Текст книги "Частное расследование"

37

Майло заехал ко мне домой в четыре. Я работал над монографией и провел его в кабинет.

– Здесь масса всего на Дауса. – Он встряхнул свой кейс и поставил его мне на стол. – Только вряд ли пригодится.

– Может, и пригодится. Если потребуется возвращать то, что он уже успел хапнуть из состояния.

– Да, – сказал он, – надо же поаплодировать частному расследованию. Как ты?

– Отлично.

– Правда?

– Правда. А ты?

– Все еще работаю. Адвокату Лафамилья нравится мой стиль.

– Она женщина со вкусом.

– У тебя точно все нормально?

– Точно. В пруду у меня вывелись мальки, они живут и развиваются, так что я в отличном настроении.

– Мальки?

– Хочешь посмотреть?

– Конечно.

Мы спустились в японский садик. Он не сразу разглядел мальков, но потом все-таки их увидел. И улыбнулся.

– Да, они славные. Чем ты их кормишь?

– Размолотым кормом для рыбок.

– А их не съедают?

– Некоторых съедают. Но самые быстрые выживают.

– Ясно.

Майло уселся на камень и подставил лицо солнцу.

– Вчера поздно вечером в ресторане появился Никвист.

Поговорил несколько минут с Доном, потом уехал. Похоже, на прощание. Фургончик был упакован для длительного путешествия.

– Ты это узнал от своего наблюдателя?

– Со всеми подробностями. И когда ты уехал – с точностью до секунды. У него просто мания детальных отчетов. Если бы я не был дураком, то велел бы ему походить за тобой.

– А он смог бы помочь?

Он усмехнулся.

– Вероятно, нет. Там артрит и эмфизема. Но у него чертовски хороший почерк.

Он посмотрел на лист бумаги, вставленный в машинку.

– Что это такое?

– Моя монография.

– Значит, все вернулось в норму, а? Когда ты увидишь Мелиссу?

– Ты имеешь в виду лечение?

– Угу.

– Как можно скорее – как только она вернется в Лос-Анджелес. Я звонил им с час назад, она сказала, что не хочет отходить от матери. Врач, с которым я разговаривал, сомневается, что Джину можно будет перевезти раньше, чем через неделю. Потом потребуется домашний уход.

– Боже мой, – сказал он. – Мелиссе уж точно пригодятся твои сеансы. А может, и всем, кто с этим соприкоснулся, стоит пройти курс лечения.

– Я оказал тебе крупную услугу, а?

– Это точно. Когда буду писать мемуары, то отведу ей отдельную главу. Адвокат Лафамилья говорит, что согласна быть моим литературным агентом, если я это все-таки сделаю.

– Что ж, из нее, вероятно, выйдет хороший агент.

Майло улыбнулся.

– Для Дауса с Энгером наступает время поджаривания задницы. Мне почти что жалко их. Скажи-ка, ты давно ел? Что до меня, то я не прочь основательно перекусить.

– Я плотно позавтракал, – ответил я. – Но есть одно дело, которым бы неплохо заняться.

– Что за дело?

Я сказал ему.

– Боже милосердный! Может, уже хватит?

– Мне необходимо знать. Ради общего блага. Если тебе не хочется этим заниматься, то я попробую справиться сам.

Он сказал:

– Нет, вы только подумайте! – Помолчал с минуту. – Ладно, прогони-ка все через меня еще разок – в деталях.

Я повторил.

– И это все? Телефон на полу? Это все, что у тебя есть?

– По времени все совпадает.

– Ладно. Проверить это можно будет, наверно, без особых трудностей. Вопрос в том, был ли это звонок за дополнительную плату, как междугородный.

– Из Сан-Лабрадора в Санта-Монику звонок междугородный; я уже видел счет.

– Мистер Детектив, – сказал Майло. – Мистер Частный Сыщик.

* * *

Это заведение выглядело не так, как обычно выглядят заведения подобного рода. Викторианский дом, расположенный в рабочем районе Санта-Моники. Два этажа, спереди большая веранда с качелями и креслами-качалками. Обшит досками, выкрашен в желтый цвет с белой и нежно-голубой отделкой. На улице припарковано много машин. Еще несколько на подъездной дорожке. Участок лучше благоустроен и содержится в большом порядке по сравнению с другими в этом квартале.

