Текст книги "Частное расследование"

Я поставил это под сомнение. Однако она встречалась с доктором Уэгнер.

Да, это вышло... неожиданно. Она не очень хорошо справляется с неожиданными ситуациями.

Вы хотите сказать, что она как-то отрицательно отреагировала просто на то, чтобы встретиться с доктором Уэгнер?

Скажем так: ей это было трудно.

Ей было бы легче иметь дело с врачом женского пола?

Нет! Это совершенно не так! Дело совсем не в этом.

Джина и Айлин...

Проснувшееся волнение... наклонности, которые и та и другая так долго пытались подавить. Желания, с которыми Джина справилась, выйдя замуж за человека с гротескной наружностью, сыгравшего роль отца. Для второго брака она выбрала бисексуала – старого друга, у которого была собственная тайна, с которым она могла найти избавление от одиночества, взаимную терпимость и создать видимость безмятежного супружеского счастья.

Отдельные спальни.

Айлин... пыталась преодолеть отвращение к самой себе, которое чувствовала после пережитого в Сассекс-Ноул, – оставила практику, уехала из города и стала путешествовать по миру, предлагая свои услуги в качестве врача и сиделки, не особенно заботясь о собственной защите. Посвятила себя спасению чужих жизней, перебарывая собственное страдание.

Она проиграла слишком много сражений в этой войне и поэтому избрала другую стратегию; стратегию, к которой обращались очень многие другие способные неблагополучные люди, – занялась изучением Души.

Детская психиатрия. Потому что надо вернуться к истокам всего.

Гарвард. Потому что надо учиться у лучших специалистов.

Гарвард и подруга сердца из «синих воротничков», электромонтер по профессии, не признающая никакого копания в душе.

Потом работа у Урсулы. Озорные боги, должно быть, давились от смеха.

Долгие беседы.

Исповеди.

Боль, и страсть, и смятение – и кто-то, кто выслушает все то, о чем Салли Этеридж не хотела и слышать.

Урсула выслушивала. И переменилась сама.

Скрывала это за игрой «в доктора».

Поведенческий кошмар становится явью. Озорные боги надрывают животики от злорадного смеха.

Лечение терпит неудачу. Такую, что хуже не бывает.

Прощай, Бостон.

Пора перебираться на новое место.

В Калифорнию, на поиски принцессы...

На поиски принцессы как идеи. То есть богатых людей, страдающих фобиями, которым Урсула определенно знала, как помочь.

Игра в доктора.

Гонорар за услуги. Крупный гонорар.

Все идет прекрасно.

Потом звонит ребенок. Опять...

– Возможности, – услышал я снова голос Гэбни. – Да, в основном она именно так это и представила. Деловое решение. Я предпочел бы Флориду – жизнь там дешевле и воздух намного лучше. Но она настаивала на Калифорнии, и я, не зная ее истинных намерений, в конце концов уступил. А когда я уступаю, все идет вкось и вкривь.

Он посмотрел на Джину с искаженным от ярости лицом – такая жгучая, грызущая душу ярость охватывает мужчину, когда ему не дают обладать тем, чем он жаждет обладать.

По вине другой женщины.

Самое большое оскорбление для мужчины – в его мужском естестве.

Внезапно меня осенило: Джоэль Макклоски тоже был оскорблен. Его отвергли ради другой женщины.

Грязная шутка.

Злая шутка. Она ввинчивалась в его размягченный наркотиками мозг, словно спирохета.

Отказ пульсировал у него внутри, как воспаленный гнойник. Его переполняла ненависть к гомосексуалистам...

Свою проблему он решил путем уничтожения Джининой красоты – стер с ее лица преступную женственность.

Он был слишком труслив, чтобы сделать это самому. Из-за трусости он молчал и о своих мотивах – боялся, что их раскрытие будет характеризовать его определенным образом.

А Джина – поняла она или нет, из-за чего пострадала?

Гэбни издал низкое, злобное ворчание. При этом он пристально смотрел на Джину. Потом перевел глаза на жену.

