Текст книги "Все к лучшему"

Глава 18

Утро. Добрый доктор Сандерсон предупреждал, что несколько дней после процедуры, возможно, будет немного неприятно мочиться. Оказывается, он еще приуменьшил. Меня пронзает жгучая боль, как будто я писаю расплавленным свинцом. Согнувшись пополам над унитазом, я испускаю сдавленный крик, моча брызжет на пол и мне на ноги. Та малость, которая все-таки попадает в унитаз, темна от крови. Пошатываясь, я забираюсь под душ, писаю под водой, тихонько постанывая, и чувствую, как пустеет мочевой пузырь. Последние капли выходят, словно осколки стекла, и боль тут же стихает, как по волшебству.

Что-то мне подсказывает, что сегодня меня ожидает не лучший день.

Вот так оно и бывает. Приходишь на работу, и все кажется чужим. Разумеется, на самом деле ничего не изменилось, но ощущение, словно попал в незнакомое место. Как будто офис заменили на его точную копию. Как обычно, здороваешься с коллегами, шагаешь мимо похожих на пчелиные соты ячеек к своей кабинке, плюхаешься на потрепанное эргономичное кресло с решетчатой спинкой, копию работы известного немецкого дизайнера, и недоуменно оглядываешься по сторонам. Все тот же стол Г-образной формы, тот же монитор с клавиатурой, металлическая подставка для документов, радиотелефон и портрет Хоуп в стильной рамке, которую она купила специально для тебя, потому что не могла допустить, чтобы ты приколол ее фотографию к стене кабинки вперемешку с распечатками разнообразных данных по компьютерному дизайну, присланных техническим отделом. Вот и все. Это и есть то место, которое ты ухитрился отвоевать за без малого десять лет в компании. Мигает автоответчик; компьютер пиликает с завидной регулярностью, сообщая, что пришло новое письмо, и этот ритмичный звук действует на нервы. Вот об этой работе ты рассказывал бы в интервью “Энтертейнмент уикли” как о каторге, на которой ты гнул спину, пока не реализовал мечту стать сценаристом. На что она еще годится, кроме этого?

Глухой топот моих коллег, спешащих к своим кабинкам, сливается в равномерный гул. Я в ступоре таращусь на стену и жду, пока что-нибудь произойдет, Вселенная даст знак, который подтолкнет меня в том или другом направлении. Взгляд падает на фотографию, на которой мы с Джедом и Раэлем в смокингах и галстуках-бабочках стоим у барной стойки на свадьбе Раэля и Тамары: Раэль в середине, счастливый, раскрасневшийся от волнения и почти трезвый; сбоку Джед, как всегда безупречный, словно юный Джеймс Бонд; с другого края стою я, как две капли воды похожий на официанта, если бы не потрепанная бутоньерка на лацкане.

Привет, Раэль. Какого черта я тут делаю?

Я ловлю себя на том, что не могу думать ни о чем, кроме рака и головокружительной карьеры в какой-нибудь другой сфере. Нервное возбуждение сказывается дрожью в ногах; я барабаню пальцами по столу и понимаю, что не хочу закончить, как Клэй, не хочу дойти до белого каления из-за того, что моя карьера в несуществующей отрасли складывается ни шатко ни валко. Я хочу заниматься тем, что мне интересно. Трясясь от волнения, я сижу за столом и таращусь в пространство, и какие-то смутные мысли зловеще роятся в моей голове. Такое ощущение, будто мозгам стало тесно в черепной коробке, а внутренности распирают туловище. Внезапно меня охватывает клаустрофобия в тесных стенках моей кабинки, и я понимаю, что пора отсюда сваливать.

По мобильному звонит Тамара.

– Я почувствовала, что у тебя что-то не так, – говорит она.

– Ты даже не представляешь, как ты вовремя.

– Что случилось?

– Меня все достало, – отвечаю я.

– Я внизу.

– Ура.

