Текст книги "Частное расследование"

– Ничего, шеф.

– Ладно, – сказал он и сделал еще один глоток кофе, после чего чашка оказалась пустой. Не глядя, он протянул чашку за спину, где Скопек взял ее и поставил на стол, за которым сидел Рэмп.

– Что касается меня, доктор, то я считаю этот случай просто воздаянием по заслугам. Но я его расследую в плане услуги Лос-Анджелесу. Так что я вас спросил и все.

Я кивнул.

– А как все остальное? Как дела у Мелиссы?

– Нормально, шеф.

– Ну и хорошо. – Пауза. Колечки дыма. – Не знаете, кто будет теперь управлять всем хозяйством?

– Не могу сказать, шеф.

– Мы только что оттуда. Застали у Мелиссы адвоката. Адвокат – женщина. Из фирмы в западной части города. Не знаю, насколько хорошо она знакома с жизнью нашего района.

Я пожал плечами.

– Глен Энгер – хороший человек, – продолжал он. – Вырос здесь. Я знаю его много лет.

Я промолчал.

– Ну, ладно, – снова сказал он. – Надо идти – тут не соскучишься. – Он повернулся к Рэмпу. – Береги себя, Дон. Если что – звони. Масса народу тебя поддерживает – все будут ждать с нетерпением, когда опять откроется твой гриль и можно будет заказать отбивную на косточке, вырезку по-ньюйоркски и ф.м.

Он подмигнул Рэмпу. Рэмп не шелохнулся.

Когда Чикеринг и Скопек ушли, я спросил:

– Ф.м. – что это такое?

– Филе миньон, – ответил Майло. – До твоего прихода мы тут очень мило болтали о говядине. Шеф полиции – большой «знаток». Покупает эти готовые стейки из Омахи.

Я посмотрел на Рэмпа, который сидел все так же неподвижно.

– А он принимал участие в обсуждении? – очень тихо спросил я.

Майло поставил чашку настойку бара. Осколки разбитого зеркала удалили. На его месте осталась голая штукатурка.

– Нет, – ответил он. – Он вообще ничего не делает, только сосет виски.

– Что слышно о Никвисте?

– Ровным счетом ничего. Да никто его и не ищет.

– Почему лос-анджелесская полиция прислала сюда Чикеринга?

– Чтобы им не пришлось никого в Сан-Лабрадоре гладить против шерстки и в то же время можно было сказать, что работа сделана.

– Чикеринг сказал что-нибудь новое о Макклоски?

Он покачал головой.

– Как реагировал Рэмп, когда об этом услышал?

– Уставился на Чикеринга, потом заглотнул большую дозу виски.

– Не удивился тому, что Макклоски мертв?

– Может, какой-то проблеск, но трудно сказать. Он почти ни на что не реагирует. От крепкого мужика тут мало что осталось.

– Если только это не игра.

Майло пожал плечами, взял чашку, заглянул в нее и опять поставил.

– Дон, – окликнул он Рэмпа через зал, – могу я чем-нибудь помочь вам?

Из кабинки не донеслось ни звука. Потом Рэмп медленно, очень медленно покачал головой.

– Ну как, – спросил Майло, снова понизив голос, – удалось тебе съездить в Западный Голливуд?

– Удалось, но давай поговорим на улице.

Мы вышли на парковочную площадку.

– Твой наблюдатель на месте или нет? – поинтересовался я.

– Профессиональная тайна, – усмехнулся Майло. Потом сказал: – В данный момент нет, но ты бы все равно его не заметил, можешь мне поверить.

Я пересказал ему все, что узнал о Кэти Мориарти и об Айлин Уэгнер.

– Ладно, – сказал он. – Твоя версия с Гэбни выглядит уже лучше. Они что-то провернули в Бостоне, засветились и свалили на запад, чтобы продолжать провертывать.

– Дело гораздо сложнее, – возразил я. – Именно Айлин Уэгнер направила ко мне Мелиссу. Спустя несколько лет она умирает в Бостоне, чета Гэбни покидает Бостон, а вскоре после этого они лечат Джину.

– В вырезке, которую хранила Мориарти, есть намек на то, что смерть Уэгнер не была самоубийством?

Я отдал ему вырезку.

