Текст книги "Последний пир"

Падение

Я вспоминаю, что хотел взглянуть на зверинец. Однако у Жерома были другие планы: прежде чем попрощаться и бросить меня в грязной комнате, в которой стоял такой омерзительный дух из ближайшего отхожего места, что его было не забить никаким количеством позолоты, херувимов и розовогрудых пастушек, он сообщил, что вместо зверинца хочет показать мне королевский лес – видимо, это большая честь, которой достойны лишь приближенные короля. Со мной отправились два близких друга Жерома. Они давно мечтали о встрече.

– Ты уверен, что тебе не нужны слуги?

В моей комнате был горшок со стульчаком, таз для умывания и кувшин с теплой водой. Мои вещи уже принесли.

– Нет. – Я мечтал лишь о покое и одиночестве. – Сам справлюсь.

– Как пожелаешь.

Утром меня разбудил стук в дверь: Жером все-таки прислал служанку. Она поменяла воду, вылила горшок и с моего позволения раздвинула шторы, после чего ушла – опять-таки с моего позволения. Час спустя в дверь снова постучали: слуга в ливрее принес мне записку от Жерома, который ждал меня внизу в обществе Армана и Элоизы. Поскольку я уже оделся и накинул редингот, я попросил посланного проводить меня к конюшням – нескольким одноэтажным постройкам, которые сам бы я никогда не нашел.

– Соня! – с улыбкой встретил меня Жером.

В его приветствии было что-то неискреннее, однако я улыбнулся в ответ и кивнул его спутникам – молодому человеку и блондинке, которых уже видел вчера. Юноша поклонился, девушка присела в реверансе, после чего конюхи вывели лошадей, оседланных и вычищенных до блеска только что упавших каштанов. Конь Жерома был огромен и все равно опасно прогнулся под тушей наездника, когда тот забрался в седло. Молодой человек легко вскочил на своего коня, а девушка ждала моей помощи. В благодарность она одарила меня улыбкой, а Жером со смехом представил мне своих друзей:

– Элоиза дю Плесси! Арман дю Плесси! Тебя представлять нет необходимости, кто не знает маркиза д’Ому!

С нами поехал слуга, который вел за собой лошадь, груженную плетеными корзинами. Мы с Жеромом скакали впереди, его друзья – следом, а слуга с вьючной лошадью плелся за нами. Каждый встречный кланялся либо церемонно кивал Жерому. Он их почти не замечал.

Королевский лес представлял собой рощу с аккуратными мостиками и серебристыми ручейками. Среди мшистых скал виднелся грот. На высоком, заросшем травой холмике бил искусственный родник, и чистая вода стекала по блестящему гравию в мелкую заводь. Всюду порхали бабочки.

– Погоди, дальше будет лучше, – ворчал Жером.

Он пришпорил коня, и вскоре мы выехали на поляну среди почти настоящего леса – если бы не аккуратные дорожки и отсутствие углежогов.

– Здесь и позавтракаем.

На опавшую листву бросили покрывало, а на него выложили из плетеного короба свежий хлеб, масло и джем. Затем появились бутылка шампанского и изящные бокальчики. Вино было прохладным, а бокалы натертыми до блеска.

– Твое здоровье, – сказал Жером.

Я выпил за его здоровье, кивнул нашим спутникам и сосредоточился на хлебе с джемом. Они были безупречны, что не может не удивить после ночи, проведенной в затхлой вонючей комнатушке. К тому же я прекрасно помнил свой предыдущий визит в Версаль: у всей еды был неопределенный, но вместе с тем отчетливо кисловатый привкус. Когда, по мнению Жерома, я наелся (получив удовольствие лишь от нескольких первых кусков), наш слуга сложил все обратно в корзину, мы сели на лошадей и углубились в лес. Час спустя мы остановились посмотреть на водопад. Затем – на пруд с жирным карпом, который печально кружил в воде, покуда Элоиза не бросила ему кусочек хлеба: тогда он всплыл и жадно заглотил добычу. Еще через час мы подъехали к расколотому дубу, столь живописно треснувшему ровно посередине, что я невольно принялся искать на стволе следы зубила или поджога. Следующая остановка была среди мшистых руин церквушки. Слуга Жерома раскрыл второй короб и извлек из него хлеб, завернутый в лен рокфор и еще одну бутылку шампанского. Сыр, как всегда, был прекрасен. Даже спустя столько лет от первого кусочка – как и от первого глотка шампанского – меня пробирает дрожь.

