Текст книги "Последний пир"

1742
Берберийский козел

После меня пришел черед Эмиля: он женился на голубоглазой кудрявой блондинке с фарфоровым личиком, дочери богатого буржуа, у которого за душой были два замка на берегу Луары, обширные земли в долине Лот и виноградник под Бордо, производивший тысячи бутылок винтажных вин. Венчались они в парижской церкви Святого Северина – на противоположном берегу реки расположен Лувр, чуть южнее – Сорбонна. С какой стороны ни въезжай в Париж, всюду путника встречали нищета и убожество. На рю Сен-Жак можно было по щиколотку утонуть в дерьме, в церкви стоял холод, а невеста Эмиля была хрупка и ранима, как сладкая вата.

Церковь Святого Северина относилась к южному архидиаконству архиепархии Парижа, и ее мраморные хоры были подарком герцогини Монпансье. Эмиль сообщил мне оба факта, не поясняя, зачем мне это знать. Мы с Эмилем стояли перед алтарем, дрожа от холода, а затем я отступил назад, и мое место заняла его сахарная невеста.

Шарлот и Жером сидели в переднем ряду. На этом настояла мать Эмиля, которая сама вместе с мужем уселась во втором ряду. Я удивился, что Шарлот приехал. Лицо Эмиля заметно омрачилось, когда я извинился перед ним за отсутствие Виржини. Нашему браку было уже два года, и на днях у нее случился выкидыш. Однако Жан-Пьер был здоров, и она предпочла остаться с ним дома, в замке д’Ому.

– Как поживает сестра? – прошептал мне на ухо Шарлот, не обращая особого внимания на службу. Все внимание Жерома было приковано к алтарю – точнее, к невесте. Платье туго обхватывало ее талию и спадало мягкими складками с круглых ягодиц. Спереди – квадратный глубокий вырез, однако Жерома интересовал не он.

– Неплохо, учитывая последние события.

– Не нашла в себе сил приехать?

– Да, она слаба и часто плачет. Нам повезло… – Я помедлил, не зная, стоит ли говорить. Мы потеряли ребенка очень рано, незадолго до конца первого триместра. Случись это чуть раньше, мы бы вообще не узнали, что она была беременна. – Или наоборот, не повезло.

– Понимаю…

Шарлот посмотрел на Эмиля с Терезой и кивнул. Он догадался, что его сестра осталась дома вовсе не из-за усталости или скверного настроения. Она так и не простила Эмиля за пари и наверняка с первого взгляда возненавидела бы его избранницу.

– Белое, – пробормотал Шарлот.

Я слышу в его голосе отвращение. Виржини выходила замуж в зеленом шелковом платье, расшитом розами, и длинном шлейфе. Тереза же надела белое платье, и никакого шлейфа на ней не было. Иначе Жером не разглядывал бы ее с таким неприкрытым интересом.

– Где твои манеры? – шепнул я Жерому, и тот бросил на меня злобный взгляд. Девицы обожали его горящие глаза. – Я серьезно!

– Уж и помечтать нельзя…

– Мечтай лучше вон о той.

Он перевел взгляд на одну из двоюродных сестер невесты, что сидела по другую сторону от центрального прохода; заметив это, она мгновенно покраснела и отвернулась. Всю оставшуюся церемонию они украдкой переглядывались, а на пиру их стулья остались пусты: никто не знал, где они. А четыре месяца спустя Жером женился на своей тоненькой темноволосой красавице – церемония проходила в Мон-Сен-Мишель. К тому времени у Евгении уже был заметен животик, и Жером уверял нас, что она родит ему мальчика. Ее беременность – великая тайна, предупреждал он сначала меня, а затем Шарлота. Тот обиделся, узнав, что меня посвятили в нее первым. Но даже Эмиль все давно знал от жены: брат Евгении женился на одной из двоюродных сестер Терезы. Род Евгении был очень древним, любил подчеркивать Жером, это было военно-служилое дворянство, а не члены высших судов и парламентов, и потому он возлагал большие надежды на этот союз. Мы с Шарлотом были убеждены, что даже сие немаловажное обстоятельство вряд ли убережет его глаза, руки и член от блуда, особенно когда живот у Евгении подрастет. Однако ее взгляд лучился преданной любовью, а значит, она его простит.

