Текст книги "Все к лучшему"

Пациенты уткнулись взглядом в колени, недовольные тем, что нарушили их молчаливое ожидание и втянули в этот неприглядный спектакль. Доктор побагровел от ярости и сжал кулаки, как будто вот-вот скинет халат и набросится на Норма. На мгновение мне действительно кажется, будто вся эта нелепая ситуация закончится дракой, но тут в приемную из коридора выходит Джед.

– Оставьте их, – окликает он Норма из-за стола секретарши. – Поехали.

– Какого черта вы тут делаете? – обернувшись к Джеду, рявкает доктор.

– Все в порядке, док, – отвечает Джед. – Все под контролем.

– Кто вы такой?

В отличие от Норма, Джед ростом не ниже доктора. Он подходит к нему вплотную и с холодным безразличием смотрит ему прямо в глаза.

– Я тот, кто решит эту проблему.

Доктор отступает, а мы направляемся к выходу, таща за собой Норма, который разразился было перед пациентами пылкой речью, похожей на предисловие к пространным извинениям. В лифте Джед с гордостью демонстрирует нам листок для записи рецептов, на котором Камилла нацарапала название загородного клуба в Уэстчестере, где, по ее словам, доктор Сандерсон старается до прихода зимы наиграться в гольф.

– Загородный клуб “Ларчмонт”, – читает Норм. – Я знаю, где это.

– Может, просто позвоним ему? – предлагаю я, с содроганием представляя себе очередной набег с участием Норма.

– Она не знает его мобильного, – поясняет Джед.

– А это что?

– Это номер Камиллы.

– Я-то думал, это что-то важное, раз она его дважды подчеркнула.

Джед улыбается, складывает бумажку и прячет в карман.

– Видишь, на что я иду ради тебя?

Глава 27

Я втискиваюсь на крошечное заднее сиденье кабриолета, а Норм садится рядом с водителем и, к сожалению, расценивает эту вынужденную меру как предлог, чтобы наставить Джеда на путь истинный.

– Сколько тебе стоила эта машина, тысяч шестьдесят? – спрашивает он.

– Норм, – перебиваю я.

– А что такого? Я просто спросил. Если не хочет, может не отвечать.

– Это неприлично.

– Почему? Здесь все свои.

– Шестьдесят три, – Джед улыбается мне в зеркало заднего вида.

Норм удовлетворенно кивает.

– Ты уже несколько лет не работаешь, то есть, как я понимаю, у тебя на счету в банке круглая сумма.

– На жизнь хватает.

– Ну вот, – не унимается Норм. – Богатый, красивый мужчина в расцвете сил. Ты можешь заниматься чем угодно. Делать, что душа пожелает.

Джед кивает. Улыбка сползает с его лица.

– Так какого черта ты целыми днями сидишь дома перед телевизором?

– Норм! – рявкаю я. – Отстань от него.

– Если Джед хочет, чтобы я замолчал, пусть скажет: “Заткнись, Норм”.

– Заткнись, Норм, – говорит Джед.

– Да ладно вам! – раздраженно восклицает Норм. – Мы же мужчины. Мы должны говорить то, что думаем. Зачем ходить вокруг да около? Удивляюсь я вам: все чего-то юлите и обижаетесь, как нервные барышни. Хотите знать, что я обо всем этом думаю?

– Нет, – одновременно отвечаем мы с Джедом.

– Два парня живут в самом потрясающем городе на свете. Перед вами в буквальном смысле открыты все дороги. При этом один целые сутки торчит в своей дорогой квартире, дурманит голову телевизором, как героином, а ты, – тут Норм большим пальцем указывает через плечо на меня, – недоволен всем на свете, но изменить что-то тебе храбрости не хватает. Больно смотреть, как бездарно вы тратите свою жизнь. Неужели вы полагаете, что всегда будете молоды? Так я вам вот что скажу: старость наступает быстрее, чем вы думаете. Несется на тебя на всех парах, как паровоз.