Тамара ждет меня в фойе. На ней джинсы, длинный кардиган с поясом и ботинки на каблуках, которые прибавляют к ее росту добрых пять сантиметров. Я бросаюсь к ней в объятия. Я заметил, что последнее время мы стали обниматься как-то иначе. Если раньше мы сразу же разжимали руки, то теперь стоим, обнявшись, чуть дольше и теснее приникаем друг к другу. А еще Тамара как-то по-особенному прижимается щекой к моей щеке и кладет руку мне на плечи так, чтобы обхватить меня за шею – жест многозначительный, даже несколько вызывающий. Это уже не просто объятия, это невербальное выражение… да, собственно, чего? Этого я не знаю, но то, что она вот так меня обнимает, пугает и возбуждает, и пусть мы никогда не обсуждали это с Тамарой, ни разу, такие объятия вошли у нас в привычку. Они ни секунды не случайны. Это не приветствие и не прощание: они сами по себе цель.

– Как все прошло? – спрашивает она меня.

– Пока непонятно, – отвечаю я. – Кажется, что-то нашли.

С мелочным эгоистичным удовольствием я замечаю, как Тамара меняется в лице.

– Что? – тихо уточняет она.

Я рассказываю ей про пятнышко и биопсию, умолчав о кровавых подробностях процедуры.

– То есть, может, ничего страшного? – заключает Тамара.

– Статистика в мою пользу, – соглашаюсь я.

– Ты так говоришь, будто это плохо.

Я бросаю на нее взгляд.

– Я пошел к врачу, чтобы мне сказали, что у меня ничего нет. Тебе не кажется, что с точки зрения статистики это было бы гораздо лучше?

– Понимаю, о чем ты, – она слегка улыбается. Почему-то сегодня я не могу оторвать от нее глаз, рассматриваю каждую малейшую черточку вместо того, чтобы видеть целое.

– Чего ты? – смущается Тамара. – У меня что-то между зубов застряло?

– Нет, – отвечаю я. – Просто ты сегодня отлично выглядишь.

Она расплывается в польщенной улыбке.

– Ты так говоришь, потому что это правда, – покраснев, замечает Тамара.

У меня звонит телефон. Я не беру трубку, дожидаясь, пока сработает автоответчик.

– Шифруешься? – Тамара удивленно поднимает брови.

Посредники всегда шифруются.

– Просто я сегодня не в настроении.

Тамара берет меня за руку и ведет за собой к выходу.

– Тебе нужно пройтись по магазинам, – заявляет она.

Тамара с видом знатока перебирает вешалки с нарядами в отделе вечерней одежды в “Блумингдейле”, снимает платья и вешает на руку, передавая мне, когда их гора грозит рухнуть на пол, и, не умолкая ни на минуту, доказывает, что с точки зрения статистики шансы в мою пользу.

– Это может быть что угодно, – настаивает она, – камень в почке, трещина в мышце, миллион других мелочей.

Опытное ухо может различить в ее речи еле уловимый акцент уроженки Нью-Джерси; и хотя Тамаре почти удалось от него избавиться, но чуть более мягкое “р” и растянутые гласные выдают юность с фастфудами, начесанными и налаченными челками и альбомами Бон Джови. Говорок становится явственнее, когда Тамара чем-то взволнована, рассержена или, как сейчас, проявляет материнскую заботу. Мне втайне всегда приятно слышать, как шероховатые звуки срываются с ее языка, – и осознавать, что я один из немногих, кто знает ее такой.

– Я знаю, – отвечаю я.

– Не спеши с выводами, – продолжает Тамара. – А то доведешь себя до белого каления.

– Я не могу не думать о том, что это что-то серьезное. Слишком гладко последнее время у меня все складывалось. Такое чувство, будто расплата не за горами.

Мы направляемся к примерочным.

– Нельзя так мрачно смотреть на жизнь, – хмурится Тамара. – Что толку стараться стать счастливым, если постоянно будешь оглядываться, дожидаясь, когда же придется расплачиваться по счетам?

– А что конкретно мы ищем? – спрашиваю я ее сквозь дверь, стараясь не думать о том, как она сейчас снимает и надевает платья.

– Платье для твоего праздника.

– Какого еще праздника?

Дверь распахивается, и выходит Тамара, поправляя обтягивающее черное коктейльное платье.

– Для твоей помолвки. Как ты помнишь, у тебя в субботу помолвка.

– Ах да, – вспоминаю я.

– Ты забыл про собственную помолвку?

– На секунду.

Тамара с любопытством смотрит на меня и явно собирается что-то сказать, но молчит.

– Ей с тобой очень повезло, Зак, – криво улыбается она.

Тамара возвращается в примерочную, и не успеваю я оглянуться, как она перекидывает платье через дверь. Как ей удается так быстро раздеваться?