Прочитав ее, он сказал:

– Похоже, что никто не собирался этим заниматься. А если бы там не проявилось что-то подозрительное, разве Мориарти стала бы держать эти вырезки при себе?

– Наверно, ты прав. Но ведь должна же быть какая-то связь – что-то такое, что Мориарти нашла, как она думала. Уэгнер изучала психологию в Гарварде, когда Гэбни еще там работали. Вероятно, она каким-то образом соприкоснулась с ними. Кэти Мориарти интересовали все трое. И все трое знали Джину.

– Когда ты виделся с Уэгнер, что-нибудь в ней показалось тебе странным?

– Нет. Но ведь я ее не анализировал – это был десятиминутный разговор одиннадцать лет назад.

– Значит, у тебя нет причин ставить под сомнение этичность ее поступков?

– Абсолютно никаких. А что такое?

– Просто размышляю. Если она соблюдала правила этики, то не стала бы ни с кем говорить конкретно о Джине, верно? Даже с другим медиком.

– Правильно.

– Тогда как же Гэбни могли узнать о Джине от нее?

– Может, они и не узнали. Конкретно о ней. Но когда Уэгнер стало известно, что Гэбни специализируются в области лечения фобий, она могла обсудить с ними случай Джины в общих чертах. Обмен мнениями между медиками никто не сочтет нарушением этики.

– Причем в данном случае страдающий фобией пациент богат.

– Живет, словно принцесса в замке. Это слова Уэгнер. Она была поражена богатством Джины. Могла рассказать об этом кому-то одному или обоим супругам Гэбни. А когда для Гэбни пришла пора поискать более тучных пастбищ, они вспомнили о ее рассказах и отправились в Сан-Лабрадор. А контакт с Джиной был установлен, когда им позвонила Мелисса.

– Совпадение?

– Это ведь очень маленький городок, Майло. Но мне все равно не ясно, почему Кэти Мориарти хранила вырезку с информацией о самоубийстве Уэгнер у себя в альбоме.

– Возможно, Уэгнер была для Мориарти источником информации. О проделках Гэбни.

– И возможно, Уэгнер из-за этого умерла.

– Ну, ты даешь! Но знаешь, когда я вернусь, мы можем покопать в этом направлении. Заставим Сузи покопать – это по ней. Если Гэбни присосались к состоянию Джины, она это обязательно раскопает. За отправную точку можно было бы взять эстамп Кассатт. Если передача не была законно оформлена, Сузи вцепится в них мертвой хваткой.

– Когда ты вернешься откуда? – спросил я.

– Из Сакраменто. Сузи отправляет меня туда в командировку. Похоже, у адвоката Дауса в последнее время какие-то неприятности с коллегией адвокатов, но по телефону они это обсуждать отказываются и даже при личной встрече требуют надлежащих документов в подтверждение того, что эти сведения мне действительно необходимы. Я уезжаю из Бербанка в шесть десять. Она перешлет мне бумаги по факсу прямо на место завтра утром. В час у меня встреча с несколькими банкирами, в половине четвертого – в коллегии адвокатов. После этого, говорит Сузи, придет очередь и других пунктов повестки дня.

– График плотный.

– Эта леди не терпит лодырей. У тебя что-то еще?

– Да. Бетель могла слышать, когда Чикеринг говорил Рэмпу о смерти Макклоски?

– Она была в комнате, разливала кофе. А что?

Я рассказал ему о спешном отъезде официантки.

– Возможно, что дело просто в эмоциональной перегрузке, Майло. Секундой позже я разговаривал с Ноэлем, и он сказал, что она испытывала стресс, боялась потерять работу. Возможно, известие еще об одной смерти оказалось последней каплей. Но я думаю, что она так отреагировала именно на смерть Макклоски. Потому что я думаю, что Макклоски – отец Ноэля.

Изумление, отразившееся на лице Майло, доставило мне истинное удовольствие. Я почувствовал себя словно мальчишка, который наконец-то выиграл у отца в шахматы.

– Вот это бросок, – вымолвил он. – Откуда ты это взял?

– Через свои вибриссы. В конце концов я это вычислил. Здесь не было никакой связи с поведением Ноэля, – все дело в его внешности. Я понял это буквально несколько минут назад. Он был расстроен из-за матери, опустил голову, и у него на лице появилось выражение покорности судьбе – точная копия того выражения, которое можно видеть у Макклоски на снимке, сделанном в момент ареста. Стоит только подметить это сходство, и оно становится поистине поразительным. Ноэль невысок, темноволос, хорош собой – почти красив. Макклоски раньше тоже был привлекательным, причем в этом же стиле.

