Текст книги "В клетке. Вирус. Напролом"

Глава 16

– Только не говорите, что вы не записали вашу драку, – сказала Ванн, когда я вернулся в офис.

– Со мной все хорошо. Спасибо, что спросили, – как ни в чем не бывало сообщил я, подходя к ее столу.

– Я не спросила, потому что это бессмысленный вопрос. Вы же в триле. Самое худшее, что с вами могло случиться, – это пара вмятин.

– Это не самое худшее.

Мои последние минуты в Лос-Анджелесе прошли в общении с крайне раздраженным менеджером пасаденской «Эйвис», когда я передавал ему информацию по своей страховке, чтобы они могли разобраться с арендованным трилом, который я вернул с трещинами и вмятинами.

– Но вы ведь выжили, – указала Ванн.

– Чего нельзя сказать о втором триле, – признал я.

– Уже известно, кто в нем был?

– Нет. Бригада криминалистов из Лос-Анджелеса сейчас как раз это выясняет. Но когда я осматривал его, то не нашел ничего ни об изготовителе, ни о самой модели.

– Странно, – резюмировала Ванн.

– Еще как странно. По закону каждый рыночный трил должен быть промаркирован, а также снабжен идентификационным номером транспортного средства. – Я поднял руку, чтобы показать номер своего трила, выгравированный чуть ниже подмышки. – У него ничего такого нет.

– Предположения?

– Первое – это опытный экземпляр, еще не выпущенный на рынок. Второе – это рыночная модель, которую изменили уже после продажи, содрали на ней все номера и бирку изготовителя. И третье – это ниндзя.

– Ниндзя-трил, – хмыкнула Ванн. – Смешно.

– Когда он пытался проломить мне голову кастрюлей, мне было не до смеха, – заметил я. – Лос-анджелесская бригада обещала сообщить, если они найдут что-нибудь интересное. Я попросил уделить особое внимание процессору и памяти. На меня посмотрели как на придурка.

– Шейн, никто не любит, когда им указывают, как делать их работу.

– Должен признаться, лос-анджелесское управление меня не слишком впечатлило, – сказал я. – Наверное, я просто расстроился, когда они попытались поместить меня в трила на инвалидном кресле.

В памяти всплыл звонок от агента Ибаньес, когда она весьма раздраженным тоном сообщила мне, что прождала моего возвращения десять минут перед отключенным трилом, прежде чем поняла, что я просто исчез. Она успокоилась только после того, как я убедил ее, что пока я добрался бы до «Бредбери-парк» в инвалидном кресле, наш загадочный трил давно бы ушел из квартиры вместе с важными уликами.

Хм, улики… а ведь за мной должок.

– Мне надо сегодня вернуться в Аризону, – сообщил я.

– Какой внезапный поворот в разговоре, – сказала Ванн.

– И совсем не внезапный. Джонни Сани оставил карту памяти для бабушки и сестры. Именно за ней туда приходил ниндзя-трил. На карте точно что-то есть, но вход защищен паролем.

– Какой бы пароль ни придумал Джонни Сани, разгадать его будет несложно.

– Может, и так, но лучше сначала спросить у родных. Ведь запись совершенно точно предназначалась им. Я сделал копию. Покажу ее им и посмотрю, знают ли они, что с ней делать.

– Спросите еще, знают ли они, почему Джонни жил под вымышленным именем.

– Спрошу, но вряд ли они в курсе. – Я чуть помолчал. – Все-таки очень странно, что у этого Оливера Грина, кажется, вообще не было никаких документов.

– Что вы имеете в виду? – спросила Ванн.

– Одна дама на почте рассказала мне, что Сани спрашивал об аренде абонентского ящика, но когда узнал, что для этого понадобятся два экземпляра удостоверения личности, вопросы задавать сразу перестал. Квартиру тоже снимал не он, а «Филамент диджитал». Значит, для найма жилья документа ему также не потребовалось.

– Что еще за «Филамент диджитал»?

– Изготовитель компонентов для нейронных сетей, – пояснил я. – Китайская компания. Я звонил им, но никто не ответил. Там сейчас глубокая ночь.

– У них нет офиса в Штатах? – спросила Ванн.

