Текст книги "В клетке. Вирус. Напролом"

Глава 19

Час я провел с шерифами округа Лаудон, которые с удовольствием поверили в историю о «неудачном ограблении», и ушел тогда, когда начала появляться пресса, в том числе папины проплаченные газетчики. Им моя помощь была точно не нужна, они и сами прекрасно знали, что написать. Конечно, рано или поздно пришлось бы сообщить в ФБР, чтобы тело забрали, ведь мне нужно было выяснить, что у него в голове. Но я решил, что подумаю об этом позже.

Мой трил в Вашингтоне был там же, где я его оставил, и вдобавок под охраной полиции, хотя в первые пару минут я не мог толком понять, действительно ли это охранник или коп, который ждет меня, чтобы арестовать. Диагностика показала, что повреждения от пули в спине трила серьезнее, чем я решил вначале, и прошла пара часов, прежде чем их полностью устранили. Я поймал себя на мысли, что всего за сутки умудрился существенно подпортить три разных трила.

Следующий час я потратил на препирательства с Тринх и столичной полицией по поводу того, что тело Бренды Риз должно быть передано в ФБР. Тот факт, что Риз только что пыталась убить фэбээровского агента, казался Тринх недостаточным аргументом. В конце концов пришлось прибегнуть к помощи вышестоящего начальства, чтобы оно связалось с ее вышестоящим начальством. Когда дело уладилось, Тринх потеряла всякую охоту общаться со мной когда бы то ни было. Это меня вполне устраивало.

Потом еще час я писал в ФБР объяснительную о нападении Риз, приукрасив ее правдоподобной ложью о том, что покинул место преступления, чтобы проведать родителей, а все остальное время усердно наверстывал упущенное, выполняя свои служебные обязанности. Основной упор я сделал именно на нападении Риз, а не на других событиях дня. Своими соображениями на их счет тоже делиться не стал, да никто и не поинтересовался моим мнением. Нападение Бренды Риз сочли единичным случаем, никак не связанным с нашей с Ванн работой. Это меня тоже устраивало.

Едва я закончил все дела, как мой трил отказался идти. Я едва сумел добраться до своего рабочего стола. Нужно было связаться с местным дилером «Зебринг-Уорнер», чтобы трила завтра забрали в ремонт. А пока я решил проверить, какой из служебных трилов для посетителей я смогу использовать.

Оказалось, никакой. Мы вызвали подкрепление на время марша. Прибывшие агенты разобрали все пять трилов, которые были у нас в наличии. Прекрасно, подумал я и стал искать трил напрокат.

Здесь мне тоже не повезло. Из-за марша протеста все прокатные трилы в Вашингтоне, Мэриленде и Северной Виргинии были взяты до понедельника. Ближайший доступный трил отыскался только в Ричмонде, но и тот оказался от «Метро джуниор курьер».

– Ну и черт с вами, – объявил я миру и наконец использовал привилегию богатого человека.

Я позвонил своему продавцу из «Зебринг-Уорнер» на личный номер и сказал ему, что, если он сейчас же отправится в свой магазин и приготовит для меня трил через сорок пять минут, я оплачу всю сумму сразу и прибавлю пять тысяч сверху в качестве чаевых за то, что вытащил его из того притона для холостяков в Адамс Морган, где он в данный момент наверняка торчит.

Спустя час я гордо выходил из вашингтонского салона «Зебринг-Уорнер» в новенькой модели 325К, и пусть она стояла на несколько ступенек ниже 660XS, я все равно не рассчитывал пользоваться ею больше суток при моей недавно открывшейся способности разбивать трилы в хлам. Я взял такси до больницы Джорджтаунского университета и по дороге позвонил Ванн, сообщив, что еду к ней в новом триле.

Она сидела в отделении травматологии с рукой на перевязи и пререкалась с санитаром.

– Вы должны находиться в кресле-каталке, пока не покинете здание больницы, – упрямо бубнил тот.

– Меня ранили в плечо, а не в ногу!

– Таковы правила больницы.