– Ну и ну, – сказал я, показывая на одну из стоявших на подъездной дорожке машин. Черный «кадиллак-флитвуд» 62-го года.

Майло припарковался.

Мы вышли из машины и осмотрели передний бампер «кадиллака». Глубокая вмятина и свежая грунтовка.

– Да-а, выглядит в самый раз, – пробурчал Майло.

Мы поднялись на веранду и прошли в дверь. У нас над головами звякнул колокольчик.

Вестибюль был заставлен комнатными растениями. Душистыми комнатными растениями. Слишком душистыми – словно этот аромат должен был что-то скрыть.

Нам навстречу вышла темноволосая хорошенькая женщина лет двадцати с небольшим. Белая блузка, красная макси-юбка, евразийские черты лица, чистая кожа.

– Чем я могу вам помочь?

Майло сказал ей, кого мы хотим видеть.

– Вы родственники?

– Знакомые.

– Давнишние знакомые, – вмешался я. – Как Мадлен де Куэ.

– Мадлен, – сказала женщина с теплотой в голосе. – Она такая преданная, бывает здесь каждые две недели. И так хорошо готовит – мы тут все просто обожаем ее масляное печенье. Посмотрим, который час. Десять минут седьмого. Возможно, он еще спит. Он; много спит, особенно в последнее время.

– Его состояние ухудшается? – спросил я.

– Физическое или моральное?

– Можно начать с физического.

– Кое-какое ухудшение наблюдалось, но оно появляется и исчезает. Один день он ходит прекрасно, а на следующий совсем не может двигаться. Очень тяжело видеть его в таком состоянии, когда знаешь, что его ждет. Это такая мерзкая болезнь, особенно для такого человека, как он, привыкшего к деятельному образу жизни. Хотя, наверное, все болезни такие. Мерзкие. Когда постоянно имеешь дело с больным, иногда забываешь об этом.

– Я вас очень хорошо понимаю, – сказал я. – Мне приходилось работать с онкологическими больными.

– Так вы врач?

– Психолог. – Мне было приятно сказать правду.

– Это как раз то, к чему я стремлюсь. Стать психологом. Для этого и приехала сюда.

– Прекрасное поприще. Желаю вам успеха.

– Спасибо. У нас в основном раковые больные. Я раньше никогда не слышала о таком заболевании, как у него, – оно какое-то уж очень редкое. Мне пришлось кое-что подзубрить, и действительно оказалось, что в медицинских учебниках почти ничего об этом нет.

– А как в моральном плане?

Она улыбнулась.

– Вы ведь знаете, какой он. Но, откровенно говоря, нам крупно повезло с ним – он готовит еду для других пациентов, рассказывает им истории. Тормошит их, если ему кажется, что они начинают лениться. Он даже персоналу отдает распоряжения, но никто не возражает против этого, он ведь такой славный. И когда он... когда он больше не сможет этим заниматься, то для всех будет огромная потеря. – Она вздохнула. – Как бы там ни было, почему бы нам не пойти и не посмотреть – может быть, он уже встал?

Мы поднялись вслед за ней на второй этаж, проходя мимо спален, в каждой из которых стояло по две-три больничных кровати. Эти кровати были заняты престарелыми мужчинами и женщинами, которые смотрели телевизор, читали, спали, питались – с помощью рта или внутривенно. За ними ухаживали молодые люди в обычной одежде. Было очень тихо.

Комната, перед которой она остановилась, находилась в задней части здания. Она была меньше остальных. В ней помещалась одна кровать. На стене карикатуры из журнала «Панч», а рядом – выполненный маслом портрет молодой, прекрасной женщины с лицом без шрамов. В нижнем правом углу инициалы «А. Д.».

В комнате все на своих местах. Аромат лавровишневой воды с трудом пробивался сквозь общий сладковатый запах.

Сидевший на краю кровати мужчина старался продеть запонку в отложную манжету. Белые крахмальные манжеты. Флотский галстук. Синие брюки из сержа. Все это ему было слишком велико; казалось, он тонет в своей одежде. Под кроватью аккуратно стояли начищенные до зеркального блеска черные ботинки. Три одинаковые пары туфель выстроились у комода, отполированного гораздо лучше, чем того заслуживала его дешевая конструкция. Рядом с туфлями стояло приспособление на колесиках для ходьбы.