– Насколько я понимаю, та квартира и была их штатовским офисом. Я попросил наших лос-анджелесских коллег разобраться и с этим тоже.

– Должно быть, наши лос-анджелесские коллеги теперь вас просто обожают, – съязвила Ванн.

– Да, едва ли я их кумир, – согласился я. – А вы чем занимались?

– Очистила от хаденов еще несколько столичных предвариловок, – ответила Ванн. – Большинство предпочло вариант «убраться к чертям собачьим из Вашингтона», но нашлась и парочка упертых, кто отказался, и парочка таких, кого действительно стоило задержать. Теперь все они гости федерального правительства на ближайшие несколько дней. Займемся ими после марша. Полицейские сообщили мне, что обстановка понемногу накаляется. Да, кстати, я тряхнула ту интеграторшу.

– Которую? – спросил я. – Бренду Риз?

– Ага, ее самую. Позвонила ей, представилась и попросила о встрече, чтобы задать несколько вопросов. Она спросила, в чем дело, я ответила, что речь пойдет о взрыве на «Лаудон фарма». Тогда она спросила, почему я хочу поговорить об этом именно с ней, и я сослалась на некую анонимную наводку.

– Но у нас не было никакой анонимной наводки на ее счет, – напомнил я.

– Не было, но, когда я это сказала, она занервничала, чем очень меня заинтриговала.

– Любой занервничает, когда ему говоришь, что пришел по анонимной наводке, а дело касается теракта.

– Важно то, как именно нервничают, – заметила Ванн. – Риз сразу затихла, а потом попросила о встрече сегодня вечером.

– Мы приведем ее сюда? – спросил я.

– Я дала ей адрес одной моей любимой кофейни в Джорджтауне, – ответила Ванн. – Обстановка там посвободнее, она расслабится и будет более разговорчивой.

– То есть сначала вы доводите ее до паранойи, а потом хотите, чтобы она чувствовала себя уютно. Едва ли я вам нужен, чтобы вместе с вами разыграть перед ней пьесу о «хорошем и плохом полицейских». Вы вполне способны сыграть обе эти роли сами.

– Как раз это ваша подружка Тринх и называет небрежностью, – сказала Ванн.

– Не уверен, что она ошибается, – заметил я.

– Если это срабатывает, то ошибается.

– Опасная философия.

Ванн пожала плечами.

В моем поле зрения выскочило сообщение о звонке. Звонил Тони.

– Когда я брался за эту халтуру, ты не сказал, что я буду работать в настоящем морге с настоящим мозгом, – пожаловался он после обмена приветствиями.

– Мне пришлось быть осмотрительным. Извини.

– Ладно, проехали. Просто я никогда раньше не видел настоящий мозг. Пришлось прикрутить чувство обоняния до нуля.

– Ты что-нибудь нашел? – спросил я.

– Много чего. Наверное, мне стоит поговорить с тобой об этом. И с твоей напарницей тоже.

– Так давай встретимся.

– Только не в морге. Думаю, мне надо убраться подальше от всего этого мяса.

– Вот первая находка, – объявил Тони и вывел изображение мозга Джонни Сани; мозг был еще в черепе и проглядывал сквозь поблескивающую паутину нейронной сети.

Мы все стояли в визуализационной аппаратной: я, Ванн, Тони и Рамон Диас, которого, казалось, забавляло, что Тони занял его место за пультом.

– Это мозг, – сказала Ванн. – И что?

– Вы не на мозг смотрите, а на сеть, – посоветовал Тони.

– Хорошо, – согласилась Ванн. – А с ней что?

– Она совершенно уникальна! – заверил Тони.

– Я думал, любая нейронная сеть уникальна, – вклинился я. – Их ведь подгоняют под тот мозг, куда устанавливают.

– Верно, но перед установкой все модели идентичны! – воскликнул Тони и указал на мою голову. – «Рэйтеон» в твоей голове точно такой же, как любой другой экземпляр этой модели. Только когда сеть попадает в голову, ее завитки и рецепторы располагаются уникальным образом в каждом конкретном мозге. Но первоначальное железо и программное обеспечение у всех одни и те же.