Аббатство Мон-Сен-Мишель высится на скалистом утесе, к которому можно подъехать лишь во время отлива.

Каменные стены, окружающие основание острова, превращают его в крепость. И действительно, аббатство когда-то успешно выдерживало осады англичан и славилось своим богатством. Теперь оно было в запустении, и горстка монахов подобно скорбным призракам ютилась в задней части собора. Род Жерома веками покровительствовал аббатству. Со смертью отца Жером унаследовал титул, который достался бы его старшему брату, не случись беды: минувшей зимой его убили во время осады Праги. Жером теперь был графом де Коссаром. Он воплощал собой единственную надежду монахов на то, что аббатству починят крышу, а перед алтарем и дальше будут гореть свечи. Хор позаимствовали на время в Реннском соборе и привезли на остров вместе с местным епископом, которому поручили провести церемонию. Все гости после службы и свадебного пира провели ночь на острове.

– Такова традиция, – сказал Жером.

– Столь древняя, – прошептал Шарлот, – что про нее уже никто не помнит.

Жером нахмурился, и к нему тут же подлетела встревоженная Евгения – узнать, что случилось. Мы неловко переминались у входа в трапезную, дожидаясь, пока займут свои места менее почетные гости.

– Ничего, мы просто дразнимся, – пояснил я.

У нее был такой потрясенный вид, что Жером расплылся в улыбке, вступая с нами в сговор, – и позволил увлечь себя в другой конец зала, чтобы побеседовать с настоятелем.

Обстановка слегка накалилась, когда встретились Эмиль и Виржини. Она кивнула ему столь холодно, что его лицо залилось краской.

– Чем я это заслужил?!

– Ты предложил пари.

– А вы его поддержали.

– Не я. И не Шарлот, конечно.

Эмиль пронзил меня свирепым взглядом, и я ответил ему таким же: он, заметив, что за нами наблюдала Виржини, еще сильнее поджал губы.

– Но ведь Жером…

– Жером есть Жером, – ответил я.

Напрасно я так сказал. Мне следовало злиться на Жерома – злиться всей душой, и даже люто ненавидеть, как может ненавидеть лишь молодой мужчина, убежденный, что никто не смеет оскорбить словом, а тем более делом его молодую прекрасную жену. Но Жером оставался самим собой. Даже на собственной свадьбе он заглядывался на женщин – правда, смотрел на них не плотоядным, а довольным и праздным взглядом, как лев на пастбище, сознающий, что еды вокруг еще полным-полно.

Я отправился за Эмилем в другой конец зала, куда тот ушел дуться.

– Извинись, – сказал я, – и дело с концом. Скажи, что был молод и глуп. Попроси прощения и вырази надежду, что все обиды между вами останутся в прошлом. Людям свойственно ошибаться…

Эмиль стряхнул с плеча мою руку.

– А Жерому ты извиниться не предлагал?

– Не он придумал пари.

– Но он согласился его заключить. По-видимому, это совсем другое дело. И не стоит ждать, что люди вроде меня смогут увидеть разницу.

На сей раз я его отпустил: он подошел к Терезе, которая стояла у окна и смотрела на темнеющее море. Ее наряд был чуть более шикарным и чуть более показным, чем у остальных гостей на свадьбе. Брак сделал Эмиля богатым. А смерть тестя однажды сделает его еще богаче.

– Молодец, что не побежал за ним. – Шарлот всучил мне кубок и, когда я отпил, просиял. – Яблочное бренди! Лучше самого хорошего коньяка. – Он мастерски изобразил Жерома: – Напиток под стать сему великолепному празднеству.

Судя по угощению, последние сто пятьдесят лет прошли мимо здешних поваров. Или те повара прошли мимо Нормандии? Людовика XIV замутило бы от таких яств, а вот Генрих IV оценил бы их по достоинству. Я даже удивился, что Жером позволил нам есть вилками, а не заставил управляться ножами и горбушками пропитанного подливой хлеба. Впрочем, недостаток изысканности восполнялся обилием угощений. В зал на специальной телеге вкатили быка, зажаренного на вертеле. Затем внесли целого оленя и нескольких кабанов, бессчетное множество щук в длинных глиняных горшках и цапель на деревянных подносах. То был пир в старом духе – причем кулинарное искусство поваров было на том же низком уровне, что и в академии.