– Я никогда ее не обманывал, а она предпочла изменить правила игры – они обе так решили.

– Когда у вас возникли первые подозрения?

– Вскоре после того, как началось лечение вот этой твари. Не было ничего конкретного – просто кое-какие нюансы. Еле уловимые отклонения, которые человек, не знающий всего, что знал я, или просто безразличный, мог бы вообще не заметить. Она тратила на нее больше времени, чем на всех других пациентов. Проводила дополнительные сеансы, в которых с клинической точки зрения не было нужды. Переводила разговор на другую тему и оказывала странное сопротивление, когда я высказывал свои сомнения относительно целесообразности всего этого. И совершенно перестала бывать на ранчо, хотя раньше приезжала сюда регулярно. Несмотря на аллергию. Принимала антигистаминные препараты и мирилась с пыльцой ради того, чтобы проводить спокойные уик-энды в моем обществе. Всему этому пришел конец, как только она вторглась в наши жизни. – Он усмехнулся. – С тех пор она здесь впервые. Изобретала всякие глупые предлоги, чтобы оставаться в городе, и думала, что я их буду спокойно глотать... Но я, черт побери, прекрасно видел, что происходит. Мне нужны были факты, чтобы положить конец всей этой лжи. Поэтому я чуточку покопался в системе внутренней связи у нас в офисе и стал прослушивать разговоры. – Его круглое лицо затряслось. – Слышал, как они строили планы.

– Какие планы?

– Планы бегства. – Он провел свободной рукой по лицу, как будто хотел стереть все следы горя. – Вдвоем.

Гигантские шаги...

Интуиция не обманывала Мелиссу. Она не зря чувствовала, что Урсула оттесняет ее от матери... Гэбни сказал:

– И вот до какой низости все это дошло. Моя жена приняла от нее в подарок произведение искусства – одну исключительно ценную гравюру. И если это не вопиющее нарушение этики, то я не знаю, как это назвать, черт побери! Вы согласны?

Я кивнул.

– Деньги тоже переходили из рук в руки, – продолжал он. – Для нее деньги ничего не значат, потому что эта избалованная сука никогда не знала никаких лишений. Но мою жену они должны были неизбежно совратить – ведь она из бедной семьи. Несмотря на все, чего она достигла, хорошенькие вещицы все еще производят на нее впечатление. Она в этом отношении словно ребенок. Сука понимала это.

Он ткнул пальцем в сторону Джины:

– Она регулярно давала ей деньги – огромные суммы. У них был секретный банковский счет! Они называли это небольшими целевыми сбережениями. Хихикали при этом, словно глупые девчонки-школьницы. Хихикали и сговаривались все бросить, сбежать на какой-нибудь тропический остров и жить там как шлюхи. Не говоря уже об извращенности, какая бессмысленная растрата ценностей! У моей жены блестящее будущее. А эта сука соблазнила ее и хотела все разрушить. Я должен был вмешаться. Сука погубила бы ее.

Он нажал кнопку на пульте. Тело Джины подпрыгнуло. Урсула смотрела и тихо скулила.

Гэбни сказал:

– Замолчи, дорогая, или я сию минуту поджарю ей синапсы, и пусть этот проклятый план лечения катится ко всем чертям.

По щекам Урсулы катились слезы. Она молчала и не двигалась.

– Если это тебя расстраивает, дорогая, то винить ты можешь только себя.

Наконец его палец отпустил кнопку. Он повернулся ко мне.

– Если бы я был эгоистом, то просто убил бы ее. Но я хотел придать ее никчемной, пустой жизни хоть какой-то смысл. Поэтому я решил... взять ее в помощницы. В качестве стимула, как вы изволили глубокомысленно заметить.

– Кондиционирование in vivo[21]21
  На живом организме (лат.).


[Закрыть], – уточнил я. – Плюс самодельное кино.

– Наука в реальном мире.

– Поэтому вы похитили ее.

– Ничего подобного. Она явилась добровольно.

– Как пациент к доктору.