Ванн показала на сеть на экране:

– И вы хотите сказать, что эта сеть не похожа ни на одну современную рыночную модель?

– Более того – она не похожа ни на одну когда-либо созданную, – заявил Тони. – Все нейронные сети должны быть представлены на утверждение в Управление по контролю качества пищевых продуктов и медикаментов либо в аналогичные органы в других странах. Все заявленные проекты собираются в одной базе данных для разных агентств и для людей вроде меня, которые пользуются ею как справочником. Этой сети в базе нет!

– Значит, это опытный образец, – заключила Ванн.

– Опытные образцы не помещают людям в мозг, – возразил Тони. – На то они и опытные: если что-то пойдет не так, они могут вас попросту прикончить. Прежде чем пройти утверждение, модели тщательнейшим образом испытывают на компьютерном стенде, на животных или на специально выращенной мозговой ткани. Если она установлена кому-то в мозг, значит это окончательный вариант проекта. – Он показал на сеть. – Перед вами окончательный вариант. Но его нет в базе данных.

– А мы можем посмотреть на нее уже без плоти и крови? – спросил я.

Тони кивнул, голова Сани исчезла с экрана, осталось только схематическое изображение сети.

– У меня не хватило времени как следует смоделировать, – пояснил Тони.

– Думаю, сойдет и так. Для меня она ведь все равно похожа на спагетти, – вспомнил я его же слова.

– Тогда почему ты захотел посмотреть на нее?

– Чтобы не любоваться на чей-то вскрытый череп.

– Ясно, – сказал Тони. – Прости.

– Вы сказали, что раньше не видели ничего подобного, – прервала нашу беседу Ванн.

– Да, верно, – подтвердил Тони.

– Тогда, возможно, она напоминает вам какую-то другую модель? – спросила Ванн. – У всех производителей автомобилей, которых я знаю, есть свой «фирменный стиль». То же самое ведь можно отнести и к нейронным сетям?

– Я думал об этом, – признался Тони. – И мне кажется, создатель этой версии взял многое из уже существующих решений. Например, базовые волокна расходятся типично для моделей «Санта-Аны», а в то же время архитектура соединений буквально содрана с «Лактурна», – это модель компании «Акселерант», про которую я говорил Крису сегодня утром. – Тони взглянул на меня, и я кивнул в знак подтверждения. – Есть еще много небольших нюансов от других изготовителей, прошлых и нынешних. Из всего этого напрашивается предположение.

– Какое же? – поинтересовалась Ванн.

– Думаю, эта модель изначально не предназначалась для продажи, – ответил Тони. – Она продуктивна, элегантна, и только по одной ее конструкции можно заключить, что интерфейс между мозгом и сетью по-настоящему чистый.

– Но? – сказал я.

– В том-то и дело, что «но». В эту сеть понапихана куча первоклассной архитектуры от других моделей, запатентованных по всем статьям. – Он махнул рукой на экран. – Если бы кто-нибудь осмелился выставить такой образец на рынок, его бы затаскали по судам все остальные компании-изготовители. И этот судебный процесс затянулся бы на годы. В общем, это никогда не попало бы на рынок. Ни за что. И ни в каком случае.

– А если это сеть для интеграторов? – спросил я. – Там-то рынок крохотный по сравнению с хаденским. Можно убедить, что коммерческого ущерба не будет.

– Не совсем, – сказал Тони. – В самой архитектуре хаденских и интеграторских сетей особых отличий нет. Главное их отличие в том, как они располагаются в мозгу, потому что структуры мозга у хаденов и интеграторов разные, а также в программах, которые управляют сетями.

– Тогда зачем ее сделали? – спросила Ванн. – Зачем создавать сеть, которую не продашь?

– Хороший вопрос, – сказал Тони. – Нейронную сеть ведь просто так, дома, от нечего делать, не сляпаешь. На разработку и внедрение самой первой функционирующей сети ушло сто миллиардов долларов. С тех пор расходы заметно снизились, но ведь все относительно. Нужно платить за стендовые испытания, за моделирование, само производство и еще за кучу всего прочего. – Он снова показал на экран. – В общем, такая модель вполне способна вытянуть из кармана тот же миллиард долларов.