Мы вновь сели на лошадей, и я ждал, что Жером поведет нас к очередному живописному месту – по изъезженной и хорошо знакомой ему тропе. Однако он сообщил, что хочет переговорить с Арманом об одном деликатном деле, поэтому, если не возражаю, домой меня проводит Элоиза (под домом он, видимо, разумел Версаль). Я пожал плечами, но потом спохватился: девушка не сделала мне ничего плохого и не заслужила моего недовольства.

Я ответил, что с радостью поеду домой в ее обществе. Жером обещал встретиться со мной за ужином и, не сказав больше ни слова, пришпорил коня. Арман напоследок бросил на Элоизу многозначительный взгляд и тоже уехал.

Первый час нашего пути ничем не был примечателен. Мы забрались глубже, чем я предполагал, и теперь ехали медленно, стараясь держаться прохладной тени деревьев. Я едва не начал клевать носом, когда Элоиза, вскрикнув, вдруг выкрутила поводья и свернула голову лошади набок. Животное испуганно заржало, а девушка начала сползать с седла: в этот миг ее лошадь неудачно наступила на заднюю ногу, подвернула ее, взвизгнула от боли и бросилась к дереву с низкими развесистыми ветвями. Элоиза завопила от ужаса и неуклюже попыталась спешиться. Однако спрыгнуть с дамского седла ничуть не проще, чем с обыкновенного: я, не отдавая себе отчета, помчался на помощь и догнал Элоизу в тот миг, когда она уже падала с лошади, не успев вытащить ногу из стремени.

Порой мы действуем машинально, не дожидаясь велений разума, и это, на мой взгляд, доказывает, что мозг – не единственный кучер человеческого тела. Я выпрыгнул из седла, не думая о последствиях (а их может быть великое множество, причем самых плачевных), чтобы спасти юную девушку от серьезной травмы. Приземлившись рядом с ее лошадью, я схватил уздечку, однако животное попыталось встать на дыбы. Тогда я обхватил ее голову и прижал к себе, закрывая лошади глаза. Она испугалась, принялась крутить головой, а под гладкой шкурой вздулись мышцы – тугие, как корабельные канаты. Будь я не так крепок, она бы уже давно отшвырнула меня в сторону, а будь я менее отчаянным – сам бы догадался отпустить. В конце концов я навалился на лошадь всем телом, и она, ничего не видя, замерла.

Элоиза застонала: ее нога все еще оставалась в стремени, а сама она лежала на земле. За ней по опавшей листве тянулся след в полдюжины шагов. Юбка задралась, и Элоиза тщетно пыталась ее опустить. Я бы помог, но под задранной юбкой я вдруг заметил белую кожу оголенного бедра и пушистый белокурый треугольник.

– Умоляю!

Отпустив голову лошади, я погладил ее шею, бормоча ласковые слова. Убедившись, что животное окончательно успокоилось, я прикоснулся к щиколотке Элоизы, и та вскрикнула от боли. Я понял, что проще отстегнуть стремя, чем вытаскивать из него ушибленную ногу. Получилось у меня не сразу – и все это время я украдкой, против собственной воли поглядывал на заветный треугольник. В самый последний миг, когда стремя уже вот-вот должно было отстегнуться от седла, я поддался соблазну и незаметно провел рукой вдоль пушистой щелки, собирая на палец вкус и запах. Легчайший привкус мочи, едва заметный след испаряющихся солей. Прекрасно.