– Ну и мина у тебя, – сказал мне на ухо Шарлот.

– Не подначивай! – прошипела Виржини.

– Зато хлеб вкусный, – сказал я.

– Это все, что ты можешь сказать? – возмутилась Виржини. – «Хлеб вкусный»?!

– Свежий, соли в меру, дрожжи хорошие. В послевкусии – легкий аромат масла, подобный эху низкой ноты.

Она вздохнула, а Шарлот заулыбался.

– Вы друг друга стоите!

Он отправился во двор, и мы проследили за ним взглядом. Может, ему захотелось справить нужду – или просто подышать воздухом.

– Настал его черед, – сказал я.

– В смысле?

– Я женился, Эмиль тоже, теперь вот и Жером. Пора Шарлоту задуматься о продолжении рода.

– Разве что после смерти отца… – Взгляд у нее сделался отрешенный, словно она раздумывала, как лучше объяснить. Мы были женаты уже два года, почти три. Нас радовали ласки и общество друг друга, но если кому-то требовалось побыть одному или о чем-то умолчать, мы не обижались. Я подозревал, что Виржини снова беременна, но она ничего мне не говорила, а сам я спросить не решался. – Шарлота иногда сложно понять.

– Я знаю его лучше, чем кто-либо, – произнес я, задетый за живое.

– Даже лучше, чем я?

– Хорошо, после тебя.

– А я его совсем не знаю. – Виржини пожала плечами. – Порой мне кажется, он и сам себя не знает. Мой брат будет плохим мужем. И найдет себе жену только после смерти отца. Это станет их последней битвой. Шарлот не подчинится отцовской воле.

– У твоего отца была подходящая партия?

Она взглянула на меня с веселым удивлением.

– Разумеется! Полагаю, он нашел Шарлоту жену еще до его рождения. И в отместку брат не женится, покуда отец не умрет.

– В отместку за что?

Виржини лишь пожала плечами, словно мой вопрос не относился к делу. А может, ответ ей показался очевидным – вместо него она сообщила мне то, о чем я уже догадывался. Виржини была на третьем месяце беременности и надеялась, что мы сможем вернуться домой без спешки, поскольку в дороге ей становится дурно и она боится за ребенка. В ту ночь мы занимались любовью крайне осторожно: она села на меня и мягко раскачивалась, как посоветовал врач во время прошлой беременности – мысль о том, чтобы я завел любовницу и не беспокоил жену до родов, была ей отвратительна. Однако ничего не помогло. Ребенка мы потеряли на пятом месяце, как и второго. Четвертого Виржини выкинула на шестом, и я начал подозревать, что Жан-Пьер останется нашим единственным сыном. Врач настаивал на том, чтобы дать телу Виржини отдых, и на сей раз мы оба его послушали.

Когда мы с врачом удалились в мой кабинет, он извлек из саквояжа кусочек кожи.

– Это лучшее из того, что сейчас делают.

Я развернул диковинку, осмотрел тесьму вдоль нижнего края и грубый шов наверху. Видимо, мое лицо оказалось очень красноречиво – как и в юности, что часто доставляло мне неудобства.

– Уверяю вас, это изделие превосходного качества.

Я поблагодарил врача за доброту, сообщил, что мой счетовод в ближайшее время сполна оплатит его услуги, и проводил к выходу, хотя он часто бывал у нас и сам мог найти дорогу. В тот вечер, когда ужин подходил к концу, я сказал Виржини, что собираюсь на неделю в Париж, и спросил, не привезти ли ей что-нибудь. С тем же успехом я мог сказать, что уезжаю навсегда. Виржини встала и, едва не врезавшись в лакея, бросилась вон из столовой, громко топая ногами. В спальне она принялась громко рыдать; ее плач был слышен даже в коридоре.

– Виржини, открой дверь.

– Не открою! Никогда и ни за что!

Я подумывал выбить дверь плечом, но доски были слишком толстые, а петли – чересчур крепкие. Я бы только повредил плечо и уязвил собственную гордость. Посылать за молотком было нелепо, и мне тут же стало совестно, что такое решение вообще пришло мне в голову.

– Виржини, – сказал я. – Пожалуйста, открой.

Наступила гнетущая тишина, и я уже ждал очередного отказа, когда ключ в замке повернулся, и Виржини приоткрыла дверь.

– Ненавижу тебя!

