Текст книги "Дополнительный человек"

– Приношу извинения за то, что оставил вас без свиты, – сказал Генри. – Но в машине кончился бензин. Мы чуть было не попали в ловушку. Так и сидели бы посреди дороги, покуда не приехала бы полиция и не оштрафовала меня за многочисленные нарушения. По счастью, к нам на помощь буквально ниоткуда пришли двое молодцов, должно быть офицеры резерва. Они запарковали нас в секунду. – И Генри добавил с достоинством: – На дипломатической парковке.

Дамы посмеялись над его рассказом, и затем Лагерфельд по секрету сообщила, что мы можем бесплатно выпить в комнате для ВИП-персон, вместо того чтобы платить за напитки здесь, в главном баре.

Она провела нас через толпу к лифтам – двум большим и одному поменьше. В маленьком лифте стоял чернокожий охранник в музейной униформе. Лагерфельд сказала:

– Пожалуйста, поднимите нас в конференц-зал.

Мужчина колебался, – я думаю, для этого у нас должен был быть специальный значок музея Уитни, – но Лагерфельд, как сказал Генри, была устрашающей фигурой со струящимися земляничными локонами, тростью и огромными глазами. Она уверенно прохромала мимо мужчины в лифт, и мы последовали за ней.

Охранник поднял нас на верхний этаж. Дверь открылась прямо в большой приватный зал заседаний с длинным черным столом. На стене висела единственная картина, большая красная репродукция Ротко. В конце комнаты, вдали от стола, был устроен бар, у которого собрались несколько элегантных людей. Там была ощутимая атмосфера аристократического высокомерия. Я заметил одну пикантную женщину, в платье с очень низким вырезом, вызывающе обнажавшим ложбинку между грудями, и немедленно почувствовал к ней расположение, а Генри, увидев ее, сказал:

– Должно быть, именно здесь устраивают оргии.

Наша четверка проскользнула к бару. Мы заказали напитки. Женщина в платье с низким вырезом окликнула Лагерфельд и подошла. Они знали друг друга, так что мы были представлены. Женщину звали Глория Мильтон.

– Имеете отношение к поэту? – поинтересовался Генри.

– На самом деле да. Он мой прапрадядюшка. На самом деле в седьмом поколении, – сказала Глория, гордая своим знаменитым происхождением, особенно в таком артистическом месте, как Уитни.

– Вы читали «Потерянный рай»? – спросил Генри.

Глория Мильтон покосилась на Генри и ничего не ответила. Не читать своего собственного предка показалось мне ошеломительно позорным.

– Я должна сесть, – заявила Лоис. – Прошу меня простить.

Она уселась за стол, и мы с Генри присоединились к ней. Лагерфельд и мисс Мильтон остались болтать у бара.

– Это платье возмутительно, даже для Уитни. Уверен, что она плутовка, – сказал Генри.

– Я устала, – отозвалась Лоис. – Надеюсь, мне больше не придется кем-то заниматься.

– Это все погода, – сказал Генри. – Тебе станет лучше, как только ты попадешь во Флориду… Когда ты намерена туда отправиться? – Он задал этот вопрос вежливо и как бы невзначай, но я знал, что пришло время делать Лоис предложение.

Я был готов предпринять действия против Лагерфельд, если она неожиданно появится рядом с нами. Я мог быть пролить свою выпивку на ее накидку или нечаянно пнуть ее трость. В общем, я неотрывно следил за ней и за грудью мисс Мильтон, которую та напудрила, чтобы скрыть веснушки, и одновременно прислушивался к Генри, притворяясь, что таращусь на Ротко.

– Вылетаю на днях, но у меня куча поручений, – ответила Лоис.

– Представляю, как много нужно сделать… вот именно – продолжил Генри своим самым интимным и просительным тоном: – Знаешь, Лоис, я намерен поставить этой зимой в Палм-Бич свою пьесу про Элиот. Вивиан Кудлип может помочь мне снять в колонии одну из бальных зал. Она превосходно подойдет для чтения. Я представляю тебя в роли Джордж Элиот, а себя, разумеется, в роли ее любовника. Ты читала пьесу. Уверен, что ты будешь восхитительна.

– Ты этой зимой оправляешься в Палм-Бич? – спросила Лоис, прекрасно зная, куда отправляется Генри каждую зиму.

– Таково мое намерение. Разумеется, мы будем поддерживать с тобой постоянный контакт.