– Я не могу шевелить только этой рукой, а все остальное у меня прекрасно работает, так что, если рискнете меня остановить, вам мало не покажется. Одно хорошо – вы уже в больнице, помогут быстро. – Она пошла вперед, не обращая внимания на недовольного санитара.

– Ванн! – позвал я.

Она смерила меня взглядом:

– Шейн?

– Ну да.

– Докажите.

– Я сегодня взбесил Тринх не по-детски. Думаю, теперь она ненавидит меня больше, чем вас.

– Ох, сомневаюсь, – сказала Ванн. – Но если вы довели ее хотя бы до половины, с меня выпивка.

– Я не пью.

– Замечательно. Тогда вы проставляетесь. Пошли, я знаю приличный бар.

– Мне кажется, сегодня вам не стоит шататься по барам, – сказал я. – У вас же дыра в плече.

– Царапина.

– Дыра в плече от пули.

– От маленькой пульки.

– Выпущенной тем, кто пытался вас убить.

– Тем более мне надо выпить.

– Никаких баров, – отрезал я.

Ванн кисло посмотрела на меня.

– Давайте вернемся ко мне, – предложил я.

– С чего бы это?

– Потому что нам надо все обсудить. А еще потому, что за домом наблюдают агенты ФБР, значит вас сегодня точно не убьют. У меня есть кушетка, где вы сможете поспать.

Ванн все еще сомневалась.

– А по пути остановимся и купим бутылочку чего-нибудь, – выложил я последний козырь.

– Уже лучше, – сказала она.

Я вошел в дом по своему публичному идентификатору, чтобы мой вид не напугал соседей. Тайла вышла нам навстречу, но остановилась, увидев Ванн.

– Вас отпустили, – удивленно сказала она.

– Скорее, это я не разрешила им держать меня там, – заявила Ванн.

Хотя лицо Тайлы не выражало никаких эмоций, я почувствовал исходящее от нее осуждение, которое она, впрочем, сразу же погасила.

– Вам обоим стоит взглянуть на новости, – сказала она.

– Не уверен, – заметил я.

– Там показывают видеообращение Бренды Риз. Оно пошло в сеть как раз перед тем, как она стреляла в агента Ванн. – Тайла махнула рукой в сторону гостиной. – У нас там есть монитор для гостей.

– У меня сетевые очки, – сказала Ванн, но мы все равно пошли в гостиную и настроили монитор на новостной сайт, где была выложена копия видеоролика.

В своем обращении Риз говорила о несправедливости закона Абрамса—Кеттеринг, о том, какие страдания он принесет многим ее клиентам, и о том, что все будут в этом виноваты.

– Среди нехаденов нет невиновных, – говорила она. – Они допустили, чтобы это случилось. Кассандра Белл сказала, что это война с обездоленным меньшинством, и я верю ей. Теперь я солдат на этой войне. И моя битва начинается сегодня.

– Вы в это верите? – спросила Ванн, когда мы пересмотрели видео еще раз.

– Черт возьми, нет! – воскликнул я.

– Вы заметили, как она приплела Кассандру Белл?

– Конечно. Еще один акт насилия, совершенный, предположительно, по ее приказу.

– Кого-нибудь еще убили сегодня? – спросила Ванн.

– Кроме Риз? – уточнил я, она кивнула. – Есть несколько человек с незначительными повреждениями от взрыва гранаты; также пострадало имущество, но стреляла она только в вас.

– И в вас, – напомнила Ванн.

– Меня задело случайно, – сказал я. – Потому что я защищал вас.

– Так или иначе, это идет вразрез с ее речью на видео, – решила Ванн. – Получается, только мы с вами знаем, что она покушалась исключительно на меня, но ее обращение всех запутает. Завтра в утренних новостях ее имя наверняка свяжут с терактом на «Лаудон фарма».

– Скорее всего, – согласился я.

Ванн ничего не ответила, но коснулась монитора, чтобы просмотреть последние новости. Кроме покушения Бренды Риз, в свежей ленте было известие о перестрелке в доме моих родителей. Ванн выбрала этот заголовок и внимательно просмотрела ролик.

– Взломщик, надо же, – усмехнулась она, когда репортаж закончился.