– Хотя бы объясни, за что. Ты тоже хочешь в Париж?

– Помогать тебе с поисками шлюхи? Да их наверняка пруд пруди в Марселе! Зачем ехать в Париж? А, знаю, Жером с Шарлотом посвятили тебя в свои мерзкие тайны!.. Рассказали про лучшие бордели и игорные дома…

– Глупости какие!

– Не смей называть меня глупой!

Она забарабанила кулаками мне по плечам, но вскоре разрешила себя обнять и после недолгой борьбы обмякла в моих руках. Разинув рот, скривив лицо в безобразной гримасе, Виржини рыдала у меня на груди. Как всегда, ее гнев был страшен и недолог. Когда она отняла лицо, оно было мокрое, но спокойное.

– Поезжай, раз тебе так хочется.

– Хочется чего?..

В конечном итоге мое искреннее недоумение убедило ее в том, что я действительно не догадывался о причине ее гнева. Впрочем, когда она подняла голову и подставила губы для поцелуя, я уже обо всем догадался. Доктор Альбер сказал Виржини, что ей пока нельзя беременеть, но его прежнее предложение – чтобы я завел любовницу – было принято ею в штыки. Поэтому он не отважился поведать ей о хитром изобретении, которое позволило бы нам и впредь оставаться мужем и женой. Вот Виржини и рассудила, что я согласился искать женское тепло на стороне.

– А я бы тогда что делала?!

Я опустил Виржини на кровать, задрал юбки, положил ее собственную руку промеж ее ног, а один палец сунул внутрь.

– Полагаю, можно удовлетвориться и этим.

Шлепнув меня свободной рукой, Виржини притянула меня к себе и поцеловала. Она закрыла глаза, чтобы не видеть моего лица, оставила палец на месте и в конце концов крепко укусила меня в плечо, чтобы приглушить крик. Кончив и переведя дух, она распахнула глаза и снова шлепнула меня – за то, что улыбался. Затем Виржини позволила мне облизать ее палец. Он был соленый, как слезы, и я мог безошибочно определить, что она ела за последние два дня.

– А ты? – спросила она.

Я перевернул Виржини на живот и ввел член в складку меж ее ягодиц. Кончив, я вытер ее начисто и калачиком свернулся сзади, обхватив рукой одну из ее прекрасных грудей.

– Я люблю тебя, – сказала она. – И всегда буду любить.

Наутро я уехал в Марсель: мы с Виржини рассудили, что в этом портовом городе я непременно найду то, что собирался искать в Париже, тем более рядом была Италия – по мнению Виржини, народ этой страны отличался особой похотливостью и распущенностью. Оба эти качества должны были создать благодатную почву для интересующего меня ремесла. Я не стал рассказывать ей, что на самом деле ищу вовсе не сам предмет, а человека, который умеет его делать.

В дороге я старался не привлекать к себе внимания – насколько это возможно в карете с золочеными гербами на дверях и с кучерами в ливреях. Мэр узнал о моем приезде в тот же день и, разумеется, предложил остановиться у него. Мне пришлось объяснить, что я прибыл в город по весьма деликатному вопросу и буду очень признателен, если он не станет распространяться о моем визите. Мэр с поклоном вышел из моих покоев – самых больших в гостинице и занимающих весь верхний этаж, – не забыв перед этим предложить помощь и содействие в любых делах. По-видимому, он решил, что я официально приехал в Марсель с неофициальным визитом – что ж, и пусть.

В городе стояла такая насыщенная и многогранная вонь, что первое утро я то и дело терялся в переулках, пытаясь определить источник какого-нибудь запаха. Горы диковинных фруктов высились на прилавках рынков, где работали почти одни мавры и прочие северо-африканцы. Я купил по два-три плода каждого фрукта, спросив названия, и сделал в блокноте записи об их вкусе, текстуре мякоти и плотности. В витрине одной лавки висели выпотрошенные туши козлов (по виду – диких) с перерезанными глотками, однако их шкуры, головы и копыта были на месте. Я спросил, откуда они, имея в виду страну – во Франции таких животных не водилось, – но мой вопрос поняли неправильно: я ушел из лавки с названием рынка в портовой части города. Первый же француз, у которого я спросил дорогу, сказал мне, что приличные господа в такие места не ходят. Улыбнувшись, я задал второй вопрос, и он объяснил мне, как пройти к борделю со здоровыми девками и разумными ценами. Поблагодарив его, я задал еще один вопрос и в ответ услышал имена трех производителей английских рединготов. Я попросил отвести меня к лучшему.