– Застегни мне молнию, пожалуйста, – просит она.

О боже.

Я захожу в кабинку; Тамара поворачивается ко мне спиной и критически разглядывает платье в зеркале. Я берусь за молнию; платье чуть отстает от спины, нечаянно открывая моим глазам изгиб, где талия переходит в ягодицы, и я вижу два крутых бугорка, прикрытых тонкими трусиками. Я тяну молнию вверх, вдоль нежно-кремовой спины и чуть выступающих лопаток, и чувствую, как у меня дрожит рука. Застегнув платье, я поднимаю глаза и ловлю в зеркале пристальный взгляд Тамары, которая смотрит на меня со странным выражением на лице. Несколько секунд мы стоим, глядя друг на друга в отражении; наконец она поворачивается ко мне лицом.

– Что скажешь? – спрашивает Тамара как ни в чем не бывало. – Не слишком откровенное?

Я отступаю на шаг назад и с видом критика оглядываю ее с головы до ног.

– Откровенное – это еще мягко сказано.

– Даже так? – польщенно тянет Тамара. – Значит, то, что нужно.

Из магазина мы выходим к полудню и шагаем в центр, ко мне на работу. Холодный октябрьский ветер хлещет нас по щекам. Улицы запружены толпой спешащих на обед или с обеда офисных служащих; они мрачно смотрят прямо перед собой, поднимая глаза лишь на переходе, чтобы смерить взглядом очередное пропускающее их такси.

– Мне пора домой, – сообщает Тамара, посмотрев на часы. – Силия сидит с ребенком, и я обещала ей вернуться к двенадцати.

– Где ты припарковалась?

– У тебя за углом.

– Ты опоздаешь.

– Я всегда опаздываю. Не веришь, спроси ее.

– Вы не ладите?

– Ладим, насколько вообще это возможно с матерью покойного мужа, особенно если у нее такой властный характер, – отвечает она.

– То есть нет, – резюмирую я.

– Пожалуй, так. Они с Полом постоянно проверяют, как там Софи, будто я не способна за ней ухаживать без помощи Раэля. Может, мне это только кажется, но рядом с ними я чувствую себя так, словно больше не имею права на счастье. Как я могу радоваться жизни, когда их сын умер?

– А такое случается?

– Что?

– Тебе бывает хорошо?

– Иногда, – вздыхает Тамара.

К офису “Спэндлера” мы подходим под дождем – не сильным, так, чуть моросит. На Шестой авеню сумрачно и промозгло. Тамара дрожит без пальто под козырьком здания, обхватив себя руками, чтобы согреться; пакет с платьем зажат у нее между коленями. Я неуверенно заглядываю в фойе.

– О чем ты думаешь? – спрашивает Тамара.

– О том, что мне ужасно не хочется возвращаться на работу, – признаюсь я.

– Ты волнуешься из-за биопсии.

– Разумеется, волнуюсь. Я не хочу умирать. Тамара сжимает мою руку.

– Зак… Ты не умрешь.

Я киваю.

– Все вдруг стало так сложно.

– О чем ты?

– Не знаю, – вздыхаю я. – Жизнь, работа, женитьба. Такое ощущение, будто все это потеряло смысл.

– Ты же только что говорил, как все здорово складывается, – возражает Тамара.

– Я так думал, – не отрицаю я. – Но теперь все иначе. Я столько всего хочу в жизни успеть, а вместо этого занимаюсь чем-то другим. Если я умру, мои мечты так никогда и не сбудутся.

– И что ты собираешься делать?

– Не знаю, – признаюсь я. – Пожалуй, лучше мне сбежать отсюда на несколько дней, чтобы хорошенько все обдумать.

– Будешь до пятницы сидеть дома и ждать результатов анализов? – переспрашивает она. – Так и свихнуться можно.

– Здесь я еще скорее свихнусь, – замечаю я. – Еще чуть-чуть – и начну на людей бросаться.

Тамара встает передо мной и берет меня за руки.

– Зак, – тихо произносит она. – По-моему, ты преувеличиваешь.

Я смотрю в ее большие темные глаза, скольжу взглядом по нежным изгибам ее губ. Почему меня сегодня так тянет к ней?

– Боюсь, я еще преуменьшаю.

Тамара понимающе улыбается.

– Все будет хорошо, – успокаивает она. – Я в этом уверена.

– Возможно, – отвечаю я. – Но пока все не выяснится, я не хочу здесь находиться.