– То было раньше, – сказал Майло.

– Вот именно. Тот, кто не знал его тогда, в те старые времена, ни за что бы не заметил сходства.

– В те старые времена, – пробормотал Майло и пошел обратно в ресторан.

* * *

– Очнись, Дон. – Майло пальцем приподнял подбородок Рэмпа.

Рэмп посмотрел на него мутными глазами.

– Слушай, Дон, мне приходилось бывать на твоем месте. Знаю, что выдавить из себя слово – это все равно что выписать почечный камень. Ничего не говори – просто мигай. Один раз будет «да», два раза будет «нет». Ноэль Друкер – сын Макклоски или нет?

Никакой реакции. Потом сухие губы сложились в слово «да», и вслед за этим послышался свистящий шепот. – Ноэль знает? – спросил я.

Рэмп покачал головой и опустил ее на стол. Сзади на шее у него высыпали прыщи, и пахло от него, как от медведя в зоопарке.

Майло сказал:

– Ноэль и Джоэль. Что, у Бетель склонность к легким стихам?

Рэмп поднял голову. Кожа его лица качеством и цветом напоминала старый заварной крем, а в усы набились чешуйки кожи.

Он заговорил:

– Ноэль, потому что... она не умела. – Он покачал головой, и она у него опять стала опускаться.

Майло приподнял ему голову.

– Чего она не умела, Дон?

Рэмп уставился на него слезящимися глазами.

– Она не умеет... Она знала имя Джоэль... как выглядит это слово... поэтому Ноэль... четыре буквы такие же... запомнить.

Он перевел глаза на бутылку с виски, вздохнул и закрыл глаза.

Я спросил:

– Она не умела читать? Она назвала его Ноэлем, потому что это было похоже на «Джоэль», ей нужно было что-то такое, что она могла себе представить зрительно?

Кивок.

– Она до сих пор неграмотна?

Слабый кивок.

– Пробовала... Не смогла...

– Как ей удавалось делать работу? Записывать заказы, подсчитывать сумму счета?

Рэмп промычал что-то нечленораздельное.

Майло вспылил:

– Да говори же, черт бы тебя побрал, кончай слюни распускать!

Рэмп слегка приподнял голову.

– Память. Она знала все – все меню целиком... наизусть. Когда бывает... что-то специальное... она... мы это репетируем.

– А выписывать счет? – спросил Майло.

– Я... – Выражение полного изнеможения.

– Вы берете это на себя, – сказал я. – Вы берете на себя заботу о ней. Совсем как тогда, во время работы на студии. Кто она была – деревенская девушка, приехавшая на Запад, чтобы стать кинозвездой?

– Аппалачи... Бедная... семья...

– Бедная деревенская девушка. Вы знали, что в кино у нее ничего не выйдет, она не сможет даже прочитать роль. И вы помогали ей сохранить это в тайне какое-то время?

Кивок.

– Джоэль...

– Джоэль выдал ее секрет?

Опять кивок. Он рыгнул, и его голова свесилась на одну сторону.

– Фотографии для него.

– Из-за него она потеряла контракт со студией, и он взял ее на работу в качестве фотомодели.

Кивок.

– А как она получила водительские права? – спросил Майло.

– Письменные тесты... выучила их все на память.

– Должно быть, это заняло немало времени.

Рэмп кивнул и вытер нос тыльной стороной руки. Потом снова опустил голову на стол. На этот раз Майло оставил его в покое.

Я задал очередной вопрос:

– Она и Макклоски поддерживали контакт все эти годы?

Голова Рэмпа вздернулась с неожиданной быстротой.

– Нет – она ненавидела... это... не то, что она хотела.

– Что вы имеете в виду?

– Ребенок. Ноэль... – Он болезненно сморщился. – Любила его, но...

– Но что, Дон?

Умоляющий взгляд.

– Что же, Дон?

– Насилие.

– Она забеременела, когда Макклоски изнасиловал ее?

Кивок.

– Все время.

– Что все время, Дон?

– Насилие.

– Он все время ее насиловал?

Кивок.

– Почему вы не оградили ее от этого?