– Вот так.

Я опустил ее ногу на землю. С моей помощью Элоиза кое-как встала и наконец отдернула юбку. Она хотела что-то сказать, но не решилась. Лицо у нее раскраснелось от пребывания вниз головой – и, надеюсь, от смущения. Элоиза не противилась, когда я встал на колени и снял с нее туфельку. Кости ступни целы, но с одной стороны лопнула кожа, а с другой уже расцвел синяк. Нам нужна была холодная вода – и как можно скорей. Я подвел Элоизу к ручью, усадил на берег, и она тихо вскрикнула, когда вода попала на открытую рану. А через минуту Элоиза уже сердечно меня благодарила.

– Что случилось?

Бедняжка, она не могла смотреть мне в глаза.

– Гадюка… Мне показалось, я увидела на дорожке гадюку.

День стоял жаркий, на тропах лежали пятна солнечного света, а гадюки любят спать на солнышке. Все может быть.

– Сами доедете?

Элоиза тревожно покосилась на свое седло. В конце концов она села впереди меня, боком, свесив ноги на одну сторону, а я обхватил ее руками, чтобы держать поводья. Мои объятья ее смутили, она постоянно извинялась, благодарила и ругала себя на чем свет стоит. Когда я сказал, что такое могло случиться с каждым, она чуть не залилась слезами. Глаза у Элоизы были все еще красны, когда мы подъехали к конюшне и навстречу выбежал конюх. А минуту спустя из дворца вышли Жером и Арман.

– Ее скинула лошадь, – коротко объяснил я. – Можно позвать врача, чтобы осмотрел лодыжку, хотя, на мой взгляд, ничего страшного. Не ругайте ее, она и так очень расстроена. – Я отдал ее на попечение Жерома, а сам устремился к воротам конюшни.

– Ты куда?

– Пойду поиграю с другими животными.

По крайней мере они, запертые в клетках, знают о своей неволе и, быть может, догадываются, что живут не так, как задумала природа. Я удалился, и Жером меня не остановил.

Ужин при свечах

Как приготовить фуагра в тесте

Замесите тесто из фунта муки, трети фунта хорошего сливочного масла, столовой ложки подсоленной воды и одного яйца, уберите в прохладное место. Отделите целую гусиную печень – фуагра – от вен, чтобы осталась только плоть. Чем больше и лучше печень, тем проще это сделать. Замочите перигорский трюфель в хорошем коньяке. Теперь мелко покрошите два ломтика копченого кабаньего мяса, немного топленого свиного сала и трюфель, хорошенько все перемешайте. Заверните в этот фарш печень, закрепите все тонкой жировой сеткой из желудка свиньи (подойдет и плодный пузырь, но жировая сетка лучше). Теперь оберните все в тонкий слой теста, осторожно заровняйте швы молоком и разгладьте, после чего обмажьте пирог взбитым яйцом. Запекать на среднем огне в течение часа и сразу же подать к столу. На вкус – восхитительно.

Вечером мы с Жеромом ели в небольшой столовой рядом с салоном Изобилия, через который мы прошли по дороге на ужин. Столы в салоне были заставлены блюдами с марципаном, серебряными кофейниками, разнообразными винами и ликерами. Салон был полон придворных, как буфет – еды, и в воздухе стоял запах кофе и сладкого шартреза, мешавшийся с омерзительной вонью дерьма и мочи.

– Веди себя прилично, – сказал Жером, и только тут я сообразил, что произнес все это вслух.

Маленькие шавки задирали лапы и мочились прямо на туфли гостей. Посреди зала стоял козел на кожаном поводке, с прической как у хозяина. Крошечная дама с морщинистым лицом и волосами до колен, в которые были вплетены розы и павлиньи перья, многозначительно улыбалась окружающим.

– Мадам де Лаборд, – прошептал Жером. – Кузина мадам де Помпадур.