– Не хочешь – не надо, – соглашается Тамара.

Ее лицо разрумянилось от дождя; она приплясывает на месте, чтобы согреться, и выглядит при этом обворожительно. Меня охватывает нежность.

– Ты лучшая в мире, – признаюсь я.

Она улыбается, делает шаг ко мне, и мы снова заключаем друг друга в наши фирменные объятия. Я вдыхаю свежий запах миндального шампуня и душистого мыла.

– Все будет хорошо, – шепчет она мне на ухо и чмокает в висок.

И тут я без предупреждения поворачиваю голову и прижимаюсь к ее губам. Мы целуемся, приоткрыв рот, почти не касаясь друг друга языками. Может, впоследствии мне бы удалось объяснить все это случайностью, если бы я вдобавок не гладил прохладную, влажную щеку Тамары. Ее соблазнительные, словно созданные для поцелуев губы как будто машинально охватывают мои, открываются им навстречу, хотя я вовсе не уверен, что она отвечает на мой поцелуй. Ритмичный стук дождевых капель прерывает только шуршание шин такси, проезжающих по лужам. Наконец я отрываюсь от Тамары, она смотрит на меня с изумлением, чуть приоткрыв рот.

Минуту мы не сводим друг с друга глаз, мои губы горят от нашего поцелуя. Наконец Тамара медленно кивает, словно отмечает в памяти случившееся, смущенно улыбается и спрашивает:

– Что это было?

В ее голосе не слышно раздражения – лишь приятное удивление и любопытство.

– Сам не знаю, – отвечаю я. – Мне вдруг показалось, что это нужно сделать.

– Что ж, тебе это явно удалось, – комментирует она.

– Прости…

– Не стоит, – перебивает меня Тамара, махнув рукой. – Не извиняйся. Мне и так неловко.

– Как скажешь.

Тамара подается вперед, снова обнимает меня и чмокает в щеку, словно аннулируя тот, первый поцелуй.

– Позвони завтра, хорошо?

– Хорошо.

Она улыбается мне на прощанье и уходит в гараж. Я смотрю ей вслед, пока она не поворачивает за угол, поднимаю воротник и шагаю к метро, испытывая странное ощущение оторванности от своей прежней жизни. Я чувствую себя так, словно наблюдаю за собственными хаотичными действиями со стороны. Перехожу через Бродвей к Седьмой авеню и поездам 1-го и 9-го маршрутов, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не кинуться со всех ног обратно в офис, в свою привычную нормальную жизнь. Я все еще чувствую губы Тамары на своих губах, помню их вкус, и поэтому по моему залитому дождем лицу расплывается идиотская улыбка. Мобильник вибрирует, я машинально поднимаю его к глазам и смотрю на экран. Шесть сообщений. Даже не доставая смартфон из кармана, я знаю, что почтовый ящик ломится от непрочитанных писем. Я выключаю звонящий телефон и засовываю в карман пальто – такой же безрассудный поступок, как и поцелуй с Тамарой.

Клэй разбил компьютер и пинал стены, но мне кажется, есть и другие, более спокойные способы сойти с ума.

Глава 19

Свадьба Раэля и Тамары. Мы с Раэлем и Джедом, облокотившись на барную стойку, поднимали тосты за нашу дружбу, а Тамара с подружками позировала для импровизированной фотосессии на танцполе. Заметив, что я на них пялюсь, Джед простонал: “О нет”, и помахал рукой перед моими глазами, словно хотел вывести из транса.

– Только не это.

– Что? – переспросил я, не отрывая взгляда от девушек.

Джед поставил бокал джина с тоником на стойку и повернулся ко мне лицом; в зубах у него был зажат кубик льда.

– У меня есть одно правило насчет женщин, – заявил он.

– Нет у тебя никаких правил, – возразил я.

– Нет, есть.

– И это говорит человек, лишившийся невинности с собственной теткой, – фыркнул от смеха Раэль.

– Бывшей теткой, – поправил Джед. – Она тогда уже развелась с дядей Филом.

– Другое дело.

– Послушай меня, – продолжал Джед. – Это золотое правило.

– Ладно, – согласился я. – Валяй.

Джед запрокинул голову и отпил глоток джина.

– Начнем с того, что с женщинами как с грабителями: под дулом пистолета поневоле растеряешься.