– Именно так. – Он довольно усмехнулся. – Я позвонил ей утром, чтобы сообщить об изменении расписания. Вместо занятий в группе у нее будет индивидуальный сеанс со мной. Ее любимая доктор Урсула больна, и я ее заменяю. Я сказал ей, что сегодня мы должны сделать особенно большой шаг вперед, чтобы удивить ее дорогую Урсулу выдающимся успехом. Я проинструктировал ее, что она должна вывести свою машину за ворота усадьбы и подобрать меня в двух кварталах дальше точно в условленное время.

Велел ей взять именно «роллс-ройс» – сказал что-то о необходимости соблюдать последовательность в стимулах. На самом деле из-за дымчатых стекол, конечно. Она приехала секунда в секунду. Я велел ей передвинуться на пассажирское сиденье, а сам сел за руль. Она спросила меня, куда мы едем. Я оставил вопрос без ответа. Это вызвало у нее явные симптомы беспокойства – она еще даже и не приблизилась к тому, чтобы справляться с неопределенностью подобного рода. Она повторила свой вопрос. И опять я ничего не ответил и продолжал вести машину. Она начала дергаться, задышала чаще – продромальные признаки. А когда я на скорости выехал на автостраду, у нее случился настоящий фобический приступ. Я сунул ей в руки ингалятор, который предварительно зарядил хлоралгидратом, и велел поглубже вдохнуть. Она так и сделала и моментально отключилась. Это вышло элегантно. Я ехал со скоростью восемьдесят километров в час, и было бы очень некстати, если бы она тут билась и металась, создавая мне неприятности. А так, в бессознательном состоянии, она была чудесной спутницей. Я подъехал к водохранилищу, где оставил свой «лендровер». Перенес ее туда, а тот показушный кусок железа спихнул в воду.

– Довольно утомительная работа для одного человека.

– Вы хотите сказать, утомительная для человека моего возраста. Но я в отличной форме. Чистая жизнь. Творческая удовлетворенность.

– Машина не пошла ко дну, – сказал я. – Зацепилась за выступ.

Он не произнес ни слова в ответ на это и не пошевелился.

– Грубый просчет для человека вашей точности и аккуратности. И если вы оставили «лендровер» там, то как вернулись обратно в Сан-Лабрадор?

– А, смотрите-ка, этот человек обладает рудиментарной способностью рассуждать логически. Да, вы правы, у меня действительно был помощник. Один мексиканец, он раньше работал здесь у меня на ранчо. Когда мы держали больше лошадей. Когда моя жена ездила верхом.

Он повернулся к Урсуле:

– Ты помнишь Клеофэса, дорогая?

Урсула крепко зажмурила глаза. Из-под век у нее сочилась влага.

Гэбни продолжал:

– Этот Клеофэс – ничего себе имечко, да? – был здоровенный детина. С мозгами у него было туго и никакого здравого смысла – он был, в сущности, двуногим вьючным животным. Я собирался скоро рассчитать его – осталось всего несколько лошадей, не было смысла зря тратить деньги, – но перемещение миссис Рэмп дало ему один последний шанс оказаться полезным. Он высадил меня в Пасадене, потом отогнал «ровер» к водохранилищу и остался ждать меня там. Именно он столкнул «роллс-ройс» в воду. Но не рассчитал, посадил его на выступ или что-то в этом роде.

– Такую ошибку легко сделать.

– Этого бы не случилось, будь он повнимательнее.

– Откуда у меня такое чувство, – спросил я, – что ему больше уже не придется делать никаких ошибок?

– Действительно, откуда? – Он смотрел на меня с преувеличенно простодушным видом.

Урсула застонала.

Гэбни сказал:

– Ах, да прекрати же. Не устраивай мне театр. Он же тебе не нравился, ты все время называла его тупой скотиной, «ветбэком»[22]22
  «Мокрая спина», т с нелегальный эмигрант из Мексики, переплывший реку Риио-Гранде.


[Закрыть], все время требовала, чтобы я от него избавился. Ну вот, теперь все по-твоему.

Урсула слабо покачала головой и осела в кресле.