Рэмп заплакал. Слезы скатывались ему на усы и бусинками повисали на сальных волосах.

Он пробовал что-то сказать, но подавился и закашлялся.

Майло поддержал его голову за подбородок, взял салфетку и промокнул лицо плачущего Рэмпа.

– Ну что, Дон? – мягко спросил он.

– Все, – ответил Рэмп сквозь катящиеся слезы.

– Все ее насиловали?

Он всхлипнул. Сглотнул слюну.

– Имели ее... Она не... – С усилием он поднял руку и постучал себя по голове.

– Она не очень смышленая, – сказал Майло. – Все этим пользовались.

Кивок. Слезы.

– Все без исключения, Дон?

Голову Рэмпа повело в сторону, он клюнул носом. Его глаза закрылись. Изо рта с одной стороны потекла слюна.

– Ладно, Дон. – Майло снова опустил голову Рэмпа на стол.

Я пошел вслед за Майло обратно к бару. Какое-то время мы вдвоем просто сидели и смотрели на Рэмпа. Он начал храпеть.

– Шальная студийная компания, – сказал я. – И отсталая, неграмотная девушка, которую там между собой пускали по рукам.

– Откуда ты знаешь?

– По тому, как только что повел себя Ноэль. Мы говорили о его матери. В разговоре он упомянул, что работать где-то в другом месте, как она говорит, будет не то же самое, и начал было развивать эту мысль, но тут же остановился. Когда я стал настойчиво спрашивать, он рассердился и уехал. Это показалось мне необычным. Он такой юноша, который держит в узде свои эмоции и которому нельзя терять контроль над собой. Это типично для ребенка, выросшего в компании с родителем-наркоманом или алкоголиком. Поэтому я понял, что причина, заставившая его выйти из себя, должна быть очень важной. Потом, когда заговорил Рэмп, все стало на свои места.

– Неграмотная, – покачал головой Майло. – Жить так все эти годы, все время ожидая, что кто-то разоблачит ее. Рэмп, помогающий ей и ребенку из чувства вины.

– Или сострадания, или того и другого вместе. Видимо, он по-настоящему добрый парень.

– Да-а, – протянул Майло, глядя на Рэмпа и качая головой.

– Этим и объясняется, почему Бетель была согласна обслуживать столики, в то время как Рэмп и Джина жили по-королевски. Роль дверного коврика была для нее привычной. Актрисой не стала, пристрастилась к сильным наркотикам и Бог знает еще к чему. В довершение ко всему забеременела от мерзавца, которого все ненавидели. Позировала для фотографий, которые не могли иметь ничего общего с высокой модой. Ее телосложение явно не годилось для журнала «Вог». Это говорит о скрытом достоинстве, Майло. Она, вероятно, считает, что Рэмп дал ей больше, чем она заслуживает. А теперь рискует потерять даже это.

Майло провел рукой по лицу.

– Ты что? – спросил я.

– Если Макклоски разоблачил Бетель, а потом и изнасиловал ее, почему она повела себя, как сумасшедшая, когда узнала, что он мертв?

– Возможно, его смерть все-таки потеря для нее, несмотря ни на что. Возможно, она хранила в душе какую-то капельку доброго чувства к нему. За то, что он дал ей Ноэля.

Майло крутнулся на табуретке. Рэмп захрапел громче.

– Ладно, – сказал Майло. – А вдруг здесь что-то побольше твоей капельки доброго чувства? Что, если она и Макклоски все-таки поддерживали контакт друг с другом? Товарищи по несчастью. Общий враг.

– Джина?

– Они оба могли ее ненавидеть. Макклоски – по своей изначальной причине, какова бы она ни была, а Бетель – из обычной зависти бедных к богатым. Что, если ей не так уж и нравилось играть роль жертвы? Что, если был еще один компонент, подслащавший эти отношения, – деньги? Шантаж?

– По какому поводу?

– Кто знает? Джина ведь тоже входила в шальную компанию.

– Ты сказал, что в ее случае не нашел ничего компрометирующего.

– Значит, она более ловко устроила так, чтобы все было шито-крыто, – и тем дороже стоит тайна. Не ты ли говорил мне, что тайны и секреты здесь вроде валюты? Что, если Макклоски и Бетель понимали это буквально? Если Макклоски был партнером Бетель в каком-нибудь пакостном деле, то вполне понятно, почему она сбежала, услышав о его смерти.

