. К. Метнеру)

1

 
Старинный друг, к тебе я возвращался,
Весь поседев от вековых скитаний.
Ты шел ко мне. В твоей простертой длани
Пунцовый свет испуганно качался.
 
 
Ты говорил: «А если гном могильный
Из мрака лет нас разлучить вернется?»
А я в ответ: «Суровый и бессильный
Уснул навеки. Больше не проснется».
 
 
К тебе я вновь вернулся после битвы.
Ты нежно снял с меня мой шлем двурогий.
Ты пел слова божественной молитвы.
Ты вел меня торжественно в чертоги.
 
 
Надев одежды пышнозолотые,
Мы, старики, от счастья цепенели.
Вперив друг в друга очи голубые,
У очага за чашами сидели.
 
 
Холодный ветер раздувал мятежно
Пунцовый жар и шелковое пламя…
Спокойно грелись. Затрепался нежно
Одежды край, как золотое знамя.
Вдруг смотрим – лошади в уборе жалком
К чертогу тащат два железных гроба.
Воскресший гном кричит за катафалком:
«Уйдете вы в свои могилы оба…»
 
 
В очах сверкнул огонь смертельной муки.
Коротко было расставанье наше.
Мы осушили праздничные чаши.
Мы побрели в гроба сложивши руки.
 

2

 
Янтарный луч озолотил пещеры.
Я узнаю тебя, мой друг старинный!
Пусть между нами ряд столетий длинный,
В моей душе так много детской веры.
 
 
Из тьмы идешь, смеясь: «Опять свобода,
Опять весна и та же радость снится».
Суровый гном, весь в огненном у входа
В бессильной злобе на тебя косится.
 
 
Вот мы стоим, друг другу улыбаясь.
Мы смущены все тем же тихим зовом.
С тревожным визгом ласточки, купаясь,
В эфире тонут бледнобирюзовом.
 
 
О, этот крик из бездн, всегда родимый,
О друг, молчи, не говори со мною –
Я вспомнил вновь обет ненарушимый,
Волной омыт воздушноголубою.
 
 
Вскочил, ногой стуча о крышку гроба,
Кровавый карлик с мертвенным лицом:
«Все улетит, все пронесется сном…
Вернетесь вы в свои могилы оба!»…
 
 
И я очнулся. Старые мечтанья!
Бесцелен сон о пробужденье новом.
Бесцельно жду какого-то свиданья.
Касатки тонут в небе бирюзовом.
 

3

 
Над гробом стоя, то сковал бездонно.
Пещера той же пастью мне зияла.
К провальной бездне мчащийся исконно,
Поток столетий Вечность прогоняла.
 
 
Могильный гном, согнувшийся у входа,
Оцепенев, дремал в смертельной скуке.
«О где ты, где, старинная свобода!»
Я зарыдал, крича, ломая руки,
 
 
Порывом диким, трепетно-бескрылым,
С тупым отчаяньем безвинной жертвы.
И пронеслось шептаньем грустно-милым:
«Пройдут века, и ты восстанешь мертвый.
 
 
В гробах сквозь сон услышите вы оба
Сигнальный рог в лазури прогремевший.
Старинный друг придет к тебе из гроба,
Подняв на солнце лик запламеневший».
 
 
Текла лазурь. Поток столетий шаткий
В провалах темных Вечность прогоняла.
Дремавший гном уткнулся в покрывало.
Рвались по ветру огненные складки.
 
 
И я молчал, так радостно задетый
Крылами черных, шелковых касаток.
Горели славой меркнущие светы.
Горел щита червонного остаток.
 

4

 
Старела Вечность. Исполнялись сроки.
И тихо русла смерти иссякали.
Лазурные, бессмертные потоки
Железные гробницы омывали.
 
 
Воздушность мчалась тканью вечно-пьяной.
Иисус Христос безвременной свечою
Стоял один в своей одежде льняной,
Обшитой золотистою парчою.
Число столетий в безднах роковое
Бесследным вихрем в Вечность улетело.
Его лицо янтарно-восковое
В лазурноясном счастье онемело.
 
 
Две ласточки с любовным трепетаньем
Уселися к Спасителю на плечи.
И Он сказал: «Летите с щебетаньем
В страну гробов – весенние предтечи»…
 
 
На тверди распластался, плача слезно,
Пятном кровавым гном затрепетавший.
Христу вручил он смерти ключ железный,
Услышав рог в лазури прозвучавший.
 

5

 
Лежал в гробу, одетый в саван белый.
Гроб распахнулся, завизжала скоба.
Мне улыбался грустноонемелый,
Старинный друг, склонившийся у гроба.
 
 
Друг другу мы блаженно руки жали.
Мой друг молчал, бессмертьем осиянный.
Две ласточки нам в уши завизжали
И унеслись в эфир благоуханный.
 
 
Перекрестясь, отправились мы оба
Сквозь этот мир на праздник воскресенья.
И восставали мертвые из гроба
И раздавалось радостное пенье.
 
 
Сияло небо золотой парчою[808]808
  Было: Текли в лазурь ликующие звуки.


[Закрыть].
Воздушность мчалась тканью вечно-пьяной.
Иисус Христос безвременной свечою[809]809
  Было: Иисус Христос, нам простирая руки.


[Закрыть]
Стоял вдали в одежде снежно-льняной[810]810
  За исключением второго стихотворения цикла (см. выше, примеч. 15, примеч. 10 к п. 12), впервые опубликовано в книге Белого «Золото в лазури» (С. 138–144). Варианты строк – 1-я часть, строфа VI, ст. 1: «Вдруг видим – лошади в уборе жалком»; 2-я часть, строфа IV, ст. 3: «Я вспомнил вновь завет ненарушимый»; 4-я часть, строфа I, ст. 2: «И тихо русла смерти иссякали»; строфа II, ст. 2: «Иисус Христос безвременной свечою»; ст. 4: «обвитый золотистою парчою»; строфа III, ст. 2: «бесследным вихрем в Вечность пролетело»; ст. 4: «в лазурноясном счастье цепенело»; 5-я часть, строфа IV, ст. 1: «Сияло небо золотой парчою»; ст. 3: «Иисус Христос безвременной свечою».


[Закрыть].
 

1903 г.

РГБ. Ф. 167. Карт. 1. Ед. хр. 19. Помета красным карандашом: «ХIХ». Фрагмент опубликован: ЛН. Т. 92. Кн. 3. С. 200–201.

Ответ на п. 38.