– Я прихожу в себя, – поясняет Джед.

– Ты прячешься, – сочувственно поправляет Норм. – Вы оба чего-то боитесь, уж я не знаю чего. Да, Раэль погиб, и это большое горе. Но его смерть должна была научить вас, что жизнь – бесценный дар, тратить который вот так вот зря – преступление, как бы сильно вы ни оплакивали друга. Посмотрите на меня. Близкие меня презирают, я алкоголик, за всю жизнь сменил больше пятнадцати работ, в банке на счету и десяти тысяч не наберется. Если кому и должно быть страшно жить, так это мне. А я каждый день встаю с постели, одеваюсь и выхожу на люди и стараюсь делать все, что в моих силах. Иногда получается, иногда нет, но каждый вечер я ложусь спать, уверенный в том, что завтра будет еще один шанс изменить жизнь к лучшему. И знаете что? Я прекрасно сплю. Как ребенок, черт возьми. И пусть мне приходится пить таблетки, чтобы у меня встал член, зато вам двоим нужна таблетка для души. – Норм кивает, довольный сравнением. – Так и есть. Эректильная дисфункция души, вот что это такое. – Он открывает бардачок и принимается рыться в нем. – Ручки нет? Хочу записать. Хорошо сказал. Прямо хоть авторские права регистрируй.

– Ну ты и нахал, – не выдерживаю я.

– Да ладно тебе, – задумчиво произносит Джед. – Он прав.

– Ни фига, – внезапно меня охватывает волна гнева. – Да кто ты такой, чтобы врываться в нашу жизнь и лезть в душу? Раз ты такой умный, почему тогда ты неудачник?

– Хватит, Зак, – перебивает Джед, – отстань от него.

– Чего молчишь? – продолжаю я, не обращая внимания на Джеда. – С чего ты взял, что можешь кого-то чему-то учить? Уму непостижимо, как человек, сломавший собственную жизнь, еще отваживается давать советы другим!

Норм оборачивается ко мне.

– Иногда нужен слепой, чтобы научить зрячих видеть.

– Обалдеть! – выкрикиваю я. – Теперь ты сыплешь премудростями, которые выудил из китайского печенья с предсказаниями. И что вся эта белиберда значит?

– Успокойся, Зак, – отрезает Джед.

Тут до меня доходит, что “лексус” набирает скорость.

– Это значит, что вы можете учиться на моих ошибках, – взволнованно поясняет Норм. – Мудростью приходится делиться, потому что обычно она приходит, когда самому уже слишком поздно ею пользоваться.

– Удобно, ничего не скажешь, – замечаю я. – Тебе шестьдесят лет, ты ничего в жизни не добился, но это не значит, что ты неудачник, потому что ты обрел мудрость.

– Я не неудачник, Зак. У меня замечательные дети.

– А ты когда-нибудь задумывался о том, что из-за тебя у твоих замечательных детей вся жизнь наперекосяк?

Норм грустно кивает. Пряди его волос развеваются на ветру.

– Не вся, – загадочно произносит он. – Еще не вечер. Поэтому я и здесь.

– Чтобы спасти нас своей мудростью.

– Заткнись, Зак! – рявкает Джед, перекрикивая шум двигателя.

Я бросаю взгляд через его плечо на спидометр и вижу, что мы несемся по Вестсайдскому шоссе на скорости девяносто пять миль в час.

– Помедленнее, Джед, – прошу я, но тот прибавляет газ и принимается лавировать между попутными автомобилями.

– Ничего себе! – Норм поворачивается и выпрямляется на сиденье.

– Заткнитесь оба, – ворчит Джед, обгоняет джип, едва не врезается в бампер серого BMW, притормаживает и сворачивает на обочину, чтобы его объехать. Под колесами кабриолета грохочут желобки безопасности.

– Джед! – кричу я.

– Мы собирались помочь Заку найти доктора. Все остальное потом, договорились? А то вы на меня тоску нагоняете.