Его волосы были гладко причесаны с пробором на правой стороне и цветом напоминали кость. Лицо не сохранило никаких следов былой пухлости, а щеки по-бульдожьи отвисли. Кожа была цветом, как пластик, из которого делают скелеты. Запонки представляли собой маленькие квадратики из оникса.

– К вам гости, – бодрым тоном произнесла наша провожатая.

Хозяин комнаты еще повозился с запонкой, потом наконец продел ее и лишь тогда повернулся к нам.

У него на лице мелькнуло удивление, которое сразу же сменилось выражением глубокого покоя. Как будто он уже испытал самое плохое и выжил.

Он приложил большие усилия, чтобы улыбнуться девушке, и еще большего труда ему стоило произнести «входите». Голосом столь же хрупким, как старинный фаянс.

– Принести вам что-нибудь, мистер Д.? – спросила девушка.

Он покачал головой: «Нет». Тоже с усилием.

Девушка удалилась. Мы с Майло вошли в комнату. Я закрыл дверь.

– Здравствуйте, мистер Датчи, – сказал я.

Холодный кивок.

– Вы помните меня? Алекс Делавэр? Девять лет назад?

Часто мигая, он с трудом выговорил:

– Док... тор.

– Это мой друг, мистер Майло Стерджис. Мистер Стерджис, это мистер Джейкоб Датчи. Добрый друг Мелиссы и ее матери.

– Садитесь. – Он показал на стул. Единственным другим предметом мебели был круглый ореховый стол гораздо более благородного происхождения, чем комод. Обтянутый кожей верх частично прикрыт салфеткой. На салфетке – чайный сервиз. Рисунок точно такой же, как и тот, который я видел тогда в маленькой серой гостиной. – Чай?

– Спасибо, нет.

– Вы, – обратился он к Майло, – похожи на... полисмена.

– Он и есть полицейский. Сейчас в отпуске. Но здесь он не в официальном качестве.

– Понимаю. – Датчи сложил руки на коленях.

Я вдруг пожалел о приходе сюда, и все это нарисовалось у меня на лице. Будучи джентльменом, он сказал:

– Не беспокой... тесь. Говорите.

– Нет нужды об этом говорить. Считайте, что мы нанесли вам дружеский визит.

Полуулыбка тронула его бескровные губы, похожие на сделанный бритвенным лезвием разрез.

– Говорите... что... хотите. – Пауза. – Как?

– Просто догадался, – ответил я, поняв его вопрос. – Вечером накануне того дня, когда Макклоски был сбит машиной, Мадлен сидела у постели Мелиссы и звонила по телефону. Я видел, он стоял на полу. Она позвонила вам сюда и сообщила о гибели Джины. Просила вас заняться этим. Выступить в вашей прежней роли.

– Нет, – возразил он. – Это... ошибка. Она не... ничего.

– Вряд ли это так, сэр, – заговорил Майло, вытаскивая из кармана листок бумаги. – Здесь зарегистрированы телефонные переговоры. Они велись в тот вечер по частному номеру Мелиссы и учтены до минуты. Было сделано три звонка в течение часа. Сюда, в хоспис[23]23
  Больница для безнадежных пациентов.


[Закрыть] «Приятный отдых».

– Косвен... ная... улика, – сказал Датчи. – Она говорит... со мной... все время.

– Мы видели машину, сэр, – продолжал Майло. – «Кадиллак», зарегистрированный на ваше имя. Интересные повреждения спереди. Мне представляется, что полицейская лаборатория сможет с этим поработать.

Датчи посмотрел на него, но без всякого беспокойства – казалось, он оценивает одежду Майло. Майло оделся довольно-таки хорошо. Для него. Свое мнение Датчи оставил при себе.

– Не волнуйтесь, мистер Датчи, – успокоил его Майло. – Это не для протокола. Как бы то ни было, вас не предупредили о ваших правах, поэтому ничто из сказанного вами не может быть использовано против вас.

– Мадлен не... имела... ничего... общего... с...

– Если даже и имела, то нам на это наплевать, сэр. Мы просто хотим связать концы с концами.

– Она... не имела.