– Джоэль и Бетель, Ноэль и Мелисса, – сказал я. – Черт побери, это уж слишком гнусно. Надеюсь, что ты ошибаешься.

– Знаю, – отозвался Майло. – Все время к ним возвращаюсь. Но ведь не мы писали этот сценарий – мы всего лишь смотрим готовый фильм.

Его лицо все еще сохраняло страдальческое выражение.

Я продолжил свои рассуждения:

– Что, если это Ноэль переехал Макклоски? Он первый, о ком я подумал, когда узнал, что орудием убийства был автомобиль. Машины – это его стихия. И у него есть доступ ко всем машинам Джины. Как ты думаешь, не открыть ли нам все эти гаражи и посмотреть, нет ли у одного из экспонатов повреждений на передке?

– Пустая трата времени, – ответил Майло. – Он никогда бы не взял одну из этих машин. Слишком уж заметны.

– Но в Азусе никто не видел «роллса» Джины на пути к водохранилищу.

– Неверно. Мы этого не знаем. Шериф зарегистрировал происшествие как несчастный случай, но никто не обошел дома и не опросил жителей.

– Ладно, – согласился я. – Допустим, Ноэль воспользовался какой-то машиной хозяйственного назначения. У них была одна такая – в те времена, когда я лечил Мелиссу. Старый «кадиллак-флитвуд» 62-го года. Она звала его «кэдди-работяга». Наверно, и сейчас у них есть что-нибудь вроде этого – не ездить же за покупками на «дюзенберге». Эта машина спрятана где-то на этих семи акрах или в одном из гаражей. Но Ноэль мог покончить с Макклоски и на угнанной машине – наверняка знал, как соединить провода.

– Идеальный юноша становится малолетним преступником?

– Ты сам говоришь, что все меняется.

Майло повернулся к бару.

– Жертвы Эдипова комплекса, – проговорил он. – Стопроцентный американский мальчик размазывает по асфальту своего отца. Какое лечение потребуется, чтобы подлатать такого?

Я ничего не ответил.

У себя в кабинке Рэмп всхрапнул, стал ловить ртом воздух. Его голова приподнялась, снова упала, перекатилась на бок.

Майло сказал:

– Было бы неплохо привести его в чувство и посмотреть, что еще из него можно выжать. А еще неплохо было бы подождать здесь и посмотреть, не вернется ли старушка Бетель.

Он посмотрел на часы.

– Мне пора ехать в аэропорт. Как у тебя настроение – насчет того, чтобы покрутиться здесь? Я свяжусь с тобой, как только устроюсь, – скажем, до девяти часов.

– А что же твой наблюдатель? Разве он не может взять это на себя?

– Нет. Он не может работать в открытую. Такова была договоренность.

– Антиобщественный тип?

– Что-то вроде.

– Ладно, – сказал я. – Я собирался повисеть какое-то время на телефоне – проверить кое-что еще в Бостоне. Что я должен делать, если вернется Бетель?

– Подержи ее здесь. Постарайся побольше вытянуть из нее.

– И какими пользоваться приемами?

Он вышел из-за стойки, поддернул брюки, застегнул пиджак и хлопнул меня по спине.

– Используй свой шарм, свою докторскую степень, наглую ложь – что тебе удобнее.

34

Состояние Рэмпа перешло в глубокий сон. Я убрал со стола бутылку, стакан и чашку, составил их в мойку за стойкой бара и убавил яркость освещения, сделав ее переносимой для глаз. Позвонил своей телефонистке и узнал, что из Бостона меня никто не разыскивал; было лишь несколько деловых звонков, на которые я и отвечал следующие полчаса.

В половине пятого зазвонил телефон: кто-то хотел узнать, когда «Кружка» снова откроется. Я сказал, что в самое ближайшее время, и положил трубку, чувствуя себя настоящим бюрократом. В течение следующего часа я разочаровал массу людей, которые хотели зарезервировать столик.

В половине шестого я почувствовал, что мерзну, и отрегулировал термостат кондиционера. Сняв скатерть с одного из столов, я укрыл ею Рэмпа. Он продолжал спать. Совсем как Мелисса, хотя ни он, ни она никогда об этом не узнают.