– Миллиард долларов в трубу, – сказал Диас.

– Ну да, – подтвердил Тони, казалось слегка удивленный тем, что Диас еще там. – В том-то и дело. Ты не можешь позволить себе потратить целый миллиард долларов на нейронную сеть, которую не сможешь продать. Особенно сейчас, когда после Абрамса—Кеттеринг исследовательские программы по синдрому клетки больше не будут субсидироваться правительством. Хаденов в США меньше четырех с половиной миллионов, и почти у всех уже установлены сети в головах. Даже будь эта модель законной, все равно не имело бы смысла тратить такие огромные деньги, потому что рынок уже насыщен, а количество новых заболевших, которые появляются в Штатах ежегодно, не может окупить расходы. На мировом рынке шансы тоже невелики.

– В общем, напрасный труд, – заключил я.

– Так и есть, – подтвердил Тони. – Во всяком случае, насколько я могу судить. Может, я что-то упускаю.

– Давайте взглянем на это с другой стороны, – предложила Ванн.

– Что вы имеете в виду? – спросил я.

– Для начала перестанем ломать голову над тем, зачем ее сделали, – сказала она. – А вместо этого спросим себя, кто мог ее сделать. Если у нас появится предположение о том, кто это был, то, возможно, найдется и ответ на вопрос «зачем?». Итак, кто?

– Например, Лукас Хаббард, – ответил я. – Миллиард и для него не пустой звук, но для серьезного ущерба ему надо потерять несколько.

– Правильно, но то же самое можно сказать о каждом владельце компании, связанной с хаденами, разве не так? – возразил Тони. – Мы тратили хренову уйму денег на исследования по синдрому клетки, потому что им болела первая леди. Блин, Крис, да одно твое то старое фото с папой римским, наверное, продлило финансирование работ по вирусу на год или даже на два. Я не большой фанат закона Абрамса—Кеттеринг, но в одном они правы: финансирование хаденов действительно превратилось в огромное корыто, из которого жрут все, кому не лень. Тот же Хаббард. И Кай Ли, глава «Санта-Аны». И еще человек двадцать из высшего руководства таких же компаний. Любой из них мог запросто дать денег на разработку подобной штуки без вреда для себя.

– Да, но Хаббард и Сани были связаны, – сообщил я.

– Сани – это погибший парень? – спросил Тони, я кивнул. – Как связаны?

– «Акселеранту» принадлежит компания, получившая лицензию на медицинские услуги для навахо, – сказала Ванн. – А Джонни Сани – навахо.

– Не очень-то убедительная связь, – немного подумав, заметил Тони.

– Мы над этим работаем, – сказал я.

– Так или иначе, но сейчас Хаббард не стал бы бросать миллиард на ветер, – предположил Тони. – «Акселерант» хочет добиться слияния «Метро» с «Зебринг-Уорнер» и может просто попробовать их купить. Если сделка состоится, то ее обязательным условием будет плата наличными.

– Вы на удивление хорошо осведомлены о деловых операциях «Акселеранта», – отметила Ванн.

– Я слежу за делами всех компаний, с которыми сотрудничаю, – посмотрев на нее, сказал Тони. – В частности, поэтому я знаю, у каких клиентов намечается работа для меня. А еще я знаю, что сейчас все компании, хоть как-то связанные с индустрией вокруг хаденов, готовятся к очень тяжелым временам. Они или сливаются, или покупают друг друга, или пытаются как можно скорее расширить поле деятельности. Абрамс—Кеттеринг опрокинул корыто. Все, кормушки больше нет.

– Значит, получается, даже если Хаббард, либо Ли, либо кто-то еще и мог потратить большую сумму на подобную разработку, то не стал бы этого делать, – подытожил я.

– Только не сейчас, – подтвердил Тони. – Так мне кажется. Ну, то есть я же не агент ФБР и все такое.

– Тогда кто? – спросила Ванн и посмотрела на меня: очевидно, снова пришло время для проверок.

Я на минуту задумался и наконец выдал:

– Что ж, тогда остаемся мы.

– ФБР? – удивленно спросил Диас.