Я спросил:

– Куда вы повезли миссис Рэмп после того, как отделались от «роллса»?

– Мы совершили увлекательную поездку по живописным местам. Через парк Анджелес-Крест по проселочным дорогам. Точный маршрут проходил по 39-му шоссе до Маунт-Уотерман, по 2-му до Маунтин-Хай, по 138-му до Палмдейла, по 14-му до Согуса, по 126-му до Санта-Полы, потом прямо до самого 101-го и оттуда до ранчо. Путь окольный, но приятный.

– Ничего подобного во Флориде не встретишь, – заметил я.

– Абсолютно ничего.

– А почему водохранилище? – спросил я.

– Это сельская местность, находится сравнительно недалеко от клиники и в то же время не слишком близко – никто туда не ездит. Я знаю, потому что был там несколько раз. Чтобы продать лошадей, на которых моя жена больше не хотела ездить.

– И все?

– А что еще надо?

– Ну, я был бы готов побиться об заклад, что вы изучили клинические записи вашей жены и знали, что миссис Рэмп не любит воду.

Он усмехнулся.

– Мне понятно, – продолжал я, – что дымчатые стекла скрывают едущих в машине. Но, по-моему, вы сильно рисковали, воспользовавшись столь заметным автомобилем. Кто-нибудь мог обратить внимание.

– А если бы и так, что из того? Ну, кто-то увидел машину, которая, как выяснилось бы, принадлежит ей, – в сущности, так и случилось. Тогда просто предположили бы, что психически больная женщина приехала туда на машине и там либо с ней произошел несчастный случай, либо она совершила самоубийство. Именно эта точка зрения и была принята.

– Верно, – согласился я, стараясь казаться задумавшимся.

– Все было учтено, Делавэр. Если бы Клеофэс доложил, что его видели, мы переехали бы в другое место. У меня было намечено несколько таких мест. Даже и в том маловероятном случае, если меня остановит полицейский, беспокоиться было бы не о чем. Я объяснил бы, что я психотерапевт, везу пациентку, находящуюся без сознания после фобического приступа, и в подтверждение своих слов предъявил бы свои документы. Факты подтверждали бы сказанное мной. И она, придя в себя, тоже подтвердила бы сказанное мной, потому что именно это она бы и вспомнила. Элегантно, не правда ли?

– Да, – ответил я тоном, заставившим его внимательно взглянуть на меня. – Даже при езде по проселочным дорогам у вас было более чем достаточно времени, чтобы устроить ее здесь, дождаться звонка вашей жены с сообщением, что она не явилась на групповую терапию, изобразить обеспокоенность, вернуться в Пасадену и появиться в клинике.

– Где я имел не совсем приятную возможность встретить вас.

– И попытаться выведать у меня, много ли мне известно о миссис Рэмп.

– А иначе зачем я бы стал с вами разговаривать? И на какой-то момент вы-таки заставили меня почувствовать беспокойство – что-то сказали о том, будто она строит планы начать новую жизнь. Потом я понял, что это просто болтовня и вы ничего важного не знаете.

– Когда ваша жена узнала о том, что вы сделали?

– Когда проснулась вот в этом самом кресле.

Вспомнив, в какой спешке Урсула покинула клинику, я спросил:

– Что вы ей сказали, чтобы заманить сюда?

– Я позвонил ей, притворился, что мне стало плохо, и умолял приехать помочь мне. Будучи примерной женой, она немедленно откликнулась на зов.

– Как вы объясните ее отсутствие пациентам?

– Грипп в сильной форме. Я возьму их лечение на себя и не думаю, что будут какие-то жалобы.

– Из группы исчезли две пациентки, а теперь еще и врач. Учитывая род заболевания, с которым вы имеете дело, может оказаться не так уж просто их успокоить.

– Две? А, – он понимающе усмехнулся. – Красотка мисс Кэтлин, наша бесстрашная репортерша. Как вы до нее докопались?

Не зная, жива ли Кэти Мориарти или мертва, я ничего не ответил.