Я отхлебнул виски-сауэр.

– При этом у тебя все равно есть правило.

– Всего шесть слов, – пояснил Джед, поставил бокал на стойку, упер в меня трезвый взгляд и выдержал театральную паузу. – Не встречайся с чертовыми подружками невесты.

Мы с Раэлем понимающе кивнули.

– Ну ты даешь, – произнес Раэль.

– Гениально, – добавил я.

– Смейтесь, смейтесь, – Джед печально покачал головой. – Вы еще вспомните мой совет и пожалеете, что не послушались.

– Объясни, – потребовал я.

– Подружки невесты – обман зрения. Оживленные, соблазнительные – словом, приукрашенная версия самих себя. На самом же деле они не такие. Это ложная реклама. В салоне красоты им сделали укладку и макияж. Платья с пышными кринолинами сшиты так, чтобы подчеркивать достоинства и скрывать недостатки. Иначе как объяснить, что они ухитряются так шикарно выглядеть в этих нелепых нарядах? К тому же, – Джед сделал паузу и показал нам пустой бокал, – ты явно навеселе.

Мы с Раэлем переглянулись и расхохотались.

– Я серьезно, – не сдавался Джед. – Снимаешь с них платье, а под ним полный набор: плохая кожа, обвислая грудь и задница, которая каким-то странным образом оказывается вдвое больше, чем ты думал. И самое печальное, что эта женщина тебе скорее нравится, чем наоборот, но вынести контраст между идеалом и реальным образом оказывается выше твоих сил.

– Мы с Тамарой познакомились на свадьбе. Она как раз была подружкой невесты, – ухмыльнулся Раэль.

– Исключение лишь подтверждает правило, – примирительно произнес Джед.

Но он ошибался. Я таращился вовсе не на подружек невесты. Я смотрел на невесту, которая в этот момент как раз подошла к нам, лучась улыбкой. Высоко убранные волосы подчеркивали ее точеные скулы, загорелая кожа светилась в глубоком круглом декольте. За год, что они с Раэлем встречались, мы с Тамарой стали настоящими друзьями. Разумеется, я отдавал себе отчет, насколько она красива, но она была невестой моего лучшего друга, а значит, я старался не воспринимать ее как женщину. Во время венчания я был слишком поглощен собственными обязанностями шафера, чтобы обращать внимание на Тамару. Теперь же не мог оторвать от нее глаз.

– Ну что, Зак, – она взяла меня за руку, – ты со мной потанцуешь или как?

– Давай-давай, – поддакнул Раэль и положил руку Джеду на плечо. – А я пока дух переведу.

Мы танцевали под “Wonderful Tonight”[8]8
  Песня Эрика Клэптона.


[Закрыть], и отблески люстры отражались, точно фейерверк, в глазах Тамары.

– Раэль рассказал мне про Лизу, – призналась она.

Лиза, с которой мы встречались последние несколько месяцев, на прошлой неделе бросила меня, сославшись на то, что “наши чувства себя исчерпали”. Я не мог с ней не согласиться, но все-таки надеялся, что мы продержимся вместе чуть дольше и у меня будет с кем пойти на свадьбу Раэля.

– Я уже забыл о ней, – я пожал плечами.

Тамара устремила на меня пристальный взгляд.

– Почему ты мне сам ничего не сказал?

– Я сказал Раэлю.

Тамара остановилась и с упреком посмотрела на меня.

– Зак, – проговорила она. – Мы с Раэлем муж и жена. Мы не стали единым целым. Я-то думала, что после того, как мы с тобой ночи напролет обсуждали твою личную жизнь, пока Раэль десятый сон видел, ты считаешь меня своим другом, а не просто дополнением к Раэлю.

– Вас понял, – ответил я. – Просто не хотелось тебя расстраивать перед свадьбой.

Она кивнула, успокоившись, и нежно чмокнула меня в щеку.

– Ты такой милый, Зак, – Тамара положила мне голову на плечо. – Лиза тебя недостойна.

– А кто достоин? – поинтересовался я.

– Пока не знаю. Но она есть. И мы ее непременно найдем.

– Мы?

– Именно мы, черт побери! – Тамара отстранилась и заглянула мне в глаза. – Ты мой шафер, а значит, это моя обязанность. А теперь наклони меня.

– Что?

– Песня кончилась, – пояснила она. – Наклони меня.