– Договорились, – соглашается Норм.

– Ладно, – поддакиваю я. – Только давай помедленнее, хорошо?

Джед сворачивает с обочины на шоссе. Стрелка спидометра застывает на ста милях в час, и мы мчимся по дороге, обгоняя попутные автомобили, как будто они стоят. Но вместо того, чтобы еще раз попросить Джеда притормозить, мы откидываемся на сиденье и наслаждаемся скоростью, вжимаемся в спинки кресел, чтобы слиться с ней. Мы пулей летим по шоссе, вой мотора не слышен за ревом ветра, который лупит в лобовое стекло, бьет нас в грудь. Трое неудачников, мы рассекаем воздух, мечтая, чтобы какофония скорости хоть на время заглушила сумятицу в наших головах.

Глава 28

Главное здание загородного клуба “Ларчмонт”, особняк в колониальном стиле, из красного кирпича с высокими белыми колоннами, находится на оживленной Уэстлейк-авеню. Территория огорожена забором в два с лишним метра высотой, за которым расположена просторная парковка. Будка охраны у входа и автоматические ворота подчеркивают элитарность клуба.

– Аристократическое местечко, – Норм с отвращением качает головой. Он из тех евреев, которые геройски признают свою национальность, только сталкиваясь с антисемитизмом. Он с подозрением оглядывает клуб, представляя себе сборища высокопоставленных расистов и арийские церемонии, которые проходят за закрытыми дверями в обитых плюшем залах особняка. – Нацисты чертовы.

– С чего ты взял, что они нацисты? – спрашиваю я.

– С того, – загадочно отвечает Норм, и в его голосе слышны отголоски былой боли, которая, как и его воображаемый алкоголизм, скорее всего, едва ли имеет какое-то отношение к действительности.

– Ну тогда с вами, двумя евреями, меня и на порог не пустят, – заявляет Джед, отъезжая от тротуара.

Разумеется, он шутит, однако Норм угрюмо кивает, как будто в прихожей действительно установлен детектор национальности.

Для элиты этот клуб или для простых смертных, но попасть в него проще, чем кажется. Нужно всего-навсего зайти со стороны поля для гольфа, неохраняемые границы которого простираются до жилых кварталов и примыкают к задним дворам массивных домов в стиле эпохи Тюдоров и колониальных особняков Ларчмонта. Сразу за клубом Джед сворачивает направо, рассматривает дома, мимо которых мы проезжаем, внимательно вглядывается во дворы и подъездные дорожки, наконец отыскивает подходящее место и паркуется у тротуара.

– В детстве мы с мальчишками пробирались на поля для гольфа воровать мячики, – рассказывает Джед, уверенно шагая впереди нас по дорожке, ведущей к белому, точно свадебный торт, величественному особняку в голландском колониальном стиле, и поднимается по каменным ступенькам на задний двор. – А потом стояли на улице и продавали их за полцены.

За кустами, которыми обсажен двор, оказывается забор из проволочной сетки высотой метра полтора, забраться туда не составляет никакого труда. За изгородью открывается обширное зеленое поле, которое под утренним солнцем блестит, точно изумруд.

– Вот видишь, – одобрительно произносит Норм, – ты прирожденный бизнесмен.

– И вор, – добавляю я.

Норм качает головой.

– Это формальности. Он выяснил, в чем нуждается рынок, и сумел это достать и продать по сходной цене.

– Мы не стремились заработать, – поясняет Джед, с легкостью перемахнув через забор. – Так, дурью маялись.

– Ты уверен, что нам сюда можно? – спрашиваю я, нерешительно трогая изгородь. Меня пугает бесцеремонность Джеда. – Все-таки это частное владение.

– Ты уже нарушил его границы, – замечает он, оборачивается и окидывает взглядом поле для гольфа. – Давай. От этого никто не пострадает.

