Текст книги "Частное расследование"

27

Я поел в полном одиночестве в большой темной столовой, чувствуя себя скорее наемным работником, чем владельцем замка. Когда я уезжал без десяти два, Мелисса и Ноэль все еще были наверху в спальне и разговаривали тихими, серьезными голосами.

Я собирался ехать прямо домой, но увидел, что еду мимо клиники Гэбни. Перед зданием были припаркованы стального цвета «линкольн» и отделанный по бокам деревом «меркьюри-универсал». «Сааб» Урсулы стоял у въезда на дорожку.

Занятие группы, которую посещала Джина, перенесенные на день раньше? Внеочередной сеанс в связи с ее гибелью? Или еще одна группа, которую ведет увлеченный своим делом доктор?

Два часа. Если сеансы проводятся по расписанию, с часу до трех, то этот должен закончиться через час Я решил понаблюдать за зданием и позвонить пока Майло.

Я огляделся в поисках телефона-автомата. Напротив через улицу стояли дома. Дальше к югу весь район целиком занимали частные владения. Но в квартале к северу располагался целый ряд магазинов и заведений: длинное здание довоенной постройки из золотистого кирпича с отделкой из известняка и куполообразными коричневыми навесами над каждой витриной. Я медленно ехал мимо. Первое заведение оказалось рестораном. Потом шли контора по торговле недвижимостью, кондитерский магазин я антикварная галерея, возле которой на тротуар были выставлены напольные вешалки и какие-то столики. За этим зданием была еще пара торговых кварталов, а дальше стояли многоквартирные дома.

Я решил попытать счастья в ресторане. Развернулся и остановился перед входом.

Очаровательное небольшое заведение типа бистро. Название «Ла Мистик» выведено матовыми буквами на окнах. Сами буквы в стиле модерн, окружены гирляндой. В длинном ящике под окном – мята и белые петунии. Табличка над цветами приглашала на ленч.

Внутри стояло восемь столиков под скатертями в белую и голубую клетку, на них в вазах из синего стекла – букетики маргариток и лаванды; белые стулья и стены, туристические афиши на европейские темы, открытая кухня за низкой плексигласовой перегородкой, где трудился латиноамериканец в поварском колпаке. Два столика были заняты, за обоими сидело по паре консервативно одетых пожилых женщин. То, что лежало у них на тарелках, больше всего походило на зеленые листья. Они взглянули на меня, когда я вошел, потом вернулись к ковырянию в своих тарелках.

Ко мне направилась светловолосая женщина лет тридцати с очень бросающимся в глаза бюстом; в руках она держала меню. У нее было полное, приятное лицо, которое несколько проигрывало от натужной улыбки. Ее волосы были собраны в узел и перевязаны черной лентой, на ней было черное вязаное платье до колен, которое подчеркивало ее грудь, но в остальном не очень ей шло. Пока она шла, я видел, как подспудное беспокойство деформировало ее улыбку.

Беспокойство новичка за только что начатое дело?

Беспокойство из-за того, что еще не выплачены долги?

Она сказала:

– Здравствуйте. Садитесь, пожалуйста, где вам нравится.

Я огляделся и заметил, что два столика у окна позволяли держать клинику в поле зрения, хотя и на самом его краешке.

– Пожалуй, сяду вон там, – решил я. – Нет ли у вас таксофона, которым я мог бы воспользоваться?

– Пройдите сюда. – Она показала на дверь слева от кухни.

Телефон висел на стене между туалетами. После двух гудков включилась новая запись Майло на автоответчике. Я оставил ему свое сообщение, что хотел бы с ним кое-что обсудить и что, по всей вероятности, вернусь к Мелиссе домой к четырем часам. Потом я набрал номер одной картинной галереи в Беверли-Хиллз, с которой мне уже приходилось иметь дело, и сказал, что хочу поговорить с владельцем.

– Юджин де Лонг слушает вас.

– Юджин, это Алекс Делавэр.

– Приветствую вас, Алекс. По Маршу пока ничего нового. Мы все еще подыскиваем что-нибудь в приемлемом состоянии.

– Спасибо. Вообще-то я звоню узнать, не сможете ли вы оценить для меня картину; скорее, две картины одного и того же художника. Ничего официального, просто хотя бы приблизительно.