В Версале было еще около дюжины подобных салонов, где герцоги и принцы накрывали столы для своих соратников и друзей, где обсуждалась политика и создавались союзы. Покои Жерома на втором этаже выходили окнами на королевский двор. Я спросил про личные покои Шарлота, которыми тот почти не пользовался. Жером поджал губы. Шарлот изредка бывал в Версале, и его апартаменты располагались на третьем этаже старого крыла, выходившего окнами на министерский двор. По кислой мине Жерома я понял, что его апартаменты куда меньше и хуже. Чтобы как-то разрядить обстановку, я справился о Лизетт и узнал, что та родила очередного наследника рода де Со. У Жерома пока были только дочери – я вновь ненароком наступил ему на больную мозоль.

В столовой нас уже дожидались Арман и Элоиза; она склонила голову ему на плечо, а его рука покоилась на ее плечах, и пальцы слегка касались пышной груди. Помню, в первые месяцы после свадьбы мы с Виржини могли сидеть так часами, наслаждаясь нашей близостью. Тогда мы не знали, что у нее в животе уже был Жан-Пьер.

– Они муж и жена? – шепотом спросил я.

– Брат и сестра. Сводные. – Жером произнес это обычным громким голосом, и я понял, что прекрасные создания безраздельно принадлежат ему. – Она унаследовала красоту матери, а он – похотливость отца.

Я удивленно взглянул на Жерома.

– А сговорчивы они потому, что я это знаю.

Юноша и девушка улыбнулись Жерому и дружно кивнули мне. Затем всякая жизнь покинула их лица, и они вновь обмякли, будто воздух вышел из их легких или же комната опустела, а мы испарились.

– Зачем ты их пригласил?

– Арман – твой секретарь. Элоиза – экономка.

– Жером. Зачем они здесь?

– В одной половине донесений о Паоли говорится, что он любит хорошеньких девушек. В другой – что ему подавай смазливых юношей. А несколько моих осведомителей утверждают, что он не прочь пошалить и с теми, и с другими. Желательно вместе… Не делай такое лицо. Знать о подобных вещах – моя работа.

Я вдруг припомнил совсем иные слова: юный Жером любил произносить громкие речи о том, как сделает Францию сильной и великой державой. Теперь мы сидели в комнате с гербом Короля-Солнца на двери, словно в издевку над нашими детскими мечтами. Его внука презирали собственные подданные. Его дворец вонял подобно клоаке. Каждая развязанная им война стоила нам земель и денег, которых у нас не было. Лучше бы я остался дома и сделал вид, что не получил письма.

– Выше нос! Сейчас я тебя накормлю по-королевски.

Молодой человек позвонил в стеклянный колокольчик, и в зал вошли слуги в ливреях. Они поставили на мраморный стол фарфоровые блюда, рядом разместили серебряные ножи, вилки, хрустальные бокалы и кувшины с вином. Наконец в дверь внесли гигантское посеребренное блюдо с четырьмя пирогами. Мои сотрапезники внимательно наблюдали, как я взял свой, разрезал и достал изнутри теплое лакомство: нечто напоминающее жирный костный мозг, тающий во рту.

– Ну?

– Целая гусиная печень в фарше из телятины и лярда, запеченная в тесте, но сперва обернутая… – По ощущениям на языке обертка напоминала пергамент, но послевкусие оставляла иное. Загадка! Интересно, где Жером нашел такого повара?

– Обернутая в коровью плодную оболочку. – Он имел в виду тонкую мембрану, которую снимают с головы новорожденного теленка. Жером улыбнулся, радуясь, что смог меня удивить, и сам принялся за угощение. Очень скоро он уже забыл, что ест, и закончил трапезу гораздо раньше Армана с Элоизой.

– Ну а теперь к делу, – сказал он, когда доел и я. – Ты едешь на Корсику, потому что сеньор Паоли тебя уважает. Он читал о твоем трудолюбии и рвении, о том, как ты осушаешь болота и пытаешься накормить крестьян. Он знает, что ты делаешь научные открытия, что сам Вольтер отвечает на твои письма. Он видит в тебе единомышленника. Ты предложишь ему наследуемое дворянство, содержание от французского государства и титул маркиза ди Бонафацио.