– Я попросил родителей так сказать.

– Думаете, прокатит?

– А почему нет?

– Как ваши родители? – спросила Ванн.

– Теперь, когда вернулись слуги и в доме все на своих местах, уже лучше. Папа, конечно, расстроен. Убийство лишает его всякой надежды попасть в сенат.

– В большей части Виргинии человек не может проиграть, если он защищал свой дом.

– Согласен, но против него будет работать образ разъяренного черного громилы с дробовиком, – возразил я. – Не поможет даже то, что мамины предки контрабандой возили оружие для Конфедерации. Уверен, уже завтра придет какой-нибудь представитель партии и скажет ему, что они с удовольствием поддержат чью-нибудь другую кандидатуру.

– Мне жаль, – сказала Ванн.

– Все утрясется, – ответил я. – Со временем. Наверное, еще неделю папе придется терпеть разные статьи и комментарии в свой адрес, прежде чем он сможет чем-то заняться. Любой обычный человек прошел бы через все это без публичной огласки. Папе же нужно беспокоиться о том, как эта история отразится на его репутации.

– А «взломщик»?

– Навахо Брюс Скоу, – сообщил я.

– И он как Джонни Сани.

– Есть такая вероятность, – сказал я. – Чтобы утверждать наверняка, нужно залезть ему в голову.

– Еще один дистанционно управляемый интегратор, – предположила Ванн.

– Похоже на то.

Ванн вздохнула, а потом показала на пакет из винного магазина, который я все еще держал в руке. В пакете была бутылка виски «Мэйкерс марк» и упаковка пластиковых стаканчиков.

– Плесните-ка мне, – попросила Ванн. – И не скупитесь.

– Насколько не скупиться?

– Не дайте мне напиться. Но налейте столько, чтобы на душе полегчало.

Я кивнул:

– Почему бы вам не подняться в мою комнату? Я подойду через минуту.

Свернув направо, я прошел на кухню – совершенно пустую, как обычно у хаденов, где не было ничего, кроме составленных в штабеля ящиков с питательной жидкостью. Тайла, чья комната была на первом этаже, заметила меня и тоже вышла на кухню.

– Собираетесь дать ей выпить, – с укоризной заметила она.

– Если бы я не привел ее сюда, она пошла бы в бар, – ответил я. – Здесь, по крайней мере, я смогу помешать ей расклеиться.

– Что ей сейчас по-настоящему нужно, так это сон, а не бурбон, – сказала она, ткнув пальцем в бутылку.

– Не стану спорить, – свинчивая крышку, сказал я. – Но сейчас она спать точно не собирается. А если так, то я ее хотя бы успокою, потому что нам надо еще немного поработать.

– Сами-то как?

– Неплохо, знаете ли, – открывая упаковку стаканчиков, ответил я. – Подрался с трилом-ниндзя, смотрел, как двум женщинам показывали последнее видео, снятое их погибшим родственником, побывал в том месте, где еще одна женщина взорвала гранату в двадцати футах от меня, наблюдал, как мой папа застрелил незваного гостя из дробовика, – и все за один день. – Я наконец достал стаканчик из упаковки и налил в него бурбон. – Если бы у меня была хоть капля здравого смысла, я бы сейчас взял эту бутылку и приложил к своей впускной трубе.

– Я видела, как это делают, – сказала Тайла.

– Вот как? Ну и что с ними было потом?

– Вы и сами можете догадаться. Тела хаденов неподвижны, и в основном у них плохая переносимость алкоголя. Наши пищеварительные системы приспособлены к тому, чтобы принимать питательные жидкости, а не настоящую еду и питье. А кроме того, болезнь изменяет структуру нашего мозга, что повышает у многих хаденов склонность к привыканию.

– Хотите сказать, они все упоротые? – спросил я.

– Я хочу сказать, что нет никого более упоротого, чем хаден-алкоголик.

– Учту, – пообещал я.

– Вам тоже надо поспать, – сказала Тайла. – Это мое профессиональное мнение.