Без двадцати шесть я сходил на кухню ресторана и сделал себе сандвич с ростбифом и салат из сырой капусты, моркови и лука. Кофейный бачок остыл, так что я решил довольствоваться кока-колой. Перенеся все это обратно на стойку бара, я поел и понаблюдал за все еще спавшим Рэмпом, потом позвонил в дом, который он недавно называл своим.

Подошла Мадлен. Я спросил, там ли еще Сьюзан Лафамилья.

– Oui. Один момент.

Через секунду я услышал ее голос.

– Здравствуйте, доктор Делавэр. Что нового?

– Как там Мелисса?

– Именно об этом я хотела бы с вами поговорить.

– Как она себя чувствует в данный момент?

– Я заставила ее поесть, так что полагаю, это хороший знак. Что вы можете мне сказать о ее психологическом состоянии?

– С какой точки зрения?

– С точки зрения душевной стабильности. При разбирательстве дел такого рода порой возникают неприятные моменты. Считаете ли вы, что она в состоянии выдержать судебный процесс и не сорваться?

– Здесь дело не в срыве, – сказал я, – а в кумулятивном уровне стресса. Ее настроение подвержено взлетам и спадам. Она колеблется между крайней усталостью, замыканием в себе и вспышками гнева. Она еще не стабилизировалась. Я бы какое-то время понаблюдал за ней, не ввязывался бы сразу в судебную схватку, пока не убедился бы, что она обрела равновесие.

– Взлеты и спады. Что-то вроде этой маниакально-депрессивной штуки?

– Нет. У нее в этом нет ничего психотического. Напротив, все довольно логично, учитывая те эмоциональные качели, на которых она находится.

– Сколько, по-вашему, ей потребуется времени, чтобы прийти в норму?

– Трудно сказать. Вы можете работать с ней по вопросам стратегии – интеллектуальной ее части. Но избегайте пока всего конфронтационного.

– Как раз с ее стороны я и вижу пока почти сплошную конфронтацию. Это меня удивило. Ее мать умерла лишь несколько дней назад – я ожидала более сильных проявлений горя.

– Это может иметь отношение к приему, которому она научилась во время лечения много лет назад. Трансформировать тревогу и страх в гнев, чтобы чувствовать себя более уверенно.

– Понимаю. Значит, вы считаете, что она в полном порядке?

– Я уже сказал, что не хотел бы ее подвергать никакому большому испытанию в данный момент, но в конце концов, по моим прогнозам, она должна войти в норму. Психически она совершенно здорова – это однозначно.

– Ладно. Хорошо. Вы согласились бы повторить это в суде? Потому что не исключено, что дело под конец закрутится вокруг вопроса о дееспособности.

– Даже если та сторона занималась незаконными операциями?

– Если окажется, что это так, то нам крупно повезет. Я расследую и этот аспект, как Майло уже вам, без сомнения, сказал. Джим Даус только что получил развод, который влетел ему в копеечку, и мне доподлинно известно, что он выкупил слишком много компромата ради сохранения своего портфеля. В адвокатуре штата ходят слухи о каком-то темном деле, но может оказаться, что это не более чем попытка адвокатов его бывшей супруги вывалять его в грязи. Так что мне приходится соблюдать осторожность и исходить из того, что Даус и адвокат вели себя, как святые. Даже если это не так, то документацией можно манипулировать и до главного надувательства будет трудно докопаться. Я все время имею дело с киностудиями – их бухгалтеры на этом собаку съели. А наше дело обещает быть пакостным, потому что речь идет о крупном состоянии. Оно может затянуться на долгие годы. Мне необходимо знать, крепко ли стоит на ногах моя клиентка.

– Достаточно крепко, – сказал я. – Для человека ее возраста. Но это не значит, что она неуязвима.

– Довольно будет и простой стойкости, доктор. А, вот она возвращается. Вы хотите с ней поговорить?

– Конечно.

Раздался какой-то стук, потом я услышал:

– Привет, доктор Делавэр.

– Привет, как у тебя дела?

– Нормально... Вообще-то, я думала, мы с вами могли бы поговорить?

– Конечно. Когда?

– Ну... сейчас я работаю со Сьюзан и вроде начинаю уставать. Как вы насчет завтра?

– Хорошо, завтра. В десять утра тебя устроит?

– Конечно. Спасибо, доктор Делавэр. И простите меня, если вам было со мной... трудно.