– Ну, я бы с удовольствием сыграла Джордж Элиот. Но я буду очень занята этой зимой. Приезжают мои дети: дочь и сын. Кроме того, у меня новый друг, которого я встретила в Саутгемптоне этой осенью, – он остановится в Западном Палме. Будет много суеты. Если ты думаешь воспользоваться комнатой для гостей, то я не смогу предложить тебе ее в этом сезоне. Мэридит едет со мной, Для ее колена полезно солнце.

– Лагерфельд! – запротестовал Генри. Сбылись его самые худшие опасения: «подруга» узурпировала его комнату. Лоис пристально посмотрела на Генри, когда он выкрикнул фамилию Мэридит. Сама Лагерфельд обернулась, но Глория Мильтон что – то быстро говорила и требовала к себе внимания. Генри быстро взял себя в руки и хладнокровно сказал Лоис: – Вот именно. Это будет очень хороню для колена Мэридит, солнце все лечит. Обо мне не стоит беспокоиться. У меня есть другие приглашения в этом сезоне. Ты была очень щедра, приглашая меня последние несколько зим…

– Ерунда, Генри. Я рада, что ты что-то нашел. Возможно, я смогу выкроить немного времени для репетиций и представления.

– Ну конечно, мы будем в постоянном контакте. Из тебя выйдет великолепная Джордж Элиот.

Я был уверен, что у Генри больше не было намерения ставить пьесу. Вскоре после этого ужасного поражения мы покинули конференц-зал. Все мы страшно устали. Прежде чем отправиться в гардероб, Лоис воспользовалась дамским туалетом. Пока мы ждали ее, Лагерфельд сказала Генри:

– Интересно, ты завтра свободен? Я нашла недорогого спортивного доктора для моего колена в Бруклине. Было бы замечательно, если бы ты меня подвез, а потом, после того как мне сделают назначения, мы могли бы пойти на бесплатный скрипичный концерт в библиотеку. Там наверняка будет вино.

Генри был с ней краток:

– Ничем не могу тебе помочь. Завтра я преподаю.

Одевшись, мы направились к «мерседесу» Лоис. Мы с Генри умудрились втиснуться на заднее сиденье. Дождь прекратился. Мы доехали до Первой авеню, где была заправка, но никто на станции не хотел одолжить нам канистру, чтобы отвезти топливо к машине Генри. Нужно было покупать канистру, но три моих компаньона были слишком прижимисты, чтобы это сделать. Генри подобрал на улице пластиковую бутылку из-под содовой. Служитель наполнил ее бензином, и мы двинулись к «скайларку». Генри, сидевший рядом со мной, держал бутылку с бензином между ног.

– Надеюсь, я тут все не подорву, – сказал он.

Лоис довезла нас до машины Генри, и бензина оказалось достаточно, чтобы автомобиль завелся. Мы попрощались с нашими дамами. Когда они тронулись в путь, я взглянул на Лоис – она показалась мне слишком старой и уставшей, чтобы вести машину. Она сидела на специальной подушке, и ее высокий парик практически касался потолка машины. Она выглядела жалко, и тем не менее была какая-то храбрость в том, как она ухватилась за руль и двинулась вперед. Прежде чем «мерседес» исчез за углом, я в последний раз увидел волосы Лагерфельд.

– Мне жаль, что это не сработало, – сказал я Генри.

– Ничего больше не срабатывает, – ответил он. – Прежде так не было. Счета оплачивались, машины, которые могли доехать до Флориды, были, и там меня всегда ждали комнаты. Проблемы появились в последние десять лет. Куда я могу теперь поехать? Только в Россию. Но в России нет социальной жизни.

– Нынче вечером социальная жизнь била через край, – сказал я.

– Вот именно! Но только теперь, когда нам пора на по – кой, весь ужас, который мы пережили, не даст заснуть. Сегодняшний вечер был срежиссирован Лагерфельд, чтобы заставить меня отвезти ее завтра к дешевому доктору в Бруклин. Конечно, она не хочет просить Лоис. Она боится сделать неверное движение, потому что не хочет рисковать комнатой, особенно теперь, когда она наложила на нее лапу. Вот что угнетает.

– Как вы думаете, вы сможете остаться друзьями с Лагерфельд или Лоис?