– Разумеется, если речь идет о чем-то мне известном.

– Цветные эстампы Кассатт.

Секундное молчание.

– Я не знал, что вы – потенциальный покупатель подобных вещей.

– Если бы. Но я узнаю это для приятеля.

– А ваш приятель покупает или продает?

– Может быть, захочет продать.

– Понятно. А какие именно цветные эстампы? Я сказал.

– Подождите секундочку, – попросил он и оставил меня на проводе на несколько минут. Потом снова взял трубку.

– Вот тут у меня под рукой самые свежие аукционные цифры по сравнимым вещам. Как вам известно, когда идет речь о вещах, выполненных на бумаге, все зависит от того, в каком они состоянии, так что без осмотра точно сказать не могу. Однако эстампы Кассатт выпускались обычно небольшими тиражами – она была перфекционисткой, не стеснялась доводить до блеска свои первоначальные оттиски и переделывать гравюры – так что любая ее приличная работа представляет интерес. Особенно в цвете. И если ваши оттиски действительно в отличном состоянии – полные поля, отсутствуют пятна, – то у вас в руках парочка бриллиантов. С подходящего клиента я мог бы получить четверть миллиона. А может, и больше.

– За оба или за каждый?

– За каждый, разумеется. Особенно при нынешней ситуации. Японцы без ума от импрессионизма, и Кассатт стоит первой в их американском списке. Я ожидаю, что ее значительные живописные картины очень скоро будут идти по семизначной цене. Эстампы же, по существу, отражают некий сплав западного и восточного эстетического чувства – она находилась под большим влиянием японской графики, – который им импонирует. Даже триста тысяч не были бы абсолютно неприемлемой ценой за очень хороший оттиск.

– Спасибо, Юджин.

– Не за что. Скажите вашему приятелю или приятельнице, что у него или у нее в руках первоклассная вещь, но, честно говоря, по-настоящему ее еще не оценили. Если же все-таки он или она решит продавать, то нет необходимости ехать в Нью-Йорк.

– Так и передам.

– Bonsoir, Алекс.

Я закрыл глаза и немного поразмышлял о нулях. Потом позвонил своей телефонистке и узнал, что звонила Робин.

Я позвонил к ней в студию. Когда она сняла трубку, я сказал:

– Привет. Это я.

– Привет. Я просто хотела узнать, как у тебя дела.

– Неплохо. Я все еще здесь, у пациента.

– "Здесь" это где?

– Пасадена. Сан-Лабрадор.

– А, старые деньги, старые тайны.

– Если бы ты только знала, как ты права.

– Ну да. Если человечество когда-нибудь перестанет бренчать на струнах, я возьмусь гадать на кофейной гуще.

– Или будешь торговать акциями.

– Нет, только не это! Тюрьма не для меня.

Я засмеялся.

– Так что вот, – сказала она.

– А у тебя как дела?

– Прекрасно.

– Что было с гитарой мистера Паникера?

– А, просто царапина. Никакой катастрофой там и не пахло. Я думаю, он в конце концов чокнется – от чрезмерной трезвости.

Я снова засмеялся.

– Неплохо было бы опять встретиться, когда ситуация немного разрядится.

– Неплохо бы, – согласилась она. – Когда ситуация разрядится.

Молчание.

– Это будет скоро, – пообещал я, хотя подтвердить обещание мне было нечем.

– Совсем хорошо.

Я вернулся в ресторан. На столе стояла плетенка с хлебом и стакан воды со льдом. Две посетительницы уже ушли; две другие расплачивались по счету с помощью карманного калькулятора и наморщенных лбов.

Судя по запаху, хлеб был свежий – ломти пшеничного с отрубями и булочки с анисом, – но я еще еле дышал от «легкой» пищи Мадлен и поэтому отодвинул хлеб в сторону. Усадившая меня женщина заметила это, и мне показалось, она вздрогнула. Я занялся меню. Последние две клиентки ушли. Женщина взяла со стола их кредитный талон, посмотрела на него и покачала головой. Вытерев стол, она подошла ко мне с карандашом наготове. Я заказал самый дорогой кофе из имевшихся в меню – тройной «эспрессо» с чуточкой бренди «Наполеон» – и порцию гигантской клубники.

Сначала она принесла ягоды – реклама была без обмана, они по величине не уступали персикам, – а через несколько минут и кофе, который еще пенился.