– Не ФБР, а правительство США, – уточнил я. – Для дяди Сэма миллиард долларов пустяк, и мы вполне могли бы создать то, что не имело бы коммерческого применения, либо из чисто научного интереса, либо потому, что это жирный кусок для округа какого-нибудь конгрессмена.

– То есть ее просто по-тихому делали в каком-нибудь институте НИЗ, – заключила Ванн.

– Правительство США, бывало, платило фермерам за то, чтобы они ничего не сажали, – добавил я. – Почему бы этому принципу не распространяться на высокие технологии? – Я повернулся к Тони. – Может, поэтому ее и нет в регистре, раз она никогда не предназначалась для продажи.

– Прекрасно, – сказал Тони. – Но это по-прежнему не объясняет, как она попала кому-то в голову.

– Мы над этим работаем, – повторил я.

– Работайте интенсивнее, – посоветовал Тони.

– Что скажешь о программном обеспечении? – спросил я.

– Я видел его только мельком, – ответил Тони. – Уже хотел заняться вплотную, но потом подумал, что вы наверняка ждете отчета по железу. Из того, что я успел увидеть, могу лишь сказать: программа написана на языке Хомского, что вполне логично, ведь он создавался специально для нейронных сетей. Кроме того, программа имеет значительно меньше линейных кодов, чем большинство интеграторских программ, которые я видел. Это означает, что либо она очень эффективна, либо тот, кто писал ее, хотел, чтобы она выполняла только узкий круг задач.

– Когда вы сможете сказать, что это за код? – спросила Ванн.

– Думаю, общий отчет я представлю вечером, – ответил Тони. – Если нужно больше подробностей, вам придется дать мне код на ночь.

– Без проблем, – пообещала Ванн.

– Но должен предупредить: когда я работаю вечером, то беру полуторный тариф.

– Вы его получите, – сказала Ванн, – при условии, что первый отчет будет готов к семи.

– Сделаю, – пообещал Тони.

– А вы? – повернулась ко мне Ванн. – Думаете, вернетесь к тому времени из Аризоны?

– Должен, по идее, – ответил я.

– Тогда поспешите, Шейн. Поспешите.

Она ушла, на ходу вытягивая из кармана жакета электронную сигарету.

Глава 17

В полицейском управлении Уиндоу-Рок есть конференц-зал. И в нем в тот день был установлен экран с выведенным на него видеофайлом, который ждал, пока его откроют паролем.

Я тоже был в зале. А еще Май и Джейнис Сани. Напротив женщин сидели Клах Редхаус и его босс Алекс Лафин. Возле двери стояли Глория Роунхорс, спикер Нации навахо, и президент Раймонд Бесенти.

Именно из-за последних двух так нервничал Редхаус, когда говорил со мной по телефону. Одно дело, когда твой босс стоит у тебя над душой и заставляет работать, и совсем другое, когда то же самое делают два самых влиятельных человека в Нации навахо.

Я взглянул на Редхауса. Казалось, он уже подуспокоился.

– Не знаю я никакого пароля, – говорила ему Май Сани, – и Джейнис не знает. Джонни никогда не говорил нам про пароли.

– Мы и не думаем, что говорил, – сказал Редхаус. – Может, он просто хотел передать вам это, но не успел, потому что умер. Но мы точно знаем: он хотел, чтобы вы обе увидели эту запись. Поэтому пароль должен содержать нечто такое, что очень важно для вас, что известно только вам двоим.

Джейнис посмотрела на меня:

– Разве вы не можете просто взломать пароль?

– Нам бы этого не хотелось, – ответил я. – Это было бы неуважением по отношению к Джонни и к вам. Если вы настаиваете, мы попробуем. Но это может занять долгое время. Тут я согласен с офицером Редхаусом – прежде чем мы начнем пытаться, вам лучше сделать хотя бы несколько предположений.

– Иногда для паролей используют имена родных или домашних питомцев, – сказал Редхаус и подошел к беспроводной клавиатуре проектора. – Например, Май. – Он набрал имя, появилось сообщение об ошибке. – Или Джейнис, – добавил Редхаус, но это тоже не сработало. – У вас есть животные?

– Была собака, когда Джонни был еще мальчиком, – сказала Джейнис. – Ее звали Бентли. Мама придумала.