– И в этом я с вами спорить не стану, – согласился я. – Но по причинам, которые я только что озвучил, прямо сейчас я немного перевозбужден для сна.

– Это всегда так? – спросила Тайла.

– Вы имеете в виду мою работу?

– Да.

– Это моя первая неделя на работе. Поэтому пока да – всегда.

– И как вы себя чувствуете?

– Жалею, что не выбрал жизнь типичного богатого отпрыска, который тянет деньги со своих родителей.

– На самом деле вы так не думаете, – не поверила она.

– Вы правы, – сказал я. – Но в какой-то момент мне действительно захотелось побыть в этой шкуре.

Тайла подошла и накрыла мою ладонь своей:

– Я – врач, и я живу рядом с вами. Так что если понадобится помощь, вы знаете, где меня найти.

– Хорошо, – сказал я.

– Обещайте, что хотя бы попытаетесь немного поспать сегодня.

– Попытаюсь.

– Ладно. – она повернулась, чтобы уйти.

– Тайла, – остановил я ее. – Спасибо вам за сегодняшний вечер. Я хочу сказать, для меня очень важно то, что вы помогли моей напарнице.

– Это моя работа. Вы же видели, как я спасала человека, который только пару минут назад пытался размозжить мне голову бейсбольной битой. Для того, кто вам небезразличен, я уж точно сделаю не меньше.

Глава 20

– А вы не торопились, – заметила Ванн, когда я вошел в комнату.

– Тайла захотела поговорить, – ответил я, протягивая ей стаканчик с бурбоном. – Она беспокоится за нас обоих.

– И правильно делает. Мы оба пережили сегодня покушения. Я тоже беспокоюсь за нас обоих. – Она сделала глоток. – А теперь я вам кое-что расскажу.

– Я думал, мы назначили время откровений на после марша.

– Да, назначили, – согласилась Ванн. – Но потом ваш приятель Тони поделился с нами своим открытием, а мне кто-то попытался прострелить голову. Так что я решила поспешить с историями.

– Хорошо, – сказал я.

– Но я начну издалека, – предупредила она.

– И это хорошо, – подбодрил я.

– Мне сейчас сорок. Заболела я в шестнадцать, в первую волну эпидемии, когда еще никто не знал, что делать с этой напастью. Я жила тогда в Силвер-Спринг, и мы с друзьями решили поехать на какую-то вечеринку в Роквилл, а Роквилл был закрыт на карантин из-за вспышки вируса Хаден. Но это меня не остановило, потому что я была шестнадцатилетней дурой.

– Как и все в шестнадцать лет, – сказал я.

– Точно. В общем, мы с друзьями сели в машину, нашли какую-то дорогу, где не было блокпостов, и рванули на вечеринку. Когда мы пришли туда, мне показалось, что никто там больным не выглядит, а значит, ничего со мной не случится. Домой я вернулась около трех ночи, папа меня ждал. Он решил, что я пьяная, и попросил дыхнуть. Я кашлянула ему в лицо, как последняя дрянь, и завалилась спать. – Она отпила виски, а я уже знал, что последует дальше. – Через три дня мне показалось, что все мое тело вспухло. Поднялась температура, саднило горло, и очень болела голова. Отец чувствовал то же самое. С мамой и сестрой все было в порядке, и папа заставил их поехать к маминой сестре, чтобы не заразиться.

– Не очень хорошая идея, – осторожно заметил я. – Они могли быть уже заражены, только симптомы пока не проявлялись. Именно поэтому синдром клетки распространился так широко.

– Да, – согласилась Ванн. – Но в то время еще никто не знал, как это происходит. Они уехали, а мы с папой смотрели телевизор, пили кофе и ждали, когда нам станет лучше. Через пару дней мы оба решили, что худшее позади.

– А потом менингит, – вставил я.

– А потом менингит. Я думала, у меня голова взорвется. Отец позвонил девять-один-один и обо всем рассказал. Они пришли к нам в защитных костюмах, схватили нас и отправили в больницу Уолтера Рида, куда отправляли всех со второй стадией вируса. Я пролежала там две недели и чуть не умерла вначале. Мне ввели какую-то экспериментальную сыворотку, я билась в судорогах и стискивала зубы с такой силой, что сломала челюсть.