Я улыбнулся ей Она казалась обеспокоенной.

– Все в порядке, сэр?

– Замечательно – потрясающая клубника.

– Мы получаем ее из Карпентерии. Не хотите ли свежих сливок?

– Нет, благодарю – Я улыбнулся и стал смотреть через улицу. Интересно, что происходит сейчас за этим фасадом? Я стал подсчитывать число часов лечения, необходимое для покупки клочка бумаги стоимостью в четверть миллиона долларов. Думал, как мне поступить с супругами Гэбни.

Хотя хозяйка ресторана вернулась ко мне через несколько минут, уровень кофе у меня в чашке понизился на одну треть и были съедены лишь две ягоды.

– Что-нибудь не так, сэр?

– Нет, все просто отлично. – В доказательство своих слов я отпил кофе и насадил на вилку самую большую клубнику.

– Мы импортируем весь наш кофе, – заявила хозяйка – Симпсон и Верони покупают из того же самого источника, но берут вдвое дороже.

Я не имел понятия, кто такие Симпсон и Верони, но улыбнулся, покачал головой и сказал: «Надо же!» Моя реакция не произвела на нее никакого впечатления. Если это ее обычная манера общения, то совсем не удивительно, что публика не протаптывает дорожку к дверям ее заведения.

Я отпил еще глоток и занялся клубникой. Простояв секунду возле меня, она ушла на кухню совещаться с поваром.

Я стал снова смотреть в окно. Взглянул на часы: тридцать пять минут третьего. Осталось меньше получаса до конца сеанса. Что я скажу Урсуле Гэбни?

Женщина с бюстом вышла из кухни с воскресной газетой под мышкой, села за один из столиков и стала читать. Когда она отложила первую часть и брала «Метро», наши глаза встретились. Она тут же отвела свои в сторону. Я проглотил остаток кофе.

Не вставая с места, она спросила:

– Вам что-нибудь еще?

– Нет, спасибо.

Она принесла мне счет. Я вручил ей кредитную карточку. Она взяла ее, долго на нее смотрела, вернулась с талоном и задала вопрос:

– Так вы врач?

Тогда до меня дошло, кем я должен был ей показаться: небритый, в одежде, в которой спал.

– Я психолог. Здесь через улицу находится одна клиника. Я направляюсь туда, чтобы поговорить с одним из врачей.

– Угу, – сказала она с недоверчивым видом.

– Не беспокойтесь, – улыбнулся я самой лучшей своей улыбкой. – Я не из пациентов клиники. Просто отработал длинную смену – непредвиденный случай, нужна была срочная помощь.

Это явно испугало ее, поэтому я показал ей свой патент и карточку преподавателя медфака.

– Честное скаутское.

Она несколько смягчилась и спросила:

– Чем они там занимаются, в этой клинике?

– Точно не знаю. У вас были из-за них проблемы?

– Нет-нет, просто не видно, чтобы туда входило и выходило много народу. И там нет никакой вывески, из которой можно было узнать, что это за место. Я бы даже и не узнала этого, если бы мне не сказала одна моя посетительница. Мне просто интересно, чем они там занимаются.

– Я и сам не так уж много знаю. Моя специальность – работа с детьми. Одна моя пациентка – дочь женщины, которая здесь лечилась. Может, вы заметили ее? Она обычно приезжала на старом «роллс-ройсе», черно-сером.

Хозяйка кивнула.

– Я действительно видела пару раз похожую машину, но не обратила внимания, кто был за рулем.

– Женщина, которой принадлежала эта машина, исчезла несколько дней назад. Девочка очень тяжело это переживает. Я приехал в надежде хоть что-нибудь узнать.

– Исчезла? Как это?

– Она отправилась в клинику, но туда не приехала, и с тех пор никто ее не видел.

– Вот как. – Какое-то новое беспокойство прозвучало в ее голосе – беспокойство, которое не было связано с состоянием моих финансов.

Я посмотрел на нее снизу вверх, крутя в пальцах кредитный талон.

– Вы знаете... – начала она, потом покачала головой.

– Что вы хотели сказать?

– Ничего... Наверное, это ничего не значит. Я не должна вмешиваться в то, что меня не касается...

– Если вы что-то знаете...