Редхаус сделал новую попытку, но она тоже оказалась неудачной. Несколько комбинаций из трех имен также не дали результата.

– Мы здесь проторчим весь день, – прошептала Роунхорс на ухо Бесенти; тот кивнул в ответ.

– Джонни знал какие-нибудь слова на языке навахо? – спросил я. – Мог писать или говорить? – спросил я.

– Немножко, – ответила Джейнис. – Мы учили язык в школе, но Джонни не так хорошо успевал.

– Он любил истории про «говорящих секретами»[18]18
  Радисты-шифровальщики, которые использовали для передачи устных сообщений код на основе естественных языков. Во время Второй мировой войны в армии США служило много шифровальщиков из племени навахо.


[Закрыть], – вспомнила Май. – Ну, тех, еще со Второй мировой. О них еще кино старое есть. Джонни любил его смотреть в детстве.

– «Говорящие с ветром»?[19]19
  «Говорящие с ветром» – американский исторический фильм 2002 года, режиссер Джон Ву.


[Закрыть] – уточнил Редхаус.

– Наверное, – сказала Май. – Мне он никогда не нравился. Слишком много крови. Однажды я подарила ему на день рождения словарь «говорящих секретами». Джонни часто читал его.

Я быстро нашел в сети словарь шифровальщиков навахо. В него входило несколько сотен слов, разбитых по категориям, включая названия кораблей, самолетов, военных частей и месяцев года.

– Тах Тсоси, – произнес я.

Все в зале с подозрением посмотрели на меня.

– Вы что-то сказали? – спросил Редхаус.

– Тах Тсоси, – повторил я. – Я только что просмотрел словарь «говорящих секретами». Месяц май на их языке звучит как «тах тсоси». Простите за мое ужасное произношение.

– Да уж действительно, – улыбнулся Редхаус.

– Джонни стал называть меня так вскоре после того, как я подарила ему книгу, – сообщила Май.

– Стоит попробовать, – сказал я Редхаусу.

Тот набрал имя, и файл открылся.

– Май, Джейнис, – сказал президент Бесенти, – может, вы хотите сначала посмотреть без посторонних?

– Нет, – ответила Май и взяла внучку за руку. – Останьтесь.

Редхаус нажал клавишу, чтобы запустить воспроизведение.

На экране появился Джонни Сани. Я впервые видел его живым.

– Привет, бабуля. Привет, Джейнис, – произнес он, глядя прямо в объектив камеры, которую держал так близко к голове, что заслонял почти весь фон. – Подумал, они могут слышать то, что я делаю с телефоном, поэтому пошел и купил камеру. Пока припрячу все, а если со мной что случится, вы найдете.

Мне кажется, со мной творится что-то неладное. Может, они со мной что делают, поэтому мне так плохо. Помните, я ездил показываться на место уборщика? Потом мне кто-то позвонил и предложил другую работу. Обещал щедро заплатить. Сказал, чтобы я вернулся к вычислительному центру, – там меня будет ждать машина без водителя. Нужно будет только назвать свое имя, и меня отвезут к месту собеседования. Я сделал все, как он сказал. Машина стояла там, и я назвал свое имя.

Мы приехали в Гэллап, и там, возле какого-то здания, меня ждал трил. Он сказал, что его зовут Боб Грей и что мне предлагают место личного помощника для одного важного человека. Я спросил у них, что делает личный помощник, и он ответил, что в основном выполняет поручения и сопровождает своего босса в поездках. Он сказал, что я смогу много путешествовать, увижу мир и за это мне будут хорошо платить, – мне все это понравилось. Я спросил Боба, почему я. А он сказал, мол, я какой-то особенный, только сам об этом не знаю. Потом дал мне две тысячи долларов в конверте, сказал, что это жалованье за первую неделю и что я могу оставить их себе, даже если откажусь. Сказал, что расчет всегда будет наличными, поэтому налогов и всего такого мне платить не придется. Ну, я и согласился прямо там же. Боб сказал, что начальник охраняет свою личную жизнь, поэтому я не должен никому рассказывать, чем занимаюсь. Можно только сказать, что я получил работу. Так я и сделал.