– А если он откажется?

– Предложишь титул герцога Бастийского.

Элоиза улыбнулась: она поняла, что мой вопрос был вовсе не о размере предлагаемой взятки. Вдруг сеньор Паоли вообще не захочет меня слушать? Не спрашивая, Элоиза налила мне белого вина и подтолкнула бокал в мою сторону, продемонстрировав ложбинку меж юных грудей. Увидев мой заинтересованный взгляд, она очаровательно зарделась.

– А если он и от этого откажется?

– Посули ему титул принца Корсиканского.

– Понятно. А его сторонникам? Министрам?

– Титулы попроще. Можешь не скупиться – только не делай из нас дураков. Разреши им сохранить родной язык, пусть даже преподают его в университетах. Все местные деловые переговоры тоже могут вестись на корсиканском. – Жером кивнул на свой бокал, и Арман тотчас его наполнил. – Корсиканские крестьяне почти не говорят по-итальянски, а о французском и речи быть не может. Паоли же практически один из нас. Это должно помочь. – Осушив бокал в один присест, Жером сказал: – Так, у нас с Арманом есть одно дело. Все остальное тебе расскажет Элоиза. Спроси ее про броччио для дам, тебе это будет интересно.

– Напрасно вы его недолюбливаете, – сказала девушка, как только за Жеромом и ее сводным братом закрылась дверь.

Она покинула диванчик, на котором сидела с братом, налила себе бокал вина и осушила его в два глотка. Затем налила себе и мне. Села напротив. Только тогда я понял, что за ужином Элоиза совсем не пила.

– Жером – один из моих самых давних друзей.

– Оно и видно. – Она печально улыбнулась и посмотрела по сторонам, явно желая сменить тему. – Вы терпеть не можете это место, правда?

– Я больше люблю свой замок.

Элоиза фыркнула.

– Презрение к Версалю и его обитателям у вас на лбу написано. Видели бы вы лицо маркиза де Коссара, когда вы сказали про «других животных»…

Странно было слышать полный титул Жерома. Уж не хочет ли она сказать, что сама недолюбливает маркиза? Подозрительно все это – он буквально сводит меня с Элоизой.

– Версаль гниет. Однажды он просто рухнет.

– Он прогнил насквозь. Если ему суждено рухнуть, он бы давно рухнул.

– А вы бы помогли? – хитро спросила Элоиза.

– Я бы сжег его дотла. Иначе от этой вони не избавишься.

Она взглянула на смесь роскоши и упадка вокруг: прохудившиеся портьеры, коврики, пропитанные собачьей мочой, по бокам от камина – мраморные нимфы с безупречными грудями, испещренными серыми пятнами.

– И ничего бы не оставили?

– Разве что зверей. Они не по своей воле очутились в этой тюрьме.

– Однако я слышала, что вы и сами держите у себя диких животных.

– В куда лучших условиях.

– Уютный плен – все равно плен. Вы так не считаете?

Вдруг подол ее платья приподнялся – я даже подумал, что мне почудилось, но она стала задирать юбку все выше и выше, покуда не открылись колени и темнота между ними.

– Маркиз, вы не ответили.

– Почти все они погибли бы на воле.

– Полагаете, свобода погубит и нас?

– Я думал об этом.

– Разумеется, – ответила Элоиза. – Эта мысль посещает всех умных людей.

А ведь я в самом деле хотел освободить своих животных – может, она и об этом догадалась? Остановило меня лишь то, что их все равно перебили бы крестьяне или местные власти. А если бы я отправил их в родные края, их убили бы звери, никогда не знавшие неволи. К тому же мне нравилось жить среди диких животных – они помогали мне не забывать, что когда-то и я был диким зверенышем. Да, вероятно, Элоиза права: свобода бы нас погубила. Всех без исключения.