– Нет, – подчеркнуто сказала она. – Это не о матери вашей пациентки. Я имею в виду еще одну их пациентку – ту свою посетительницу, о которой я говорила. Ту, которая рассказала мне, что это за место. Она заходила сюда, и на вид было не похоже, что с ней что-то не так. Она сказала, что раньше боялась куда-либо ходить – страдала фобией, – поэтому и лечилась, и ей стало намного лучше. По идее, она вроде бы должна была любить это место, то есть клинику, – чувствовать благодарность. Но по ней этого не было видно – только никому не говорите, что это я так сказала. Мне правда не нужны никакие неприятности.

Она коснулась кредитного талона.

– Вам еще надо проставить общую сумму и расписаться.

Что я и сделал, приплюсовав двадцать пять процентов чаевых.

– Спасибо, – поблагодарила она.

– Не за что. Почему вы решили, что этой женщине не нравилась клиника?

– Просто по тому, как она говорила: задавала очень много вопросов. О них. – Она бросила взгляд через улицу. – Не с самого начала, а через какое-то время, когда стала часто здесь бывать.

– Что за вопросы она задавала?

– Давно ли они здесь. Этого я не знала, потому что сама только что сюда переехала. Заходят ли сюда врачи или кто-либо из пациентов – это был легкий вопрос. Ни разу. Никто, кроме Кэти, – так ее зовут. По ней не было заметно, чтобы она чего-то боялась. Наоборот, она была даже чуточку напористая. Но мне она нравилась – вела себя дружелюбно, хвалила мою стряпню. И приходила очень часто. Мне очень нравилось, что у нас появился завсегдатай. Потом в один прекрасный день ни с того ни с сего просто перестала приходить. – Она щелкнула пальцами. – Просто вот так. Мне это показалось странным. Тем более что она ничего не говорила о том, что заканчивает лечение. И когда вы сказали, что та другая женщина исчезла, я вроде как вспомнила этот случай. Хотя Кэти по-настоящему не исчезла – просто перестала приходить.

– И давно это случилось?

Она задумалась.

– Около месяца назад. Сначала я подумала было, что это из-за еды, но она и туда перестала приезжать. Я знаю ее машину. Она появлялась точно по расписанию: понедельник и четверг, вторая половина дня. Как часы. В три пятнадцать она была уже здесь, заказывала спагетти или гребешки, кофе со взбитыми сливками и булочку с изюмом. Я была благодарна за это, потому что, по правде говоря, дела пока что идут со скрипом – нас здесь еще не узнали как следует. Мой муж все три месяца не устает повторять: «А что я тебе говорил?» С прошлой недели мы начали предлагать воскресный ленч, но большого эффекта это пока не дало.

Я сочувственно поцокал языком.

Она улыбнулась.

– Я назвала это заведение «Ла Мистик», тайна. А он говорит, единственная тайна – это когда я прогорю, так что мне надо утереть ему нос. Вот почему меня особенно радовало, что Кэти приходит постоянно. Я до сих пор спрашиваю себя, что могло с ней случиться.

– А фамилию ее вы помните?

– Зачем вам это?

– Я просто стараюсь повидать всех, кто знал мать моей пациентки. Никогда не знаешь заранее, какая мелочь может пригодиться.

Она нерешительно помолчала, потом сказала:

– Подождите минутку.

Она положила в карман кредитный талон и ушла на кухню. Пока ее не было, я смотрел на здание клиники.

Никто не входил и не выходил. Ни малейшего намека на жизнь за этими окнами.

Хозяйка вернулась, держа в руках квадратик желтой бумаги для записок.

– Это адрес ее сестры. Кэти назвала ее в качестве поручителя в самом начале, потому что она обычно расплачивалась чеком, а ее собственные чеки были на другой штат. Я вообще-то хотела съездить к ней, да так и не собралась. Если увидите ее, скажите, что Джойс передает привет.

Я взял бумажку и прочитал ее. Аккуратные печатные буквы, написанные красным фломастером:

КЭТИ МОРИАРТИ

РОББИНС

2012 ЭШБОРН-ДРАЙВ

ПАСАДЕНА

И номер телефона.

Я положил адрес в бумажник, встал и сказал:

– Спасибо. Все было просто замечательно.

– Вы же ничего не ели, кроме клубники и кофе. Приходите когда-нибудь, когда проголодаетесь. У нас хорошо готовят, честное слово.