– Друзьями? Мы никогда не были друзьями. Мы использовали друг друга. И я уверен, что используем еще не раз. Когда они будут нуждаться во мне, они позвонят. Но по-настоящему они мне не нужны. Мне только иногда нужно немного удовольствия – хорошей еды, хорошего оркестра, хорошего вина. Нет ничего плохого в том, чтобы желать этих трех вещей… Жареный цыпленок сегодня вечером был хорош. Я должен сконцентрироваться на этом.

Мы подъехали к дому, и Генри велел мне выходить.

– Я поеду с вами парковаться, – сказал я.

– Нет, на это может уйти целая вечность. Нет смысла обоим заниматься этим.

– Но я с удовольствием поеду. Зачем вам торчать одному на улице.

Я знал, что Генри частенько паркуется в испанском Гарлеме.

Но он неожиданно разозлился: разочарования вечера разожгли его темперамент.

– Ты думаешь, я старик? Выметайся! – закричал он.

Он не понимал, что я не хочу разлучаться с ним, что буду скучать по нему, ожидая, когда он вернется домой.

– Было бы безопаснее, если бы мы прошлись вдвоем, – сказал я, почти умоляя, не желая, чтобы он злился на меня.

– Ты мне не нужен, – заорал он. – Убирайся!

Глава 8

Крутоватый

Мы едва виделись друг с другом всю неделю после того, как Генри накричал на меня. Обменивались только самой необходимой информацией. Было что-то зловещее в этом его «Ты мне не нужен», и я чувствовал себя пристыженным оттого, что так часто попадался ему на глаза. Он не нуждался во мне, а я был в определенной степени в него влюблен.

Я старался бывать в квартире как можно меньше. Отправлялся к «Салли» и засиживался там допоздна. А когда возвращался домой, Генри уже спал или смотрел телевизор, и я оправлялся прямиком в кровать. Казалось странным, что я живу в крошечной съемной комнатке у кого-то, кого едва знаю, однако мнение его обо мне значит для меня все.

В клубе я частенько покупал выпивку для мисс Пеппер. Она больше не спрашивала, хочу ли я отправиться на свидание. У нас была платоническая дружба. Однажды вечером я спросил ее, знает ли она Венди.

– Как она выглядит?

– Вроде Софи Лорен. Высокие скулы и изогнутый нос.

– Пуэрто-риканская девушка?

– Да.

– С длинными вьющимися каштановыми волосами и хорошим телом?

– Да.

– Я ее знаю.

– Что с ней случилось? Я ее здесь не вижу.

– Ее арестовали. Некоторое время она будет за городом.

– Что она сделала?

– Она с подружкой попыталась угнать машину парня, с которым у нее было свидание. Эти девушки совсем спятили.

Я не мог в это поверить. Венди понравилась моя машина. Я гадал, не хотела ли она угнать «паризьен». Не думаю, что она этого хотела; казалось, я ей искренне нравлюсь. Она с радостью воображала себя моей подружкой. Мы держались за руки, пока я ехал в Куинс. Мне стало не по себе. Может быть, она пыталась угнать машину, чтобы собрать денег на операцию. Разрешают ли ей принимать гормоны в тюрьме? Если нет, что станет с ее внешностью? Это ее опустошит.

– Сколько ей сидеть? – спросил я мисс Пеппер.

– Наверное, полтора месяца. Если без причинения вреда, то долго не держат. Слишком дорого обходится.

– Ты когда-нибудь была в тюрьме?

– Детка, у меня вот такой список за просс. – Мисс Пеппер широко развела руки, словно рыбак, рассказывающий о том, какую рыбу он выудил.

– Просе – это проституция?

– Не будь мудаком, детка. – Она раздражилась на то, что я так туго соображаю, но потом продолжила: – Сидеть в тюрьме – входит в стиль жизни. У копов есть своя квота. Каждую ночь они должны взять определенное количество обычных шлюх, Королев с наркотиками и шестерок. Меня арестовали на прошлой неделе просто за то, что я шла по улице, прямо здесь, перед заведением. У них была чистка.

– Тебя сажают с мужчинами или с женщинами?

– Разве я похожа на мужчину?

– Нет, прости меня…

– Они сажают нас со шлюхами, в противном случае нас бы насиловали всю ночь.