– Господи боже мой. А что случилось с вашим отцом?

– Он не поправился. Менингит выжег его мозг. Отец впал в кому через пару дней после того, как нас привезли, и умер спустя месяц. Я была рядом с ним в тот момент, когда его отключили от системы.

– Мои соболезнования.

– Спасибо, – сказала Ванн и отхлебнула еще. – Но самое поганое в том, что мой отец был одним из тех людей, кто очень активно выступал за передачу своих органов для трансплантации после смерти. Но когда он умер, нам не позволили пожертвовать ни один из его органов. Не хотели, чтобы кто-нибудь получил его почки, а с ними и синдром Хаден в придачу. Мы спросили в больнице, может, им нужно его тело для исследований, но нам ответили, что тел у них уже хоть отбавляй. Поэтому мы в конце концов его кремировали. Папе бы это очень не понравилось.

– А что с мамой и сестрой? – спросил я. – Они заболели?

– У Гвен продержалась небольшая температура три дня, и все. Мама вообще не заразилась.

– Это хорошо.

– Ну да. А потом я три года проходила курс терапии, потому что винила себя в смерти отца и занималась саморазрушением.

– Вы не виноваты в его смерти… – начал было я, но Ванн сразу остановила меня, подняв руку:

– Поверьте мне, Шейн, все, что вы скажете на эту тему, я слышала уже тысячи раз. Вы только меня разозлите.

– Хорошо, не буду, – сказал я. – Простите.

– Все нормально. Просто дайте мне дорассказать. – Еще глоток. – В общем, так или иначе, в какой-то момент обнаружилось, что те немногие, кто выжил на второй стадии заболевания и не получил синдром клетки, могут интегрироваться – то есть использовать свой мозг для переноса чужого сознания. В больнице Уолтера Рида сохранились мои данные, поэтому меня нашли и попросили приехать на обследование. Я приехала. И там узнала, что, по словам одного из лаборантов, у меня «охрененно крутой» мозг.

– Неплохо, – сказал я.

– Да, – согласилась Ванн. – Меня попросили стать интегратором. В то время я типа училась на биолога в Американском университете, но на самом деле в основном торчала на наркоте и трахалась напропалую. Ну, я и подумала: почему нет? Во-первых, если я стану интегратором, НИЗ оплатит мне оставшиеся годы обучения и возместит половину из моих уже взятых студенческих займов. Во-вторых, после учебы я гарантированно получу работу, что в наше время становится все труднее даже для выпускников колледжа, причем работу постоянную. И в-третьих, я подумала, что отец гордился бы мной, и поскольку я убила его, то должна сделать это ради него.

Ванн вопросительно взглянула на меня, словно ожидала, что я снова заговорю о ее невиновности. Я промолчал.

– В общем, пока я доучивалась в университете, мне в голову имплантировали нейронную сеть. Первые несколько дней после этого меня мучили панические атаки и ужасные головные боли. Такие же, как тогда, с менингитом. – Она сделала круговое движение рукой возле головы. – Это чертовы провода становились на место.

– Знаю, – сказал я. – Помню, как это было. Если тебе ставят сеть в раннем детстве, потом испытываешь очень веселые ощущения, когда она шевелится в мозгу, пока ты растешь.

– Похоже на страшный сон. Когда мне вставляли сеть, то сказали, что в мозгу нет нервных окончаний, а я им сказала, что они обкурились, потому что мозг – это один большой нерв.

– Верно подмечено.

– Но потом головные боли прошли и все наладилось. Каждые две недели я ездила в больницу Уолтера Рида, они там проводили разные тесты и постоянно твердили мне, какая у меня уникальная структура мозга и как она идеально приспособлена для вмещения чужого разума, что, безусловно, должно радовать меня, если я собираюсь выбрать такую работу. После окончания университета я начала проходить программу подготовки интеграторов, которая включала в себя новые тесты, а также изучение самого механизма интегрирования в мозге человека. Они считали, чем больше ты об этом знаешь, тем лучший из тебя получится интегратор. Ты будешь воспринимать все это не как нечто таинственное и загадочное, а как обычный процесс.