– Ничуть, Мелисса.

– Просто я... я не думала о... маме. Наверно, я... отвергала это – не знаю, – когда все спала и спала. Теперь я все время думаю о ней. Не могу остановиться. Никогда больше не видеть ее – ее лица... знать, что она никогда больше не...

Всхлипывания. Долгое молчание.

– Я здесь, Мелисса.

– Ничего теперь не поправить, – сказала она. И повесила трубку.

* * *

В половине седьмого ни Бетель, ни Ноэля все еще не было видно. Я позвонил своей телефонистке, и мне было сказано, что звонил профессор «Сэм Фикер» и оставил номер телефона в Бостоне.

Я набрал этот номер, и мне ответил детский голос:

– Але?

– Попросите профессора Фиэкра, пожалуйста.

– Папы нет дома.

– А ты знаешь, где его можно найти?

Взрослый женский голос вклинился в разговор:

– Дом семьи Фиэкр. Кто говорит?

– Это доктор Алекс Делавэр. Я звоню в ответ на звонок профессора Фиэкра.

– Я здесь присматриваю за ребенком, доктор. Сет предупредил, что вы можете позвонить. Вот номер, по которому вы его найдете.

Она продиктовала цифры, и я их записал. Поблагодарив ее, я назвал ей номер телефона «Кружки» для обратной связи, повесил трубку и тут же набрал тот номер, который она мне продиктовала.

Мужской голос проговорил:

– "Дары моря", Кендл-сквер.

– Я разыскиваю профессора Фиэкра. Он у вас обедает.

– Еще раз по буквам, пожалуйста.

Я продиктовал.

– Подождите.

Прошла минута. Потом еще три. Рэмп, кажется, начал просыпаться. С трудом сев и выпрямившись, он вытер лицо грязным рукавом, помигал глазами, огляделся вокруг и уставился на меня.

Ни искры узнавания. Закрыв глаза, он плотнее натянул скатерть на плечи и снова улегся головой на стол.

В трубке послышался голос Сета:

– Алекс?

– Привет, Сет. Прости, что отрываю тебя от обеда.

– Ты очень точно выбрал время – у нас как раз смена блюд. Насчет супругов Гэбни удалось узнать очень немного – только то, что их отъезд был не вполне добровольным. Так что они действительно могли быть замешаны в чем-то неприглядном, но я так и не смог выяснить, в чем именно.

– Их попросили уйти из Гарварда?

– Официально нет. Ничего процессуального там не было, насколько я мог судить, – люди, с которыми я разговаривал, ни за что не хотели вдаваться в подробности. Я понял только, что была какая-то взаимная договоренность. Они отказались от должности и уехали, а те, кто что-то знал, не стали в этом копаться. Но что это такое, я не знаю.

– А ты узнал, какого рода пациентов они лечили?

– Страдающих фобией. Извини, но это все, что удалось узнать.

– Ну что ты, большое тебе спасибо.

– Я-таки порылся в «Психологических рефератах» и в «Медлайн», чтобы попробовать узнать, какой именно работой они занимались. Получается совсем немного. Она вообще не опубликовала ни строчки. Раньше Лео пек свои материалы как блины. Потом вдруг, четыре года назад, все резко прекратилось. Никаких экспериментов, никаких клинических исследований, только парочка эссе, очень слабеньких. Настолько, что никто не стал бы их публиковать, не будь он Лео Гэбни.

– Эссе на какую тему?

– Философские вопросы – свободная воля, важность личной ответственности. Энергичные атаки на детерминизм – в том смысле, что любое поведение можно изменить при верном определении соответствующих стимулов и подкрепителей. И так далее, и тому подобное.

– Звучит не слишком дискуссионно.

– Не слишком. Возможно, сказывается возраст.

– И в чем именно это проявляется?

– В том, что человек начинает философствовать и отходит от настоящей науки. Я сам не раз наблюдал, как подобное случалось с людьми в климактерический период. Обязательно скажу своим студентам, что если когда-нибудь буду в этом замечен, пускай выведут меня в поле и пристрелят.