– Ну, – сказал он, усмехаясь еще шире, – если вы думаете, что ваша уклончивость ей поможет, забудьте об этом. Красотка мисс Кэтлин больше не будет писать никаких репортажей – пакостная сучонка. Возомнила, будто ей удастся в моем присутствии симулировать такую сложную вещь, как агорафобия. А когда я поймал ее, то пыталась выкрутиться с помощью угроз и обвинений. Она сидела тут, в этом кресле. – Он показал на кресло, в котором полулежала Урсула. – Помогала мне отрабатывать методику.

– Где она сейчас? – спросил я, заранее зная ответ.

– В холодной, холодной земле, рядышком с Клеофэсом. Вероятно, она впервые в жизни вступила в такие интимные отношения с мужчиной.

Я посмотрел на Урсулу. В ее широко раскрытых глазах застыл ужас.

– Значит, все схвачено и упаковано, – сказал я. – Как элегантно.

– Не передразнивайте меня.

– Я и не собираюсь вас передразнивать. Напротив, я всегда питал величайшее уважение к вашей работе. Читал все ваши публикации – уклонение от шока и парадигмы ухода от действительности, контролируемая фрустрация, графики стимулируемого страхом обучения. Это просто... – Я пожал плечами.

Он долго смотрел на меня.

– Вы случайно не пытаетесь заговаривать мне зубы? – наконец осведомился он.

– Нет, – ответил я. – Но если и пытаюсь, то велика важность. Что я могу вам сделать?

– Верно, – подтвердил он, сгибая и разгибая пальцы. – Пятнадцать секунд для основательного прожаривания – вы не сможете такого выдержать. Кроме того, у меня есть и другие игрушки, которых вы еще даже не видели.

– Я в этом не сомневаюсь. Как и в том, что вы себя убедили, будто применять их вовсе не предосудительно. Все делается на научной основе. Разрушить человека для того, чтобы спасти его.

– Здесь никто никого не разрушает.

– А Джину?

– Она ничего собой не представляет – посмотрите, что за жизнь она вела. Замкнутую, эгоистичную, извращенную – абсолютно бесполезную. Использовав ее, я оправдал ее существование.

– Я не знал, что она нуждается в оправдании.

– Так узнай это, идиот несчастный. Жизнь – это сделка, а не какая-то воздушная теологическая фантазия. Из мира высасывают последние соки. Ресурсы кончаются Выживут только те, кто полезен.

– И кто же будет определять полезность?

– Те, кто контролируют стимулы.

– Может, вам стоит вот над чем поразмыслить, – сказал я. – При всем вашем теоретизировании о высоких материях, вы можете не отдавать себе отчета в вашей истинной мотивации.

Уголки его рта загнулись кверху.

– Уж не претендуете ли вы на место моего психоаналитика?

Я покачал головой.

– Никоим образом. Боюсь, мой желудок не выдержит.

Уголки рта резко опустились.

Я продолжал:

– Женщины. То, как они вас всегда подводили. Судебная битва за опеку сынас первой женой, ее пьянство и вспыхнувший из-за этого пожар, в котором погиб ваш сын. Во время вашей первой встречи вы упомянули вторую жену – ту, что была до Урсулы. Я не составил о ней никакого впечатления, но что-то говорит мне, что и она не оказалась достойной вас.

– Ничтожество, – сказал он. – Абсолютный нуль.

– Она ныне здравствует?

Он усмехнулся.

– Несчастный случай. Она оказалась совсем не такой первоклассной пловчихой, какой воображала себя.

– Вода, – заметил я. – Вы использовали ее дважды. По Фрейду, здесь должна быть какая-то связь с утробой.

– Теория Фрейда – это коровья лепешка.

– Не исключено, что на этот раз, профессор, она попала в самое яблочко. Может, все это не имеет ничего общего ни с наукой, ни с любовью, ни с собачьим бредом, который толкаете вы, но зато прекрасно состыкуется с тем фактом, что вы ненавидите женщин – по-настоящему презираете их и стремитесь держать под своим контролем. Это заставляет предположить, что вам самому в детстве пришлось пережить что-то скверное – отсутствие родительской заботы, жестокое обращение или что-то еще. Наверное, я имею в виду, что мне хотелось бы знать, что собой представляла ваша матушка.