– Маркиз… Будьте любезны, поставьте свечу на пол.

Я поставил серебряный подсвечник на то место, которое она указала, после чего Элоиза широко развела колени в стороны. Пламя свечи осветило ее половые губы, сверкнувшие влажной усмешкой. Чтобы вновь наполнить ее бокал, мне пришлось перешагнуть свечу и встать у нее между ног.

– Говорят, вы попробовали все. А изведали ли вы боль?

– Чужую или свою?

Она чарующе улыбнулась.

– Любая считается.

Я никак не мог понять, шутит она или говорит серьезно. Во что меня втянул Жером? Я всегда думал, его желания просты. Красивые женщины – и как можно больше. Однако Элоизу простой не назовешь.

– Итак?

Я помотал головой.

– Какая жалость! Вам стоит попробовать.

Подняв с пола свечу, Элоиза уверенным движением наклонила ее в сторону и капнула жидким воском на внутреннюю сторону своего бедра. Я вскочил со стула, но девушка одарила меня столь насмешливой улыбкой, что я, смутившись, сел обратно.

– Великий д’Ому! Человек, который может съесть что угодно, испугался капельки горячего воска.

Она налила еще немного себе на ладонь и сжала кулак: между пальцев выступили капли воска.

– Зачем вам это? – спросил я.

– А зачем вам новые вкусы?

– Потому что я хочу все попробовать.

– Да, но чем объясняется это желание?

Когда я сказал, что новые вкусы помогают мне чувствовать себя живым, она улыбнулась и ответила, что увидела во мне родственную душу в тот самый миг, когда я совладал с ее лошадью. Именно тогда она решила соблазнить меня не по распоряжению Жерома, а по собственной воле. Если бы не лошадь, к этому моменту мы бы уже переспали, и все было бы кончено. Она говорила это с непринужденной улыбкой на устах, чем изрядно меня потрясла – хоть я и старался не подавать виду. Даже Манон, куда более откровенная в подобных разговорах, чем Виржини, никогда бы не отважилась сказать такое.

– Вы чуть не погибли.

– Но не погибла же. – Поставив свечу на стол, Элоиза спросила: – Вам нравится то, что вы видите?

По ее хитрой улыбке я понял, что ответ она знает и сама. Конечно, Элоиза мне нравилась. Приятно было смотреть на ее молодую кожу и упругую плоть. Как же иначе? Приняв мое молчание за согласие, она рассказала о правилах игры. Мне полагалось уронить ровно двенадцать капель воска на ее обнаженное тело. Куда угодно. Выбор за мной. Если я найду нужные точки, Элоиза будет моей. Если же нет – все кончено.

Она опустила юбку и отвернулась.

– Сначала расстегните пуговицы.

Я принялся одну за другой расстегивать мелкие пуговки у нее на спине. К тому моменту, когда добрался до последней, мои пальцы уже не дрожали. Лишь тогда я позволил себе скинуть платье с плеч Элоизы: оно легло пышным облачком у ее ног. Ленты нижней юбки она развязала сама и шагнула на голый пол. У нее оказалось пышное тело с молочно-белой кожей и клубничными сосками. Кучерявые волосы между ног напоминали шафран. На раненой лодыжке была повязка. Я взглянул на дверь, понимая, что уйти еще не поздно.

– Ты ведь этого хочешь! – сказала Элоиза.

Она была права. Я хотел. По моей просьбе она легла лицом вниз на парчовую козетку, согнув ноги в коленях и положив их на подлокотник. Голову она свесила с изножья, а руки я привязал к ножкам с помощью ветхого подхвата для штор. Все это время я чувствовал, как она улыбается. Второй подхват я просунул ей под живот и завязал вокруг талии, как тугой пояс. Затем отошел, чтобы полюбоваться результатом.

– Так и знала.

– Что?

– Что ты все поймешь.