Я подсаживаю Норма, Джед помогает ему спуститься с другой стороны. Затем сам перелезаю через забор. Приземляясь, я чувствую на спине руки Норма, который на всякий случай страхует меня, чтобы я не упал, и в голове моментально всплывает воспоминание, смутное, но приятное, из той поры, когда я еще относился к Норму как к отцу; на мгновение у меня слабеют колени.

– Все в порядке? – спрашивает Норм, помогая мне выпрямиться.

Я качаю головой и пожимаю плечами.

– Голова закружилась, а так все в порядке.

– Вот и славно, сынок.

Папа.

Мы выходим на поле в районе третьей лунки; вокруг никого, так что мы шагаем вверх по склону к следующей метке. Мы запахиваем куртки поплотнее: ветер пробирает насквозь, свистит в ушах, раздувает по полю пожухлые листья. Газон недавно поливали, и носы моих замшевых ботинок темнеют от влаги, подошвы скользят и липнут к сырой траве. Я выдыхаю в ворот куртки, чувствуя во рту металлический привкус застежки-молнии. Мне вдруг становится холодно и очень одиноко, и я недоумеваю, что вообще тут делаю. На вершине холма дорожка резко поворачивает влево, и перед нами открывается сразу несколько лунок. Там и сям маячат игроки и гольф-карты. Мы направляемся к ним, и внезапно меня осеняет:

– Они все в белых рубашках, – замечаю я, – и в брюках.

– Клубный дресс-код, – кивает Джед.

Мы с Джедом в джинсах и кожаных куртках, а Норм в своей нелепой красной рубашке.

– Мы будем выделяться, – настаиваю я.

Норм пожимает плечами.

– Мы все равно выделялись бы.

– Делай вид, что ты свой, – учит Джед.

– Для этого придется поднапрячься, – ворчу я. Мы проходим мимо первой четверки игроков – двоих мужчин средних лет и их жен.

– Узнаешь кого-нибудь? – спрашивает Джед.

– Надеюсь, ты его узнаешь, – добавляет Норм.

– Он запихнул мне в член трубку, – говорю я. – Первый раз никогда не забывается.

Игроки останавливаются и оглядывают нас. Женщины стройные, неестественно загорелые, с укладками, когда они двигаются, их неброские украшения блестят на солнце. Мужчины седые, пузатые, с золотыми водонепроницаемыми часами и тощими кривыми ногами. Джед машет им рукой, Норм здоровается, игроки кивают в ответ, а когда мы проходим мимо, шепотом обсуждают нас. Кто-то достает мобильный.

– Кажется, мы попались, – заявляет Джед, однако не похоже, чтобы его это сильно волновало. – Давайте разделимся, – предлагает он.

– Я пойду туда, – Норм указывает на мощеную дорожку для гольф-картов, которая скрывается за деревьями. – Если найду его, позвоню.

Мы с Джедом шагаем дальше по полю мимо третьей лунки наискосок к четвертой метке.

– Хороший сегодня день, – замечает он, как будто нас не должны вот-вот схватить за вторжение в элитарный загородный клуб.

Я размышляю о том, что все-таки это талант – всегда и везде чувствовать себя комфортно и ничего не бояться.

– Как вам с Нормом это удается? У меня так никогда не получалось, – говорю я. – Вы совершенно не думаете о последствиях.

– О каких именно последствиях?

– Даже не знаю. Скажем, о последствиях нарушения простейших общественных правил. Норм закатывает скандал в приемной, а ты с невозмутимым видом проходишь в кабинет, как будто это твоя клиника. А теперь мы залезли в частный клуб, и ты не хуже меня понимаешь, что нас обязательно поймают.

– Пока не вижу ничего страшного, – замечает Джед.

– А если нас арестуют? – не сдаюсь я.

Джед пожимает плечами.

– Тебя вчера арестовали, и что? Сегодня ты безо всяких последствий разгуливаешь на свободе.

– Нам просто повезло.