– И они были правы?

– Конечно, – сказала Ванн. – Отчасти. Ведь так во всем, согласны? Сначала есть только теория, и лишь потом появляется реальный опыт. С теорией у меня никаких проблем не было. Я понимала все про мапирование мыслей и протоколы передачи, знала, как устранить перекрестные помехи между мозгом клиента и мозгом интегратора, а также почему изучение техник медитации поможет нам стать более хорошими приемниками для сознания клиентов. И много чего еще. Все это содержало очевидную логику, а я была девушка неглупая, к тому же с «охрененно крутым» мозгом. – Еще глоток. – Но потом состоялся мой первый настоящий сеанс интегрирования, и я в буквальном смысле слова обделалась.

– Что? – не выдержал я.

Она кивнула:

– На первых сеансах тебя интегрируют с хаденом, который специально для этого взят в штат. У нас таким человеком была доктор Харпер. Ее работа заключалась в том, чтобы интегрироваться с новичками и проходить с ними весь процесс. Делая что-нибудь, она подробно объясняла каждый свой шаг, для того чтобы все проходило плавно и не возникло никаких неожиданностей. Самые простые действия – поднять руку, или обойти вокруг стола, или взять стакан и выпить воды. Когда я встретилась с ней, мы пожали друг другу руки, она вкратце рассказала мне о том, что меня ожидает, а потом заметила, что если я нервничаю, то это совершенно нормальная реакция. А я про себя думаю: да не нервничаю я совсем, давай уже начинать. Потом мы обе садимся, я открываю канал связи и чувствую ее запрос на загрузку, даю разрешение, и – срань господня! – у меня в голове другой человек. Я чувствую ее! И не просто чувствую, а чувствую, что она думает и чего хочет. Это не телепатия – ты не можешь читать мысли, а вот желания можешь. Типа я могу точно сказать, что она хочет поскорее закончить занятие, потому что проголодалась. Я не знаю, что именно она хочет съесть, просто знаю, что она голодна. Я не могу прочитать ее мысли, но чувствую каждую из них. И от всего этого я словно задыхаюсь. Или тону.

– Вы сказали им об этом?

– Нет, ведь я знала, что веду себя неразумно. Знала, что все мои чувства вызваны всего лишь гиперреакцией. Поэтому попыталась применить все те расслабляющие и медитативные техники, которым нас учили. Казалось, они подействовали. Я начала успокаиваться. А пока успокаивалась, вдруг осознала, что все мои страсти длились секунд десять. Ладно, думаю, можно и потерпеть. А потом Харпер попыталась двинуть моей правой рукой, и на меня накатило так, что отказал сфинктер.

– Потому что ваша рука двигалась помимо вашей воли, – сказал я.

– Точно! – сказала Ванн и отхлебнула. – В тот первый день я поняла одно: мое тело – только мое, и ничье больше. Я не хочу никого другого в нем. Не хочу, чтобы им кто-то управлял или пытался управлять. Это мое собственное маленькое пространство в этом мире, единственное мое прибежище. И одна мысль о том, что кто-то другой проникнет в него и будет с ним что-то делать, приводит меня в дрожь.

– Что было потом?

– Она немедленно прервала связь, подошла ко мне, успокоила, попросила не смущаться и не переживать, мол, такое случается практически с каждым на первом сеансе. А я сидела на собственном дерьме и боролась с желанием оторвать ее маленькую механическую голову. Только без обид.

– Я не обиделся.

– Она предложила мне сделать перерыв, чтобы я могла помыться и перекусить, после чего нам нужно попробовать еще раз. Ну, я пошла и помылась, но есть ничего не стала, а вместо этого позаимствовала больничный халат, отправилась в ближайший бар и заказала пять стопок текилы в ряд. А потом заглотнула их одну за другой примерно за полторы минуты, вернулась на второй сеанс и провела его просто блестяще.

– И они не заметили, что вы пьяны в стельку?

– Я же говорила вам о том, что три года занималась саморазрушением. Излишества вредили печени, зато развили способность действовать в пьяном виде.