У него отвисла челюсть, и он резко нажал всей рукой на кнопку.

Аппарат пронзительно завыл – частота была выше, чем прежде.

Его голос из-за этого воя был едва слышен, хотя он кричал:

– Пятнадцать секунд!

Я бросился на него. Он откатился, лягаясь и колотя кулаками, потом вдруг швырнул черный пульт мне в лицо и попал в нос. Его пальцы на сером модуле побелели от напряжения. Удушливый запах горящего мяса и волос затопил всю комнату.

Я пытался вырвать у него из рук пульт, ударил в живот, он стал хватать воздух ртом и согнулся пополам. Но пульт не выпустил, хватка у него была стальная.

Мне пришлось сломать ему запястье, чтобы пальцы разжались.

Я сунул пульт в карман, не спуская глаз с Гэбни. Он лежал на полу, держался за запястье и плакал.

Женщины продолжали судорожно дергаться еще очень долго.

Я выключил аппаратуру из сети, оборвал электрические провода и связал ими руки и ноги Гэбни. Убедившись, что он обездвижен, я занялся женщинами.

36

Я запер Гэбни в сарае, перевел Джину и Урсулу в дом, укрыл их одеялами и заставил Урсулу выпить немного яблочного сока, который я нашел в холодильнике среди прочих запасов. Книги по выживанию на кухонной полке. Винтовка и дробовик над столом. Швейцарский армейский нож, целая коробка шприцев и медикаментов. Профессор готовился к дальнему рейсу.

Я позвонил в службу спасения по 911, потом заказал срочный разговор со Сьюзан Лафамилья. Она с поразительной быстротой оправилась от ужаса, снова превратилась в знающего свое дело профессионала, записала несколько ключевых деталей и сказала мне, что остальное берет на себя.

Через полчаса прибыли медики, сопровождаемые четырьмя машинами службы шерифа из округа Санта-Барбара. В ожидании их приезда я нашел записи Гэбни, причем это не потребовало с моей стороны особенного напряжения детективных способностей, потому что он оставил с полдюжины тетрадей на столе в столовой. Но больше двух страниц я не выдержал.

Следующую пару часов я провел в беседе с двумя сурового вида людьми в форме. Сьюзан Лафамилья приехала в компании с молодым человеком, одетым в костюм оливкового цвета от Хьюго Босса при галстуке «ретро», перекинулась несколькими словами с полицейскими и вызволила меня. Мистер Модник оказался одним из ее партнеров – имени его я так и не узнал. Он повел мою машину, а Сьюзан повезла меня домой на своем «ягуаре». Она ни о чем меня не спрашивала, и я заснул, довольный тем, что оказался в роли пассажира.

* * *

Я пропустил назначенную на следующее утро на десять часов встречу с Мелиссой, но не потому, что проспал. В шесть я был уже на ногах и наблюдал за тем, как новорожденные рыбки размером с острицу бойко снуют в пруду. К половине десятого прибыл в Сассекс-Ноул. Ворота были открыты, но дверь никто не открыл.

Я заметил одного из сыновей Хернандеса, который прореживал плющ недалеко от наружной стены усадьбы, и спросил его, где Джина. В какой-то больнице в Санта-Барбаре, ответил он. Нет, он не знает, в какой именно.

Я поверил ему, но все ж еще раз попробовал дверь.

Когда я отъезжал, он грустно взглянул на меня. Но, возможно, то была не грусть, а жалость – из-за моего маловерия.

* * *

Я уже стал выезжать на улицу, когда заметил, что с юга приближается коричневый «шевроле». Он ехал так медленно, что казался стоящим на месте. Я сдал назад и остановился, и как только он притормозил на въезде, уже был тут как тут, у окна водителя, и приветствовал испуганно глядевшую на меня Бетель Друкер.

– Извините, – пробормотала она и включила заднюю скорость.