– Прекрасно, – сказал Майло. – Вы все это придумали самостоятельно. Волна преступности из одного человека.

Улыбка Датчи была неожиданно быстрой и полной.

– Крошка. Билли. Что... еще вы... хотите... знать?

– Чем вы заманили туда Макклоски? – спросил Майло. – Использовали его сына?

Улыбка Датчи задрожала и исчезла, подобно слабому радиосигналу.

– Не... честно. Но... больше... никак.

– Кто ему звонил? Ноэль? Мелисса?

– Нет. – Он затрясся. – Нет. Нет, нет. Клянусь.

– Успокойтесь. Я вам верю.

Прошло немало времени, пока лицо Датчи перестало трястись.

– Так кто же звонил Макклоски? – повторил свой вопрос Майло. – Определенно это были не вы.

– Друзья.

– И что эти друзья сказали ему?

– Сын. Попал в беду. Нужна... помощь. – Остановка, чтобы перевести дыхание. – Струны... отцов... ского... сердца. – Датчи сделал мучительно медленное движение, будто за что-то тянет.

– Откуда вы знали, что он клюнет на это?

– Не... знал. По... думал.

– Вы выманили его байкой про сына. А ваши друзья переехати его.

– Нет. – Он указал на накрахмаленную грудь своей рубашки. – Я сам.

– Вы все еще водите машину?

– Иногда.

– Так-так.

– Еще... бы. Пять... сот. – Неподдельная радость на бледном лице.

Майло сказал:

– Вы и Парнелли.

Тонкий смешок.

– Наверно, глупо спрашивать почему.

Он с усилием покачал головой.

– Нет. Ни... сколько.

Молчание.

Датчи улыбнулся; ему снова удалось поднести руку к груди.

– Спра... шивай... те.

Майло закатил глаза.

Я спросил:

– Почему вы это сделали, мистер Датчи?

Он встал, покачнулся, взмахом руки отказался от нашей помощи. Ему потребовалось целых пять минут, чтобы выпрямиться. Я знаю, потому что все это время смотрел на секундную стрелку своих часов. Еще пять минут, и он добрался до каталки и с торжеством оперся на нее.

С торжеством, в котором было что-то сверхъестественное.

– Причина, – сказал он. – Моя работа.

38

– Такие малюсенькие, – сказал она. – Они выживут?

– Это как раз и есть выжившие, – ответил я. – Главная задача состоит в том, чтобы взрослые рыбки были всегда сыты, – тогда они не будут есть малышей.

– Как вам удалось добиться, чтобы они вывелись?

– Я ничего не делал. Это случилось само собой.

– Но ведь вы должны были, наверно, как-то все тут устроить. Чтобы это могло случиться.

– Я обеспечил воду.

Она улыбнулась.

Мы сидели у пруда. Воздух был неподвижен, слышался тихий шепот водопада. Ее босые ноги были спрятаны под юбку. Пальцы перебирали траву.

– Мне здесь нравится. Мы могли бы каждый раз разговаривать здесь?

– Разумеется.

– Здесь такой покой. – Ее пальцы перестали перебирать траву и начали «месить» друг друга.

– Как мама? – спросил я.

– Хорошо. Наверно, хорошо. Я все жду, будто вот-вот что-то должно... я не знаю... сломаться. Что она начнет кричать или сходить с ума. А то она выглядит почти неестественно спокойной.

– Это тебя беспокоит?

– В известном смысле, да. Но, наверно, по-настоящему меня мучает то, что я ничего не знаю. Ничего о том, что знает она – как ей представляется все, что с ней произошло.

То есть она говорит, что отключилась и пришла в себя уже в больнице, но...

– Но что?

– Может, она просто оберегает меня. Или себя – изгоняет это из памяти. Подавляет это.

– Я ей верю, – сказал я. – Все время, пока я видел ее, она была без сознания. Ни малейшего контакта с окружающим.

– Да. Доктор Левин говорит то же самое... Он мне нравится. Левин. Он дает тебе почувствовать, что никуда не спешит. Что считает важным все, что ты хочешь ему сказать.

– Я рад.

– Слава Богу, что ей достался кто-то хороший. – Она повернулась ко мне, и я увидел, что глаза у нее на мокром месте. – Не знаю, как мне вас благодарить.

– Ты уже сделала это.