Она пошла обратно, к своему столику и газете.

Я посмотрел в окно и на этот раз увидел движение. Седая женщина величавого вида как раз садилась в «линкольн». А универсал уже отъезжал от бровки.

Пора поболтать с доктором Урсулой.

Но от этой мысли мне пришлось отказаться. Не успел я приблизиться к тротуару, как «сааб» вылетел задним ходом на улицу, замер на мгновение на месте и рванулся вперед, направляясь на север. Все произошло так быстро, что перед моими глазами лишь промелькнуло красивое, напряженное лицо водителя.

К тому времени как я оказался за рулем «севиля», она уже исчезла из виду.

Я немного посидел и поразмышлял о том, что могло так ее взбудоражить. Потом открыл бардачок, вынул оттуда мой томасовский путеводитель и нашел там Эшборн-драйв.

* * *

Дом, имевший щедрые пропорции, был построен в тюдоровском стиле и стоял на просторном участке, затененном кленами и елями. В тени, которую отбрасывал стоявший на дорожке автофургон «плимут», в некотором беспорядке располагался небольшой парк игрушечных велосипедов и тележек. Три кирпичные ступеньки и крыльцо вели к входной двери. В дверь на уровне глаз была вделана ее миниатюрная латунная копия.

В ответ на звонок маленькая дверца со скрипом открылась, и на меня уставилась пара темных глаз. Изнутри громко доносилось звуковое сопровождение идущего по телевидению мультика. Глаза сузились.

– Я доктор Делавэр. Хотел бы поговорить с миссис Роббинс, если можно.

– Счас пасмарю.

Я попытался разгладить мятую одежду и пальцами расчесал волосы, надеясь, что при вечерней рубашке и галстуке моя щетина будет выглядеть в стиле «так задумано».

«Так задумано» по-вестсайдски. Не тот район.

Маленькая дверца открылась опять. Показались голубые глаза. Зрачки сузились от света.

– Да? – Молодой голос, звучащий немного в нос.

– Миссис Роббинс?

– Чем могу помочь?

– Я – доктор Алекс Делавэр. Разыскиваю вашу сестру Кэти.

– Вы друг Кэти?

– Нет, не совсем так. У нас с ней есть общая знакомая.

– Вы какой доктор?

– Психотерапевт. Прошу извинить меня за такое вторжение. Буду рад предъявить вам свои личные и профессиональные документы.

– Да, пожалуйста.

Я вынул из бумажника нужные бумажки и показал их ей одну за другой.

– И кто же ваша общая с Кэти знакомая? – спросила она.

– Простите, миссис Роббинс, но это мне необходимо обсудить лично с ней. Если вам неудобно дать мне ее телефон, я оставлю вам свой, и пусть она позвонит мне, если можно.

Голубые глаза метнулись в сторону и вернулись. Маленькая дверца захлопнулась, а большая открылась. На крыльцо вышла женщина лет под сорок. Рост под метр семьдесят, аккуратная фигура, коротко подстриженные светлые волосы с розоватым отливом. Глубоко посаженные голубые глаза на продолговатом, усеянном веснушками лице. Полные губы, заостренный подбородок, чуть оттопыренные уши, выглядывающие из-под короткой стрижки. На ней была кофточка в красную и белую горизонтальную полоску, с короткими рукавами и вырезом «лодочкой», белые парусиновые брюки и кроссовки на босу ногу. В ушах крошечные бриллиантики. Она могла бы быть одной из Лас-Лабрадорас.

– Джен Роббинс, – сказала она, окидывая меня взглядом. У нее были длинные, без лака ногти. – Нам лучше поговорить здесь.

– Конечно, – согласился я, ощущая каждую морщинку на своей одежде.

Она подождала, пока я не вошел, потом закрыла за собой входную дверь.

– Так зачем вы разыскиваете Кэти?

Я был в затруднении. А вдруг Кэти Мориарти скрывала от сестры, что лечилась в клинике? Она открыто разговаривала с Джойс, владелицей ресторана, но ведь незнакомых людей очень часто считают самыми надежными хранителями чужих тайн.

– Это сложно, – ответил наконец я. – Самое для меня лучшее было бы поговорить с вашей сестрой лично, миссис Роббинс.