– Да ладно тебе, Зак, – произносит Джед. – Ну что такого случится? Ну, арестуют, предъявят иск, может, штраф заплатишь. Все равно вечером солнце сядет, и ты заснешь в собственной постели.

Я киваю.

– И при этом я по-прежнему нервничаю, а вы двое ничего не боитесь.

– Да, я ничего не боюсь, – горько улыбается Джед. – Наверно, поэтому я два года не выхожу из дома.

– Эй, не поддавайся на провокации Норма!

Джед отмахивается и оборачивается ко мне:

– Знаешь, что есть у нас с Нормом, чего нет у тебя? – говорит он, задумчиво потирая подбородок. – Ничего. Как говорится, если у тебя ничего нет, то тебе и терять нечего. Ни работы, ни девушки, ни приятелей. Мы оба одиноки. И то, что ты принимаешь за бесстрашие, на самом деле – высшая степень одиночества.

– Это был твой выбор, – замечаю я.

– Мне так не кажется.

– А мне, может, не помешало бы кое-что потерять.

Джед смотрит на меня, ухмыляется и кивает.

– На чужом лугу трава всегда зеленее.

Мы начинаем спускаться к следующей дорожке, убегающей вниз по ступенчатому склону, и замечаем вдали еще одну группу игроков.

– Он там? – спрашивает Джед.

Я приставляю к глазам ладонь козырьком от солнца и вглядываюсь в фигурки на зеленом поле. Четверо мужчин, но лиц с такого расстояния не рассмотреть.

– Не знаю. Может быть.

Мы собираемся идти дальше, как вдруг слышится рокот мотора; из-за деревьев выезжает бензиновый гольф-карт с желтой мигалкой и направляется по полю в нашу сторону. С нашего места мы видим двух мужчин в серо-синей униформе: водитель внимательно вглядывается в нас, а его спутник что-то говорит в рацию, прикрепленную к плечу.

– Ого, – хмыкаю я.

– Быстро они, – добавляет Джед.

– Бежим?

Джед качает головой.

– Еще чего. Они всего лишь охранники. Может, удастся их подкупить.

Гольф-карт подъезжает и останавливается в нескольких метрах от нас. Охранники вылезают и с невозмутимым видом осторожно приближаются к нам, положив руки на дубинки, свисающие с пояса. Водитель – высокий блондин, худой, атлетического сложения, его напарник – хмурый толстяк с детским лицом и ямочками на щеках.

– Господа, вы члены клуба? – спрашивает водитель.

– Не совсем, – отвечаю я.

– Вы нарушаете границы частного владения, – говорит толстяк. – Как вы сюда попали?

– Ребята, хотите заработать? – вопросом на вопрос отвечает Джед, доставая бумажник.

– Что?

Джед пересчитывает банкноты.

– Это будут самые легкие триста шестьдесят три бакса в вашей жизни.

Водитель раздраженно шагает к Джеду.

– Только не говорите, что вы предлагаете нам взятку.

– Нам нужно кое-кого найти, – продолжает Джед, не обращая на него внимания, и протягивает толстяку деньги. – Он сейчас играет здесь в гольф.

Игроки внизу, как ни в чем не бывало, продолжают партию, не обращая никакого внимания на то, что происходит на холме. Даже если доктор Сандерсон среди них, мысль подойти к нему при таких обстоятельствах кажется в лучшем случае сомнительной.

Завидев деньги, толстяк вопросительно смотрит на водителя, но тот в ответ бросает на него такой сердитый взгляд, что переговоры заканчиваются, не начавшись. Водитель снимает с плеча рацию и направляет ее на Джеда, точно пистолет:

– У вас есть два выхода: либо вы садитесь в гольф-карт и мы мирно выдворяем вас отсюда, либо, если будете сопротивляться, вызываем полицейских и задерживаем вас до их приезда.

– Успокойтесь, ребята, – Джед примирительно поднимает руки. – Остыньте.