И после того, как я с вами тогда попрощался, машина отвезла меня в Калифорнию. Боб встретил меня, показал квартиру и сказал, что она теперь моя. Потом дал еще денег. На следующий день Боб отвел меня к боссу, которого звали Тед Браун и который тоже оказался трилом. Он сказал, что как его помощник я должен буду стать интегратором – ну, тем, кто запускает других людей к себе в голову. А для этого, мол, нужно поместить в мой мозг компьютер. Я сначала перепугался, но они стали заверять меня, что больно не будет и что Теду я буду нужен только иногда, а все остальное время смогу делать все, что захочу. Но из-за того, что моя работа секретная, мне придется использовать кодовое имя – Оливер Грин.

Они отвели меня к какому-то доктору, я там заснул, а когда проснулся, то на голове совсем не было волос, и мне сказали, что компьютер уже у меня в мозгу. Несколько дней после этого сильно болела голова. Они сказали, что это компьютер так привыкает к мозгу и пройдет еще две недели, пока он привыкнет совсем.

Когда компьютер привык, ко мне пришли Тед с Бобом и сказали, что хотят попробовать интегрироваться. Тед сказал, что зайдет в мой мозг и подвигает моим телом. Я согласился, потом меня немного затошнило и рука начала двигаться сама по себе. Я испугался, а Боб попросил меня успокоиться и ничего не бояться. Потом Тед немножко погулял по квартире в моем теле.

После этого Тед пользовался моим телом каждый день понемногу. Мы ходили в магазин, в библиотеку, один раз даже отправили вам перевод на почте. И я подумал, что не так все это и плохо, главное – расслабиться.

Так прошло три месяца. Я спросил, когда мы отправимся в путешествие, он ответил, что скоро.

А потом началось это.

Однажды я сидел и смотрел какое-то шоу по телевизору, моргнул – а там уже другое шоу. И я подумал, что, наверное, заснул и даже не заметил. На следующий день я положил буррито в микроволновку, нажал кнопку, а потом снова моргнул – и гляжу, за окном темно, а буррито снова холодный. Но он точно приготовленный был, даже начинка вытекла. Просто я разогревал его так давно, что он уже успел остыть.

Дальше – еще хуже. Бывало, делаю что-нибудь и вдруг бац – я уже в другом месте и делаю совсем другое. Надену одну рубашку, а потом на мне другая. Однажды включил телешоу, которое идет по понедельникам, а был вторник, и не утро, а вечер.

Теду я про это не говорил – боялся, уволит меня, когда узнает, что я больной. Но в конце концов я совсем испугался и все ему рассказал. Тед отправил меня к доктору, а доктор сказал, что со мной все в порядке, просто иногда у некоторых людей, которые становятся интеграторами, бывают «провалы», как он это называет. Он сказал, что они прекратятся и тогда память ко мне вернется. Я пытался не бояться, но это все продолжалось и продолжалось.

Однажды я повернул голову и вдруг понял, что рядом со мной какие-то люди, которых я не знаю, один из них говорил со мной, а я не понимал, о чем он говорит. Потом он сказал, что кого-то надо убить. Имени я не помню. Он о чем-то спросил меня, я опять не понял, что он говорит, поэтому промолчал и ничего не ответил. Тогда один из них сказал: «Он отключился», а другой сказал: «вот черт», а еще спросил, значит ли это, что тот парень все еще в комнате. Я как-то сразу догадался, что он говорил обо мне. Я просто молча стоял и ничего не делал, а потом сразу наступил следующий день. Пришел Боб, спрашивал, как я себя чувствую, и я соврал, что все в порядке.

Мне кажется, я понял, в чем дело. Я-то думал, эти «провалы» у меня из-за того, что они поместили мне в голову компьютер. Но на самом деле Боб с Тедом используют этот компьютер, чтобы специально устраивать мне эти самые «провалы».

Они теперь длятся все дольше. Последний раз, когда это случилось, я потерял три дня. Даже не знаю, что мне теперь делать. Решил было бежать, но ведь теперь у меня в голове компьютер. Они точно меня найдут. И заставят пропустить столько времени, сколько им надо. А пока я его пропускаю, они используют меня, чтобы делать какие-нибудь плохие вещи. Или заставят меня сделать что-то плохое.