Спустя десять минут мы расстались у дверей мастерской, от которой шел дух серы и тухлого мяса: мой провожатый получил монету, благодарности и с улыбкой удалился. Возможно, мэр поручил ему за мной приглядывать – даже если так, я рассудил, что это не имеет никакого значения. Внутри мастерской меня встретил хмурый итальянец, который при виде моего дорогого платья сразу заулыбался. Я проследил за лучом света из маленького окошка, выходящего во внутренний двор: там стояла жаровня, из которой валил желтый дым. Мальчишка-подмастерье сунул руку в дым, а голову отвернул. Увидев мой заинтересованный взгляд, итальянец сказал, что я пришел по адресу: здесь производят лучшие шарики в мире.

– Я хочу научиться вашему ремеслу…

Понять, что означает его взгляд, мне не удалось, и я решил пока осмотреться. В углу стояло ведро с потрохами – овечьими, как подсказывал опыт. Желтый дым давала несомненно сера: ее вонь ни с чем не перепутаешь. На скамейке я заметил еще одно ведро с белесой жидкостью, на поверхности которой плавали разрезанные на короткие отрезки кишки. В руке у итальянца был длинный сточенный нож: я, по всей видимости, оторвал его от выскребания кишок. Сложно провести грань между химией и кулинарией, и ремесло итальянца явно сочетало в себе обе эти премудрости.

– Вы хотите производить и продавать кондомы?

– Я хочу знать, как они делаются, на сколько их хватает и как можно добиться наивысшего качества изделия.

Вытащив блокнот, я потянулся за карманной серебряной чернильницей, открыл ее, надел перо на деревянный черенок и положил все на самый чистый участок скамейки. Видимо, эти действия убедили его в серьезности моих намерений.

– Мои тайны стоят недешево.

– Дороже, чем тайны ваших конкурентов?

За ценой я бы не постоял, но когда имеешь дело с такими людьми, надо соблюдать определенные приличия.

– Со мной никто не сравнится, – категорично заявил он. – Я – лучший!

– Поэтому я и пришел к вам, а не к кому-нибудь другому.

Польщенный, он вновь заулыбался. И назвал цену за свои знания – вероятно, завышенную по меньшей мере в два раза, однако вполне меня устраивавшую: одно платье Виржини стоило дороже. Цену я слегка сбавил, но итальянец остался доволен сделкой. Обучал он меня как подмастерье: сперва делал все сам, затем просил повторить его действия, одновременно читая лекцию об истории возникновения и пользе кондомов. История не внушала доверия: назвали их так то ли в честь английского графа, подарившего королю свое изобретение, дабы сократить число его внебрачных детей; то ли в честь французского полковника Кундума; придумали их то ли на заре человечества, то ли относительно недавно. Похоже, история этих изделий менялась в зависимости от предпочтений клиента.

– Берем овечьи кишки и несколько часов промываем в воде…

Хозяин лавки нахмурился, увидев, что у меня уже появились вопросы, но потом пожал плечами. Все-таки я щедро ему заплатил.

– Кишки непременно овечьи?

– Такова традиция. – Мастер задумался. – В принципе, можно использовать кишки любого животного, если овцы вам чем-то не угодили.

Я кивнул.

– Хорошенько их промыв, осторожно разомните в слабом растворе щелока. – Он показал на ведро с белесой жидкостью. – Затем выверните наизнанку и снова разомните. Очень-очень осторожно выскребите кишку и…

Мастер взял кусок кишки и повел меня наружу, где схватил будущий кондом деревянными щипцами, бросил на раскаленное блюдо небольшую горсть серы и сунул щипцы в клубы желтого дыма.

– Теперь промоем его с мылом, прополощем, надуем – чтобы проверить, нет ли дырок, – и укоротим до шести-семи дюймов. Вот и все. Готово. – Итальянец взглянул на мою поделку и закатил глаза. – Такой мне и даром не нужен, но все-таки это кондом.

– Как сделать его лучше?

– Упражняйтесь. С опытом придет и мастерство.