– Значит, второй вариант, – говорит водитель, снимая с пояса наручники.

– Ничего себе! – ахает толстяк, вглядываясь в то, что творится за нашими спинами; мы дружно оборачиваемся и видим Норма, который, размахивая руками, в одной майке несется к нам вниз по склону холма, красный от бега, с бешеными глазами, а за ним мчатся двое охранников. У одного из них в руках красная рубашка Норма, которая развевается на ветру, точно флаг кавалерии.

– Давай за ним, – командует водитель, и охранники бросаются наперерез Норму, чтобы его схватить.

Тут-то бы нам с Джедом бежать со всех ног, но вид Норма, кубарем летящего с холма, завораживает, как редкое природное явление, и мы стоим, остолбенев, пока он, точно свирепый бык, набрасывается на охранников. Все трое валятся на землю и катятся по мокрой траве добрых пять метров, прежде чем остановиться почти у самых наших ног.

– Да уж, такое не каждый день увидишь, – замечает Джед.

Норм первым поднимается на ноги, руки и плечи его выпачканы в грязи и траве, так что он похож на сказочное болотное чудовище.

– Бегите! – кричит он во все горло и мчится с холма, а четверо охранников устремляются за ним.

– Офигеть! – выдыхаю я, и мы с Джедом несемся вслед за ними.

Норму почти удается добежать до поля. Четверо игроков внизу замерли как вкопанные и, опустив клюшки, с открытыми ртами таращатся на приближающуюся к ним толпу. Охранники хватают Норма, едва он ступает на газон, и втроем валят его на землю. Как и в первый раз, они летят кувырком по траве, точно перекати-поле, – клубок из рук и ног. Мы с Джедом очертя голову бросаемся вниз, и я на бегу замечаю, как взмывают в воздух дубинки и опускаются на извивающегося на земле Норма. Нам ничего не остается, как ввязаться в потасовку: сцепившись с охранниками, мы, то и дело оскальзываясь, стараемся перехватить их мельтешащие руки, мокрые от травы, и отвести удар. Мы падаем, но не сдаемся, устоять на скользкой траве почти невозможно, и драка продолжается на земле. Наконец нам удается остановить охранников, те орут на нас, чтобы мы перестали сопротивляться, а мы в ответ кричим, что подадим на них в суд за жестокое обращение. На нас с Джедом приходится по одному охраннику, а Норма держат сразу двое. Он стоит между ними на одном колене и тяжело дышит, покрасневшее лицо его забрызгано грязью. Что-то в его позе не так – голова неестественно клонится к плечу. Норм судорожно моргает.

– Норм! – кричу я, вырываясь. – Что с тобой? Охранник пытается меня перехватить, но, заметив, как плачевно выглядит Норм, отпускает. Его напарники отходят в сторону, пропуская меня.

– Норм! – кричу я. – Папа!

Он поднимает голову и смотрит на меня, наши взгляды встречаются, и на мгновение его лицо светлеет.

– Все хорошо, – задыхаясь, отвечает Норм еле слышно, улыбается мне, закатывает глаза и со словами “нацисты чертовы” оседает на траву.

Глава 29

Норма отвозят в кабинет врача. Мы с Джедом наблюдаем, как худая чернокожая медсестра помогает ему снять майку, чтобы послушать сердце. Посередине его вздымающейся груди красуется длинный розовый шрам.

– Вам делали операцию на открытом сердце, – замечает медсестра.

– Восемь лет назад, – соглашается Норм, который, едва пришел в себя, когда мы сажали его в гольф-карт, старается дышать размеренно. Живот его весь в царапинах, грязи и траве.

– Что вы принимаете? – спрашивает медсестра.

– Липитор и топрол, – отвечает он.

– Нитроглицерин не пьете?

– У меня нет болей в груди.

– И сейчас не болит? – скептически уточняет девушка.

– Я просто немного запыхался, – признается Норм.