Я наклонил ее и залюбовался нежным треугольником под ее вздернутым кверху подбородком, когда Тамара запрокинула голову, а когда я поднял ее, подошел Раэль, чтобы потанцевать с невестой.

– Теперь я, – улыбнулся он мне.

– Пожалуйста, – ответил я.

Раэль увел Тамару, а я провожал их взглядом, недоумевая, откуда в моей душе взялось это острое чувство утраты. Но тут подошел Джед и обнял меня за плечо, и печаль прошла так же мгновенно, как появилась.

– Вот мы и остались вдвоем, – серьезно проговорил он и повел меня к толпившимся под сценой женщинам в бледно-лиловых платьях из тафты.

– Значит, никогда не встречайся с подружками невесты? – хмуро уточнил я.

– С чертовыми подружками невесты, – поправил Джед, подталкивая меня вперед.

– И в чем разница?

– В “чертовых”. Это все меняет.

– Почему еще?

Джед вздохнул и одним жадным глотком допил остатки джина.

– Потому что было бы болото, а черти найдутся.

Глава 20

Я выхожу из метро на Восемьдесят шестой, но вместо того, чтобы идти домой, медленно шагаю к Центральному парку, с наслаждением чувствуя, как дождь холодит кожу сквозь одежду. Я всегда воспринимал сырую погоду как призыв совершить что-то выходящее из ряда вон, а поскольку именно это я только что и сделал, обжигающая лицо морось приятна мне – как доказательство моего безрассудства. Я поступил опрометчиво, сбежав из офиса в разгар рабочего дня, но это хотя бы объяснимо. А вот то, что я поцеловал Тамару, – чистой воды сумасбродство, из-за которого я испытываю растерянность, смущение и неприкрытое удовольствие.

Мне хочется, чтобы этого никогда не было, и одновременно я мечтаю поцеловать ее еще раз. Я представляю, как Хоуп в Лондоне перебирает в затхлом подвале картины, на ее дорогую одежду садится пыль, и меня охватывает острое чувство вины. Я вспоминаю Тамару: интересно, думает ли она обо мне, прокручивает ли в голове наш поцелуй, как это делаю я. Лучше на этом не зацикливаться. И все же…

Спустя час я вхожу в гостиную, стуча зубами, и обнаруживаю там дремлющих перед телевизором Мэтта с Джедом. Мэтт растянулся на полу, а Джед прикорнул на диване. По кабельному идет романтическая комедия: безответная любовь заставила героиню дать ложные показания, но в конце концов обманщицу простят, ведь она так красива, да и герой хоть куда, и только дурак не догадается по смене освещения и музыке за кадром, что дело близится к счастливой развязке. На груди Мэтта лежит обложкой кверху раскрытый “Смех в темноте” Набокова. Несмотря на татуировки, серьги в ушах и прочие атрибуты, Мэтт ничуть не похож на типичного панка. Он очень любит читать и в университете, где учится уже слишком давно, выбрал специальностью литературу, что объясняет Набокова и тот факт, что наряду с “Приводи сестру” и “Придурок Джимми” среди названий его песен попадаются “Сигара Воннегута” и “Паломар”[9]9
  “Паломар” – произведение итальянского писателя Итало Кальвино.


[Закрыть].

Я на цыпочках пробираюсь к себе в комнату, на ходу стаскивая мокрую одежду. Вытирая волосы полотенцем, не успевшим высохнуть после утреннего душа, я глазею на унитаз. Весь день после утренней агонии мне удавалось его избегать, но сейчас настойчивая пульсация в паху подсказывает, что, хочешь не хочешь, а дольше терпеть не получится. Я решаю пописать сидя. Мочеиспускание причиняет мне острую боль, в зеркале над раковиной я ловлю отражение собственного искаженного страданием лица. Жилы на шее вздулись, словно в знак протеста; я с трудом перевожу дыхание. Наконец все кончено. Если вдуматься, утром было куда больнее, хотя, быть может, я просто привык. Крови в моче гораздо меньше, хотя едва ли это повод для радости.

На автоответчике послание от Хоуп, которая сообщает, что благополучно прибыла в Лондон. В ее голосе сквозит обида: разумеется, она недоумевает, почему я не перезвонил, почему я не в офисе и не отвечаю посреди рабочего дня. Хоуп оставляет телефон отеля, говорит, что любит меня, и вешает трубку. Надо бы позвонить ей прямо сейчас. По-хорошему я просто обязан это сделать.