– Нет, как мне сделать его лучше ваших? Как сделать его чище, тоньше, мягче? Как сделать его лучше?

Он вздохнул.

Став беднее еще на один золотой, я покинул его мастерскую с тайным знанием о том, какую именно часть кишок лучше использовать и как ее приготовлять. Метод этот якобы был известен только личному производителю кондомов оттоманского султана – и моему учителю, разумеется. Еще я получил адрес стекольщика, который выдувал искусственные половые члены для самых знатных семей. К нему я и отправился на следующее утро. Объяснив, что мне нужно – стеклянный член в натуральную величину, не больше и не меньше, правильной формы и на деревянном основании, – я пошел на рынок, о котором упоминали вчерашние мавры. Он находился у самой верфи.

– Что это? Как называется этот козел?

Старик, которому я задал вопрос, непонимающе уставился на мальчишку, и тот сразу перевел мои слова деду – или дяде, или кем там они друг другу приходились. Их несомненно связывали кровные узы: у Шарлота и Виржини были одинаковые, глубоко посаженные и невероятно красивые глаза, а у мальчика и старика – одинаковые скулы и губы.

– Это не козел, а баран, похожий на козла.

Рога у зверя были большие и загнутые назад, а шею, грудь и передние ноги покрывала длинная желто-коричневая шерсть. Хвост свисал до самых копыт. Вылитый козел.

– А вы понюхайте, – сказал мальчик, переводя шепот старика.

Старик оказался прав. Характерной козлиной вони я не почувствовал, да и бороды у животного не было. В остальном же оно было неотличимо от козла. Я заметил невдалеке самку и двух детенышей.

– Как они называются?

Я записал в блокнот слово «аруди» и договорился о цене и условиях сделки: деньги старик получит, как только мать с ягнятами доставят в мою гостиницу.

Я сидел в своем номере и ел буйабес – повар пожалел шафрана, но в целом справился, – когда в дверь постучали.

– Милорд, прошу прощения, тут к вам мальчик…

Я попросил хозяина передать мальчику, чтобы тот подождал, пока я доем. Затем я спустился во двор, расплатился и велел кучеру связать аруди по рукам и ногам – в таком виде их предстояло погрузить на крышу кареты.

– Беги домой, – велел я мальчишке, затем кое-что вспомнил, задал еще один вопрос и вручил ему су.

Диковинные овцы хорошо размножались, а их мясо вкусней всего было жарить с чесноком или медленно тушить с фруктами.

Как приготовить аруди

Приготовьте маринад: смешайте стакан оливкового масла с соком двух лимонов, двух лаймов и красного апельсина, добавьте свежие листья розмарина, мелкорубленую мяту, чили и чеснок. Посолите и поперчите. Залейте этим маринадом два фунта мяса молодого аруди, порезанного на кусочки размером с большой палец, и хорошо перемешайте. Накройте муслином от мух и оставьте на ночь в прохладном месте.

На следующий день снимите кожицу с двух красных и двух зеленых перцев: для этого надо несколько секунд подержать их над открытым огнем. Пока перцы остывают, проделайте то же самое с баклажаном, порежьте его кружками, положите между двумя тарелками и придавите сверху грузом (чтобы отжать едкий сок). На сильном огне обжарьте маринованное мясо до румяной корочки, подлив при необходимости оливкового масла, затем добавьте перцы, баклажан и быстро обжарьте все вместе. Подавать с рисом или свежим хлебом. На вкус как баранина.

Как изготовить качественный английский редингот

Возьмите слепой отросток двух некрупных животных (лучше всего подойдут аруди) и сутки вымачивайте кишки в свежей воде, дважды меняя воду. Затем выверните их наизнанку и еще два дня осторожно разминайте в слабом щелоке. Аккуратно, не повреждая стенки кишок, соскребите с них слизистую оболочку. Подержите над горящей серой, промойте водой с мылом. Снова выверните кишки наизнанку – чтобы очищенная поверхность осталась внутри, – и отложите. Смажьте маслом искусственный половой член и натяните на него первую кишку, а сверху – вторую. Они склеятся. Отполируйте кондом стеклянным пресс-папье: это сделает его более тонким и гладким. Смажьте маслом и несколько раз отбейте о край стола, чтобы размять волокна и сделать кондом более эластичным. Вдоль нижнего края пришейте тесьму для закрепления кондома на месте.