Вот я и не знаю, как мне быть. Говорю это, чтобы вы знали: если вам скажут, что я сделал что-то плохое, это был не я. Вы же знаете, я бы никогда такого не сделал. Смогу я их остановить или нет, пока не знаю. Но я вам обещаю, что обязательно попробую и не допущу, чтобы моими руками творили зло.

Я просто хотел найти работу. Хотел, чтобы у тебя, бабуля, был хороший дом. И у тебя, Джейнис. Простите меня. Я люблю вас.

Изображение сместились с лица Джонни Сани, и на экране на секунду показалась его спальня в Дуарти. Потом все исчезло.

– Да кто же, черт его дери, смеет творить такое? – возмутился Бусенти, кипя от злости.

Май и Джейнис уже ушли из конференц-зала, очень расстроенные. Капитан Лафин вызвался их проводить, знаками показав Редхаусу, что разговор можно продолжать и в его отсутствие. Однако президент Нации навахо в его разрешении явно не нуждался.

– Это вообще возможно? – спросил у меня Редхаус.

– Отключить кого-то, а потом управлять его телом? – уточнил я, Редхаус кивнул. – Никогда о таком не слышал.

– Это не означает, что такое невозможно, – заметила спикер Роунхорс.

– Нет, мэм, не означает, – сказал я. – Но будь такое возможно, мы наверняка уже знали бы о подобных случаях. Нейронные сети специально спроектированы с защитой от хакерских атак… – добавил я и замолчал.

– Что? – спросил Редхаус.

Я судорожно обдумывал, что можно им сказать, а что нет, но потом решил: да пошло оно все на фиг! Все-таки здесь сам руководитель Нации навахо, а не кто-нибудь. Можно и рассказать.

– Нейронная сеть в голове Джонни Сани – единственная в своем роде, – сказал я. – С большой долей вероятности можно утверждать, что ее настроили специально для этого случая. Что делает его совершенно уникальным.

– Но почему Джонни? – спросил Бесенти. – Зачем делать это именно с Джонни Сани?

– Любого другого можно было бы проследить, – ответил я. – А Джонни Сани никогда не покидал земли навахо. Все его медицинские записи здесь. Его личность можно удостоверить только по номеру социального страхования, а страховкой он никогда не пользовался. Где бы он ни работал, везде получал только наличные, в обход закона, в том числе и на этой должности. У него не много друзей и очень мало родственников.

– Иными словами, если нужен кто-то для медицинских опытов, это идеальная кандидатура, – подытожил Редхаус.

– По сути, так, – подтвердил я.

Бесенти еще больше разозлился.

– Я знал Джонни Сани, – сказал он мне.

– Да, сэр, я слышал об этом, – ответил я.

На самом деле от Клаха Редхауса я слышал о том, что в молодости Бесенти был весьма неравнодушен к матери Джейнис и Джонни, Джун. Чувства его, по всей видимости, так и остались безответными, но от этого для нынешнего президента Нации навахо они не стали слабее. Старая любовь не забывается.

Бесенти ткнул пальцем на экран с застывшим изображением Джонни Сани – видео уже переключилось на начало.

– Я хочу, чтобы вы нашли тех, кто это сделал, – сказал он. – И чтобы они не смогли оправдаться за свои преступления.

– Господин президент, мы сделаем все, что в наших силах, – заверил я.

Я не знал точно, допускает ли протокол обращение «господин президент», но решил, что Бесенти не слишком обидится.

– Если будет нужна наша помощь, только дайте знать, – сказал он.

– Офицер Редхаус уже очень помог мне, – сообщил я. – Если понадобится что-то еще, я его обязательно извещу.

Бесенти кивнул и вышел из зала.

– Когда вы собираетесь передать тело семье? – спросила Роунхорс, после того как президент ушел.

– Скоро, – ответил я. – Наш специалист сейчас заканчивает обследование сети в голове Сани. Как только работа будет завершена, мы сможем передать тело.

– Мне известно, вы помогаете семье вернуть Джонни домой, – сказала Роунхорс.