После того как мисс Пеппер рассказала мне о Венди, я сочинил фантазию о том, как навещу ее в тюрьме. Я принесу ей вещи, проявлю заботу о ней. Мы влюбимся друг в друга. Это была романтическая фантазия, потому что я влюбился бы в узницу, что всегда романтично и благородно, и это было бы вдвойне благородно, потому что, любя ее, я пошел бы против общества. Разве стали бы надо мной смеяться, когда бы увидели, что Венди вылитая Софи Лорен?

Но я был храбрым только в своих фантазиях. Я не выяснил, в какой тюрьме она сидит, потому что знал, что не смогу на самом деле пережить такое. Я также боялся, что, если напишу ей письмо, она меня не вспомнит.

В мире «Салли» мисс Пеппер была для меня вроде Генри: она любила поболтать со мной и умела заставить меня слушать, словно ребенка. Однажды вечером, она объяснила, в какой разряд я попадаю, раз сижу в баре.

– Детка, – сказала она, – существует три типа мужчин, которые приходят к «Салли»: скрытые Королевы, бисексуалы и «охотники».[14]14
  В данном случае так переведен термин «tranny-chaser» (англ.). Он означает мужчину, который испытывает интерес к мужчинам, чувствующим себя женщиной, но не сделавшим операцию по изменению пола.


[Закрыть] Большинство мужчин здесь – скрытые Королевы. Наш хлеб и масло. Мы нуждаемся в них. Они хотят одеваться как мы, быть как мы, но не могут, потому что слишком боятся. Поэтому они хотят только, чтобы им отсосали. Это все, что они хотят делать. С ними легко. Множество женатых мужчин – скрытые Королевы.

Затем идут бисексуалы. Эти приходят время от времени, потому что хотят экспериментировать. Они хотят делать все. Заставляют попотеть за те деньги, которые платят. Но они обычно ясно дают понять, что им нужна женщина, если им нужна женщина, и мужчина, когда приходит время для мужчин.

Затем идут «охотники». Я думаю, ты такой. Если Королева уходит с кем-то, это обычно «охотник». Мы любим настоящих мужчин. Настоящих мужчин все хотят: геи, женщины, Королевы. Слишком большая конкуренция. Но когда настоящий мужчина обнаруживает, что Королева – это Королева, он всегда убегает. Каждая девушка здесь расскажет тебе о настоящем мужчине, который влюбился в нее и сбежал, как только обнаружил, что у нее есть член. Иногда они пробуют один раз, они любопытны, но потом все равно убегают.

Так что следующая лучшая вещь – это «охотник». Я была сегодня вечером в туалете, и одна девушка нюхала там кокаин. Она была вся такая восторженная, и она сказала: «Надеюсь, сегодня здесь будут какие-нибудь «охотники». «Охотники» ценят нашу красоту. Вот почему она надеялась, что кто-нибудь из них сегодня придет.

– Какие они, «охотники»? Как выглядят? Как выгляжу я?

Мисс Пеппер прямо посмотрела на меня. Ее лицо было темным и красивым, а глаза большими и безупречными. Это были глаза, которые говорили, что я ей нравлюсь.

– Во-первых, ты привлекательный. Большинство девушек умерло бы за твои светлые ресницы. Ты хорошо одеваешься, как джентльмен. И ты хороший человек. Обращаешься с Королевами с уважением. Ты – типичный «охотник». О тебе не скажешь: «Вот по-настоящему крутой мужчина». Но по-настоящему ты и не гей. Ты крутоватый.

«Мой аналитик, Гершон Груен»

В тот вечер, когда мисс Пеппер рассказала мне все это, наше с Генри молчание подошло к концу. Когда я вернулся домой, Генри ждал меня. Он сидел на своем троне – стуле и впервые читал книгу вместо того, чтобы смотреть телевизор. Это была книга для университетских занятий. Он посмотрел поверх нее и сказал весело, как будто между нами вообще не было проблем:

– Как дела?

Я был поражен.

– Все в порядке, – ответил я тихо, сдержанно и печально.

– Я тут подумал… – сказал он. – У меня есть предложение, которое сбережет твои деньги. Позволь мне заплатить за тебя автомобильную страховку, а я заберу твой автомобиль во Флориду на пару месяцев. А когда вернусь, мы сможем пользоваться им вдвоем, пока я не найду новый. Я заплачу большую часть страховки, но, поскольку он будет общий, ты тоже должен немного заплатить. Так ты сэкономишь деньги, а для меня это будет громадной помощью. Я должен попасть во Флориду.