Мэтт вздрагивает, услышав, как я вхожу в гостиную, и со стоном садится на полу.

– Привет, – слабым голосом произносит он.

– Привет, – здороваюсь я, натягивая рубашку.

– Ты наблевал в нашем фургоне.

– Знаю. Прости ради бога.

Он пожимает плечами: кому-кому, а Мэтту не привыкать.

– Там дождь?

– Ага.

– Который час? – интересуется он и потягивается, постанывая от того, что все тело затекло.

– Полвторого, – отвечаю я.

Мэтт поворачивается ко мне, и я замечаю темные круги под его воспаленными глазами, вижу, как он осунулся. Мне в который уже раз приходит мысль, что мой младший брат ускользает, движимый гневом, который медленно пожирает его изнутри. Между мочкой и виском виднеется серповидный след зажившей ссадины: несколько месяцев назад Мэтта избили бандиты. Да, мой братишка тогда крепко влип: приторговывал наркотиками, залез в долги. Какие формы саморазрушения ни возьми, Мэтт тут как тут. Он сидит на полу и кажется запутавшимся ребенком, и мне снова, как в детстве, хочется обнять его, защитить, успокоить, что все будет хорошо, ему просто надо отдохнуть, а я за ним присмотрю.

– Хреново выглядишь, – вместо этого говорю я.

– Это и есть рок-н-ролл, – ухмыляется он и облизывает пересохшие губы. – Но мне такая жизнь нравится. Что ты тут делаешь?

– Вообще-то я здесь живу.

Мэтт кивает.

– Я имею в виду, сейчас, посреди дня.

Я опускаюсь на пол, прислонившись спиной к дивану.

– Либо я наконец прозрел, либо на грани нервного срыва.

Мэтт окидывает меня оценивающим взглядом, кивает и улыбается, приоткрывая пожелтевшие от табака неровные зубы.

– Зак, братишка, – произносит он, зевая. – Добро пожаловать в ряды помешанных.

Когда спустя время появляется Норм, мы уже пребываем в чудесном настроении – накурившись косяков, завалявшихся в карманах штанов Мэтта, и смотрим по научно-популярному каналу “Терминатора”. Джед с пеной у рта доказывает, что так не бывает, пространство и время устроены иначе. Норм заходит в комнату с мокрым вещмешком на плече, точно Санта-Клаус, и мы дружно таращимся на него, как будто он изощренная коллективная галлюцинация.

– Привет, ребята, – здоровается Норм и с глухим стуком бросает мешок на пол. На отце джинсы и линялая красная рубашка, мокрые волосы прилипли к лысине.

– Привет, Норм, – вежливо отвечает Джед.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я, не поднимаясь, так как от травы меня разморило.

– Дверь была не заперта. – Он переводит взгляд на Мэтта, который сидит, скрестив ноги, на полу перед телевизором; широкий экран обрамляет его ссутуленный силуэт. – Привет, Мэтт, – сдержанно произносит он.

– Норм, – Мэтт с холодной вежливостью кивает.

– Отличный был концерт, – осторожно продолжает Норм. – Я тобой очень гордился.

– Спасибо тебе, Норм, – пошатываясь, Мэтт поднимается на ноги. – Значит, я не зря старался.

Норм кивает и смотрит на меня.

– Почему ты не на работе?

– Взял выходной, – отвечаю я. – Чтобы прийти в себя.

– И для этого ты решил накуриться?

– А ты сам сперва попробуй, а потом говори.

– Ты куда? – спрашивает Норм у Мэтта, который демонстративно натягивает поношенную куртку.

– Куда надо.

– И куда же?

– Куда угодно, лишь бы подальше отсюда.

– Сынок, давай поговорим, – жалобно просит Норм.

Мэтт впивается в него взглядом, и в его широко раскрытых от удивления глазах читается злость, потом бросается к нему так стремительно, что на мгновение мне кажется, будто Мэтт ударит отца. Но брат замирает, сжав кулаки, и с гримасой ярости на лице шипит:

– Будь ты проклят, Норм. Убирайся к черту. Из-за тебя моя жизнь – дерьмо. Это ты виноват в том, что мне приходилось продавать наркоту, чтобы купить себе гитару, это из-за тебя ни одна девушка не задерживается со мной дольше месяца, из-за тебя я не могу смотреть людям в глаза и говорить то, что думаю.