– Но этого недостаточно – за то, что вы сделали... – Она потянулась было к моей руке, но потом отстранилась.

Стала смотреть на пруд. Словно хотела что-то увидеть в воде.

– Я приняла решение. Относительно планов. Год буду учиться здесь, а потом посмотрим. Одного семестра все равно бы не хватило. Слишком много всего надо сделать. Сегодня утром я звонила в Гарвард. Прямо из больницы. Еще до того, как прилетел вертолет. Поблагодарила за отсрочку и сказала им, что я решила. Они сказали, что примут меня переводом, если мой балл в Калифорнийском будет достаточно высок.

– Уверен, что так и будет.

– Наверно. Если удастся правильно организовать свое время. Ноэль уехал. Приходил вчера попрощаться.

– Ну и как?

– Вид у него был немножко испуганный. Что меня удивило. Никогда не думала, что он может растеряться. Это выглядело почти... мило. С ним была его мама. Вот уж кто действительно паниковал, так это она. Она будет ужасно по нему скучать.

– Вы с Ноэлем собираетесь поддерживать контакт?

– Мы договорились переписываться. Но вы ведь знаете, как это бывает – разные места, разные впечатления. Он был настоящим другом.

– Уж это точно.

Она грустно полуулыбнулась.

Я спросил:

– Ты что?

– Я знаю, что он хочет большего, чем просто дружба. От этого мне немного... я не знаю... Может, он там встретит кого-то, кто по-настоящему подойдет ему.

Она наклонилась к воде.

– Сюда плывут большие рыбы. Можно мне их покормить?

Я отдал ей чашку с кормом. Она бросила горсть гранул подальше от мальков и смотрела, как взрослые рыбы подскакивали и хватали добычу.

– Ну, вы даете, ребята, – сказала она. – Ближе не подплывайте. Надо же, вот ненасытная банда... Думаете, она все-таки когда-нибудь совсем выздоровеет? Левин говорит, что со временем она должна прийти в норму. Но я не знаю.

– Что же заставляет тебя сомневаться?

– Может, он просто оптимист.

У нее это прозвучало как недостаток.

– Насколько я могу судить, доктор Левин реалист, – возразил я. И вспомнил лицо Джины на фоне больничных простыней. Пластмассовые трубки, отдаленное позвякивание металла и стекла. Тонкая бледная рука пожимает мою. И пугающее спокойствие...

Я сказал:

– Уже одно то, что она так хорошо переносит больницу, – добрый знак, Мелисса. Она поняла, что может находиться вне дома без каких бы то ни было неприятных ощущений. Как ни жутко это звучит, но вся эта история может в итоге способствовать ее излечению. Разумеется, я не хочу этим сказать, что она не травмирована или что все легко пройдет.

– Наверно, вы правы. – Она произнесла это так тихо, что я едва услышал ее за шумом водопада. – Есть еще столько всего, что мне до сих пор не понятно, почему это случилось. Такого рода зло, откуда оно идет? И что она сделала, чтобы заслужить такое? То есть я знаю, что он псих, – и те ужасы, которые он натворил... – Она вздрогнула. Руки пошли мять друг друга. – Сьюзан говорит, что его упекут навсегда. Из-за одних трупов, которые нашли на ранчо. И это хорошо. Наверно. Потому что мне непереносима сама мысль о суде – там маме пришлось бы встретиться лицом к лицу с еще одним... монстром. Но все же это кажется каким-то... неадекватным. Должно быть больше.

– Более суровое наказание?

– Да. Его надо заставить страдать. – Она снова повернулась ко мне. – Вам ведь тоже пришлось бы там присутствовать, верно? На суде?

Я кивнул.

– Так что, наверно, вы тоже рады, что никакого суда не будет.

– Я это спокойно переживу.

– Ладно. Это к лучшему, просто я никак... Что заставляет человека... – Она покачала головой. Взглянула вверх, на небо. Потом опять вниз. Руки мяли одна другую. Все сильнее и быстрее.

Я спросил:

– О чем ты думаешь?

– О ней. Об Урсуле. Левин сказал мне, что ее выписали из больницы и она вернулась в Бостон, к родным. Как-то странно думать, что у нее есть родные. Что она в ком-то нуждается. Раньше она мне казалась всесильной – чем-то вроде дракона женского рода.