– Нет, – сказал я, – прошу вас, не уезжайте. Дома никого нет, но мне нужно с вами поговорить.

– Говорить не о чем.

– Тогда зачем вы здесь?

– Не знаю. – На ней было простое коричневое платье, какая-то бижутерия и очень мало косметики. Ее фигура отказывалась подчиняться ограничениям. Но я не испытывал удовольствия при взгляде на нее. Думаю, ко мне еще не скоро вернется радость созерцания. – Правда не знаю, – повторила она. Ее рука оставалась все это время на рукоятке коробки передач.

– Вы приехали, чтобы выразить свое уважение этой семье. Очень достойный поступок с вашей стороны.

Она посмотрела на меня так, будто я говорил на неведомых ей языках. Я обошел вокруг капота и уселся на сиденье рядом с ней.

Она хотела было возразить, но потом с легкостью, говорившей о выработанной за многие годы – за целую жизнь – привычке к молчаливому согласию и приятию, ее лицо приняло выражение покорности судьбе.

– О чем вы хотите говорить?

– Вы знаете, что случилось?

Она кивнула.

– Ноэль мне сказал.

– Где сейчас Ноэль?

– Поехал с утра туда. Чтобы быть с ними.

Недосказанными остались слова «как обычно».

Я сказал:

– Он замечательный мальчик – вы прекрасно его воспитали.

Ее лицо дрогнуло.

– Он такой ужасно толковый, что иногда кажется, будто это не мой сын. Мне повезло, что я помню эту боль – когда выпихивала его наружу. Если посмотреть, так и не подумаешь, что он родился таким крупным. Почти четыре килограмма. Пятьдесят восемь сантиметров. Мне сказали, он будет играть в футбол. Никто не знал, какой он будет толковый.

– Он собирается учиться в Гарварде?

– Он не говорит мне всего, что собирается делать. А теперь, с вашего позволения, мне надо ехать; надо там убраться.

– В «Кружке»?

– Это единственный дом, который пока у меня есть.

– Дон собирается открыть ресторан в скором будущем?

Она пожала плечами.

– Он тоже не говорит мне о своих планах. Я просто хочу там убраться. Пока грязь не накопилась.

– Ладно, – сказал я. – Можно, я задам вам один вопрос – очень личный?

Ее глаза наполнились слезами.

– Это простой вопрос, Бетель.

– Конечно. Валяйте – да и какая разница? Говорю, танцую, позирую – каждый получает от меня то, что ему надо.

– Не знал, что вы работали фотомоделью, – солгал я.

– А как же! Ха! Конечно, я была известной, знаменитой манекенщицей. Со всем этим. – Она провела руками по груди и засмеялась. – Да, я была довольно хороша – как и Джина. Мы с ней были одного сорта. Только на меня приходили смотреть совсем не дамы, желающие купить платье.

– Снимки делал Джоэль?

Пауза. Ее лежавшие на баранке руки казались маленькими и очень белыми. На безымянном пальце было надето дешевое кольцо с камеей.

– Он. И другие. Ну и что с того? Я много снималась. Была фотозвездой. Даже когда была беременная и вот с таким пузом – у некоторых просто болезненная страсть смотреть на беременных женщин.

– Каждому свое.

Она резко повернулась, но тон се голоса был покорным:

– Вы смеетесь надо мной.

– Нет, – сказал я устало. – Не смеюсь.

Она внимательно посмотрела на меня, снова коснулась рукой своей груди.

– Вы видели меня. Вчера. Видели, как я уехала. И теперь хотите знать почему.

Я начал было говорить, но она остановила меня взмахом руки.