Я не мог поверить его словам. Мы едва разговаривали в течение недели, и теперь он предлагал это дело с автомобилем. Он просто хотел использовать меня. Как вечно использует других. Моя тетушка была права. Но тем не менее часть меня хотела это сделать – помочь ему, получить его одобрение. Но если я позволю Генри взять мою машину, уверен, он ее разобьет. Он пренебрегает всем и вся, и мой бесценный автомобиль, мой «паризьен» погибнет – последний автомобиль моего отца, мое наследство.

– Не думаю, что мне это очень поможет, – сказал я. – Скорее всего, вы разобьете его. – Я разозлился, потому что меня обидело, что он прервал наше молчание не для извинений, а только для того, чтобы с меня что-то получить.

– Нет, не разобью. Я знаю, как обращаться с автомобилями.

– С чего это я должен вам помогать? Почему вы не представили меня внучке Вивиан Кудлип? – неожиданно спросил я, подразумевая, что если я сдам ему напрокат свою машину (даже при условии оплаты им страховки), то это такая же любезность, как представление меня молодой наследнице, что не было правдой, но я так чувствовал.

– Это было бы неправильно, – сказал Генри, не глядя на меня.

– Вы думаете, я мог осрамить вас?

– Возможно, и это повлияло бы на мое положение.

– Значит, вы просто боялись, что я лишу вас одного бесплатного обеда?

– Может быть, больше чем одного. Их могло быть множество.

На короткое мгновение надменность покинула его лицо. Он был немного раздосадован собственным признанием, потому что оно гласило, что он ценит бесплатные обеды больше, чем меня. Но это не означало, что я нахожусь чрезвычайно низко в его списке важных вещей, хотя бесплатные обеды, вероятно, были высшей ценностью.

В общем, я простил ему все. Он был честен, и это, скорее всего, меня подкупило. Кроме того, это было смешно. Я любил его безумие. Мой гнев растворился. Генри провел так много лет, гоняясь за бесплатными обедами, что не мог позволить чему-либо осквернить их лучший источник – Вивиан Кудлип.

Я не виню его за то, что он стеснялся меня. Я сам рассказал ему скандальную полуправду о том, как поехал в Куинс с транссексуалкой и как лев упал на меня; и он знал, что я еврей и что внучку я по-настоящему не заинтересую (она была из старинной филадельфийской, истинно американской семьи), так что незачем было представлять меня. О том, что я могу встретиться с ней, он упомянул раньше, чем узнал, что я еврей. Что же касается автомобиля, то я знал, как скромна жизнь Генри: естественно, он пытался получить от людей вещи. Так уж обстояли дела.

Но я не хотел давать ему «паризьен». Если он его разобьет, последнее свидетельство жизни моего отца будет утрачено. Я не был уверен, что Генри простит мне отказ, – может быть, я был его лучшим шансом попасть во Флориду, – но я спокойно сказал ему:

– Мне жаль, но я не могу ссудить вам свою машину. Она имеет для меня особую ценность. Ее мне отец оставил. Я не могу ею рисковать.

– Понимаю, – сказал Генри, и затем с великой любезностью мы по очереди вычистили зубы в раковине на кухне, прежде чем отправиться спать.

Я думал, что после этого между нами установится холодность, но Генри был удивительным. Он не перенес на меня свое дурное настроение, несмотря на то, что ему необходимо было попасть в Палм-Бич. Более того, похоже, наш разговор прояснил некоторые вещи. Это был в определенном смысле катарсис. Генри продвинулся вперед к еле – дующему событию, и мы стали жить как прежде – смотре – ли «Вас обслужили?» и болтали в кровати. Я по-прежнему засыпал, смеясь над тем, что он говорил, и испытывал своего рода счастье. Я перестал ходить к «Салли» и на пип-шоу и делал все возможное, чтобы просто быть молодым джентльменом, ходить на работу каждый день в пиджаке и галстуке, тщательно бриться, читать свои книги, быть чистым.

16-го числа Генри закончил занятия. Теперь все его время было отдано поискам машины. Он даже частенько срывал Гершона с работы, но безуспешно, так что я приободрился в надежде, что он откажется от поездки во Флориду.