Мы приятно поболтали еще несколько минут, потом попрощались. Когда линия освободилась, я позвонил в «ГАЛА бэннер». Записанный на пленку голос сообщил мне, что редакция газеты закрыта. Сигнала для того, чтобы я мог оставить свое сообщение, не последовало. Я набрал номер справочной в Бостоне и попытался узнать домашний телефон редактора Бриджит Маквильямс. В справочнике у них оказался один абонент с такой фамилией – Б.Л. Маквильямс, но на мой звонок ответил сонный мужской голос с карибским акцентом, обладатель которого уверил меня, что у него нет родственницы по имени Бриджит.

На часах было без двадцати семь. Я пробыл в ресторане наедине с Рэмпом больше двух часов, и это место смертельно мне надоело. За стойкой бара я нашел немного писчей бумаги и портативное радио. Станция KKGO больше не передавала джазовой музыки, так что пришлось довольствоваться легким роком. Я все еще думал о том, что мог упустить, не уловить.

Семь часов. Бумага покрылась каракулями. Все еще никаких следов ни Бетель, ни Ноэля. Я решил дождаться, когда Майло прилетит в Сакраменто, позвонить ему и отпроситься с задания. Поеду домой, посмотрю, как там икринки, может, даже позвоню Робин... Я снова набрал номер своей телефонистки, продиктовал ей сообщение для Майло на тот случай, если он позвонит, а меня не будет.

Телефонистка записала его, а потом сказала:

– Для вас тоже кое-что есть, доктор.

– От кого?

– От какой-то Салли Этеридж.

– А она не сказала, какое у нее ко мне дело?

– Нет, оставила только фамилию и номер. Звонить по междугородной – код и в этот раз шесть-один-семь. Это что, Бостон?

– Да. Диктуйте, я записываю номер.

– Что-то важное, да?

– Возможно.

* * *

В трубке послышалось что-то вроде «угу». Женский голос на фоне музыки. Я выключил свое радио. Музыка на другом конце провода приобрела более четкие формы: ритм и блюзы, много труб. Возможно, Джеймс Браун.

– Мисс Этеридж?

– У телефона.

– Это доктор Алекс Делавэр. Я звоню из Лос-Анджелеса.

Молчание.

– Я думала, позвоните вы или нет. – Голос грубоватый, с хрипотцой. Южный акцент.

– Чем могу вам служить?

– Скорее наоборот.

– Это Бриджит Маквильямс дала вам мой телефон?

– Точно.

– Вы работаете репортером в «Бэннер»?

– Ну да, конечно. Беру интервью у выключателей. Я электрик, мистер.

– Но вы знаете Кэти – Кейт Мориарти?

– Вы слишком торопитесь задавать вопросы. – Она говорила медленно, нарочито медленно. В конце фразы послышался смешок. Ее произношение показалось мне несколько смазанным, как это бывает при алкогольном опьянении. А может быть, на мое восприятие просто повлияло столь длительное пребывание в компании с Рэмпом.

– Кейт никто не видел больше месяца, – сказал я. – Ее родственники...

– Да-да, эту песню я слышала. Бридж мне сказала. Передайте родственникам, чтобы не лезли из кожи вон. Кейт часто исчезает – такая у нее привычка.

– Возможно, что на этот раз речь идет не об «обычном» исчезновении.

– Вы так думаете?

– Я так думаю.

– Ну, вам виднее.

– Если вас это не беспокоит, то зачем было мне звонить?

Пауза.

– Хороший вопрос... Я вас даже не знаю. Давайте-ка бросим эту бодягу и разбежимся...

– Подождите, – взмолился я. – Прошу вас.

– Вежливый, да? – Она засмеялась. – Ладно, даю вам одну минуту.

– Я психолог. В оставленном для Бриджит сообщении объясняется, как я мог бы...

– Да-да, об этом я тоже в курсе. Значит, роетесь в мозгах. Уж извините, если это меня как-то не очень успокаивает.

– У вас что, неприятный опыт общения с психдокторами?

Молчание.

– Я себе нравлюсь такая, как есть.

– Айлин Уэгнер, – сказал я. – Вы из-за нее звонили.

Она долго молчала. На какой-то момент я подумал, что она отключилась.

Потом я услышал:

– Вы знали Айлин?

– Мы познакомились, когда она работала здесь педиатром. Она направила ко мне пациентку, но, когда я хотел связаться с ней, чтобы обсудить этот случай, она мне так и не перезвонила. Наверно, к тому времени ее уже не было в городе. Уехала работать за границу.