– Говорят, вы бежали очень быстро, – продолжает медсестра, бросая многозначительный взгляд на его пузо. – Не похоже, чтобы вы регулярно занимались бегом.

– Ваша правда.

– С таким диагнозом вам не стоило рисковать.

– Вы прямо как моя мама, – Норм силится улыбнуться, но медсестре не до шуток.

– Вам бы следовало вызвать скорую.

– Лучше позвоните моему доктору. Его зовут Ларри Сандерсон, он член этого клуба. Он сейчас где-то на поле.

– Он сегодня здесь?

– Да.

Извинившись, медсестра выходит из кабинета. Норм приободряется и улыбается нам.

– Вот видите, – говорит он. – Я не зря старался.

– Невероятно! – Джед качает головой и смеется. – Так вы притворялись?

– Всегда должен быть запасной план, – подтверждает Норм.

Мне же не до смеха.

– Но шрам у тебя на груди настоящий, – замечаю я.

– Да, – соглашается Норм, оглядывая шрам. – Настоящий.

– Что с тобой случилось?

– У меня был сердечный приступ. Прямо во время бизнес-ланча. Пришлось делать шунтирование. – Норм слезает со смотрового стола и натягивает свитер.

– У тебя была операция на открытом сердце, и ты мне даже не позвонил? – недоумеваю я. – Неужели тебе не хотелось, чтобы в такой момент рядом были близкие люди?

Норм грустно смотрит на меня.

– Еще как хотелось. Я боялся, что умру, так и не помирившись с вами. Поверь, ни о чем другом я тогда не думал.

– Так почему же ты нам не позвонил?

Норм опускает глаза, хмурится и качает головой.

– Я не имел на это права, – произносит он голосом, хриплым от затаенной боли. – Знаешь, нет ничего страшнее, чем проснуться в реанимации и не увидеть рядом ни единой родной души. Понять, что никому нет до тебя дела, как будто тебя вообще в природе нет. Умри я тогда, никто бы обо мне даже не вспомнил. Доктора меня поздравляли, а я жалел, что не умер у них на столе. – Норм откашливается, утирая набежавшую слезу тыльной стороной грязной ладони. – Это был худший день в моей жизни, – признается он наконец. – При том что мне и без того жилось несладко.

– Надо было позвонить мне, – настаиваю я.

– Эх, если бы да кабы…

– Какая же ты все-таки скотина.

Норм поднимает на меня глаза.

– Старая песня.

Наш разговор прерывает приход медсестры, которая привела доктора Сандерсона. Его присутствие здесь после злоключений этого дня кажется чем-то фантастическим – настолько нереальным, что я лишаюсь дара речи. Со времени нашей последней встречи он ничуть не изменился, разве что без белого халата кажется шире в бедрах. Как и прочие члены клуба, он одет в белую рубашку и коричневые хлопчатобумажные брюки; доктор встревоженно оглядывает нашу заляпанную грязью одежду и чумазые лица.

– Прошу прощения, – бросает он Норму, – мы с вами знакомы?

– Вы знакомы с моим сыном, – отвечает тот, указывая на меня.

– Здравствуйте, – тупо говорю я. – Я Закари Кинг, ваш пациент.

– Я вас помню, – соглашается Сандерсон и хмурится, пытаясь понять, что происходит. – Что случилось?

– Сегодня мне должны были сообщить результаты биопсии, – поясняю я. – Но вас не было в клинике, и никто мне ничего не сказал.

Тут до Сандерсона доходит, в чем дело, и широко распахнув глаза от удивления, он спрашивает меня:

– Значит, вы приехали сюда, чтобы встретиться со мной?

– Я всего лишь хотел узнать результаты анализов, – киваю я.

На виске Сандерсона бьется багровая жилка, на скулах играют желваки. Доктор впивается в меня взглядом.

– Это неслыханно, – раздраженно произносит он. – Это просто недопустимо.

Он резко разворачивается и хочет уйти, но Джед опережает его и загораживает дверь.