Как – то, за несколько дней до Рождества, я вернулся домой с работы. Генри не было. Я приготовил себе ужин и прилег на оранжевый ковер, посмотреть игру «Никс». Игра была не на равных. Они проигрывали. Я не мог этого вынести и переключился на какое-то кино, состоявшее из сплошного насилия. Генри вернулся в девять вечера и, Увидев меня на ковре, сказал:

– Что говорит Библия? Ложитесь с блохами, вставайте с укусами?

Я поднялся с пола и сел на белую кушетку. Некоторые пластиковые пакеты соскользнули, но несколько защищенных мест еще оставалось. Генри посмотрел немного кино и сказал:

– Американцы со своими пушками. Если они не могут никого перехитрить, тогда перестреляют.

Я выключил телевизор, и Генри отправился на кухню кашеварить.

– Вы нашли машину? – спросил я.

– Нет. Мы с Гершоном впустую потратили день. Я не слишком хороший пуританин, всегда хочу сачкануть. Вот и сегодня не смог вынести еще один день, полный подержанных автомобилей и разочарования. Так что мы отправились в Мет, а затем в кино. В Мете было интересно. Несколько студентов-художников заметили Гершона и захотели нарисовать его в образе Бахуса.

– Что вы смотрели в Мете?

– Выставку греческой скульптуры, но ей придают слишком большое значение. По сути, это просто фотографии молодых людей и атлетов. И у всех перманент. Я уверен, что их волосы не были такими… Римляне копировали греков, вульгарно демонстрируя власть и богатство. Величайшим периодом в истории искусства является французский импрессионизм и Чайковский… Гершвин – вершина популярной музыки… А Ибсен – величайший художник всех времен. Вот именно. – И, набирая скорость, Генри прочел мне лекцию по истории искусств, одновременно наполняя кастрюлю водой, включая горелку и ополаскивая обеденную тарелку горячей, а затем холодной водой. – Мольер забавен так же, как Аббот и Костелло. Расин абсурден. Шекспира переоценили. Англичане продвигают его, потому что им не приходится платить роялти. Только несколько его пьес более или менее хороши, остальные – просто коммерческие проекты, чтобы привлечь публику. «Король Лир», как сказал Ноэль Ковард, «чересчур длинен». Хороши «Ромео иДжульетта», «Как вам это понравится», «Отелло», «Гамлет», «Венецианский купец». – Тут Генри рассмеялся, сознавая, что назвал уже приличное количество пьес, и закончил: – Зато «Кориолан» и «Зимняясказка» – дерьмо… Вот так. – Генри расхохотался над своим сокращенным вариантом западной культуры. – Есть вопросы?

– А как насчет американской литературы?

– Не существует. Хемингуэй был тупой пьяница. Фолкнер нечитаем. У Фицджеральда был талант, но он пил слишком много кока-колы. Вот именно. После Диккенса на английском никто как следует не писал. Читай Библию и Ибсена… Хочешь цыпленка? Я собираюсь поджарить его в тостере.

– Нет, благодарю, – сказал я. Я никогда не пользовался тостером, но Генри зачастую прибегал к нему.

– Не волнуйся, жар убивает все тараканьи и блошиные яйца, во всяком случае, я на это надеюсь.

– Спасибо, я уже поел, – сказал я. – Как Гершону понравился музей?

– Он чувствовал себя приподнято. Однако был смущающий момент, с ним все-таки рискованно появляться на публике. Мы были в кафе, я купил ему молока и печенья, и тут вошел Гарольд Гарольд – очень большая фигура в нашей театральной тусовке. Я не хотел, чтобы он меня видел, я был одет как сейчас – в поэтические лохмотья. (На Генри был его обычный костюм: потрепанная спортивная куртка, запятнанные коричневые штаны, запятнанная рубашка и драные башмаки.) Но он подошел прямо к нашему столу.

– Это его настоящее имя? Гарольд Гарольд?

– Да. Он урнинг.[15]15
  Урнинг – гомосексуалист, педераст. Термин предложен Карлом Генрихом Ульрихсом (1825–1895) и происходит от имени богини Урании, родившейся не от женщины, а от мужчины – бога Урана.


[Закрыть] Подошел прямо к нашему столу, и мне пришлось представить этих двоих друг другу. Я сказал: это мой аналитик, Гершон Груен. Думаю, Гарольд Гарольд поверил мне. Он пожал Гершону руку с большим уважением. Но появляться на людях в поэтических лохмотьях все-таки не слишком хорошо. Он будет думать, что моя карьера окончена и что именно поэтому мной заинтересовался аналитик.