– Мэтт, – перебиваю я.

– Заткнись, Зак. Ты знаешь, что я прав.

– Но другого отца у тебя все равно не будет, – мямлит Норм, примирительно подняв руки.

Лицо Мэтта, точно бритва, рассекает улыбка.

– Ты не отец, Норм. Ты донор спермы, – с этими словами Мэтт направляется к двери. – На большее ты не способен. Жалкий донор спермы.

Мэтт пулей вылетает из квартиры. Покраснев от обиды, Норм жалобно смотрит на нас.

– Господи, – выдыхает он. – Если бы я знал, что он так на меня накинется, надел бы шлем. – Норм переводит взгляд на дверь и моментально решается: – Мэтт! – кричит он и бросается вдогонку.

Мы вслушиваемся в топот двух пар ног, сбегающих по лестнице; Джед откидывается на спинку дивана и вытягивает шею, пытаясь разглядеть, что творится за окном.

– Ничего себе, – говорит он мне, – для такого толстяка твой старик быстро бегает.

– Кто бы мог подумать, – соглашаюсь я, поднимаюсь с пола и шагаю к лестнице. От затхлой Мэттовой травы у меня все еще кружится голова, поэтому, споткнувшись о вещевой мешок Норма, я еле успеваю сгруппироваться, чтобы не удариться лицом о пол.

Восемь часов вечера. Значит, в Англии час ночи. Но до меня это доходит только тогда, когда меня уже соединяют с Хоуп.

– Привет, любимая, – говорю я.

– Зак? – сонно произносит она. – Ты чего?

– Я тебя разбудил?

– Разумеется, разбудил, – ворчит она. – Ночь на дворе.

– Ну прости. Я думал, вдруг тебе не спится из-за смены часовых поясов, – отвечаю я.

– Что у тебя стряслось? – спрашивает Хоуп.

– Ничего. Просто я по тебе соскучился.

– Если ты так по мне соскучился, мог бы раньше позвонить, – взрывается она. – Почему тебя не было на работе?

Хоуп еще толком не проснулась, поэтому голос ее звучит глухо и прерывисто, как будто она вот-вот заснет на полуслове.

Я едва не рассказываю ей, что ушел с работы. О том, как пусто и унизительно мне было там все это время, о том, что я хочу сделать что-то действительно интересное, чтобы не было стыдно отвечать людям на вопрос, чем я занимаюсь. Хоуп наверняка посочувствует мне. Я в этом не сомневаюсь. Но едва ли она обрадуется, что я именно сейчас решил уйти с работы, перед самой помолвкой, когда нам предстоит вот-вот соединить судьбы. Она станет волноваться из-за моих дальнейших заработков и способности обеспечить семью, из-за того, опубликуют ли объявление о нашей свадьбе в “Нью-Йорк таймс”. Поохав, она в конце концов великодушно решит помочь мне справиться с трудностями, примется настаивать, чтобы я встретился с ее отцом, и я оглянуться не успею, как стану вице-президентом компании по производству больничных уток. Буду расхаживать по устланным ковровыми дорожками коридорам “Сикорд Интернешнл” в костюме и подтяжках под неусыпным наблюдением тестя и чувствовать себя зятем-неудачником, которого приняли на работу по блату.

– Мне что-то нездоровится, – отвечаю я.

Я слышу шорох простыней и легкий скрип, когда Хоуп подтягивает стоящий на ночной тумбочке телефон поближе к себе.

– Зак, у тебя все в порядке?

Я вздыхаю.

– Да ерунда какая-то творится. Отец чудит и вообще.

– Ты с ним общаешься?

– Иногда.

– Вот и хорошо, – зевает Хоуп. – Я спать хочу.

– Как Лондон? – внезапно меня охватывает чувство одиночества.

– Позвони мне днем, и я тебе расскажу.

– Договорились.

– Спокойной ночи, любимый.

Я забираюсь под одеяло очень рано, переключаю выпуски новостей и киноканалы. В Лос-Анджелесе горят леса, в Ираке взрывают автомобили, а по Ю-Эс-Эй показывают шаблонный, словно снятый специально для телевизора фильм о том, как бездарная актриска из популярного ситкома потеряла память и теперь убегает по лесу от наемного убийцы в маске. На одном из очередных головокружительных поворотов сюжета я отключаюсь.