– Послушайте, – говорит он. – В конце концов все мы ошибаемся. Я верю, что вы никогда сознательно не заставили бы пациента лишних три дня в холодном поту дожидаться результатов биопсии. Я понимаю ваше раздражение, но есть вещи и поважнее, вы согласны? – Он снимает с пояса сотовый телефон и протягивает доктору. – Пожалуйста, позвоните в клинику.

Сандерсон сверлит Джеда взглядом, достает собственный телефон и отходит в угол, чтобы пообщаться без лишних ушей. Я жду, пока доктор договорит, и мое сердце отбивает отчаянную морзянку, воздух густеет, словно я вдыхаю сироп. Я лихорадочно пытаюсь помолиться, сочинить хоть какое-нибудь связное послание Всевышнему, но при мысли о Боге представляю себе картинку из книги о сотворении мира и рае, которую читал ребенком: у Адама были темные глаза и рыжеватые волосы, а Ева была брюнеткой с красными, как вишня, губами и такими большими наивными голубыми глазами, что мне уже тогда хотелось встряхнуть ее и сказать: даже дураку понятно, что от змея ничего хорошего ждать не приходится. Бога изобразили в виде бьющих из облака лучей света, похожих на спецэффекты, но в детстве я об этом не задумывался. Тогда я воображал себе Бога похожим на Адама. Тут меня осеняет, что образ Господа, с детства сложившийся у меня в голове, на самом деле не что иное, как грубое подобие того нарисованного Адама с фиговыми листьями на причинном месте. Вот кому я молился в те редкие минуты, когда на меня нападала такая блажь, и последствия этой путаницы с религиозной точки зрения оказались самыми плачевными.

Сандерсон захлопывает телефон и с невозмутимым видом подходит ко мне. Спустя мгновение он заговорит, но сейчас время застыло, оно больше не движется. Как сквозь лупу, я вижу темные поры на его носу, круглые волосяные фолликулы бороды, бритвенные порезы вокруг кадыка. Я успеваю разглядеть каждую морщинку на коже, даже те, которые только намечаются, заметить щупальца лопнувших капилляров в его левом глазу.

– Результаты биопсии отрицательные.

Норм заключает доктора в медвежьи объятия и отрывает его от пола, а Джед издает сдавленный вопль и хлопает меня по спине. Внутри меня хлопают двери, войска идут в атаку и отступают, и облегчение затапливает улицы, все мои органы дрожат, меняют форму и положение, приспосабливаясь к новой реальности.

– Что за команда! – восклицает Норм и, отпустив Сандерсона, обнимает нас с Джедом. – Ну не молодцы?

– Пришли, увидели, получили! – добавляет Джед, и они с Нормом хохочут.

Сандерсон кивает мне.

– Скорее всего, это было обычное скопление кровеносных сосудов, – поясняет он. – Если кровь в моче не прекратится, мы можем их удалить, но, я думаю, все и так рассосется.

– Понятно, – говорю я. – Огромное вам спасибо.

– Не за что, – отвечает он. – А теперь вам лучше вернуться домой и переодеться.

На прощание он еле заметно улыбается, показывая, что даже таким чопорным самовлюбленным кретинам, как он, изредка все же приятно сообщить хорошую новость.

Медсестра протягивает нам три клубные рубашки взамен наших мокрых вещей – жест гостеприимства, который кажется неоправданно щедрым, пока в кабинет не заходит член правления и не предлагает нам подписать три заявления об отказе от всяких претензий. Норм с деланым вниманием читает документ, отчего сотрудник клуба принимается нервно шаркать ногами, но в конце концов мы все подписываем и выходим из клуба, на этот раз через парадную дверь.

– Вот видишь, – произносит Джед, обхватывая меня за шею, когда мы идем к машине. – Ни полиции, ни рака. Все хорошо.

Я улыбаюсь и киваю, недоумевая, почему же это меня совсем не радует.