– То есть, чтобы интегрироваться, вам нужно было напиться?

– Выпить, а не напиться. По крайней мере, поначалу, – поправила меня Ванн. – Мне надо было принять ровно столько, чтобы не паниковать, ощутив кого-то в своей голове. Я обнаружила, что если выдержу первые пять минут, то сумею продержаться до конца сеанса. Удовольствия мало, но, по крайней мере, терпимо. А когда сеанс заканчивался, я принимала еще пару стаканчиков, чтобы расслабиться.

– Но вы не хотели бросать работу, – заметил я.

– Нет. Выбор простой: либо ты проводишь минимум времени в качестве профессионального интегратора, либо возвращаешь все, что было потрачено на твою учебу и подготовку. У меня таких денег не было. К тому же я искренне хотела быть интегратором. Просто не могла им быть в трезвом состоянии.

– Понятно, – сообщил я.

– Первое время это вообще не казалось проблемой, – сказала она. – Я научилась с точностью отмерять, сколько именно мне нужно выпить, чтобы пройти сеанс. Я никогда не напивалась вдрызг, и клиенты ничего не замечали. Я получала хорошие отзывы, была востребована, и никто даже не догадывался, что́ за всем этим стоит.

– Но это продолжалось недолго.

– Да, – согласилась Ванн, сделав еще глоток. – Панический страх так и не прошел. Со временем ничего не менялось. Становилось только хуже, и в конце концов я была вынуждена повысить свою «терапевтическую дозу», как я это называла.

– Они заметили, – сказал я.

– Нет, не заметили. Я научилась очень хорошо играть свою роль. Все, что касалось физической стороны работы интегратора, я делала на автопилоте. Но чего я не могла, так это вовремя ударить по тормозам. Иногда клиент хочет делать то, что не оговорено в контракте. Когда это происходит, нужно остановить его. Если он продолжает настаивать, надо прервать сеанс и доложить о случившемся. Если все очень серьезно или если клиент уже имел проблемы с интеграторами, он попадет в черный список и больше не сможет ни с кем интегрироваться. Но такое бывает нечасто, потому что интеграторов настолько мало, что большинство хаденов не хотят потерять хотя бы одного. – Она допила виски.

– И это произошло.

– Да.

– Что именно случилось?

– Девчонка-подросток решила узнать, каково это – умирать. Заметьте, кончать с собой она вовсе не хотела. Она хотела жить. Но ведь жутко интересно, как люди умирают, правда? Что они чувствуют в последнюю секунду, когда понимают, что спасения нет. Она поняла, что, в отличие от большинства людей, может позволить себе реализовать свои фантазии. Нужно только подтолкнуть интегратора в последний момент. И вот оно, желанное мгновение перед смертью, а поскольку каждый знает, что интеграторы не дают своим клиентам делать глупости, все будет выглядеть так, будто интегратор сам сделал это, а его клиент – всего лишь невинная жертва. Нужно только найти интегратора, которого можно будет отвлечь на короткое время.

– Как она узнала?

– Что я подхожу для ее плана? Она не узнала. У нее не было долгосрочного контракта, поэтому она обратилась в интеграторский банк Национальных институтов здравоохранения, где нас выбирали случайным образом, и получила то, что выпало. Просто так сложилось, что это оказалась я. – Ванн немного помолчала, прежде чем продолжить: – Ну вот, а потом это случилось. Она ведь все продумала, Шейн. Знала до мелочей, что будет делать и как, и так хорошо играла свою дрянную пьеску, что, когда мы интегрировались, я даже не заподозрила неладное. Только почувствовала, что она сильно волнуется. Ну так почти все клиенты волнуются, когда они со мной. Для этого и нанимают интегратора – чтобы сделать что-нибудь волнительное в настоящем человеческом теле.

– И как она хотела убить вас? – спросил я.