– Разумеется, это было бы лучше всего, доктор. Я и сама хотела бы поговорить с ней лично, но вот уже больше месяца, как она не дает о себе знать.

Прежде чем я успел ответить, она продолжала.

– Впрочем, такое случается не впервые, принимая во внимание то, как она живет, – ее работу.

– И какая же это работа?

– Журналистика. Она пишет, Раньше работала в «Бостон глоб» и в «Манчестер юнион лидер», но теперь она – свободный художник, сама по себе. Пытается добиться публикации своих книг – одна у нее даже вышла несколько лет назад. О пестицидах. «Плохая земля» – может, слышали?

Я промолчал.

Она усмехнулась – с некоторой долей удовлетворения, как мне показалось.

– До бестселлера ока не дотянула.

– Ваша сестра родом из Новой Англии?

– Нет, родом она отсюда, из Калифорнии Мы обе выросли во Фресно. Но после колледжа она вернулась на восток, сказала, что считает Западное побережье культурным захолустьем.

Она быстро взглянула на автофургон и игрушечные велосипеды и нахмурилась.

– Она приехала сюда, чтобы о чем-то написать?

– Думаю, да. Она мне ничего не сказала – вообще никогда не говорила о своей работе Конфиденциальные источники, разумеется.

– У вас нет никакого предположения о том, над чем она работала?

– Нет, ни малейшего. Мы не... мы очень разные. Она здесь подолгу не оставалась.

Она задумалась, скрестила руки на груди...

– А кстати, как вы узнали, что я ее сестра?

– Она сослалась на вас, чтобы расплатиться своим чеком в ресторане. Хозяйка дала мне ваш адрес.

– Великолепно, – сказала она. – Это на нее похоже. Слава Богу, что чек оказался действительным.

– У нее были проблемы с деньгами?

– Но только не с тем, как их тратить. Послушайте, мне правда надо вернуться в дом. Простите, что не могу вам помочь.

Она уже поворачивалась к двери.

Я бросил:

– Значит, вас ее месячное отсутствие не волнует?

Она резко обернулась.

– Когда она писала о пестицидах, то разъезжала по всей стране больше года. Давала о себе знать только тогда, когда у нее кончались деньги. Вместо тех денег, что она у нас заняла, мы получили экземпляр книги с ее автографом. Мой муж работает поверенным с различными химическими компаниями. Можете себе представить, как это ему понравилось. За несколько лет до того она уехала в Сальвадор – какое-то расследование, ужасно засекреченное. Ее не было шесть месяцев – и ни звонка, ни открытки. Мать чуть с ума не сошла от страха, а в результате не было даже газетной статьи после всего этого. Так что говорю вам, нет, это меня не волнует. Она просто гоняется за какой-то очередной интригой.

– Какого рода интриги ее обычно интересуют?

– Любые, лишь бы был намек на заговор, – она воображает себя специалистом по репортерским расследованиям, до сих пор думает, что убийство Кеннеди – увлекательная тема для разговора за обеденным столом.

Пауза. Звуки мультика, доносящиеся из глубины дома. Она резко провела рукой по волосам.

– Это просто смешно. Ведь я вас даже не знаю. Не должна была вообще с вами разговаривать... На тот невероятный случай, если она вдруг скоро объявится, я передам ей, что вы хотите с ней поговорить. Где находится ваш офис?

– Западная сторона, – сказал я. – Может, дадите мне ее последний адрес?

Она с минуту подумала.

– Конечно, почему бы нет? Если она может давать мой, то и я могу поступать так же.

Я вынул свою ручку и, пользуясь коленом вместо стола, записал на обороте деловой визитки под ее диктовку адрес на Хиллдейл-авеню.

– Это Западный Голливуд, – объяснила она. – Ближе к вашей части города.

Она осталась стоять, словно ожидая от меня ответа на какой-то вызов.

Я сказал:

– Спасибо. Простите, что побеспокоил.

– Ну да, – проговорила она, снова посмотрев на автофургон – Знаю, что кажусь черствой, но дело просто в том, что я долго пыталась помочь ей. Но она идет своим путем, кто бы ни... – Она поднесла руку ко рту, словно желая заставить себя молчать. – Мы просто очень разные, вот и все Vive la difference – вы, психологи, ведь верите в это, не так ли?