Я хотел возразить, что ничего не понимаю в происходящем, но это было бы ложью. Во мне пробудился знакомый голод. Я чувствовал, как он растет и уже почти сравнялся с соленым голодом, исходящим от ее тела. Взяв свечу, я откинул волосы с плеч Элоизы и капнул первую порцию воска ей на шею. Она вздрогнула. Выжидая по десять секунд между каплями, я стал поливать ее горячим воском, всякий раз тщательно обдумывая свой выбор: одну каплю на ступню, другую на плечо, третью на поясницу. Когда последняя капля упала промеж безупречных белых ягодиц, Элоиза с криком кончила.

То был первый звук, который она издала с начала сеанса.

Я оставил Элоизу лежать на козетке, снял штаны и встал на колени перед ней. Кончив ей в глотку, я освободил одну руку Элоизы и сел рядом на корточки, чтобы мы могли поцеловаться. Она пахла вином, фуагра, тестом и мной. Мне почему-то показалось, что она стала довольней и мягче. Свирепое напряжение, которое я ощущал в начале нашей встречи, исчезло. Дальше мы занимались любовью как обычно. Элоиза стояла на коленях, лежала на животе, скакала на мне верхом. Я попросил ее помочиться в горшок, собрал последние капли в ладонь, попробовал и угадал, что она ела на обед. Затем Элоиза вновь взяла в рот мой член – на сей раз по собственному желанию – и попыталась угадать, что я пил. Я угостил ее задний проход сливой, а передний – узкой частью груши, после чего съел оба плода. Я слизал мед из ее пупка и бренди с сосков, а затем приподнял ее бедра, налил промеж половых губ шампанское и выпил его. От пузырьков Элоизе стало щекотно, она засмеялась и почти все расплескала.

Донасьен де Сад, молодой человек и практически мой сосед, ничего не знавший о нашей встрече с Элоизой, однажды написал мне письмо. Он прочел статью, которую я опубликовал по возвращении с Корсики, и решил написать ответ. В этой статье я говорил, что еда – главное удовольствие цивилизованного человека. Он же считал, что секс не менее важен, и я должен позволить людям без лишней скромности утолять этот голод, как и всякий другой. Кроме того, он отметил, что секс без боли – все равно что хлеб без дрожжей. К тому моменту я уже потерял связь с Элоизой, не то обязательно бы их познакомил. Он был бы приятно удивлен отсутствием в ней даже намека на ложную скромность.

Поздно ночью, когда за дверью затихли все голоса и даже слуги, убиравшие салон Изобилия, легли спать, я спросил Элоизу про броччио ди донна. Она сказала, что это сыр. Не просто сыр, а тайна за семью печатями. Но что такого таинственного может быть в сыре? Я спросил, из чего его делают, и в ответ Элоиза засунула мне в рот свой сосок.

– Угадай.

Свечи уже давно сгорели, и за грязным окном занимался рассвет. Я не видел глаз Элоизы, но прекрасно помнил их чистейшую синеву, в которой тонул несколько часов подряд. Заглянув в тени на их месте, я стал раздумывать, верна ли моя догадка – и по ее усмешке понял, что верна. Я перепробовал почти все, что могла предложить Франция. По крайней мере я так думал. Задача Элоизы была отнюдь не в том, чтобы заманить меня на Корсику. Элоиза была лишь закуской. Я знал, что она здесь по приказу Жерома: теперь в случае чего он мог меня скомпрометировать. Но ему не придется это делать.

Я почти целиком втянул в рот ее грудь.

– Правда? – спросил потом я.

– Чистая правда. Сыр делают из молока женщин, которых кормят горной пищей. Причем смешивать молоко разных кормилиц запрещено, если только женщины не близняшки. Каждую голову – размером с мой кулак – заворачивают в муслиновый лоскут и держат в прохладной воде. Долго хранить такой сыр нельзя.

– Когда выезжаем?

Она рассмеялась, но по-доброму.