– При заказе интегратора она сказала, что он нужен ей для похода в зоопарк. Якобы родителям удалось достать для нее специальное приглашение, чтобы она могла поиграть с маленьким тигренком. Это был их подарок к ее дню рождения. Но сначала она захотела погулять по Национальной аллее и посмотреть на памятники. И вот мы интегрировались, прошлись по аллее и спустились на станцию метро «Смитсониан», чтобы ехать в зоопарк. Мы стояли у края платформы и смотрели, как подъезжает поезд. А в самый последний момент она прыгнула. Я почувствовала, как она напряглась, почувствовала, что она задумала, но не успела среагировать. Перед сеансом я догонялась четырьмя порциями текилы. К тому времени, когда я наконец опомнилась, мои ноги уже оторвались от пола и я уверенно двигалась под колеса. Уже ничего нельзя было сделать. Я должна была умереть, потому что меня убила клиентка. А потом меня вдруг резко дернули назад, и я грохнулась на платформу. В ту же секунду мимо пролетел поезд. Я подняла голову и увидела рядом с собой какого-то бомжа. Позже он рассказал мне, что обратил на меня внимание еще раньше, когда я ходила взад-вперед по платформе и заглядывала вниз, на рельсы. Мое поведение напомнило ему его собственное, когда он сам хотел прыгнуть под поезд. Он понял это, Шейн. А я – нет.

– А что стало с девушкой? – спросил я.

– Да отключила я ее, к хренам собачьим, вот что, – ответила Ванн. – А потом обвинила в попытке убийства. Она, понятное дело, заявила, что я сама хотела прыгнуть, но мы получили ордер на обыск ее личных вещей и обнаружили блокнотик, где она подробно описала свой план. Ей предъявили обвинение, потом мы заключили сделку, и ее выпустили под надзор, назначили терапию и пожизненно внесли в черный список для интегрирования.

– Благодаря вам она легко отделалась, – заметил я.

– Возможно. Но я просто не хотела ни видеть ее, ни слышать, ни знать о ней. Я вообще не хотела иметь ничего общего с интеграторством. Я чуть не погибла из-за того, что кому-то вздумалось использовать меня, чтобы посмотреть на смерть. Все мои подспудные страхи, которые пытались предостеречь меня от этого занятия, стали явью. Поэтому я уволилась.

– НИЗ пытались получить с вас деньги за учебу и подготовку?

– Нет, они же сами дали мне эту клиентку. Только они не знали, что я едва не погибла потому, что у меня реакция притупилась от пьянства, – а я на эту тему не распространялась. Вдруг все сразу поняли, что существует большая проблема, ведь процесс отбора не отсеивал банальных психопатов. Это действительно было так. Я пообещала, что не стану возбуждать иск, меня отпустили с миром, а процесс отбора изменили, чтобы защитить интеграторов от опасных хаденов, так что я даже принесла пользу. А потом меня нашли фэбээровцы и сказали, что хотят создать особый отдел, специализирующийся на хаденах, и я им идеально подхожу. Ну, я и согласилась. Мне ведь нужна была работа.

– И вот мы здесь, – заключил я.

– Да, и вот мы здесь, – сказала она. – Теперь вы знаете, почему я ушла из интеграторов. И почему я пью, курю и трахаюсь напропалую – потому что долгие годы проработала в состоянии подавленной алкоголем паники, а потом кто-то пытался меня убить моим же собственным телом. Пью я теперь не так много, как раньше. Зато курю больше. Трахаюсь примерно столько же. Думаю, я все это заслужила.

– Не стану спорить.

– Спасибо. А теперь вернемся к нашему гребаному делу. Все, что когда-то заставляло мой мозг вопить, снова ожило. Когда я чуть не умерла, это произошло по моей вине. Я потеряла бдительность, и кто-то воспользовался этим, чтобы сделать то, чего я не хотела. Если бы я тогда упала под поезд, то в конечном счете это произошло бы по моему выбору. Ведь это я приняла решение пить и оставаться интегратором. Но здесь… Кто-то отнимает у интеграторов это право выбора. Их запирают в их собственных телах, заставляют делать то, чего они по своей воле никогда бы не сделали. А потом выбрасывают, как мусор. – Она протянула ко мне руку. – Бренда Риз – она ведь не покончила с собой.