Она расцепила руки. Вытерла их о траву.

– Вчера вечером она звонила маме. Или мама звонила ей – мама как раз говорила с ней по телефону, когда я вошла. Как только я услышала, что мама произнесла ее имя, то сразу вышла из комнаты и спустилась в кафетерий.

– Тебе стало неприятно? Что они разговаривают?

– Не знаю, что она теперь может предложить маме, ведь она сама жертва.

– Может, и ничего, – сказал я.

Она пристально взглянула на меня.

– Что вы хотите этим сказать?

– То обстоятельство, что они больше не врач и пациентка, еще вовсе не значит, что они должны прервать все контакты.

– А какой в них смысл?

– Есть такая вещь, как дружба.

– Дружба?

– Вот что тебя задевает.

– Это не... Я не... Да, она все еще мне неприятна. Я также считаю, что это она виновата в том, что случилось. Даже если она тоже пострадала. Она была маминым врачом. Она должна была оградить ее – но так говорить нечестно, да? Она тоже жертва, как и мама.

– Дело не в том, честно или нечестно. Ты испытываешь эти чувства. С ними нужно будет справиться.

– У нас масса времени.

Она опять повернулась к воде.

– Они такие крошечные, трудно поверить, что они смогут... – Дотянувшись до ведерка, она зачерпнула еще гранул и стала бросать их в воду по одной, наблюдая за тем, как от каждого погружения на поверхности воды возникает на миг маленький кратер. Потом откинула волосы движением головы и закусила губу.

– Вчера вечером я заехала в «Кружку». Надо было завезти Дону кое-какие его вещи из дома. Там было полно народу. Он занимался с посетителями – не видел меня, и я не стала ждать, просто оставила вещи... – Она пожала плечами.

– Не пытайся сделать сразу все, – сказал я.

– Да, именно этого мне и хотелось. Покончить со всем раз и навсегда и двинуться дальше. Покончить с ним – с монстром. По-моему, как-то неправильно, что он проживет остаток своей жизни в какой-нибудь чистой, удобной больнице. Что он и мама, в сущности, оказались в одинаковом положении. Я хочу сказать, это же абсурд, правда?

– Он там останется навсегда. А мама выйдет.

– Я надеюсь.

– Обязательно выйдет.

– И все равно это несправедливо. Должно быть что-то более... конечное. Справедливость – какой-то конец. Как в случае с Макклоски. Да сгорит он в аду. Удалось ли Майло узнать что-нибудь еще о том, кто это сделал? Мое предложение оплатить услуги адвоката остается в силе.

– Полиция не раскрыла это дело, – сказал я. – И вряд ли раскроет.

– Вот и хорошо. Зачем тратить время впустую.

Она высыпала в воду остатки корма, отряхнула с ладоней оставшуюся на них пыль от гранул. Вновь начала разминать руки; тело ее напряглось. Потом потерла лоб и длинно выдохнула.

Я молча ждал.

– Я летаю туда каждый день, чтобы повидаться с ней. И не перестаю спрашивать себя, почему она здесь, почему должна проходить через это? Почему один человек, никогда в своей жизни не сделавший ничего дурного, должен пострадать от лап двух чудовищ за одну жизнь? Если есть Бог, то почему Он все так устроил?

– Хороший вопрос, – ответил я. – Люди пытались разобраться с разными его вариантами испокон веков.

Она улыбнулась.

– Это не ответ.

– Правильно, не ответ.

– Я думала, вы знаете все ответы.

– В таком случае приготовься к крушению иллюзий, девочка.

Ее улыбка стала шире и теплее. Она наклонилась вперед, одной рукой придерживая волосы, и коснулась воды другой.

– Вы видели что-то, – сказала она. – Там, где... ну, в том месте. Такое, о чем мы с вами не говорили.

– Есть еще много всего, о чем мы не говорили. Всему...

– Знаю, знаю. Всему свое время. Только хотела бы я знать, что такое это свое время – обозначить его какой-то цифрой, что ли.

– Это вполне можно понять.

Она засмеялась.

– Опять вы в своем репертуаре. Опять говорите мне, что со мной все в порядке.

– Потому что это действительно так.

– Правда?

– Определенно правда.

– Что ж, – сказала она, – вы ведь специалист.