– Для вас, может, и глупо расстраиваться из-за такого, как он, – я и сама так думала. Очень глупо. Но я к этому привыкла. К тому, что я глупая. Так что какая разница? Вы, может, считаете меня очень-очень глупой, умственно отсталой, потому что думаете, что он был самая настоящая дрянь... Нет, подождите минуточку. Дайте мне закончить. Он и был самое что ни на есть дерьмо, без капельки доброты. От всего бесился и ярился – хотел, чтобы всегда все было, как надо ему. Наверно, тут виноваты и наркотики. Он страшно много кололся. Но виновато и то, что он просто так устроен. Подлая душа. Так что я понимаю, почему вы думаете что я глупая. Но он дал мне что-то, когда никто вообще ничего мне не давал – по крайней мере, в тот момент моей жизни. После появился Дон, и я буду плакать из-за него, если что-нибудь с ним случится, гораздо больше, чем плакала из-за... этого. Но в тот момент моей жизни, этот был первый, кто дал мне вообще что-то. Даже если он и не собирался этого делать, даже если сделал это потому, что не мог получить то, что очень хотел, и выместил все на мне. Это было неважно, понимаете? Как бы то ни было, получилось ведь хорошее – вы сами только что так сказали. Одна-единственная хорошая вещь в моей треклятой жизни. Вот я немножко и поплакала по нему. Нашла уютное местечко и выревелась как следует. Потом вспомнила, какой он был подонок, и перестала реветь. И теперь вы видите, я больше не плачу. Подойдет вам такой ответ?

Я покачал головой.

– Я не собираюсь судить вас, Бетель. И не считаю неправильным то, что вы расстроились.

– Ну, что ж... О чем же тогда вы хотели спросить?

– Ноэль знает, кто его отец?

Долгое молчание.

– А если не знает, вы ему скажете?

– Нет.

– Даже чтоб оберечь маленькую мисс?

– Оберечь? От чего?

– Чтобы не связывалась с дурным семенем.

– Не вижу в Ноэле ничего дурного.

Она заплакала.

Я дал ей свой носовой платок, она шумно высморкалась и сказала:

– Спасибо, сэр. – Она с минуту помолчала. – Я не поменялась бы местами с этой девочкой ни за что на свете. Да и ни с кем из них.

– Я тоже, Бетель. И о Ноэле спрашиваю совсем не для того, чтобы оберечь ее.

– А для чего же?

– Скажем так: из любопытства. Как еще одну вещь, которую хочу понять.

– Вы очень любопытный человек, да? Копаетесь в делах других людей.

– Раз так, забудьте о моем вопросе. Простите меня за копание в ваших делах.

– Может, это его надо поберечь от нее, а?

– Почему вы так говорите?

– Да по всему по этому. – Она смотрела сквозь ветровое стекло на огромный персиковый дом. – Такое может и сожрать без остатка. У Ноэля голова правильно работает, но кто знает... Вы правда думаете, что они... что у них...

– Кто знает? Они молоды, впереди их ждет много перемен.

– Потому мне и неспокойно. Вроде бы я-то как раз должна этого хотеть, но не хочу. Это не настоящее, это не для жизни обычных людей, для которой они созданы. Он – мое дитя, мне было очень больно, когда я выталкивала его наружу, и я не хочу видеть, как это все его пожирает.

– Я понимаю, что вы хотите сказать. Надеюсь, что и Мелиссе удастся этого избежать.

– Да. Наверно, ей пришлось несладко.

– Совсем несладко.

– Да, – сказала она, поднося руку к груди, но не коснулась ее и уронила руку.

Я открыл дверцу со своей стороны.

– Счастливо вам, и спасибо, что уделили мне время.

– Нет, – произнесла она. – Он не знает. Думает, что и я тоже не знаю. Я сказала ему, что это были однодневные гастроли, и нет никакой возможности когда-нибудь узнать. Он правда этому верит, потому что раньше я... кое-чем занималась. Я рассказала ему историю, в которой не очень хорошо выглядела, потому что мне пришлось это сделать. Мне надо было сделать то, что я считала правильным.

– Разумеется, – сказал я и взял ее руку в свою. – И это было на самом деле правильно – результат говорит сам за себя.

– Это верно.

– Бетель, я сказал о Ноэле то, что действительно думаю о нем. И заслуга в том, что он такой, целиком принадлежит вам.

Она сжала мою руку и тут же отпустила.

– То, что вы говорите, похоже на правду. Попробую в это поверить.